Люсик, его мама и бабушка

 

В этом новом желтом доме, который еще попахивал лесом, поселился Люсик с мамой и бабушкой. Так звали мальчика с толстыми прямыми ногами и головой как розовый шарик, на котором нарисовали глазки и губки. Ходил Люсик на своих толстых, едва сгибающихся ногах очень медленно и ни на кого никакого внимания не обращал. Правда, Люсику и обращать внимание на что‑нибудь было некогда, потому что его мама и бабушка только и были заняты тем, что целый день не спускали с Люсика глаз и беспрерывно о нем заботились, а Люсик восставал против этой заботы.

Начиналось с утра. Мама толстяка выходила во двор и почему‑то оттуда его будила.

‑ Люсик, вставай! ‑ кричала она. ‑ Лю‑сень‑ка‑а, вставай, детка!

Из дома никто не откликался.

‑ Лю‑у‑сик, встава‑а‑й… ‑ напрягала свой голос мама, ‑ Знаешь, сколько времени?

Но Люсика, видно, не интересовало время. Он и не думал вставать. Тут на помощь его маме являлась бабушка ‑ маленькая, сухонькая старушка в очках, которая всегда что‑нибудь молола или терла. Бабушка сходила со ступенек веранды и тоже подавала свой голос:

‑ Лю‑си‑ик, мама говорит, чтобы ты вставал. Ты слышишь, Люся?

Люсик по‑прежнему и слышать ничего не хотел, и тогда мама и бабушка начинали петь двумя голосами.

‑ Вставай, Лю‑у‑ся‑а, ‑ тянула одна.

‑ Люси‑и‑к, мама велит вставать, ‑ объясняла другая.

Но так как, наверное, на Люсика не подействовал бы и хор в сто голосов и ответа из дома не слышалось, мама толстяка теряла терпение и решительно направлялась в дом. Бабушка торопливо семенила за ней. Проходило немало времени, и наконец во дворе появлялся заспанный Люся с полосатой простыней на плече. Медленно, как только мог, он приближался к умывальнику и потом долго стоял возле него, почесываясь и ничего не делая.

‑ Люсик, ты моешься? ‑ кричала из дома мама. ‑ Люсенька, мама ждет ‑ мойся скорее! ‑ помогала ей бабушка.

‑ А вот и не буду, ‑ бурчал Люсик и продолжал не двигаться.

‑ Люся, ты станешь мыться?

‑ Нет, ‑ тихо отвечал толстяк.

‑ Лю‑у‑сик, оладушки простынут, мойся, ради Бога, ‑ умоляла бабушка.

В конце концов Люсик сдавался. Он бурчал про себя: «То будят, то мойся, ‑ жить не дают…» ‑ и начинал нарочно как можно сильнее греметь умывальником.

После завтрака Люсик забирался в глубину дачного двора за сарай, где еще стояла не просохшая после дождей лужа, и, встав на свои круглые колени, пускал по луже голубую пластмассовую лодочку. При этом он так сильно дул на воду, что было страшно, как бы Люсик не лопнул. Но долго ему сидеть у лужи не давали. Скоро на ступеньках опять появлялась его мама.

‑ Люсик, я готова. Идем гулять, ‑ звала она. ‑ Люси‑и‑к, ты слышишь?

В окне показывалась бабушка со ступочкой в руках.

‑ Лю‑у‑сик, мама говорит, что ждет тебя, ‑ переводила она.

Днем мама и бабушка кормили Люсика на веранде. Мы всегда знали, что у них на обед, потому что или мама громко требовала, чтобы Люсик доел до конца гущу борща, или бабушка упрашивала послушаться маму и съесть творожники. Люсик сперва мычал и не соглашался, а потом начинал реветь. Ревел Люсик басом с завываниями. Среди завываний слышалось: «а вот и не буду!», «не хочу!», «всё равно не стану!». Рев был таким громким и нескончаемым, что мама и бабушка наконец отставали от Люсика.

Но самое главное было вечером, когда Люсика начинали укладывать спать. Люсик должен был ложиться в девять часов. Люсина мама говорила, что иначе он нарушит режим и не поправится. Хотя куда было Люсику еще поправляться! Мяса и жира у него вполне хватило бы на трех мальчиков.

Сперва Люсика по‑хорошему уговаривали идти спать. Люсик не шел. Потом бабушка почти плакала, усовещивая его. Но и это не действовало на толстяка. Он не двигался с места. Тогда мама Люсика начинала грозить ему всякими наказаниями, какие только можно было придумать. Но Люсик, видно, не очень‑то пугался, потому что по‑прежнему стоял у забора и плевал через него на улицу.

‑ Люсик, ты станешь когда‑нибудь человеком? ‑ выходила из себя его мама.

‑ Не стану, ‑ бурчал про себя Люсик. Заканчивалось всё тем, что мама спускалась во двор и, поймав Люсика, волокла его в дом. Люсик упирался, старался зацепиться то за забор, то за дерево, а однажды нарочно свалил умывальник.

После криков мамы, жалобных упрашиваний бабушки и долгого вечернего воя на желтой даче наконец становилось тихо, и все соседи вздыхали. Люсик спал.

 

МЫ И ЛЮСЯ

 

Это было как раз в тот час, когда нужно было идти спать и нам с Валёнкой. Раньше мы под разными предлогами хоть минуток на десять да оттянем время, а теперь чуть что мама говорит:

‑ Неужели вы хотите быть похожими на Люсика?

Вообще всё стало трудней. Начнет, например, Валёнка за завтраком дуть губы и отворачиваться от геркулесовой каши ‑ мама обязательно скажет:

‑ Посмотри на себя в зеркало. Ну совсем ‑ Люсик.

Только донесется из желтой дачи рев ‑ мама говорит:

‑ Очень похоже на вас, очень.

Спать нам теперь приходилось идти, как только нас крикнут с улицы. Есть, хоть давишься, а нужно было всё. Нельзя же, в самом деле, хоть чем‑то походить на этого толстяка. А тут еще приехал папа, послушал, как за забором мама и бабушка уговаривали Люсика, посмеялся и сказал:

‑ Ну, абсолютная карикатура на нашего Валёнку. Как похоже!..

Валёнка надулся:

‑ Ничего похожего нет.

‑ Чего же тут обижаться, ‑ продолжал папа. ‑ Посмотрите, как хорошо. По крайней мере все вокруг знают, что тут живет примечательный мальчик.

‑ Примечательный идиот, ‑ буркнул Валёнка. Папа улыбнулся:

‑ Ну уж, будто он один такой упрямый…

В конце концов Валёнкё всё это надоело, и он сказал мне, что примет против Люсика меры. Однажды, когда толстяк из желтой дачи пускал за сараем свою лодочку, Валёнка подошел к забору, подтянулся на нем и крикнул:

‑ Эй, иди сюда!

Люсик поднял голову:

‑ Что тебе, мальчик?

‑ Я не мальчик, а Валёнка или Валёна. Иди сюда. Есть дело.

Соседский толстяк поднялся на ноги и неуверенно пошел к забору. В руках он держал свою лодочку, ‑ Тебя как зовут? ‑ спросил Валёнка.

‑ Люсик.

‑ А по‑настоящему? Это ведь девчоночье имя. Люсик пожал плечами:

‑ Это они меня так назвали.

‑ Кто?

‑ Мама и бабушка.

‑ А ты не откликайся. Тебя как по‑настоящему?

‑ Леонид.

‑ Вот ты и скажи, что ты Леонид. В крайнем ‑ Леня. И никаких Люсиков. Это у тебя что?

‑ Лодочка.

‑ Дай‑ка сюда… Не лодочка, а шлюпка. К ней надо парус сделать или подвесной моторчик и пускать не тут, а в запруде возле плотины. Хорошо бы в нее еще белую крысу посадить.

‑ А у тебя есть крысы?

‑ Нет. В Ленинграде была одна, да я ее на редкую марку выменял. Перелезай к нам. Мы шалаш для партизанского штаба строим.

Но Люсик через забор лезть не стал, а обошел кругом через две калитки.

