Глава VIII. Религия и образование

 

Американцы — люди набожные. Независимо от принадлежности к той или иной секте их привязанность к христианству и христианским нравственным ценностям очень глубока. Можно сказать, что завоевание нетронутых земель американского континента происходило с Библией в одной руке и с ружьем — в другой. Бог всюду сопровождал первопроходцев, был светом, освещавшим им путь в неизвестное. Не имея культовых зданий, они часто довольствовались чтением Библии в кругу семьи, а некоторые не делали и этого. Тем не менее суббота как день отдыха соблюдалась не меньше, даже если религиозные обряды этого дня сводились к чтению молитвы об отдыхе.

Калифорния не была исключением, но по воскресеньям, как мы уже видели, предавалась самому разнузданному разгулу. В этот день люди, далекие от того, чтобы воздавать хвалу Господу, давали волю самым низменным инстинктам, и можно даже сказать, что Бог оставался за дверьми этого Эльдорадо.

Действительно, хроники, письма и документы, касающиеся «золотой лихорадки», криком кричат о пьянстве, варварстве, ожесточенности, роскоши и духовной нищете. В письме, адресованном пастору Исааку Овену 26 сентября 1849 года, директор Конференции методистской миссии в Орегоне и Калифорнии Уильям Роберте пишет: «О, расскажите же мне об этой греховной земле, обуянной золотом и смертью. Возможно ли там спасение?»⁽¹⁾

На первый взгляд Калифорния представлялась какой-то сумрачной землей. Однако порочной мерзости она постепенно стала противопоставлять христианские ценности. Там расцветали добрые нравы и набожность, семьи вели добропорядочную и безмятежную жизнь, черпая поддержку не в алкоголе, а в слове Божием. Начиная с 1850 года в Сан-Франциско было уже несколько пасторов, полных решимости изменить жизнь горожан и вдохнуть в город недостающую ему духовность.

Заботы пастора-миссионера были самыми широкими, и возлагавшаяся на него задача обычно выходила далеко за границы его прямых обязанностей. Он был каменщиком и плотником, миссионером и учителем, должен был лечить больных, помогать бедным, утешать скорбящих, кормить голодных, давать приют бездомным. Несмотря на некоторое соперничество, отношения между различными сектами были терпимыми. Христианское братство не было пустым словом. Первоприбывшие протягивали руку помощи новичкам. Церковь была открытым для всех домом Божиим в большей степени, чем домом пастора.

Католики демонстрировали протестантам удивительную доброжелательность. Так, преподобный Уильям Тейлор, которому были нужны деньги для строительства методистской церкви, встретил священника из Сан-Франциско. «Я дам вам сто долларов, — сказал ему святой отец, — я католик… С тех пор как были построены церкви, и в них стали проповедовать Евангелие, суббота стала выходным днем: уважаемые коммерческие дома закрыты, и бега теперь проходят за городом. Я думаю, что увеличение количества церквей — это самый лучший способ исправления общества»⁽²⁾. Количество церквей действительно росло: семь в 1850 году, тридцать три в 1856-м, в том числе семь католических храмов. Были церкви для французов, немцев, для цветных и китайцев, а также для матросов. В католической церкви на улице Вальехо обедню читали каждый раз на английском, испанском и французском языках.

Первый протестантский пастор прибыл с Сандвичевых островов. Это был пресвитерианский миссионер по имени Т. Дуайт Хант. Он высадился в Сан-Франциско 29 октября 1848 года. Тремя днями позднее Ханту было предложено видными представителями «всех религиозных сект» остаться в их добром городе в качестве капеллана, с жалованьем 2500 долларов в год⁽³⁾. Поскольку в Сан-Франциско тогда не было еще ни одной церкви, в храм превратили небольшую школу на Портсмутской площади, и в ней каждое воскресенье в 11 часов утра и в половине восьмого вечера проходили службы. В эти часы в храме яблоку было негде упасть. Четыре миссионера прибыли из Нью-Йорка в начале 1849 года: баптистский пастор, преподобный О. К. Уиллер, поначалу расположился в Сан-Франциско, а потом переехал в Сакраменто, преподобный Вулбридж, пресвитерианец старой школы, уехал в Беницию, преподобный С. X. Уилли, принадлежавший новой пресвитерианской школе, полтора года прожил в Монтерее, перед тем как поселиться в Сан-Франциско.

