Возможные родители Акундинова

По многим письмам и высказываниям самозванца чувствуется, что он и сам не был до конца осведомлен о своих родителях. Иногда он называет себя сыном царя Василия Шуйского, иногда внуком и даже сыном дочери Шуйского. Но царь Василий не оставил после себя детей. Может быть, его отец или мать были внебрачные дети царя?

Царь Борис Годунов запретил жениться Василию Шуйскому и его братьям, опасаясь их как возможных претендентов на престол и желая таким способом пресечь ненавистный ему род. Женился Василий Иванович уже после того, как был избран царем, в 1608 году. Было ему уже под шестьдесят лет, и от этого позднего брака он имел двух дочерей, судьба которых неизвестна. Но значит ли это, что до своей женитьбы он жил в монашеском воздержании? Видимо, нет. Можно предположить, что его внебрачная дочь и была матерью Акундинова.

Сам Тимошка обходит этот вопрос молчанием в силу нескольких причин. Незаконнорожденные дети на Руси никогда не признавались родителями и не могли претендовать на родство с ними. Не могли они претендовать и на фамилию и сословное положение. Поэтому, признай Тимошка незаконное происхождение своей матери или отца, он потерял бы и саму возможность серьезно заявлять о себе как о князе Шуйском. Поэтому он всячески уклонялся от конкретного ответа на этот вопрос.

Умному и сообразительному Тимошке не составляло особого труда сочинить и твердо отстаивать одну определенную версию своего происхождения. И то, что он эту версию не сочинил, а высказывался несколько противоречиво, свидетельствует не столько о самозванстве, но и некоторой внутренней неуверенности. Возможно, что Тимошка и сам не знал всю правду о своих родителях. Родился он в годы смуты, когда в стране свирепствовали поляки, казаки, многочисленные самозванцы, уничтожавшие своих врагов и конкурентов. Поэтому дети Василия Ивановича Шуйского, ради сохранения своей жизни, должны были хранить строжайшее молчание. Опасно было открывать им свое имя и после воцарения царя Михаила - их сочли бы новыми соискателями престола и немедленно казнили бы. Мать Тимошки, по его словам, умерла рано, возможно, так и не открыв ему тайну своего происхождения, и он впоследствии сам искал следы своего родства с Василием Ивановичем Шуйским.

Относительно сословного происхождения Акундинова можно высказать следующее соображение. В декабре 1640 года последовал царский указ о порядке приема в приказные служащие:

"Лета 7149 декабря в 7 день, по государеву цареву и великого князя Михаила Федоровича указу память дьяком Ивану Гавреневу да Григорью Ларионову. Государь царь и великий князь Михайло Федорович всея Русии указал во все приказы послать памяти, чтобы поповых и дьяконовых детей и гостиныя и суконныя сотни торговых и черных посадских всяких и пашенных людей и их детей в подьячие не принимали".

После этого указа началось отчисление разночинцев из государственных учреждений и замена их исключительно дворянами. Следовательно, если бы Акун-динов был из семьи мелких торговцев, как это значилось в официальных грамотах о нем, то он неминуемо должен был уйти со службы. Но, поскольку он остался в подьячих, это значит, что он подтвердил свое если и не аристократическое, то, по крайней мере, дворянское звание.

Находившийся в середине XVII века в Москве Иоганн де Родес, сын выходца из Брабанта, поверенный по торговым делам при шведском посольстве, пристально следил за политическими событиями в России. Проявил он интерес и к деятельности и похождениям Акундинова. В одном из своих донесений королеве Христине (от 11 декабря 1651 г.) он приводит слухи, которые ходили в Москве относительно происхождения самозванца:

"…о роде Шуйских я осведомился в очень достаточной степени, но, сколько ни трудился, - не мог открыть, чтобы из этого рода кто-либо еще остался, а менее всего - чтобы кто-нибудь из них проживал в чужих краях. Я, напротив, узнал, что он (Тимошка) незаконный сын одного дьяка по имени Ивана Исааковича Патрикеева и одной простой женщины, и что он, несомненно, 8 лет тому назад был писцом в Новой Четверти, с каковой должности он должен был бежать из-за воровства и других мошенничеств…"

Обратим внимание и на то, что Акундинов называл себя сыном наместника Великопермского. Действительно, в то время такое наместничество существовало и наместниками некоторое время назначались князья Великопермские.