На следующий день шел дождь. Люсик принес маленькие блестящие карты в коробочке и показал всем, как раскладывается пасьянс. Это он научился от своей бабушки. Но пасьянс раскладывать было нисколько не интересно, а Борька Скутальковский сказал, что уж если никто не умеет играть в шахматы, то лучше поиграть в «дурака» или забить «козла» в домино. К Люсику он отнесся с большим презрением и заявил, что мы вообще зря позвали его к себе в компанию. Но воображать перед Люсиком Борьке долго не пришлось. Вскоре Люсик, который отнес домой бабушкины карты, вернулся с шахматами и два раза подряд обставил Борьку. Третью партию Борька не доиграл. Он смешал фигуры и заявил, что поддавался нарочно и играть не хочет. Но никто ему не поверил, и он ушел, заложив руки в карманы, а Нолька свистел ему вслед. Тут мы все увидели, что этот Люсик не такой уж никудышный мальчишка.

Он к нам стал ходить каждый день и играл с нами в «партизаны и фашисты». Он всегда был у нас эсэсовским генералом, ему связывали руки, а потом его допрашивали в шалаше. Люсик хотел быть партизаном или разведчиком, но Валёнка и Нолька сказали, что таких толстых партизан не бывает.

Но не думайте, что с тех пор, как Люсик начал играть с нами, о нем стали меньше заботиться его мама и бабушка. Получилось как раз наоборот. Теперь, кроме обычных призывов Люсика то обедать, то спать, когда Валёнка прямо выталкивал его за калитку, потому что Люсик ни за что не хотел уходить от нас, каждые десять минут со стороны соседской дачи слышалось:

‑ Люсик, ты где? Что вы там делаете? Или:

‑ Люсик, будь осторожен!

Только уйдет мама Люсика ‑ на крылечке веранды появляется его бабушка с ложкой и кастрюлькой в руках.

‑ Люсик, мама волнуется, ‑ визгливо сообщала она. ‑ Чем вы там заняты? Лю‑си‑и‑к, почему ты не откликаешься?

‑ Он не может! Он военный преступник. Его сейчас будут расстреливать! ‑ кричали ей ребята.

Бабушка Люсика, наверно, не слышала, что ей отвечали.

‑ Только осторожно, ‑ предупреждала она и опять уходила на дачу. Но вскоре за забором появлялась мама Люсика и звала:

‑ Лю‑си‑и‑к, Лю‑сик, где ты там? Пора молоко пить, Люси‑и‑к!

Теперь мы уже знали, что больше от него не отстанут. Валёнка и Нолька поскорей расстреливали Люсика, и он уходил домой.

А раз случилось вот что. Люсик играл с нами и хотел залезть на дерево, где сидел и кричал Тарзаном Нолька. Но сук не выдержал и сломался. Люсик свалился на землю, больно ударился, да еще на лету ободрал себе до крови ногу. Правда, он не ревел, а только приложил к ране листок подорожника и перевязал ногу платком. Он не сразу ушел домой, а продолжал играть с нами, хотя больше уже никуда не лазил. Но зато, когда он вернулся на желтую дачу и бабушка и мама узнали о том, что с Люсиком случилось днем, поднялась страшная паника. Бабушка вприпрыжку побежала в аптеку. Люсик выл так, что было слышно и на других улицах. Но плакал Люсик совсем не от боли. Он ревел оттого, что о нем опять заботились. Люсик отказывался что‑либо есть и пить и брыкался. Ему мерили температуру и клали компресс на ногу.

На другой день Люсика, хотя с ним ничего и не случилось, не пустили играть на нашу территорию, и он опять пускал свою лодочку в луже.

 

НАШИ ДЕЛА И ЗАБОТЫ

 

Но вообще‑то у нас и без толстого Люсика было столько всяких дел, что времени ни на что не хватало.

Мы еще спали, когда приходила молочница и мама брала у нее молоко. Потом мама снимала с гвоздя сумку и уходила на рынок. Я всё это видела, но глаза слипались, и я снова засыпала. А наш Валёнка и вовсе не открывал глаз. Разбудить его вообще‑то было не легче, чем заставить ложиться спать. Мама уже возвращалась с базара, когда мы просыпались. Умывальник был наполнен свежей, холодной водой. Мы вставали и по очереди мылись. Обливаться водой утром, конечно, приятно, а вот чистить каждый день, зубы куда хуже, но ‑ что поделаешь!

А нас уже ожидал завтрак. Мама принесет геркулесовую кашу, и Валёнка начинает по привычке кривить лицо. Уж очень мы эту геркулесовую не любим, а тут, как нарочно, из жёлтой дачи доносится: «Люсик, кушай… Люсенька, надо слушаться маму и кушать…» Валёнка вздохнет, подвинет к себе тарелку и начинает вовсю ложкой работать. Потом он залпом выпивал стакан молока, будто опрокидывал его в себя, вытирал рукой рот и спрашивал:

‑ Ну, всё?

‑ Всё, ‑ отвечала мама. ‑ Можешь идти. Валёнка в один миг исчезал. Я тоже кое‑как доедала всё и убегала играть.

И вы знаете, просто удивительно, как медленно тянулось время за завтраком и как оно незаметно летело потом. Не успеешь в лапту наиграться или сходить с кем‑нибудь из взрослых покупаться ‑ мама уже зовет обедать. И всегда почему‑то этот обед наступает тогда, когда так не хочется уходить с улицы. А тут еще мой руки, а то и лицо.

Обедаем мы с Валёнкой так быстро, будто у нас сейчас поезд уйдет, и не спорим, едим что дадут. Во‑первых, спорить с мамой всё равно напрасно, а во‑вторых, в окна только и кричат на разные голоса:

‑ Ну, скоро вы там?

‑ Валёнка, Шурик, давайте скорей, а то мы начинаем!

Валёнка запихивает еду за обе щеки, лишь бы поскорей освободиться и убежать. Котлеты он даже на ходу уплетает. Доест макароны или картошку, а котлету хвать в руку! Мама и слова сказать не успеет, а его уже как ветром с веранды сдуло.

И опять вовсю пошла игра. До того набегаемся ‑ ноги не ходят. Тут мне вдруг захочется покататься на велосипеде. И странное дело ‑ так наш «Орленок» неделю стоит и скучает. Никто на нем и прокатиться не думает. А стоит лишь мне к нему притронуться ‑ обязательно и Валёнке тут же приходит желание кататься, и он, не долго думая, уже хватается за руль. Ну и я, конечно, не уступаю.

‑ Чур, я первая!

‑ Ну да, еще чего?! Я первый взял!

‑ Нет, я первая хотела.

Валёнка отрывает мои руки от рамы.

‑ Ты еще только хотела, а я уже взялся.

‑ Нет, я первая!

‑ Ты за мной уцепилась!

‑ Нет, это ты меня обогнал и схватился.

‑ Пусти!

‑ Не пущу!

Валёнка замахивается на меня кулаком, но я от велосипеда не отступаюсь, а только зажмуриваю глаза. С закрытыми глазами не так страшно. Но Валёнка не бьёт, только толкается.

‑ Оставь, говорю!

‑ Не оставлю! Велосипед на двоих. Валёнка отпихивает меня всем своим телом.

‑ Мама! ‑ кричу я.

В дверях появляется мама:

‑ Что у вас такое? Перестаньте сейчас же!

‑ Да, а что он… ‑ не сдаюсь я.

‑ А что она… ‑ басит Валёнка.

‑ Постыдитесь вы, ‑ начинает мама. ‑ Ну пускай первый покатается один, потом другая…

‑ Я была первая!

‑ Нет я. Она врет!

‑ Ты врешь!

Мама не на шутку сердится. Валёнка готов меня прямо съесть. Но тут я вдруг начинаю думать, что могу, конечно, покататься и потом, а сейчас пойти к Танечке и поиграть в «дочки‑матери». Но только я решаю уступить Валёнке, потому что я старшая и должна быть умнее его, как он сам неожиданно бросает велосипед, и «Орленок» с грохотом и звоном падает на пол.

‑ Ну и катайся! Я нарочно. Мне не очень‑то и хотелось, ‑ заявляет Валёнка и уходит с веранды.

‑ Катайся сам! ‑ кричу я ему вслед.

‑ Не буду, не уговоришь!

‑ Подумаешь, и я не буду!

Я поднимаю велосипед и ставлю его к стенке. Кататься почему‑то уже не хочется. Наш «Орленок» опять одиноко стоит на веранде, а я ухожу вслед за Валёнкой. После ссоры мы минут пятнадцать не разговариваем друг с другом, но как‑то так получается, что скоро нам опять приходится играть вместе.