Затем в июле приехал конгрегационалист преподобный Дж. А. Бентон, отправившийся из Сакраменто. Потом пришла очередь ступить на калифорнийскую землю методистам, этим пламенным проповедникам: Исаак Овен отправился по дороге Равнин, и в сентябре 1849 года прочел свою первую проповедь под дубом в Грас Велли. Уильям Тейлор после долгого пути через мыс Горн высадился в Сан-Франциско 21 сентября того же года. Его, человека незаурядного, намного более популярного в сравнении со священниками Сан-Франциско, называли «Калифорнийским Тейлором». Он в течение семи лет сражался с «ухмылками» калифорнийского дьявола. Делал он это с пылом. Слово «поражение» ему было совершенно не знакомо. Он боролся, несмотря ни на что, сохраняя мужество и оптимизм и больше, чем другие слуги Господа, участвовал в духовном возрождении общества.

 

 

Проповеди на Плаза

 

 

Преподобный Тейлор приехал в Сан-Франциско с супругой и дочкой Осеаной. Высадившись на берег, он поинтересовался, есть ли в Сан-Франциско методисты, и узнал, что «в этих краях не было ни одной живой души, которая называлась бы таким именем»⁽⁴⁾. Однако в баптистской церкви преподобного Уиллера, являвшей собою нечто вроде дощатой хижины с крышей из голубой хлопчатобумажной ткани, уже в день прибытия Тейлор прочитал свою первую проповедь.

Городские нравы, не говоря уже о стоимости жизни в Сан-Франциско, привели священника в ужас. Было совершенно очевидно, что при запредельных ценах на жилье поселиться здесь он не мог. Он объяснил разочарованным жителям города: «Объединение миссий не может содержать человека в Калифорнии». Какая-то добрая душа из жалости приютила его на месяц, великодушно предоставив в его распоряжение дом, годовая аренда которого стоила 4800 долларов.

Поскольку оплачивать аренду Тейлор не мог, он решил построить собственный дом. В компании с «братом из Миссури» Александром Хетлером он немедленно отправился за двадцать пять километров в Редвудс, что на другой стороне залива, и начал рубить лес для строительства. Он работал несколько недель, изготовил «три тысячи штук дранки» и обменял их на двадцать пять балок длиной 5,1 м. Купил обструганные доски длиной 1,8 м, подравнял их ножом и таким образом, пишет он, «собрал все материалы, необходимые для одноэтажного дома размером 5 на 6,5 м, за исключением пола, дверей и окон». Двери он купил по «божеской» цене — 11 долларов за штуку, а окна размером 25 на 30 см обошлись ему по 1 доллару⁽⁵⁾.

Вернувшись в Сан-Франциско, он нанял нескольких плотников. Вместе с ними и с добрейшим «братом Хетлером» принялся за строительство. Когда наступил декабрь, он наконец смог заняться своим прямым делом. Проповедовать Евангелие набожным людям Сан-Франциско было хорошо, а нести слово Божие грешникам в том самом месте, где они совершали свои греховные поступки, еще лучше. И он уведомил свою пораженную паству о том, что в 3 часа пополудни будет читать проповедь на Плаза.

Верующие попытались его отговорить, боясь за его жизнь, ведь игроки были в городе слишком влиятельными людьми, Плаза — главным местом их встреч, а воскресный день — самым благоприятным для их делишек. Однако Тейлор был готов принять мученический венец.