Относительно этой княжеской фамилии сведений сохранилось мало. Одно время считалось, что эти князья происходили из аристократической верхушки ("князьков", "сотников") местного населения, коми-пермяков. После присоединения Перми Великой к Московскому княжеству местные племенные вожди крестились и впоследствии ставились наместниками этих территорий.

В 1927 году писатель и краевед П. Г. Доронин обнаружил в Усть-Выми рукописную книгу, которая содержала небольшую, но весьма ценную провинциальную летопись, созданную на рубеже XVI–XVII веков. Она получила название Вычегодско-Вымской и была опубликована в 1958 году. В этой летописи содержалась следующая запись за 1451 год:

"Лета 6959 прислал князь великий Василий Васильевич на Пермскую землю наместника от роду вереиских князей Ермолая да за ним Ермолаем да за сыном ево Василием правити Пермской землей Вычегоцкою. А старшего сына тово Ермолая, Михаила Ермолича, отпустил на Великая Пермь на Чердыню. А ведати им волости вычегоцкие по грамоте наказной по уставной".

Эта запись дала повод отнести князей Великопермских к русским князьям, ведущим свое происхождение от Рюрика.

Но, в любом случае, пребывание князей Великопермских в звании наместников было относительно недолгим. Ермолай с Василием, получив назначение в отдаленный край, стали именоваться князьями Вымскими, а Михаил - князем Великопермским. Василий погиб в 1480 году, а его брат, князь Михаил, - в 1481-м при нападении вогулов на Пермь Великую.

Следующим правителем Прикамья стал Матвей Михайлович Великопермский. Во время его правления пермские ратники участвовали в походе московских полков на Пелым и Югру (1483), на Вятку (1489), на Печору (1499) и вновь на Пелым (1500).

Весной 1505 князь Матвей попал в немилость, и Иван III "свел с Великие Перми вотчича своево князя Матфея и родню и братию ево". Причина опалы не известна. Вместо Матвея в Пермь Великую был прислан наместник князь В. А. Ковров, "первый от русских князей".

Сведенный князь Матвей и его родичи были поселены в центральных уездах Московского княжества. На этом связь князей Великопермских с Пермской землей прерывается, и впоследствии они никогда не назначались наместниками в эти края. В дальнейшем представители этого рода превратились в мелких помещиков, особыми способностями не блистали и весьма редко упоминались в исторических документах.

После 1505 года наместники Перми Великой назначались из Москвы и проживали в главном городе края, Чердыни. Менялись они довольно часто - через год или два, но имена их большей частью не сохранились. В документах упоминаются лишь некоторые из них. Так, например, за период с 1600 по 1630 год наместниками были: Григорий Иевлев, Андрей Васильевич Безобразов, князь Семен Юрьевич Вяземский, Федор Петрович Акинфов, Иван Иванович Чемоданов, Гаврила Васильевич Лодыгин, Василий Бутурлин, князь Петр Клубков-Мосальский.

Трудно сказать, на родство с которыми из этих людей намекал Акундинов. Поэтому вряд ли бы их стоило вспоминать, если бы не одна любопытная деталь. В первых грамотах, которые царь Михаил Федорович посылал в Польшу с просьбой о выдаче беглого подьячего, тот был назван Тимошкой Окишевым. Вот на эту фамилию - скорее родовое прозвище - и стоит обратить внимание. В коми-пермяцком языке есть синоним русскому слову "князь" - "оке". В русской ономастике известна фамилия, которая является производной от слова "оке" - Оксенов, или Аксенов, т. е. Князев. Как кажется, и в фамилии Окишев присутствует тот же корень "оке", несколько искаженный в силу особенностей местного пермского произношения. В дальнейшем фамилия Окишев очень быстро исчезает из царских грамот, и Тимошку начинают величать только Акундиновым.

Но если Тимошка носил родовое прозвище Окишев, не значит ли это, что он и в самом деле принадлежал к потомкам князей Великопермских? Пусть эти князья и утратили свое было значение и обеднели, но их потомки могли с определенной гордостью указывать на свое знатное происхождение. Именно это и делал Тимошка. Возможно, чтобы не подчеркивать лишний раз его княжеское происхождение, московское правительство приняло решение именовать его не Окишевым, а по имени приемного отца - Акундиновым.