А тут уже наступает время, когда нужно ужинать и пить чай.

И как раз в эти минуты бывает так хорошо на нашем дворе! Солнце, огромное, красно‑золотое, проглядывает сквозь стволы сосен. Теперь на него уже не больно смотреть. Ветер стихает, а тени делаются такими длинными ‑ нельзя и поверить, что это твоя тень. Всё вокруг становится оранжевым, и стекла веранды горят таким ярким пламенем, что кажется ‑ за ними пожар. Если это в начале лета, то небо вовсе не темнеет, только делается бледным. В эти минуты комары еще не спускаются на землю, а роем крутятся высоко над головой. И совсем не верится, что уже настало десять часов, Но тут‑то и требуют, чтобы ты ложился спать. К этому времени мама и бабушка Люсика откричали свое и Люсик тоже утих. Приходит время ложиться и нам, а тут только бы почитать! Ночи такие светлые, можно и не зажигать электричества.

Валёнка вдруг становится таким тихим, будто его вовсе тут нет. Возьмет книгу, уткнется в нее, усевшись где‑нибудь в уголке веранды. Но маму не проведешь. ‑ Валёнчик, спать, ‑ говорит она.

‑ Ну чуточку почитать, мамик… ‑ жалобно упрашивает Валенка, и я тоже помогаю ему.

‑ Пора, ‑ требует мама. ‑ Читать надо было раньше.

Валенка вздыхает и идет к своей постели. Но он только хитрит, что собрался спать, а на самом деле прячет книгу под подушку. Потом он пускается на всякие выдумки, даже пытается читать под простыней. Он это называет маскировкой. Но все его хитрости давно известны. Мама подходит к кровати и отбирает у него книжку.

‑ Всё ясно, прекрати свои фокусы, ‑ говорит она. Делать нечего. Валёнка опять вздыхает и, натянув простыню до глаз, отворачивается к стене. Но он не спит, а чертит пальцем по стене «точку, точку, запятую…» и человечка. Я хорошо знаю, о чем в эти минуты вздыхает наш Валёнка. Он думает о том, что взрослые малопонятливые и бесчувственные люди, а все права почему‑то на их стороне. А у ребят никаких прав. Валёнка мечтает о том, чтобы и у ребят были такие права, по которым им подчинялись бы взрослые. Он на этот случай уже придумал некоторые правила. Он бы, например, всем взрослым давал перед обедом рыбий жир, и не по столовой ложке, а по разливательной. Потому что они ‑ взрослые и им больше нужно. А книг, которые они хотят читать, он бы им тоже не давал, и тем более ночью, в постели. Еще бы он запретил взрослым с шестнадцати лет вход в кино на те картины, на которые пускают детей.

И спать бы он им тоже велел ложиться вовремя, и еще много было придумано Валёнкой всякого, чтобы взрослые поняли, как трудно быть ребятами, и стали к ним подобрей.

Валёнка лежит в кровати, чертит пальцем рожицы на стене и решает, что он ни за что не станет спать, а так и будет лежать до утра с открытыми глазами. Пускай, раз его заставили! И… тут же засыпает еще раньше меня и свистит носом.

 

С ЧЕГО ВСЕ НАЧАЛОСЬ

 

Мы уже давным‑давно жили на даче и так к ней привыкли, словно и не было никакой Петроградской стороны и нашего темного двора‑колодца. Бум чувствовал себя прекрасно. Высунув язык, он целыми днями галопом летал вдоль ограды нашей территории и лаял на всех собак и кошек, которые пробегали мимо. На кошек он наводил такой страх, что они в ужасе убегали от него. К собакам же Бум относился по‑разному. Чем больше была собака, тем больше он ее ненавидел. Маленьких собачек, наверное, принимал за щенков и потому вообще не обращал на них внимания. К тем, кто был пониже его ростом, относился терпимо, а иногда даже при встрече ласково повизгивал. Но кого Бум не переносил, так это немецких овчарок. Стоило показаться овчарке ‑ Бум как с цепи срывался, летел вдоль ограды, лаял, казалось, сейчас разорвет овчарку на куски, хоть она на него и смотреть не хотела. Но, кроме шума, в общем, ничего не бывало, потому что Бум лаял на собак с нашей стороны забора, а на улицу выбегать не решался. И еще он не терпел лошадей. Только покажется за оградой лошадь ‑ с Бумом прямо собачья истерика начинается. И ничем его не уймешь, пока не скроется с его глаз повозка. Видно, он лошадей за громадных овчарок принимал.

К вечеру Бум так уставал от всех своих дневных дел, что, вытянув ноги и высунув язык, как убитый валился на пол веранды и даже не стучал хвостом, когда я проходила мимо.

Курнава тоже была довольна дачей. Она, наверное, вспомнила, что происходит от тропических хищников, и, как в африканских джунглях, лазила по деревьям и гонялась за птицами. Что касается нас с Валёнкой, так тут и спрашивать нечего… В общем, всем очень даже хорошо жилось.

А потом вдруг всё переменилось. Началось с того, что вечером почтальон привез на велосипеде телеграмму. Мама раскрыла ее, прочитала и говорит:

‑ Это от папы. Мне нужно срочно ехать в город. Меня вызывают в комитет женщин.

Дело всё в том, что хотя наша мама с тех пор, как появились мы с Валёнкой, домохозяйка, но она еще борец за мир. Маме часто присылают письма матери из разных стран. Это очень нравится Валёнке. Как придет какое‑нибудь письмо, он сейчас же выклянчит у мамы конверт и сдирает с него марку. Всякими марками у него заклеена целая тетрадь. Есть даже одна африканская, и он ею так хвастается, что можно подумать ‑ сам за ней в Африку ездил. Раз даже мамина фотография была напечатана в журнале «Советская женщина», и папа сказал, что получается ‑ мама действительно борец. Зимой мама иногда уходит на собрания, а мы остаемся с папой и ждем ее. Но летом маму никуда не зовут, и мы на даче забываем, что она борец. Да и вообще, она хоть и называется общественницей, а на самом деле самая обыкновенная мама и ничем таким от других мам не отличается. Ну вот, а тут маму вызывают летом.

‑ Наверное, с кем‑то встречаться, ‑ говорит мама. ‑ Не знаю, что и делать, как вас одних оставить?

Я, конечно, молчу, потому что не люблю, когда мама уезжает, а Валёнка как всегда:

‑ Чего такого. Если ненадолго ‑ поезжай!

‑ Ну, хорошо, ‑ согласилась мама. ‑ Завтра с утра съезжу.

‑ Только вечером возвращайся, ‑ говорю я.

‑ Ну конечно. Что за вопрос…

С вечера мама сварила нам суп, сделала котлеты и еще приготовила компот и рисовый пудинг. Утром рано она объяснила мне, что и когда нужно есть, и уехала. Бабу Нику она попросила приглядеть за нами и, когда придет время, разогреть нам еду. Мама сказала, что надеется ‑ мы уже большие и что всё будет хорошо, а мне, как старшей сестре, велела следить за Валёнкой. Она хотела вернуться пораньше, но наказала, чтобы мы, в случае чего, не ждали ее и ложились спать.

 

ОДНИ

 

И вот мы, впервые в жизни, остались одни на целый день.

Валёнка очень обрадовался такой свободе и сразу же заявил, что у него сегодня будет выходной день от молока и чтобы я не воображала, потому что он всё равно слушаться меня не собирается.

Обедали мы в этот день, конечно, совсем не вовремя, потому что не хотелось уходить, пока не позовут обедать всех других ребят, а их звали в разное время. Позовут Борьку и Танечку, ‑ Нолька и Чики останутся. Потом Чиков зовут, а Танечка уже вернется, и мы опять носимся. Наконец пришла баба Ника и сказала, чтобы мы немедленно шли обедать или она расскажет маме, что мы за дети. Мы не стали спорить, а побежали домой и, не вымыв рук, очень быстро съели суп и второе. Конечно, только столько, сколько хотели, а не хотели мы почти ничего, потому что весь день забегали домой и «кусочничали».

После обеда осталась грязная посуда. Я говорю Валёнке:

‑ Давай вместе вымоем. А он отвечает:

‑ Давай лучше ты! Я не умею. Еще разобью.

И убежал, а я осталась. Мне стало обидно. Почему это ‑ ели вместе, а мыть я одна должна?! Но потом я подумала: «Ладно уж, вымою, но попозже». Я собрала все грязные тарелки, блюдечки и ложки, сложила их на кухонный стол и ушла играть с девочками.