В указанный час он прибыл на Портсмутскую площадь, выбрал в качестве кафедры верстак какого-то столяра, и перед самыми престижными игорными домами Сан-Франциско зазвучал его красивый баритон. За несколько минут его окружило около тысячи человек. Все игорные дома практически мгновенно опустели. «Я перешел Рубикон, и теперь начинается решительная борьба»⁽⁶⁾. Он проповедовал перед очень внимательной аудиторией. Это был, как он сам говорил, «первый штурм врага» и начало семилетней евангелической кампании, которую он вел не только в Сан-Франциско, но и во многих других небольших приисковых городах. Он не ограничился проповедями на Плаза, не упуская возможности выступать на перекрестках улиц. Этому вскоре стали подражать и другие священники. Но ни один из них не привлекал такие толпы, как преподобный Уильям Тейлор. С одной стороны, потому, что он был хорошим оратором, с другой, как замечает Карт Джентри, «потому что взял себе за правило никогда не устраивать сбора пожертвований, особенно внутри своей церкви»⁽⁷⁾.

Тейлор считал, что в борьбе со злом пастор не должен упускать ни одной возможности донести до ушей грешников громогласный «набат карающего Бога». Поэтому после каждого пожара его видели в местах бедствия поднявшимся на какую-нибудь бочку и призывавшим прохожих к покаянию. «Да остерегутся граждане Сан-Франциско! — воскликнул он после майского пожара 1851 года. — Эта катастрофа, которая кажется вам ужасной, всего лишь предвестие «неминуемого суда» за грехи ваши. Это предупреждение о том, что мы должны изменить наши нравы»⁽⁸⁾.

Уильям Тейлор вскоре взял на себя заботы о судьбе часовни «Сименс Безел» на Дейвис-стрит и переехал с семьей на судно, стоявшее у Длинного Причала. Отсюда по воскресеньям он обращался с речью к толпе, поднимавшейся на борт пароходов для экскурсии по заливу. Сотни людей, под громкие звуки оркестра собиравшиеся на увеселительную прогулку, и еще тысячи приходивших, чтобы посмотреть на происходящее. Какой удобный момент для обращения пастора к людям с призывом к раскаянию!

Поднявшись в один прекрасный день на бочку из-под рома, он обратился к толпе: «Господа, могу ли я прийти этим утром и сказать вам: "Для вас, жаждущих попасть на небо, теперь этот момент настал. Прекрасный флот, движимый небесным паром, за несколько дней доставит вас из Сан-Франциско в любой порт другого Мира… В этой стране океаны бесплатного светлого пива и всяких других напитков, а также хорошенькие женщины и бесконечные развлечения, превосходящие сны Мухаммеда, как сияние солнца превосходит бледное мерцание светлячка! Программа путешествия: посадка на пароход под звуки лучшего в мире оркестра, развлечения, рассчитанные на каждый день недели. Каждое воскресенье будет отмечено прежде всего большим пиршеством, заканчивающимся изобилием светлого пива, шампанского, портвейна, пунша с виски, бренди-смэш, коньяка, обжигающего "Тома и Джерри" и т.п. Потом игра в карты. Затем большой бал в верхнем салоне. Вечернее театральное представление, заканчивающееся великолепным легким водевилем. О, друзья мои и мои сограждане! Если бы я мог, не кривя душой, делать такую рекламу, я думаю, что всего двух проповедей на Плаза было бы достаточно, чтобы обратить в нашу веру весь город… И все мы покинем этот скорбный мир и взойдем на борт корабля, отплывающего своим очередным рейсом на небеса»⁽⁹⁾.

Путешествие на небеса или в ад некоторые совершают независимо от собственных намерений. 29 октября 1850 года, в день, когда Калифорния праздновала свое вступление в Союз (эта новость дошла до Сан-Франциско 18-го), в заливе взорвался первый построенный в Калифорнии пароход «Сагамора», на котором погибли 30 человек. Пароход было кое-как отремонтирован, переименован в «Бостон» и в течение некоторого времени служил почти исключительно экскурсионным судном. Однажды «Бостон» стал на якорь рядом с пароходом Тейлоров. Г-жа Тейлор устремилась к капитану: «Мне хотелось бы, чтобы этот нарушитель Субботы не пришвартовывался к нашему "Безелю". Я его боюсь. Каждый день жду, что он взорвется или сгорит». Пророческие слова! Через некоторое время «Бостон» загорелся в заливе недалеко от Окленда⁽¹⁰⁾.