В том же году, когда архиепископ Варлаам подвергся опале, следует еще одно царское распоряжении. 21 декабря 1645 года воевода Верхотурья М. Ф. Стрешнев получил из Москвы грамоту, в которой указывалось ему отпустить в столицу проживавшего в городе опального князя Матвея Великопермского. Получив одну "подводку", князь Матвей незамедлительно двинулся в путь, а 18 февраля 1646 года уже явился в Сибирский приказ.

Известно, что князь Матвей на Верхотурье был сослан в 1641-м с указом следить за ним, дабы он не убежал к калмыкам, и содержать его на три копейки в день. Видимо, заподозрен был Матвей Федорович в отсутствии преданности новой царствующей династии, поскольку верхотурский воевода князь Н. Ф. Мещерский обозвал его как-то "вором и изменником". Впрочем, потомок князей Великопермских счел это страшным оскорблением и не побоялся подать на Мещерского челобитную.

Как встретили князя Великопермского в Москве и какова была его дальнейшая судьба, сказать с уверенностью невозможно. В архивах не сохранилось каких-либо сведений на этот счет. Также неизвестна и подлинная причина его опалы. Можно лишь сделать предположение, что он подвергся в Москве допросу в связи с делом Тимошки, который неоднократно утверждал, что его подлинным отцом являлся наместник Великопермский. Если допустить, что в словах Акундинова есть некоторая доля правды, то именно князь Матвей и мог быть его подлинным отцом.

Но что заставило его скрывать своего сына и даже отдать на воспитание чужим людям? Может быть, то, что Тимофей был его незаконным сыном? Или все же причины были серьезней и глубже? Предположим, князь Матвей был женат на одной из дочерей царя Василия Шуйского от его первого брака…

Но к этой версии мы вернемся позднее.

ПЫТКА

Олеария поразило, что во время пытки Тимошка "вел себя крайне упрямо" и ни в чем не сознался. Но это упорство в какой-то мере говорит в пользу Акундинова - он до конца отстаивал свое право называться Шуйским.

Но в то же время в официальных документах мы не находим следов этого упрямства - Тимошка признал свое самозванство. Так кому же верить?

В наших исторических архивах сохранились "пыточные" и "расспросные" речи Тимошки Акундинова. Попробуем еще раз вчитаться в них:

"… государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея Руси сказал вора Тимошку Анкидинова рас-прашивати и пытать. А у пытки быти боярам всем.

И того же дни бояре все у земского приказа в застенке вора Тимошку роспрашивали какова человека он сын и для чего он государевым сыном именем с Москвы сбежал в Литву, и про ту его измену кто ведал, с кем он о том советовался, и хто ево отпускал и детей он своих оставил? И будучи в чужих государствах для чего таким непристойным имянован - Шуйским князем назывался? И какие он блаженныя памяти великого государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руси и царя Василия Ивановича всея Руси грамоты за печатями у себя сказывал и где ныне те грамоты?

И вор Тимошка сперва молчал долго. И учал говорить: вину, де, он свою к государю приносит и объявляет, что он человек убогой, а отец его и мать же… потому, что остался мал.

(В этом месте пропуск текста объясняется повреждением и утратой нижней части листа № 7. Обращаясь к историку С. М. Соловьеву, находим, что утраченное место он прочитал как "а отец мой и мать какие люди, того не упомню, потому что остался мал".)

И как де с молодых лет жил у архиепископа Вологодского Варлаама, и архиепископ де видя его ум называл его княжеским рождением и царевую палатою. И от этого де прозвания в мысль его вложилось, будто он впрямь чесного человека сын.

А после де того учал он проживать у дьяка Ивана Патрикеева и сидел в новой чети в подьячих. И был ему Иван Патрикеев друг большой и оберегатель, и с ним, Тимошкою, о всем советовал, и беды ему, Тимошке, сказывал. И ево Тимошкино умышление все ведал. И как над Иваном Патрикеевым беда учинилася и он де Тимошка от ево Ивановы беды учал тужить, и от страху с Москвы сбежал в Литву. И в Литве де он будучи назывался Иваном Каразейским. А про побег ево дьяк Иван Патрикеев ведал.

И как де некоторые государевы людим учали ево, Тимошку, уличать и называть дьяка Ивана Патрекеева холопом и убойцем, будто он брата своего убил, и сведал де про то архиепископ Вологодский Варлаам и дьяк Иван Патрекеев, прислали об нем в Литву свидетельственное письмо, что он Тимошка не холоп Ивана, но и лутче ево, Ивана, и брата своего он, Тимошка, не убивал.