Вечером, когда всех уже зазвали ужинать, мы с Валёнкой вернулись и видим ‑ наша посуда на столе прикрыта газетой. Подняла я газету, а посуда, как в сказке по щучьему велению, вся вымыта.

‑ Здорово! ‑ удивился Валёнка. ‑ Это ты, да? Мне стало стыдно.

‑ Нет, ‑ говорю, ‑ это, кажется, баба Ника.

‑ Вот хорошо!

‑ Что же тут хорошего, когда чужая бабушка наши тарелки моет?

‑ А может, она их любит мыть?

‑ Ты думаешь?

Но тут явилась сама баба Ника и сказала, чтобы мы ложились спать, раз нашей мамы до сих пор нет. Баба Ника стояла до тех пор, пока мы не выпили по кружке молока и не стали раздеваться. Тогда она повернула выключатель, велела нам запереться и ушла. Валёнка задвинул засов и лег в постель. За окнами всё гуще синело. Мы стали думать, когда же приедет наша мама. Нам очень хотелось дождаться ее. Вдруг Валёнка поднялся с кровати, подошел к окну и осторожно открыл его.

‑ Ты куда? ‑ испугалась я.

‑ Ч‑шш, молчи.

Валёнка высунулся в окно, да так, что чуть не вывалился на улицу. Потом он опять встал на ноги, снова потихоньку закрыл окно:

‑ Спит. Свет потушила. Давай читать.

‑ А мама приедет ‑ рассердится.

‑ Да мы услышим, потушим свет и сделаем вид, что спим.

‑ Ну, ладно.

Я нашла свою книгу, а Валёнка включил свет и вытащил из‑под подушки свою. Последнее время он читал книги только про шпионов. На обложках обязательно нарисовано что‑нибудь страшное: или взрыв, или хватают за глотку какого‑то шпиона с револьвером в руках. Валёнка на месте спокойно сидеть не может, когда читает эти книги. Только и слышишь от него: «Вот здорово его, собаку, майор распознал!» или: «Обязательно найдется гад, не уйдет!» Спросишь его:

‑ Кто, Валёнка?

‑ Шпион, конечно! Не мешай! ‑ И отмахнется сердито.

А мне тоже очень интересно. В этих книжках такие истории, что прямо от страха дрожишь. Но мне ни одной из них до конца дочитать не удается. Валёнка только кончит читать одну книжку ‑ сразу бежит на другую менять.

Ну вот. Мы улеглись и читаем. Я свою книгу, про веселую семейку цыплят, Валёнка свою ‑ конечно, про шпионов. Но долго нам читать не пришлось. Валёнка так торопился узнать, скоро ли поймают диверсанта, что только и листал одну за другой страницы. Потом он крикнул:

‑ Ага, попался, лазутчик!

‑ Не мешай, ‑ сказала ему я.

Валёнка немного полежал молча, потом говорит:

‑ Давай спать. Поздно.

Мне тоже уже хотелось спать, и мы погасили свет. В это время на улице зашумели деревья и дождь забарабанил в окна нашей комнаты.

‑ Где же наша мама? ‑ вздохнула я.

Валёнка не ответил. Он помолчал, потом спросил:

‑ Шурик, ты бы побоялась встретиться один на один с диверсантом?

‑ А какой он?

‑ Какой?! ‑ Валёнка тихо свистнул. ‑ Каким хочешь прикинется. Может, в шляпе, на вид как артист. А захочет, бороду седую наклеит ‑ будто старик.

‑ А как же его узнать?

‑ А никак не узнаешь. Только бдительный разведчик догадаться может, а ты никак. Вот будет рядом с тобой по улице ходить, в карманах револьвер и ампулы всякие.

‑ Они, наверное, страшные. Я бы увидела и убежала.

‑ А он хитрый. Прикинется добреньким, возьмет за руку и заведет в катакомбы.

‑ В какие катакомбы?

‑ Обыкновенные. Диверсанты всегда с жертвами в катакомбах расправляются. Заведет и застрелит из бесшумного пистолета.

Мне стало страшно.

‑ Валёнка, ‑ говорю, ‑ а тут близко нет диверсантов?

‑ Откуда я знаю. Их всюду могут сбросить. Вот наступает ночь, они и спускаются с парашютом на землю. Приземлится, передаст своим, что прибыл. Потом закопает рацию и начнет в населённый пункт «Н» пробираться.

‑ В «Н»? А может и к нам сюда?

‑ Еще как. Особенно в плохую погоду. Диверсанты всегда в ветер, в дождь действуют.

‑ Ой, Валёночка, а если он у нас на территории приземлится?

‑ Сейчас вполне может. Потом придет, постучит и попросится побыть до утра.

‑ Я ни за что не пущу! Не говори мне больше ничего. Я спать не буду.

Валёнка захохотал:

‑ А ты будь бдительна! С диверсантами нужно так держаться. Сделать вид, что ты ничего не заметил, а сам сразу в милицию.

‑ В такой дождь?!

‑ Конечно. В любую погоду. Это наш долг.

‑ А если он тебя из бесшумного?

‑ Нужно разгадать и перехитрить врага. Прозеваешь ‑ получишь нож в спину.

И тут мы услышали на улице чьи‑то шаги. Я вся затряслась.

‑ Валёнка, слышишь?

‑ Слышу, ‑ шепчет он.

‑ Зажги скорей свет!

‑ Зачем?

‑ Зажигай, а то я кричать буду!

Он вскочил и зажег свет. Шаги сразу стихли.

‑ Не будем гасить, ‑ сказала я. ‑ Где это наша мама?

‑ Давай спать, ‑ сказал Валёнка и зевнул. ‑ Это я нарочно. Никаких тут нет диверсантов, и потом комендантша территорию сторожит.

‑ Хорошо. Только ты больше ничего не говори.

Мы опять загасили свет. Дождь за окном не утихал. Где‑то у потолка запел свою тоненькую песню комар.

‑ Валёнка, ты не спишь?

‑ Сплю.

‑ Ну спи.

Я повернулась к стене. И вдруг услышала, как скрипнула калитка и кто‑то стал пробираться к нашему домику, потом взошел на крыльцо. Нет, это были не мамины шаги. Те легкие, чуть слышные, а эти… И вдруг кто‑то постучал в дверь. Я чуть не умерла со страху. Села на кровати. Сквозь темноту вижу ‑ напротив уже сидит Валёнка и, не мигая, смотрит на меня.

‑ Валёнка, слышишь? ‑ шепчу я.

‑ Что?

‑ Стучали.

‑ Тебе показалось, ‑ говорит он, а сам заикается. Это у него, когда он чего‑нибудь испугается. В это время застучали погромче. Проснулся и залаял Бум. Он всегда лает, если кто‑нибудь дома. Хочет показать себя сторожем. А когда остается один ‑ забирается под кровать и тихонечко там лежит, будто его и нет. Боится, как бы воры и его из дому не унесли.

‑ Давай бабу Нику разбудим, ‑ говорю я.

‑ Нет, ‑ говорит Валёнка. ‑ Оружия нет ‑ лучше молчать. Пусть думают, что здесь одна собака живёт. ‑ А у самого зуб на зуб не попадает.

Тут в дверь застучали еще сильнее. Тогда мы с Валёнкой вместе крикнули:

‑ Мы не откроем!

И вдруг такой знакомый голос:

‑ Это я, Шурик. Открой!

‑ Ой, папочка!

А Валёнка ‑ сразу к двери и отодвигает засов.

‑ Я так и знал, что это ты. А она боялась, думала ‑ диверсанты, глупая.

‑ Какие диверсанты? ‑ удивился папа. ‑ Я сперва мимо прошел, а потом еле в темноте нашу виллу отыскал. Ну и погодка…

И входит в комнату, в плаще с капюшоном, с портфелем и пишущей машинкой.

‑ А где же мама? ‑ спрашиваем.

‑ Мама сегодня не приедет. Завтра обо всем посовещаемся, а сейчас ‑ спать!

И только тут я почувствовала, как хочу спать. Забралась в постель и лишь успела подумать, что Валёнка зря так обижается на взрослых. Всё‑таки хорошо, что они есть на свете. С ними не так страшно. Но тут и уснула.

