Терпсихора, Купидон и Мом

 

В будние дни, как вспоминают очевидцы, улицы Сан-Франциско были заполнены людьми, «спешащими по делам», а ночь отдавалась развлечениям. Жители Сан-Франциско не упускали случая развеяться, ведя светский образ жизни с приятным ощущением, что это не обременительно для их кошельков. Для таких людей в городе организовывались балы, прогулки, лошадиные скачки, корриды, хорошие рестораны, цирки — хватало всего.

Калифорнийцы, мексиканцы и южноамериканцы сходили с ума от танцев и музыки. В Малой Чили праздники фанданго были регулярными. Так назывался бал, посещавшийся исключительно простонародьем. Элита тоже танцевала, но в своем кругу.

Танцевали также и в многочисленных салунах, и в домах терпимости. Но до 1851 года в Сан-Франциско не было настоящего бального зала. Владельцы «Калифорниа Эксчейндж» решили два раза в неделю, по средам и субботам, давать костюмированные балы. Успех был ошеломляющим. Послушаем Альбера Бенара: «Все женщины города — француженки, американки, мексиканки назначают свидания, и к ним толпой сбегаются мужчины. Женщины заказывают или же сами шьют для каждого вечера новые костюмы, и порой на них можно увидеть действительно прекрасные платья, на которые не пожалели кружев»⁽¹⁷⁾.

На этих балах французы в своем кругу отдавались самым эксцентричным и неистовым танцам. В другой части зала американцы танцевали кадриль, «спокойно и бесстрастно, в традиции, естественной для этого народа». Поодаль — «мексиканский танец со всей его томностью и небрежной леностью». Было ощущение, что в зале одновременно проходили «три совершенно разных бала», и группы танцующих смешивались только для вальсов, полек и галопов⁽¹⁸⁾.

Входной билет стоил 3 доллара, и зал был всегда полон. Бенар считал, что эти балы походили на дававшиеся в Париже, в зале Сент-Онорин на улице Сент-Оноре. С одной разницей: «Здесь ни один вечер не обходится без нескольких выстрелов из пистолета»⁽¹⁹⁾. Женщины, посещавшие эти балы, принадлежали, разумеется, к полусвету. Уважаемые сан-францисские дамы никогда не позволили бы себе отправиться на публичный бал. Зато бывало, что на «светские» приемы стремились попасть куртизанки. Так, на одном из вечеров, организованном дамами церковных общин Сан-Франциско, внезапно появился «славившийся богатством и могуществом в деловом мире человек под руку с роскошно одетой женщиной, хорошо известной в городе предосудительными отношениями со своим богатым кавалером»⁽²⁰⁾. Этой парой были знаменитая мадам Ирен Маккреди и Джеймс Маккейб. Тут же присутствовавшие дамы послали к Маккейбу «комитет из джентльменов» и потребовали от него, чтобы он удалился вместе со своей спутницей. Весьма вероятно, что Сара Ройс, рассказавшая эту историю, не была в курсе истинной профессии прекрасной Ирен. Того факта, что она имела любовника, было достаточно для того, чтобы закрыть ей доступ в порядочное общество.

Скоро бальные залы — эти храмы, посвященные «Терпсихоре, Купидону и Мому»⁽²¹⁾ — получили широкое распространение. В них с не меньшим пылом служили и Бахусу. «Представьте себе большой зал площадью примерно сто квадратных футов, с баром длиной в пятьдесят… искрящимся целым батальоном графинчиков резного стекла, с декоративными цветными и позолоченными орлами над бесконечным строем ликеров и вин — американец не может чувствовать себя комфортно за бокалом коктейля, если над ним не развевается «Звездный флаг» и если глаз символа нации орла — пусть и стеклянный — не заглядывает в этот бокал»⁽²²⁾. У дверей клиенты должны были сдать свои зонты кассиру, а оружие — полицейскому. Ссоры случались от этого не реже, но мужские кулаки и дамские ноготки делали их менее опасными.