 

 

«Валаамова ослица»

 

 

Проповедование на улицах — не легкое дело. В одно июльское воскресенье 1852 года, когда преподобный Тейлор на Плаза метал громы и молнии против алкоголизма, одна старая женщина, державшая на берегу залива винный погребок, бросилась к толпе с криком: «Не слушайте его! Это обманщик. Он проповедует из-за денег. Он вам лжет»⁽¹¹⁾. В другой раз один неверующий, пытаясь прервать Тейлора, пробивался через толпу на своем осле, но животное внезапно остановилось на полпути и отказалось двигаться дальше. «Посмотрите на это животное, — проговорил Тейлор, — подобно ослице Валаама оно чтит Бога больше, чем его хозяин, которому недостает лишь длинных ушей, чтобы стать большим ослом»⁽¹²⁾. Однажды какой-то мужчина грозился забросать его тухлыми яйцами. А один раз какие-то пьяницы пытались перекрыть его проповедь скабрезными песенками. Банда сан-францисских молодчиков еще хуже обошлась с пастором Кальварской пресвитерианской церкви У. А. Скоттом. Они сожгли его портрет перед его церковью⁽¹³⁾.

Кроме того, Тейлор часто отправлялся в длительные поездки по приискам. Там у священника была жестокая «конкуренция»: собачьи и петушиные бои, театральные постановки, цирк, скачки быков. Он проповедовал перед дверьми салунов, баров, игорных домов, под дубами и под соснами, схватываясь чуть ли не в рукопашную с «легионом калифорнийских дьяволов».

На россыпях остро чувствовалась потребность в миссионерах. Разумеется, среди золотоискателей было немало верующих, например, такими были рабочие из «Бостон энд Калифорниа Майнинг Компани», которым президент Гарварда советовал ехать в Калифорнию «с Библией в одной руке и с цивилизацией Новой Англии в другой, чтобы оставить свой след в истории страны и памяти народа». Но многие другие оставили свою веру на Востоке, там, где остались и их семьи, и их хорошие манеры. Им казалось, что они не навсегда отреклись от Бога, а лишь на время его оставили.

Больше, чем пренебрежение субботой, больше, чем богохульство и ругань, которыми они не стыдясь сдабривали свои разговоры, поражало то, как они праздновали Рождество. Это, разумеется, был день всеобщей радости, увы, не христианской…

Финеас Блант, который провел Рождество в Стоктоне, записывает на следующий день в своем дневнике: «Пьянство в порядке вещей. Никаких празднеств, если не считать удовольствий, называемых некоторыми развлечениями. Для меня этот день оказался очень неприятным. Любой почувствовал бы отвращение, слушая эти вопли, крики и грубые песни»⁽¹⁴⁾.

Дэйм Ширли, со своей стороны, пишет, что в Рич Баре в Рождественскую ночь подавали устриц и шампанское и что «компания танцевала не только всю ночь, но и еще три дня». На четвертый день у них уже не было сил танцевать, и, повалившись на пол в баре, эти насквозь проспиртованные тела принялись издавать совершенно нечеловеческие звуки: одни лаяли, как собаки, другие мычали, как быки, третьи шипели и свистели, как змеи и гуси⁽¹⁵⁾.

Многочисленные свидетельства говорят о том, что такие случаи не были единичными.

 

 

Слуги Господа

 

 

Как и во всех американских городах, в греховном Сан-Франциско вскоре появилось много церквей и часовен. Проведя несколько месяцев на приисках, Сара Ройс в начале 1850 года с большим волнением присутствовала на службе, первой после ее прибытия в Калифорнию. Большая церковь была заполнена верующими, в основном мужчинами. Каких-то пять или шесть женщин «были одеты с простотой хорошего вкуса христианских дам Востока, вели они себя скромно, спокойно и благочестиво, и мужчины обращались к ним с учтивостью, привычной для американцев»⁽¹⁶⁾.