 

ОДИН ДЕНЬ БЕЗ МАМЫ

 

Утром, словно и не было дождливой ночи, снова светило солнце. Как только мы проснулись, папа провел совещание.

‑ Вот что дети, ‑ сказал он. ‑ Вы уже, надеюсь, вполне понятливые и самостоятельные люди?

Валёнка кивнул головой. Я тоже согласилась.

‑ Мама наша уехала, ‑ заявил папа.

‑ Как так уехала, куда?!

‑ Здрасьте вам с кисточкой… Новости! ‑ удивился Валёнка.

‑ Спокойствие, ‑ поднял руку папа. ‑ Она уехала за границу, в Польшу, с делегацией женщин. Ее пригласили. Вы должны только гордиться, какая у нас мама.

‑ Надолго? ‑ спрашиваю я.

‑ В Польшу, если на «Ту‑104», так ерунда ‑ три часа. В один день можно туда и назад слетать, ‑ говорит Валёнка.

‑ Они поехали на пароходе, ‑ сказал папа. ‑ Но всего на десять дней. Мама боялась вас одних оставить, говорила, что лучше поедет когда‑нибудь в другой раз. Но я уговорил ее. Сказал, что мы отлично справимся сами. Как, по‑твоему, Шурик, я правильно поступил?

‑ Правильно, ‑ говорю я, а сама думаю: «Ой, как же это мы целых десять дней будем жить без мамы?!»

‑ И я так думаю, ‑ продолжал папа. ‑ Что такое десять дней ‑ пустяки!

‑ Конечно. Что тут такого? ‑ пожал плечами Валёнка. Ему всё нипочем. Он очень даже храбрый на словах.

Папа говорит:

‑ Я это время поработаю дома. Видите, даже машинку привез с собой. Так, стало быть, справимся мы втроем? ‑ и тут же сам ответил: ‑ Безусловно… Ну, а теперь с места за дело! Где тут у вас умывальник?

Папа снял очки, и я повела его к умывальнику.

‑ Ага, прекрасно! ‑ воскликнул он и только засучил рукава и намылил руки, как вода кончилась. Напрасно папа гремел носиком умывальника: оттуда перестало и капать. Я побежала к ведру, но и оно оказалось пустым. Пришлось вылить остатки воды из чайника, чтобы папа сумел смыть с рук пену.

‑ Где у вас тут берут воду? ‑ спросил он.

‑ У водников. Мама оттуда носит.

‑ Ага, у водников. Понятно.

‑ Ты не думай. Это так детский сад называется. Хочешь, покажу?

Папа взял ведро, и мы пошли в сад водников за водой.

‑ Отличное утро, ‑ сказал папа, когда мы вышли за калитку.

Утро и вправду было хорошее, свежее. Сквозь верхушки сосен проглядывало такое чистое небо, словно оно выспалось и умылось дождем. Капельки на траве искрились маленькими бриллиантиками, а чуть пройдешь по ней, сандалии от росы становились черными.

‑ Всё‑таки далеко маме ходить за водой, ‑ решил папа, когда мы возвращались.

‑ У нас на территории есть своя колонка, но она сломалась, и никто не приходит ее чинить.

Мы вернулись. Папа снял рубашку и снова стал умываться. Мылся он долго, как в городе. Фыркал и лил воду на затылок, шею и руки.

Потом мылись мы. Я ‑ как всегда, а Валёнка, наверное, из подражания папе, стал тоже ни с того ни с сего фыркать и ахать и попусту расплескал полный умывальник воды.

‑ Ну, ‑ сказал папа, вытираясь, ‑ поскольку наше утреннее совещание прошло в атмосфере полного взаимопонимания, теперь необходимо дружно приготовить завтрак… Напиться молока, что ли… Есть у нас молоко?

‑ Есть, есть! Нам молочница приносит! ‑ закричали мы вместе.

‑ Прекрасно, ‑ сказал папа. ‑ Молоко нужно пить на воздухе. Это старая врачебная истина.

Я отыскала кастрюлю с молоком, и мы разлили его в две кружки и стакан. Папа нарезал хлеба. Вынули вчерашние, оставленные нам мамой, холодные котлеты.

‑ Чудесный завтрак, не правда ли? ‑ спросил папа.

‑ Ага, главное, нету каши, ‑ закивал головой Валёнка. ‑ Но тут он отхлебнул молока из кружки и скривил страшную рожу. Молоко оказалось кислым. Я вспомнила, что мама не успела его вчера вскипятить, как делала всегда, а я забыла об этом сказать бабе Нике.

‑ М‑да, чуть кисловато, ‑ согласился папа. ‑ Ну что же, есть выход. Из этого молока, по теории, должна получиться превосходная простокваша, и мы уничтожим ее вечером. Поставим эти кружечки на солнце… Вот так, а сейчас попьем чаю. Тоже хорошо. Древний китайский напиток. Где чайник?

Я сбегала и притащила чайник.

‑ Наполним его, ‑ сказал папа. Но оказалось, что воды в ведре уже нет. Это папа и Валёнка вылили ее всю на себя, когда мылись. Папа взял ведро и, ни слова не говоря, опять отправился в детский сад к водникам. Но когда вернулся, сердито сказал:

‑ Всё‑таки безобразие, что сломалась колонка и никого это не волнует. Придется поднять бучу.

Он наполнил чайник водой и хотел включить плитку, но мы объяснили, что электричество на даче с шести часов.

‑ Порядочки, ‑ пожал плечами папа и стал разжигать керогаз. Но как разжигается керогаз, папа не знал.

‑ Вот странно, ‑ сказал он. ‑ С этими системами мне никогда не приходилось иметь дела. Вы не знаете, где инструкция?

Но где инструкция, мы не знали. Тогда в дело вмешался Валёнка. Но у Валёнки тоже ничего не получилось. Я, конечно, сто раз видела, как мама разжигала керогаз, и решила помочь. Мы все трое перемазались в саже и пропахли керосином, а противный керогаз всё не разжигался и лишь коптил черным, вонючим дымом, от которого Валёнка беспрерывно чихал.

‑ Вот если бы это был двигатель внутреннего сгорания или электропечь, я бы знал, в чем тут загвоздка, а так… Вероятно, он испортился, ‑ печально заключил папа, в десятый раз со всех сторон осматривая керогаз.

‑ Давайте позовем бабу Нику, ‑ посоветовала я.

‑ При чем тут баба Ника? Тут не твоя баба Ника, а механик нужен, ‑ сказал папа. Но бабу Нику он всё‑таки позвал. Папа хотел убедиться, что керогаз действительно сломался.

Баба Ника, как только явилась, сразу определила:

‑ Керосину мало, вот и не горит!

‑ Вы думаете? ‑ удивился папа. ‑ Всё может быть. А ну, Шурик, есть у нас керосин?

‑ Есть! ‑ крикнул Валёнка и, опережая меня, кинулся в переднюю, где у нас стояла керосиновая банка, но вдруг застыл на месте, как статуя в парке. Он вспомнил, что вчера был четверг и ему следовало сходить за керосином, а он и не подумал это сделать.

‑ У нас керосин весь, ‑ пробормотал Валёнка.

‑ Ладно, я одолжу, ‑ жалеючи вздохнула баба Ника. Она сходила к себе и принесла огромную, дополна налитую керосином зеленую бутыль с пробкой, привязанной веревочкой к горлышку.

Скоро наш керогаз засветился синеньким ровным огоньком. Мы поставили на него чайник.

Когда вода вскипела, папа насыпал в чайник чуть ли не полпачки чая, чтоб чай был покрепче. Мы все уселись за стол, и тут выяснилось, что пить чай не из чего, так как во все кружки и чашки, какие были у нас, мы разлили молоко, чтобы из него вышла простокваша. Пришлось опять пойти к бабе Нике и принести от нее посуду.

Часам к двенадцати мы всё‑таки напились чаю, и тогда папа сказал:

‑ Теперь следует заранее подумать и об обеде. Что бы нам такое приготовить на обед?

‑ Суп, ‑ сказала я.

‑ Да, конечно, но какой?

‑ С мясом, ‑ сказал Валёнка.

‑ Понятно, ‑ кивнул папа. ‑ Значит, нужно мясо. Ну, а на второе?

‑ Котлеты, ‑ говорю я.

‑ Мясные! ‑ кричит Валёнка. ‑ Есть мясорубка.