 

 

Храмы гастрономии

 

 

Многочисленные рестораны были рассчитаны на содержимое разных кошельков и на любые вкусы. У каждого национального меньшинства были свои заведения, соответствовавшие их запросам. И несмотря на то, что французы в этой профессии первенствовали, китайцы, немцы, чилийцы, мексиканцы, итальянцы, американцы, канаки и даже англичане открывали не меньше ресторанов, в которых их соотечественники наслаждались национальными блюдами.

Сан-Франциско был переполнен съестными припасами. На рынках и в ресторанах в изобилии продавались не только местные продукты, такие, как мясо, рыба и дичь, но и любые импортные — от консервов до устриц, не говоря уже о фруктах и овощах. Картофель поначалу был такой редкостью, что рестораторы для привлечения клиентов выставляли у своих дверей соблазнительные объявления: «Сегодня картофель, картофель к каждому обеду»⁽²³⁾. Тогда одна картофелина «величиной с орех» стоила 25 центов⁽²⁴⁾. С 1851 года эти времена стали уходить в прошлое. Самая утонченная кухня предлагалась немногим любителям, чей кошелек был набит достаточно туго, и такие заведения первого класса, как «Дельмонико», «Саттер», «Ирвинг», «Джексон», «Франклин» и «Лафайет», были дорогими. Самый дешевый обед в них стоил от 5 до 12 долларов. Правда, в дешевом заведении можно было рассчитывать на сносный обед без вина, за 1—3 доллара. В соответствии с меню за жареную утку платили 3 доллара, за куропатку-гриль 2 доллара. Дюжина устриц в коробке стоила 1 доллар, порция баранины или свинины 75 центов, говядина (самое дешевое мясо) — 50 центов, свежее яйцо — 1 доллар⁽²⁵⁾.

Самый знаменитый из ресторанов, «Дельмонико», был реконструирован, расширен и заново украшен. Теперь он стал почти достоин своего нью-йоркского тезки. Зайдем в него вместе с Алонсо Делано. Пройдя через стеклянную дверь, вы попадаете в длинный хорошо натопленный зал с мраморным полом и изысканной мебелью — глубокими креслами и мраморными столиками, на которых к услугам клиентов домино, чтобы можно было «убить время в ожидании заказа». Справа — роскошный бар, где двое служащих готовы «предугадать все ваши желания» с предупредительностью, которой трудно сопротивляться. «Горящий пунш к виски?» «Нет, нет, просто бренди с водой»; и вы проходите в обеденный зал. Во всю его длину тянутся в строгом порядке ряды столиков, покрытых скатертями, со свежими салфетками. Вам предлагается меню, «которое могло бы спровоцировать даже отшельника на нарушение монастырского устава. В этом меню есть все, что еще недавно летало, ходило или плавало»⁽²⁶⁾.

Нужно было обладать аппетитом Гаргантюа, чтобы продержаться до конца званых обедов, даже при сервисе «по-французски», когда все блюда ставились на стол одновременно и приглашенные могли есть то, что захотят и когда захотят — или, скорее, когда смогут, так как часто случалось, что вожделенное блюдо исчезало из-под носа обедавшего и оказывалось у более расторопного соседа.

Меню обеда на 40 персон, данного 28 июля 1852 года в салоне «Лафайет» в честь француза Эжена Деллезера, содержало не меньше семи перемен. В числе блюд, подававшихся сразу после супа, мы находим «молочного поросенка а-ля Монморанси» и говяжье филе «по-парижски», в числе закусок — рагу из риса «а-ля Мазарини» и пирожки «по-флорентийски», в числе блюд после закуски — «тюрбан» из зайца «а-ля Периге», сюпрем из птичьего филе «по-гречески», майонез из омара в желе, в качестве жаркого предлагались: кусок косули «по-парижски», молодые цыплята, откормленные зерном, с кресс-салатом, индюшата, начиненные трюфелями «по-перигорски». Затем перед десертом подавали легкие сладкие блюда, которых всего было восемь, в том числе бланманже, миндальное печенье с апельсином, желе «по-сакраментски», русскую шарлотку, орлеанский пудинг. За всем этим следовали «полные десерты».