По воскресеньям все церкви были заполнены верующими. Кроме того, всеми пасторами были открыты воскресные школы для детей, а также библейские кружки для взрослых. Похоже, однако, что некоторые общины были обуяны духом наживы. Как сообщает Фрэнк Мэрриет, цена мест на скамьях порой бывала непомерной.

Сразу же оговоримся: нравственность пасторов была безупречной. Церкви обычно строились за счет бизнесменов, а пастор назначался общиной. Как с удовлетворением замечает в 1851 году Фрэнк Соул, «ни один город, кроме Сан-Франциско, не может похвастать столь внушительным списком граждан, проявивших себя в богоугодных благотворительных делах»⁽¹⁷⁾. Жители Сан-Франциско в числе других свершений особенно гордятся крещением китайцев. В 1850 году несколько видных в городе людей занялись спасением душ китайцев, и в частности — китайской молодежи. Иными словами, они решили, что распространение Священного Писания среди представителей нации «во всех других отношениях весьма цивилизованной» было бы великим и достойным делом, и для этого заказали некоторое количество религиозной литературы на китайском языке. Преподобный Хант и преподобный Уильяме руководили их раздачей на Плаза.

Во время этой церемонии Хант заявил китайцам, что, хотя они и прибыли сюда из Поднебесной империи, они должны знать, что существует «другая небесная страна, во многом превосходящая их империю, и более обширная». И добавил, что на земле китайцев «их отец и мать, сестры и братья, все умирали», а после этого увидеться с родными можно только в небесной стране там, наверху, где добрые китайцы «вечно бы жили Вместе с умершими родственниками в самом полном блаженстве»⁽¹⁸⁾. Нельзя сказать, чтобы эти слова произвели на китайцев сильное впечатление или очаровали, напротив, они единодушно разразились звонким смехом. Это лишь укрепило преподобных отцов во мнении, что эти сыны неба очень нуждаются в христианском спасении.

Таким образом, доброе слово было донесено до китайских парней, как их тогда называли. Состоялись и проповеди, а в июле 1853 года даже возникла мысль о строительстве для них часовни. Идея оказалась настолько популярной, что было собрано не меньше 18 тысяч долларов для осуществления этого предприятия. Это сооружение, пишет Фрэнк Соул, «было красиво и походило на церковь, если бы не таблички на стенах, испещренные китайскими иероглифами»⁽¹⁹⁾.

Хотя Калифорния традиционно была католической страной, лишь 9 июня 1851 года, в Духов день, кюре Монтерейской епархии преподобный Джон Мейджиннис основал в Сан-Франциско первую католическую церковь. В первые три месяца службы проходили в доме на углу Джесси и Серд-стрит, в ожидании завершения строительства церкви Святого Патрика в Счастливой Долине. В сентябре церковь была готова. При ней имелись школа и сиротский дом, которыми руководили пять сестер-монахинь.

Вскоре появилось еще два прихода: один на улице Вальехо, другой — в миссии Долорес. Наконец, на углу улиц Дюпона и Калифорнийской была возведена церковь Святой Марии, — «одна из достопримечательностей Сан-Франциско, построенная в готическом стиле»⁽²⁰⁾, — просторная кирпичная церковь, стрела которой поднималась на высоту 60 метров. Впоследствии она станет кафедральной. Другим епископальным центром Калифорнии оставался Монтерей.

О деятельности католических священников в Калифорнии сведений очень мало. По словам г-на Сент-Амана, католическое духовенство находилось под латиноамериканским влиянием: «Нравы, в особенности в Новой Гренаде, Мексике и Чили, всегда отличались чем-то таким, что не вполне отвечало строгости, которую мы ожидаем найти под церковным облачением». И он добавляет: «Миссионеры в Калифорнии в основном заняты обращением в веру дикарей, которые теперь более разобщены, рассеяны и менее оседлы, чем когда-либо раньше. А ведь духовенство живет среди цивилизованного населения, которое остро нуждается в спасении души и в христианском утешении, и этих людей не приходится разыскивать в лесах и в пустыне»⁽²¹⁾.