И Тимошка допрашиван: с кем к нему такое письмо в Литву прислано?

И вор Тимошка сказал: прислано де к нему с киевлянином с Романом Краво.

И Тимошка роспрашиван, хто ево Шуйским князем называться научил?

И Тимошка сказал: научил де его называться Шуйским князем отец его Демка.

(В первом неполном списке эта строка читается несколько иначе: "научил де ево называца Шуйским князем мнимой отец ево Демко".)

И туто ж привожена вора Тимошкина мать, старица Стефанида. И, смотря на Тимошку, говорила, что он ее сын.

И Тимошка против того не говорил ничего долго, тое старицу спросил, как ее зовут.

И старица сказала: звали де ее в мире Соломонид-кою, а ныне, во иночех, Стефанида.

И вор Тимошка говорил: та де старица ему не мать, матери ево сестра родная, а была де до него добра, вместо матери.

И старица спрашивана, хто у ней муж был. А в рос-просе сказала, что у ней муж был Демко, а его Тимошки отец. Торговал же сперва холстами, а после жил у архиепископа у Варлаама. А он де вор Тимошка родился у ней на Вологде в королевичев приход по Москву, и ему ныне 36 лет.

Да с Тимошкою на очную ставку ставлен был Иван Песков. И Тимошку уличал, что он вор Тимошка Демкинов сын, холщевника, а та де старица ево Тимошкина мать.

И вор Тимошка сказал, что он Ивана Пескова знает. Сперва он Иван был ему Тимошке друг большой, а после учинился недругом.

Да он же вор Тимошка говорил: про того де он Ивана Пескова и про дьяка Ивана Байбакова роскажет подробну. И больше того про то не говорил ничего.

Да с ним вором Тимошкою ставлен с очи на очи Костка Конюхов, которого он вор называл человеком своим. И чтены ему Костке первые речи ево роспросные и пыточные речи. И Костка говорил про нево Тимошку во всем против первых своих роспросных речей.

И вор Тимошка молвил, что он детей своих у Ивана Пескова не оставливал, а оставил у швеи. И болше того не говорил ничего.

Тимошка ж роспрашиван: сказывал он у себя грамоты блаженные памяти великого государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руси и царя Василия Ивановича всея Руси за печатями, и нынче у него где те грамоты?

И вор Тимошка про те грамоты, где они, не сказал ничего. А говорил, что он то даст на письме иным временем.

И вор Тимошка у пытки роспрашиван про все вы-шеписанные статьи накрепко. А говорил, что у него иных никаких речей кроме того нет.

И Тимошка пытан, было ему 4 удара. А с пытки говорил, чтоб ему дали чернила да бумагу и он подробну все напишет своею рукою. И чернила и бумагу ему давали, и он вор отговорился, что он вор после пытки писать не сможет и ничаво не писал".

Надо полагать, что этот документ не является подлинными "расспросными речами" Акундинова, а есть их краткое изложение, подготовленное для ознакомления с ними официальных лиц (не исключено, что и иностранных посольств). Не потому ли в них опущены весьма интересные подробности пребывания Тимошки в различных странах? Но даже в таком виде в этом документе сохранилось много любопытной информации.

После бегства Акундинова в Польшу, по его словам, "московские люди" пытались обвинить его в убийстве родного брата и выдать его за беглого холопа Патрикеева. Стоит обратить внимание на то, что в это время Тимошку еще не обвиняли в похищении двухсот рублей из государственной казны. И даже не приписывали преднамеренного сожжения своего дома с женой и детьми. Эти обвинения появились позднее, как вторая версия преступлений Акундинова, после того, как неизменно доброжелательные к нему архиепископ Варлаам и дьяк Патрикеев своим письмом в Польшу развеяли нелепые первые обвинения.

Поэтому весьма сомнительно выглядит и вторая версия о преступлениях Тимошки. Похоже, что его настойчиво пытались представить уголовным преступником, чтобы верней скрыть многие политические тайны, к которым Тимошка был причастен. Олеарий упомянул о том, что царь Алексей Михайлович повелел на пытке Тимошки быть всем боярам. И эта деталь заставляет несколько иначе взглянуть на преступления Тимошки: неужели обыкновенный уголовник был достоин того, чтобы на его пытке присутствовала вся московская высшая администрация? Конечно же, нет!