Этот обед для гурманов, на который собралось «много наших самых видных торговцев, чиновников, капиталистов и представителей свободных профессий», разумеется, сопровождался винами и алкогольными напитками «лучшего качества»⁽²⁷⁾.

Французские предприниматели открыли несколько ресторанов, не столь роскошных, как «Дельмонико» или «Лафайет», но и они ценились горожанами не меньше. Таким был ресторан «Золотая курица», название, которое скверное англосаксонское произношение быстро переделало в «The Poddle Dog» — «Пудель». Такими были и «Мэзон Риш», и «Мэзон Маршан», а также другие гастрономические храмы, куда приходили объедаться жители Сан-Франциско⁽²⁸⁾.

Было также и несколько «особых заведений», скопированных с ресторанов парижских бульваров, где за непомерную цену можно было заказать изысканный обед, который подавали «юные отзывчивые Гебы»⁽²⁹⁾, а в 1851 году один французский ресторан открыл «особые кабинеты», где гастрономия соединялась с флиртом. Заведения каждый вечер заполнялись отъявленными кутилами — бонвиванами и куртизанками в шуршащих платьях.

«Элита» в 1853 году собиралась в ресторане «Уинн Бранч», открытом в январе трактирщиком Уинном. «Бранч», расположенный на углу улиц Вашингтона и Монтгомери, был украшен с большим вкусом, и алкогольные напитки были у Уинна запрещены. Подавали мороженое, желе, пирожные и самые изысканные прохладительные напитки; «посетители могли встретить там самых уважаемых дам и господ страны». Г-н Уинн, уже владевший знаменитой «Фаунтин Хэд», держал 100 человек персонала, и его доходы с двух заведений доходили до 57 тысяч долларов в месяц. Кроме того, он был кондитером и экспортировал свои конфеты во все страны мира⁽³⁰⁾.

Он приехал в Сан-Франциско в 1849 году без гроша в кармане, заняв у друга деньги на дорогу. Начинал торговцем вразнос, продавая на улицах конфеты с лотка, подвешенного на шее с помощью пары бретелек⁽³¹⁾. Потом он открыл небольшую лавку, которую дважды уничтожал пожар. Но он был настойчив и в конце концов сколотил значительное состояние. Щедрый филантроп, он всегда был готов помочь ближнему, кормил «бедных и голодных» в своих двух ресторанах, помогал жертвам «бедствий и катастроф», а в 1853 году он пожертвовал 7 тысяч долларов церкви⁽³²⁾.

 

Театр

 

 

У жителей Сан-Франциско было много способов занять свой досуг или, попросту говоря, убить время. Прежде всего театр. В январе 1850 года в Сан-Франциско приехала театральная труппа с намерением дать несколько спектаклей. Поскольку театра в городе еще не было, актеры выступили на втором этаже здания, в котором находилась редакция газеты «Альта Калифорниа». Успех этого предприятия был очевиден, и несколькими месяцами позднее на улице Вашингтона был построен небольшой уютный зал. За ним поднялись и другие театры, «Дженни Линд», «Адельфи», «Америкен», «Метрополитен» и «Юнион».

Параллельно со своей журналистской деятельностью Альбер Бенар решил создать театральную труппу, а директор «Дженни Линд» согласился сдать ему в аренду зал для нескольких представлений. Бенар по этому случаю добавил к своей фамилии театральный псевдоним «де Рюссайль» и написал пьесу «Калифорнийский гений», которую сам же и поставил на сцене, став одновременно и режиссером, и контролером. Эту пьесу играли четыре вечера подряд, и зрители встречали спектакль бурными аплодисментами. Сгоревший во время пожара в мае 1851 года деревянный «Дженни Линд» был восстановлен в камне и кирпиче, с четырьмя ярусами, партером, оркестровой ямой, ложами и амфитеатром. Стены оставались голыми, «без обоев и обивочной ткани, без украшений, и при входе в зал вас пронизывал холодок», говорит Бенар⁽³³⁾.