‑ Предположим. Значит, опять‑таки требуется мясо. Нужно пойти и купить его. Ты что‑нибудь понимаешь в мясе, Шурик?

‑ Я ничего не понимаю, ‑ заявил Валёнка, хотя его и не спрашивали. ‑ Я лучше пойду, папа. Меня ждет Нолька.

Папа махнул рукой, и Валёнка сразу исчез, а мы с папой остались вдвоем.

‑ Что вы тут делали с утра? ‑ спросил папа.

‑ Мама ходила на базар.

‑ Вот и мы пойдем. Где сумка?

Я отыскала мамину базарную сумку, и мы пошли.

 

МЫ ГОТОВИМ ОБЕД

 

‑ Ничего, Валёнку мы тоже заставим вносить свою лепту. Кто не работает ‑ тот не ест, ‑ сказал папа. ‑ А вы как, Шурик, много помогали маме?

Я стала вспоминать, как мы помогали маме, и подумала, что мы не очень‑то ей помогали. Иногда я ходила за хлебом, а Валёнка за керосином. Это когда он не успевал убежать сразу после завтрака. Но мама не особенно‑то и требовала, чтобы мы ей помогали. Она только заставляла нас побольше есть и пить молоко. Вот и всё.

‑ Это не по‑товарищески, ‑ сказал папа. ‑ Теперь мы заведем другие порядки. ‑ Он взглянул на часы. ‑ Скажи, Шурик, а на базаре сейчас не перерыв?

‑ На базаре перерыва не бывает.

‑ Хотя да, тем лучше. Минуточку, Шурик! Необходимо знать, что творится на свете.

На стене клуба папа увидел газету, запертую в ящик с сеткой, как у крольчатника, устремился к ней и впился глазами.

‑ Смотри, пожалуйста! ‑ радостно вскричал он, разглядывая первую страницу. ‑ Давно ли начали строить эту гигантскую станцию?! Ты помнишь, ну каких‑нибудь лет шесть назад? И вот она уже дала ток Москве. Здорово, верно?

Я кивнула головой, хотя шесть лет назад мне было четыре года и мы с Валёнкой еще и в детский сад не ходили. Я уже сто раз пересмотрела карикатуру, на которой какой‑то длинный противный дядька в темных очках ехал, как на тройке, на трех маленьких человечках в цилиндрах, а папа подвинулся только к середине ящика.

‑ Ну и типы же еще у нас имеются! ‑ покачал он головой и добавил: ‑ Извини, я сейчас, дочитаю фельетон.

Он читал и чему‑то посмеивался, а я терпеливо ждала. Но, дочитав фельетон до конца, папа еще принялся за длиннющую статью и медленно, как улитка, стал двигаться вдоль газеты, а я всё жарилась на солнце.

‑ Минуточку, сейчас… Минутку, Шурик. ‑ И вдруг папу будто укололи. ‑ Ну, посмотри! Во Франции опять правительственный кризис. Как тебе это понравится?!

Мне это нисколько не нравилось. Я была уже готова заплакать от скуки, только крепилась. А папа вдруг принялся оглядывать всю газету сверху вниз. Наконец, он заглянул в самый крайний угол ящика, пробурчал: «Так, понятно, «Зенит» опять продул», ‑ и, взяв меня за руку, пошел прочь от газеты.

Когда мы пришли на базар, папа спросил:

‑ Ну, что нам надо? Что покупала мама?

‑ Она всегда покупала на два дня.

‑ Мы будем перенимать опыт. Прежде всего, нам нужна, я думаю, картошка.

‑ Картошечки, картошечки, хозяин! ‑ приглашала дочерна загорелая женщина, перед которой лежала куча землистого картофеля.

‑ По‑моему, мелковата, как ты думаешь? ‑ Папа посмотрел на меня.

Но толстуху уже перебивал маленький седенький старичок в военной фуражке без звезды.

‑ Ах, хороша, ах, хороша! Не картошка ‑ яблочко сам бы ел, да деньги нужны. Берите, гражданин, ‑ приглашал он папу.

‑ Пожалуй, слишком крупна, а? ‑ задумался папа.

Старичок обиделся и сразу стал называть папу на «ты».

‑ Ну, иди, иди, найди лучше, ‑ ворчал он.

Мы купили картошки и еще три связки кореньев. Папа очень удивился, до чего дешевы коренья, и потому мы их купили сразу три связки.

‑ Теперь мяса, ‑ сказал папа.

Мы пошли в магазин. Там на прилавке под стеклом лежали куски мяса, но почему‑то никто из хозяек, которые были в магазине, его не брал.

‑ Что, неважное мясо? ‑ спросил, папа у одной старушки.

‑ Это не мясо. Это свинина, ‑ ответила старушка.

‑ Понятно, ‑ кивнул головой папа. Но, по‑моему, он не очень‑то понял, почему это свинина ‑ не мясо. И вдруг папа воскликнул:

‑ Шурик, идея! Давай возьмем гуся. Смотри, какие симпатичные гуси! Купим гуся, соорудим рассольник, а на второе ‑ гусь с картошкой… Чем плохо? Приличные ли гуси, дорогой товарищ? ‑ спросил он у продавца.

‑ Выдающиеся гуси. Гуси первой категории, ‑ отвечал он. ‑ Вам покрупнее?

‑ Да так, нормального. Вы, как специалист, лучше разберетесь.

‑ Вот видный гусак, ‑ продавец выхватил из кучи самого большого гуся, звонко похлопал его ладонью по пузу и, не дожидаясь папиного согласия, бросил на весы. ‑ Всего ‑ ничего… Без малого четыре килограммчика. ‑ Он вынул из‑за уха карандашик и стал считать, сколько нам нужно платить.

‑ М‑да… ‑ задумчиво промычал папа, но было уже поздно. Не мог же папа заставлять продавца вешать ему другого гуся. Он отправился платить в кассу, и вскоре мы, с трудом затолкав гуся в сумку, двинулись к дому.

Дома я надела мамин прозрачный фартучек, а папа разделся до пояса, и мы стали готовить обед. Сперва мы решили начистить картошки. Пока мы ее чистили, папа рассказывал про то, как у них на войне был солдат, который замечательно чистил картошку. Потом он еще рассказал про кашевара, который варил для их роты такую удивительную пшенную кашу, что казалось, будто она с мясом. Папа увлекся, и я заслушалась, потому что было очень интересно слушать разные истории про войну. Но когда мы посмотрели, то увидели, что шелухи набрался полный таз, а картошки ‑ едва кастрюлька.

‑ М‑да, ‑ покачал головой папа. ‑ Потери великоваты. ‑ Он, как редкий камень, со всех сторон оглядел очищенную им картофелину, от которой не осталось и половины. ‑ Ничего. Зато качество отличное. В общем, нам хватит.

Мы покончили с картошкой и взялись за гуся. Папа отрезал ему голову с шеей и лапы и хотел их выбросить, но я сказала, что мама варит рассольник с лапами.

‑ Ты в этом уверена? ‑ спросил папа.

‑ Я видела.

‑ Ну хорошо, под твою ответственность…

Папа отодвинул лапы и голову в сторону, и мы стали искать подходящую кастрюлю. Мы выбрали самую большую и хотели положить в нее гуся, но гусь оказался слишком велик. Папа хотел затолкать гуся силой. Папа вспотел и тяжело дышал, но гусь всё равно не влезал в кастрюлю. Вдруг папа выпрямился и посмотрел на часы:

‑ Без двадцати три! Еще есть время. ‑ Папа схватил веревочку и приложил к гусю, меряя его длину. Потом он завязал узелок и воскликнул:

‑ Скорей, за мной, Шурик!.. Мы еще успеем! Тут он накинул рубашку и, застегивая ее на ходу, бросился на улицу. Я побежала за ним. Мы понеслись в сторону рынка. Я едва поспевала за папой.

‑ Шурик, ты знаешь, где там посудная лавка? ‑ крикнул на бегу папа.

‑ Она не там, она в другой стороне, возле станции! ‑ прокричала я в ответ.

‑ Скорее! Показывай где.

Мы быстро побежали в другую сторону. Встречные люди смотрели на нас во все глаза. Наверное, они думали, что мы что‑нибудь стащили и теперь удираем.

В лавку «Хозтовары» мы влетели за пять минут до закрытия на обеденный перерыв.

