Исторические и литературные параллели

К концу 30-х годов сформировалась целостная общественная система, определяемая как «государственный социализм». Собственность и власть по существу оказались в руках партийно-государственного аппарата во главе со Сталиным. Осуществлялся жестокий контроль за всем и всеми. Человек становился механизмом, «винтиком», который можно было всегда легко и быстро заменить. За малейшее нарушение и инакомыслие полагалось наказание. Страна осуществляла свое правосудие не только с помощью судебной системы, а и особыми совещаниями при НКВД и ОГПУ, «двойками» и «тройками».

В первую очередь, расправы проводились над лицами, пользующимися популярностью и авторитетом.

По стране прокатились три волны сталинских репрессий:

Первая коллективизация и индустриализация. Пик ее приходился на 1928-31 годы и захватил от 250 тысяч до 1 миллиона семей, сосланных на стройки, в лагеря и поселения. В 1929 - 32 годах было закрыто 90% церквей и высланы их священнослужители. Около 3 миллионов человек, занятых при НЭПе, стали «лишенцами». Для ученых создавались «шараги», спецлагеря по проведению научных исследований и изысканий.

Вторая (1932-33 и 1939-40 годы) захватила простых тружеников.

Третья - захватила народнохозяйственные, партийные, государственные, военные,

научно-технические кадры и остатки старой творческой интеллигенции. Обвинения им предъявлялись в основном по пунктам 58-й статьи Уголовного кодекса (преступления против государства). Срок от 5 до 25 лет лагерного заключения, а каждый десятый осужденный в 1936-38 годах приговаривался к смертной казни. Количество заключенных в СССР на конец 30-х годов практически не поддается точному исчислению. Большинство исследователей склоняются к цифре 35 миллионов человек

Самыми страшными годами «большого террора» были 1936 - 1938 годы, время, когда нарком внутренних дел был Н. И. Ежов.

Время страха за себя, за своих родных и близких было для многих временем отчаяния и неверия в справедливость. Конечно, об этом нельзя было молчать, но говорить вслух, значит, подписать себе смертный приговор. Такие произведения создавались, но о публикации не могло быть и речи. Многие бережно хранили в себе воспоминания о тех годах, чтобы позже (ведь верилось в лучшее), не расплескав боли и отчаяния, донести правду до читателя. И лишь после смерти Сталина становится возможной публикация многих произведений. Спустя годы появляются «Один День Ивана Денисовича» и «Архипелаг Гулаг» Александра Солженицына, «Софья Петровна» Лидии Чуковской, «Белые одежды» Дудинцева, «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова. Я хочу зачитать вам отрывок из романа Анатолия Рыбакова «Дети Арбата», который событийно перекликается с «Реквием» Ахматовой.

(Отрывок из романа «Дети Арбата» - арест сына)

«Звонок, отчетливо прозвеневший в коридоре, сразу разбудил его. Был второй час ночи. Звонок повторился настойчиво и твердо. Саша вышел в коридор, снял цепочку.

- Кто?

- Из домоуправления.

Узнав голос дворника, Саша повернул ключ. В дверях стоял дворник, за ним незнакомый молодой человек в пальто и шапке и два красноармейца с малиновыми петлицами. Властно отстранив Сашу, молодой человек вошел в квартиру. Один красноармеец остался у дверей, другой прошел на кухню и встал у черного хода. Настороженно разглядывая Сашу, молодой человек протянул ему ордер на обыск и арест.

Мама сидела на кровати, сгорбившись, придерживая на груди белую ночную сорочку, седые волосы падали на лоб, на глаза, и она искоса, остановившимся взглядом смотрела на уполномоченного, вошедшего в комнату.

- Мама, не волнуйся… У меня обыск. Это недоразумение. Это выяснится.

Уполномоченный велел открыть шкаф, вывернуть карманы пиджака, там оказалась записная книжка с адресами и телефонами… Все, что он счел подозрительным, аккуратно сложил в папку. Обыск закончился.

- Собирайтесь.

Мама собирала Сашины вещи, руки ее дрожали.

- Сашенька, смотри, что я тебе положила, — дрожащими руками Софья Александровна раздвинула край узелка, — вот мыло, зубной порошок, щетка, полотенце...

Голос ее дрожал.

- Вот гребешок, вот... вот шарфик твой... шарфик...

Ее слова перешли в рыдания, она изнемогала, умирала, перебирая эти вещи, вещи ее мальчика, которого отрывают от нее, уводят в тюрьму. Софья Александровна опустилась в кресло, рыдания сотрясали ее маленькое полное тело.

За одну ночь из красивой женщины Софья Александровна превратилась в седую старуху. Первое время ей казалось, если она предстанет перед теми, кто арестовал Сашу, их сердца дрогнут, ведь у них тоже есть матери. Потом увидела много таких матерей — их вид не трогал ничьих сердец. Они стояли в длинных очередях, и каждая боялась, что та доля сострадания, которая еще, быть может, теплится за глухими дверьми, достанется не ей, а той, кто пройдет в эту дверь раньше.

Ночью она не спала – на чем спит он? Не могла есть - что ест он, сгорбившись над тюремной миской, он, живое и дорогое ей существо, ее жизнь, ее кровь?

Окоченевшая, угнетенная сознанием своего бессилия, одинокая и страдающая, она возносила молитвы Богу, которого давно покинула, а сейчас молила, чтобы дух добра и милосердия, вездесущий и всепроникающий, смягчил сердца тех, кто будет решать Сашину судьбу.»