Следует обратить внимание еще на одну важную деталь. В отличие от предположения Олеария, архиепископ Варлаам был еще жив после бегства Тимошки в Польшу и занимал все тот же церковный пост. Нелепо предполагать, что архиепископ стал бы защищать и переписываться с человеком, подозреваемым в том, что он сжег свою жену и детей. А бедная женщина, сгоревшая в огне, к тому же приходилась внучкой архиепископу!

Видимо, Патрикеев и Варлаам были уверены в невиновности Тимошки, поэтому и направили в Польшу оправдательное письмо. Но это послание подтверждает и другую версию - о знатном происхождении как Патрикеева, так и Варлаама. В противном случае это письмо едва ли оказало какую-либо ощутимую помощь в ограждении Акундинова от уголовных подозрений и судебных преследований.

В 1645 году архиепископ Варлаам был отстранен от своей должности. Это похоже на опалу. Уж не письмо ли в Польшу тому причина? Значит, содержалась в нем какая-то нежелательная для разглашения информация. Из "рас-спросных речей" следует, что Варлаам подтвердил некое высокородное происхождение Тимошки. Но какое?..

Олеарий, не сомневаясь в самозванстве Тимошки, тем не менее, приводит в своей книге любопытные подробности его допроса. Во-первых, это отказ разговаривать с кем-либо из бояр, кроме Никиты Ивановича Романова.

И вторая его дерзость - желание пить из серебряного сосуда. И все эти желания Тимошки были беспрекословно выполнены! Странно выглядит подобное почтительное отношение к человеку, которого в официальных грамотах постоянно называли "самого простова чину и худыя природы воришко".

Можно, конечно же, сослаться на почти библейскую и наивную простоту нравов тогдашней России и этим объяснить подобное отношение к злодею. Но трудно понять, почему весь государственный совет обширнейшей державы присутствует на дознании мелкого уголовного типа и почему все родовитейшие мужи России молча сносят глумливые прихоти этого преступника. Когда Тимошка с непонятной самоуверенностью заявляет первым лицам государства, что он не почитает никого из них и требует себе в судьи других, то можно увидеть в этом всего лишь дерзкий кураж обреченного человека. Но как объяснить поведение бояр, которые вместо того, чтобы кнутом унять эту дерзость, торопливо исполняют наглое требование преступника?

Вывод из подобного поведения московских бояр может быть только один - не был Тимошка ни "самой худой природы воришко", ни наглым обманщиком, ни уголовным преступником. И московской знати, присутствующей на дознании, это было известно. Не исключено, что они даже не сомневались в его родстве с Шуйским. Во всяком случае, они видели в нем равного себе по происхождению человека. Но тогда за что же его преследовали?

Происходя из рода Шуйских, пусть и по матери, Тимошка мог быть весьма серьезным претендентом на российский трон. Страна еще не полностью успокоилась после кровавых событий Смутного времени, еще живы были в памяти бояр быстрые смещения и смерти царей, и это вносило в их мысли определенное анархическое буйство и поддерживало уверенность в том, что вместо Романовых можно с такой же легкостью поставить на царство и других людей. Пресекая эти попытки вновь поколебать государственное устройство, первые Романовы иногда с неоправданной жестокостью расправлялись со своими возможными соперниками. Так, при Михаиле Федоровиче умерла в заточении при невыясненных обстоятельствах Марина Мнишек, коронованная русская царица, а ее малолетний сын, "воренок" Иван, был казнен.

Обвинения против Акундинова и его смерть, видимо, имеют ту же причину - очернить и убрать еще одного соискателя русского престола. В отличие от поляка Ивана Лубы, Акундинов мог быть более серьезным претендентом из-за своего исконно русского и высокородного происхождения. Поэтому он и был казнен в назидание шатким в мыслях и поступках московским боярам и тем заграничным государям, которые имели намерения затеять интриги с новым претендентом на российский трон.

Согласившись с подобным предположением, мы можем легко объяснить все доселе необъяснимые эпизоды жизни Тимошки: и внезапное его бегство из Москвы, и упорное преследование его московским правительством, и покровительство высокопоставленных людей, и присутствие на его пытке всех бояр (дабы видели его страдания и впредь страшились поддерживать подобных людей!).

Это предположение объясняет и то, что на очной ставке он не узнал свою родную мать. Многие историки видят в этом эпизоде подтверждение того, что Тимошка был всего лишь гнусным негодяем, настолько погрязшем во лжи, что уже не имел в душе ничего человеческого. Поэтому он с легкостью отказался от матери.