‑ Есть у вас кастрюли? ‑ прерывисто дыша, спросил папа толстого человека со скучным лицом, который сидел за прилавком.

‑ Вам какую?

‑ Как можно больше, ‑ сказал папа.

‑ Вот, если подойдет. ‑ Продавец неторопливо нагнулся и поставил на прилавок перед папой кастрюлю больше бачка, в котором мама кипятит белье. В нее вместе с гусем, наверное бы, влезла и я.

‑ Нет, пожалуйста, поменьше, ‑ сказал папа.

‑ Поменьше только полированные, ‑ ответил продавец, глядя куда‑то в сторону.

‑ Ну, давайте полированную, всё равно.

Продавец посмотрел на нас так, будто был очень недоволен тем, что папа согласен и на полированную, и еще медленнее прежнего снял с полки блестящую, как зеркало, кастрюлю и протянул ее папе. Папа вынул веревочку и стал мерить, влезет ли в кастрюлю гусь.

‑ Может быть, еще немного поменьше, ‑ осторожно попросил папа. Он, наверное, боялся, что продавец рассердится и прогонит нас из магазина. Но тот ничего не сказал и так же безразлично, как раньше, вытащил из‑под прилавка что‑то круглое, завернутое в бумагу. Кастрюля оказалась подходящей ‑ в нее как раз мог поместиться гусь.

‑ Очень хорошо! Подходит! ‑ воскликнул папа.

‑ Платите в кассу, ‑ сказал продавец и выписал чек. Мы пошли к кассе, но там никого не было.

‑ Где же кассир?

‑ Сейчас будет.

Толстый продавец медленно двинулся вдоль прилавка и с трудом протискался в будочку, где стояла касса. Он поставил на чек печать и опять отдал его папе. Потом вернулся назад, взял у папы чек и выдал нам кастрюлю.

‑ Спасибо, ‑ сказал папа.

Продавец лениво кивнул головой, проводил нас до дверей и закрыл их за нами.

‑ Почему он такой важный? ‑ спросила я у папы.

‑ Наверное, он занят, а мы его отрываем по пустякам с разными покупками.

‑ Теперь всё в порядке, ‑ радовался дома папа, укладывая гуся в кастрюлю. ‑ И маме будет небольшой подарок.

Но папа ошибался. Было еще не всё в порядке. Мы поставили кастрюлю с гусем на керогаз, и вода вскоре закипела. Потом сперва сварилась, а потом и разварилась картошка и обмякли огурцы, а гусь оставался каменным. Правда, это было даже хорошо, потому что папа только тут вспомнил, что мы забыли посолить рассольник, хотя папа еще с утра повесил над столом бумажку:

Мы бросили побольше соли в кастрюлю, добавили воды и стали опять ждать.

‑ Конечно, дома на газе всё было бы значительно быстрее, ‑ задумчиво сказал папа. ‑ Там есть духовка. Это удивительно, Шурик, как человек быстро привыкает к цивилизации и даже не замечает окружающих его удобств. А ну, представь себе, что зимой тебе, прежде чем уйти в школу, нужно было бы разжечь керосиновую лампу, потом сходить за водой, затем растопить дровами плиту, а уж только тогда позавтракать… Ты вот, наверное, и не думала о том, что Пушкин читал и писал при свечах, а Лермонтов на Кавказ ехал целый месяц.

Мы еще о многом поговорили с папой, а гусь всё не хотел свариться. Тут прибежал где‑то пропадавший с утра Валёнка. Он явился с черными по локоть руками и перепачканным лицом. Его белая майка была крест‑накрест разрисована какими‑то рыжими полосами.

‑ Что это, на кого ты похож?! ‑ удивился папа. Валёнка был так доволен, что можно было подумать, будто ему удалось покататься на паровозе.

‑ Мы заканчиваем новую конструкцию, ‑ заявил он.

‑ Какую еще конструкцию?

‑ «ВН‑11».

‑ Что это за «ВН‑11»?

‑ «В» и «Н» обозначают имена конструкторов: ‑ Валёна ‑ я, а «Н» ‑ Нолька. 11 ‑ значит одиннадцатая модель.

‑ А почему одиннадцатая?

‑ Было десять вариантов. Строим одиннадцатый, самый совершенный.

‑ Что же это, вертолет?

‑ Нет, но не хуже. Завтра будет испытание, тогда узнаете. ‑ И вдруг Валёнка говорит: ‑ Папа, я хочу есть. Скоро будем обедать?

Вот так новость! Раньше Валёнку обедать и дозваться домой было невозможно.

‑ Иди‑ка мойся, ‑ строго сказал папа. ‑ Ты с утра сбежал, а мы с Шуриком целый день на тебя работаем. Приведи себя в порядок. Сейчас всё, будет готово.

Но папа опять ошибся. Валёнка вымылся, как не мылся никогда в жизни. Даже уши и шею вымыл. Вытащил из чемодана и надел чистую рубашку, а потом уселся на веранде с книгой и стал ждать обеда. Но время шло, а наш упрямый гусь, сколько мы его ни кололи вилкой, ни за что не хотел становиться мягким.

‑ Вероятно, это был гусь с большим жизненным опытом, ‑ пошутил папа и опять подлил в кастрюлю воды.

‑ Может быть, он был уже дедушка, ‑ сказал Валёнка.

‑ Возможно… впрочем… ‑ папа задумался. ‑ Учитывая средний гусиный возраст, нынешним гусятам он мог бы быть даже прапрадедушкой.

Но как ни шутил папа, а от шуток сытым не станешь. У меня текли слюнки от запаха, который шел из кастрюли, а живот начинало подтягивать. Папа, конечно, держался, но я видела, что ему тоже очень хочется есть. От нетерпения Валёнка сам вызвался сходить за хлебом и по пути съел половину батона.

На соседней даче уже начали зазывать ужинать Люсика, а гусь всё не сдавался. И тут на нашей половине появилась баба Ника.

‑ Что же это, или еще не обедали? ‑ удивилась она.

‑ Гусь, понимаете, попался упрямый, ‑ будто стесняясь, стал объяснять папа. ‑ Как это называется, еще не смягчился.

Баба Ника молча подошла к керогазу, подняла крышку кастрюли и посмотрела на барахтающегося с поднятыми вверх лапками гуся в густом, жирном супе.

‑ Разделать его надо, ‑ сказала она. ‑ Так и до утра не упреет.

Папа молчал. Ему больше ничего не оставалось делать, как слушаться бабы Ники. Тогда она сходила к себе и вернулась с какими‑то огромными не то ножницами, не то щипцами.

‑ Положи, Шурочка, доску! ‑ скомандовала баба Ника.

Ловко воткнув вилку в бок гусиной туши, баба Ника вытащила гуся из супа и подержала над кастрюлей, пока из него не вытекли остатки супа. Потом уложила тушу на доску и взяла свои щипцы. Раздался хруст, и гусь, будто арбуз, развалился на две половинки. Мы все трое, ни слова не говоря, с восхищением наблюдали за бабой Никой. Прежде, когда то же делала мама, никто не задумывался, как это у нее всё выходит, а теперь действиям бабы Ники мы удивлялись не меньше, чем чудесам фокусника Кио, которого зимой видели в цирке на утреннике. Не прошло, наверное, и десяти минут, и наш гусь, разрезанный на аккуратные куски, был опять положен в суп. Несколько кусков баба Ника положила на сковороду.

‑ На завтра, ‑ пояснила она. ‑ Разогреете, он и дойдет. ‑ Баба Ника вытерла свои великанские ножницы и так же молча, как и пришла, удалилась.

Кончили обедать мы, когда уже стало темнеть. У нас разгорелся такой аппетит, что мы втроем сразу уничтожили половину гуся. Вечером девочки приходили звать играть, но я никуда не пошла. У меня так болели ноги, будто я ходила пешком в Ленинград, а рот до того сильно зевал, что звенело и болело в ушах. Папа, наверное, тоже очень устал. Он отыскал какую‑то газету и хотел почитать, но, усевшись в шезлонг, сразу же выронил ее и задремал. Потом он очнулся и спросил:

‑ Чай пить будем?

Но мы от чая отказались. (Только подумать о том, что его бы тоже пришлось ждать!) Папа очень обрадовался.

‑ Правильно, ‑ сказал он. ‑ Что в чае толку ‑ вода.