 

 

Кладбища

 

 

Кроме спасения души для иного мира, нужно было заниматься также и телом. Ведь в первое время никто в Сан-Франциско не занимался умершими. Старались лишь как можно скорее совершить погребение во избежание эпидемий. Кладбища в городе еще не было. Разумеется, была отведена территория, отданная миссии Долорес, но расстояние до нее считалось очень большим. Хоронили без всяких церемоний, иногда даже без гроба, считая его предметом роскоши, без которой вполне мог обойтись покойный.

Иногда, если у усопшего были друзья, его отвозили на вершину Рашен Хилла, где находилось кладбище русских колонистов, или же на склоны Телеграф Хилла, где все обустройство могилы сводилось к установке креста из двух дощечек, который вколачивали в землю. Но чаще всего умершего закапывали неподалеку от места смерти, никак не обозначая его могилу В это время было принято хоронить умерших на неогороженном участке близ Норс-Бич. Туда было отвезено столько мертвецов, что его стали считать городским кладбищем. Погребение по-прежнему совершалось без всяких церемоний, но деревянных крестов там становилось все больше.

С особыми почестями погребали в ту пору членов масонских лож, людей долго проживших в городе (два или три года) и имевших много друзей, а также китайцев. Нет ничего более зрелищного, чем китайские погребальные ритуалы. Покойного всегда провожала длинная процессия, двигавшаяся под звуки гонгов и взрывы петард, а на могиле жгли благовония. Если умирал богатый купец, похороны становились просто грандиозными. Гроб устанавливали на площадку под роскошным балдахином, а в ногах ставили жаркое из свинины, пироги, пиалы с чаем, кувшинчики с вином и другие блюда. На похоронную повозку водружали коробки из оранжевой бумаги, украшенные гримасничающими драконами и золотыми листками, бумажными куклами и красными свечами, символизирующими богатства покойного. Процессия трогалась в путь под грохот гонгов, скорбные звуки скрипки и пронзительную мелодию флейты, а плакальщики, с белыми повязками на лбу, оглашали окрестности жалобными криками.

На месте погребения жареную свинину и другие изысканные кушанья ставили на стол, а чай и вино выливали на землю. Кукол и бумажные коробки бросали в огонь, зажигали свечи и воскуривали множество благовоний.

Но и для богатых, и для бедных китайцев калифорнийские могилы были лишь местами временного упокоения, потому что все они мечтали, чтобы их останки вернулись на землю предков. Процесс разложения, по-видимому, шел быстро. «Через пять месяцев, — пишет Чарлз Колдуэлл, — не остается ничего кроме праха и костей»⁽²²⁾.

Сан-Франциско расширялся, и муниципалитет был вынужден выделить земельный участок для обители мертвых. Кладбище Йерба Буэна находилось в ложбине между песчаными холмами, поросшими чахлым кустарником и такими же деревьями. Место было зловещим. «Мертвые не нуждались в колыбели, и им были ни к чему живописные и приятные пейзажи, но для посетителей… Все выглядело здесь крайне печально и уныло»⁽²³⁾, — читаем мы в «Зе Энналз оф Сан-Франциско». Появились и первые надгробные памятники. Некоторые из них были очень красивыми. Многие из монументов, пишет Соул, были в парижском стиле, «и напоминали те, что можно было видеть на кладбище Пер-Лашез»⁽²⁴⁾.

В 1854 году город наконец решил дать своим мертвым более подходящее пристанище. Был выбран «прекрасный» участок, простиравшийся от пресидио до миссии, в 5-6 километрах от Портсмутской площади, в непосредственной близости к Одинокой Горе⁽²⁵⁾.