Но это не смущало американскую публику: «Я не могу обойти молчанием тот совершенно необычный для американцев пыл, с которым они выражали актерам благодарность за доставленное удовольствие… Во Франции мы аплодируем до изнеможения, иногда кричим "браво". В Италии, Испании, Англии, России удовольствие и удовлетворение выражают, насколько я знаю, таким же образом. В Америке все по-иному. То, что повсюду служит выражением неодобрения и осуждения — свист — там изъявление восторга. Чем больше американцам нравится спектакль, тем больше они в театре свистят, а когда к адскому шуму, вызванному свистом, добавляются дикие крики, что бывает часто, это значит, что публика в восхищении»⁽³⁴⁾.

Цена места в театре высока: 3 доллара в первом ярусе, 2 доллара во втором, 1 доллар в партере, но постоянная труппа играет хорошо, а в главных ролях выступают ведущие актеры. Таковы знаменитый комедийный актер Джеймс Старк с Восточного берега, трагик Джуниус Брутус Бус, основатель крупной актерской династии, самым знаменитым представителем которой был Джон Уилкис, убийца президента Линкольна.

Как журналист, Бенар имел доступ во все театры. Его любимым был «Америкен Сиетер». Это, пишет он, «настоящая бонбоньерка. Комфорт, которым так хорошо умеют себя окружать как американцы, так и англичане, заявляет о себе на каждом шагу. Повсюду мягкие ковры, которые, приглушая шум шагов, позволяют спокойно прогуливаться в кулуарах и заглядывать в ложи, не вызывая безумных криков из партера "Тише! Тише!"». Ярусы украшены «изящными росписями», ложи — «тонкими муслиновыми занавесками и бархатом гранатового цвета». Таким же бархатом обтянуты диваны и кресла. Труппа «более чем удовлетворяет потребности зрителей». Бенар особо отмечал очарование и талант мисс Карпентер, «прелестями, которой не устают восхищаться и аплодировать». Зал бывал полон каждый вечер. Оркестр, «довольно многочисленный и руководимый хорошим дирижером, во время антрактов играет кадрили, вальсы и польки, несколько лет назад производившие фурор в Париже»⁽³⁵⁾.

Об «Адельфи Театре», где выступала французская труппа под руководством трех женщин, Бенар отзывается со всем присущим ему остроумием. «Разумеется, здесь, в 6 тысячах лье от Парижа, мы не можем быть слишком требовательными и строгими, и поэтому всегда готовы находить очаровательными вечера, которые эти дамы устраивают для нас каждое воскресенье. И прежде всего лично я не могу быть слишком строг к любой из этих любезных, добрых дам, которые очень ко мне расположены», — пишет он в своем вступлении. Тем не менее, хотя Бенар по понедельникам и публиковал в своей газете «такие длинные рецензии, которых не всегда удостаивались даже лучшие постановки наших парижских театров», он признавал, что спектакли, которые они ставили, были весьма посредственными. «О, лживая пресса! Я про себя оплакиваю тех, кто следующим воскресеньем, поверив статье "Театр", напечатанной в "Дейли Тру Стандард", спешил заказать ложу, надеясь провести в театре один из самых приятных вечеров»⁽³⁶⁾.

Осенью 1853 года был построен «Метрополитен» — «самый красивый храм драматического искусства в Америке», писал Фрэнк Соул. Это был такой опасный соперник для «Америкен Сиетер», что его владельцы в какой-то момент даже собирались закрыться.

Как раз в этот период в Сан-Франциско приехала молодая филадельфийская актриса Матильда Херон, «никому не известная и никого не знавшая», — в пути это несчастное дитя потеряло своего импресарио. Ее ангажировал «Америкен Сиетер», и своим талантом, своим «артистическим гением» она покорила город. Ее в глубоком молчании зачарованно слушали как «пожиратели арахиса на галерке», так и «почтенные бездельники» в партере. «Спокойная благопристойность салона вытеснила шумную оживленность цирка, даже яростные аплодисменты считались неуместными»⁽³⁷⁾.

У американцев и китайцев также были «места развлечений», отвечавшие их традициям и вкусам. В 1852 году появилась театральная труппа в Малом Китае, а в 1853-м был открыт еще один театр. К китайским зрителям часто присоединялись и западные.