Посуду мы решили мыть завтра. Вскоре все улеглись спать. Валёнка почему‑то имел очень усталый вид и вечером еле волочил ноги. Он даже не стал читать новую книгу «Операция «Скорпион», которую успел где‑то раздобыть.

Уже потушив свет, папа сказал:

‑ Мы славно с тобой сегодня поработали, Шурик, и имеем право на отдых. День, в общем, по‑моему, прошел нормально. Спокойной ночи.

Папа уже, кажется, спал, Валёнка свистел носом, а я думала о том, почему папу не удивило, что весь день у нас с ним ушел на варку рассольника с гусем. Как же успевают мамы, которые работают, накормить всю семью? Да еще прибрать в доме, да выгладить дочкам к утру фартучки и форму, да еще… Но и я тоже уснула.

 

ВАЛЕНКИНЫ ПЕЧАЛИ

 

Валёнка у нас изобретатель и техник. Ничего на свете он так не любит, как смотреть на всякие машины. Стоит на улице какой‑нибудь мотороллер или мотоциклет, ‑ Валёнку никакими силами от него не оторвешь. А если вдруг случится, что сломается автомобиль и шофёр станет чинить, Валёнка так прямо и норовит в мотор головой залезть.

Дома Валёнка всё время что‑нибудь изобретает. Он не только обо всех нас, но и о Буме побеспокоился. Валёнка изобрел для него собачью автопоилку. Захочется Бумке пить ‑ он подойдет к миске, нажмет на нее носом, а канатик, надетый на колесики, потянет кран, он откроется и вода по резиновому шлангу польется прямо Бумке в миску. Беда была только в том, что Бум, хотя и очень умный пес и умеет ходить на задних лапах и лаем считать до трех, а никак, сколько Валёнка ни бился, не может научиться нажимать носом на миску. Да и научился бы, так всё равно толку мало, потому что открывать‑то еще может быть, а закрывать кран ему никак не научиться. И пришлось бы Валёнке за ним постоянно смотреть и самому воду закрывать. Но тогда Валёнка подумал, подумал и приспособил к поилке колокольчик. Раздастся звонок на кухне ‑ значит, Бум пить захотел и носом в миску тычется. Тут мы и бежим приводить автопоилку в действие.

Но один раз, когда никого не было дома, Бум захотел пить и так хорошо ткнулся мордой в миску, что кран открылся и полилась вода. Бумка напился и спокойненько ушел спать на мою кровать, ‑ он очень любит там спать, когда ему никто не мешает. Мама вернулась домой и видит вода уже всю кухню залила и ручейками в коридор ползет. Валёнкину систему в тот же день ликвидировали, но он не особенно горевал, а тут же стал конструировать что‑то новое. В другой раз Валёнка придумал самоочиститель ног от снега и грязи. На вид эта машина была похожа на точила, какие носят с собой на плечах точильщики. Только вместо круглых камней Валёнка приспособил на колесах какие‑то старые щетки и метелки, которые сохранились у нас еще с тех пор, когда мы ходили в детский сад.

Свою машину Валёнка назвал «самоочиститель чудо‑молния» и по пять раз в день крутил его ногами, но испытать изобретение ему так и не удалось, потому что в ту зиму и снегу‑то не было, а грязи на нашей Петроградской стороне и вообще не найдешь. Зато в «чудо‑молнию» защемило хвост Курнавы, и она целый день жалобно мяукала. Но это было еще не всё. Однажды к папе пришел толстый редактор из издательства. Он не заметил в темноте Валёнкиной конструкции и растянулся на полу в передней. Толстый редактор сказал, что он не ушибся, а Валёнкина «чудо‑молния» развалилась на части, и папа велел ее выбросить на помойку.

Валёнка обиделся на папу и два дня с ним не разговаривал, но папа, кажется, этого не заметил. Тогда Валёнка сказал мне, что пока будет заниматься изобретениями в голове, а строить станет, когда накопит достаточно денег на материалы. У него уже лежало три рубля в баночке из‑под леденцов.

У Валёнки было много всяких выдумок, но одна из них главнее всех. Валёнка придумывал конструкцию, которая называлась «конвейер‑агрегат для вставания, одевания и отправления в школу». Весь этот конвейер был у Валёнки нарисован на двух страницах прошлогодней тетради по рисованию и загибался на третью. Валёнка долго держал свое изобретение в тайне, но потом не выдержал и показал мне, что это будет за конвейер. А было нарисовано там вот что: сперва ‑ школьник спит. Потом в половине восьмого звонит будильник. К нему присоединена какая‑то машина, которая поднимает вверх одеяло и простыню. В это время кровать на колесах подъезжает к ванне и встает на дыбы. Школьник съезжает в воду, а механические губки и мочалки начинают его мыть. Потом вода из ванной вытекает, мыло смывается механическим душем, и на чистого мальчишку падает полотенце. Валёнка мне всё это объяснил и спросил, нравится ли мне его выдумка. Я сказала, что конструкция очень хорошая, только не знаю, какое приспособление будет за него делать уроки. Валёнка отобрал у меня тетрадь и сказал, что я ничего не понимаю в технике, что скоро всё будут делать за людей автоматы и что есть такая электронная машина» которая считает и пишет не хуже нашей учительницы Надежды Степановны и еще переводит с немецкого и играет в шахматы. Потом он показал мне язык и заявил, что с девчонками о машинах вообще нечего говорить. Но я‑то знаю, что Валёнка изобретает всё для того, чтобы поменьше делать самому. Он, например, любит вырезывать и клеить всякие штуки и постоянно сорит на пол. Тогда, чтобы не наклоняться собирать бумажки, он приспособил палку с гвоздем на конце, а мама потом долго не могла понять, почему у нас весь пол в какой‑то оспе. Но когда поняла, выкинула Валёнкину палку, а Валёнку заставила натирать пол, и он весь вечер пыхтел со щеткой без всяких приспособлений.

На даче нас изводили комары и мухи. Особенно невозможно было есть, читать и засыпать. Только увидит муха, что ты притих, сейчас же начнет бегать по носу и ногам. Прогонишь ее ‑ она сделает круг над головой и опять приземлится на лоб. Комары ‑ те еще хуже. Они кусачие и летают в темноте. Самого не видно, а только слышно где‑то надоедливое «п‑и‑и‑и, п‑и‑и‑и»… И ни липкая бумага, ничего от этих противных комаров и мух не спасает. А Валёнка очень хитрый. Он придумал мухогонялку «Смерть паразитам». Можно было сидеть и читать, а правой рукой крутить ручку мухогонялки или правой рукой есть, а левой крутить. Сделана мухогонялка была из бывшего зонтика, к голым спицам которого Валёнка привязал хвостики из мочалки. Когда зонтик крутился, мочалки поднимали ветер и шипели, и мухи в ужасе улетали. Валёнка сказал, что лучше бы, конечно, иметь электрический привод, но в крайнем случае можно обойтись и так.

‑ Валёнка, ‑ говорю я, ‑ а как же ее крутить во сне?

‑ Крути, пока не уснешь, и всё! ‑ отвечает он.

‑ Как же тогда уснуть?

‑ Как, как!.. Привыкай. Или пусть кто‑нибудь другой крутит.

Баба Ника тоже всегда воевала с мухами. Она завешивала окна одеялами, открывала двери и брала в руки два полотенца. Полотенцами баба Ника махала, как птица крыльями, и шипела на мух: «Пошли, пошли… к‑ш‑ш, гадкие!.. К‑ш‑ш‑ш‑ш…» ‑ до тех пор, пока все мухи не вылетали в двери.

Валёнка взял свою мухогонялку и пошел к бабе Нике. Она в это время варила кашу маленькой Маргаритке, а та держалась за ее юбку.

‑ Баба Ника, хотите я вам всех мух прогоню? ‑ сказал Валёнка. ‑ Никогда возвращаться не рискнут.

‑ Как же это ты их прогонишь?

‑ А вот так. Есть тут мухи? Смотрите.

Он установил «Смерть паразитам» на плиту. В дверях замер Нолька, с которым на даче Валёнка всё конструировал вместе.

‑ Отойди! ‑ скомандовал Валёнка. ‑ Не мешай им вылетать.

Он принялся быстро крутить ручки своей машины. Мочалки поплыли в воздухе и зашипели. Мухи заметались, не зная, куда им деваться. Баба Ника внимательно, как профессор, наблюдала за работой Валёнки сквозь оч