Но это не так. Скорее всего, семья Дементия Акундинова лишь некоторое время скрывала таинственного ребенка, едва ли догадываясь о его подлинном происхождении. Потом он был доверен на воспитание другим людям, и единственное, что его связывало с семьей бедных торговцев, так это фамилия и смутные воспоминания детства. Свою приемную мать он не видел более десяти лет (по крайней мере, с 1642 по 1653 г.), поэтому нет ничего удивительного в том, что он не сразу узнал ее. Тем более что она не только постарела, но и была в монашеском платье. Эта встреча, впоследствии неправильно истолкованная историками, и дала им повод с пафосом и негодованием осуждать "вора Тимошку" за его поразительный цинизм в поступках.

ИСТОРИЯ РОДА ШУЙСКИХ

Чтобы в дальнейшем были более понятны некоторые высказывания Тимошки относительно своего происхождения, следует кратко познакомиться с историей рода князей Шуйских.

Великие московские князья род свой вели от легендарного Рюрика. Но подлинным основателем династии все же считался один из знаменитейших Рюриковичей, князь Александр Невский.

Князья Шуйские также были потомственными Рюриковичами, но их род продолжался от младшего брата Невского, Андрея, и тем самым их родовитость по сравнению с московским князьями считалась несколько меньшей.

Следует сказать, что до сих пор не выяснено окончательно, кто же был старшим - Александр или Андрей? Карамзин считал старшим братом Андрея, к тому же Андрей раньше Александра стал великим Владимирским князем, что давало его потомкам значительные преимущества перед московскими князьями в династических спорах.

После того, как московские князья собрали русские княжества в единое государство и стали практически монархами (пока еще не меняя своего великокняжеского титула), изменился и статус удельных князей Шуйских. Теперь они, употребляя европейские термины, стали принцами крови, т. е. персонами, имеющими права на великокняжеский престол в случае пресечения правящей династии. И это право Шуйских никогда не оспаривалось на Руси.

Во время татарского владычества князь Михаил, сын князя Андрея, женился в Орде, взяв в жены монголку (1305 г.), и тем самым породнился с чингизидами. Спустя двести лет Шуйские вновь роднятся с татарами. Василий Васильевич Шуйский женился на Анастасии, дочери крещеного татарского царевича Петра (Кудайкула) Ибреимовича. Матерью невесты была Евдокия, дочь Ивана III (деда Ивана Грозного).

Еще один Шуйский, Александр, был женат на дочери великого князя Василия Дмитриевича (сына Дмитрия Донского). Таким образом, Шуйские дважды породнились с московскими великими князьями и тем самым основательно упрочили свое династическое положение. Но именно это обстоятельство стало для рода Шуйских роковым и заставило их испытать многие превратности судьбы.

К концу XVI века старшая ветвь рода князей Шуйских была представлена тремя семьями, состоявшими в близком родстве друг с другом. Наиболее видными представителями этих семей были: Иван Петрович, Иван Андреевич и Василий Федорович. Еще несколько семей пресеклось во время опричных зверств, когда Иван Грозный безжалостно истреблял целые боярские и княжеские фамилии.

Иван Андреевич, знаменитый воевода, погиб в 1572 году в бою при нашествии крымского хана Девлет-Гирея, оставив после себя пятерых сыновей: Андрея, Василия, Дмитрия, Александра и Ивана. Братья служили при Грозном и его сыне Федоре.

Борис Годунов, ближайший родственник царя Федора (царица Ирина приходилась сестрой Годунову), предвидя скорую смерть слабого здоровьем и умом монарха, стал оттеснять и преследовать возможных претендентов на престол, рассчитывая занять его сам. Прежде всего, погиб при загадочных обстоятельствах последний сын Грозного, Дмитрий. Умерли, или были отравлены два сына царя Симеона Бекбулатовича. Хотя и представляют этого царя бутафорской фигурой при Грозном, но все же он считался государем всея Руси, и его сыновья, в силу династических законов, имели вполне серьезные права на российский трон.

Обрушились репрессии и на Шуйских. Воевода Иван Петрович, спасший Псков от захвата его поляками, был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь, пострижен в монахи, а затем и удушен дымом 16 ноября 1588 года.

В это же время были разосланы по своим деревням и все пять сыновей Ивана Андреевича. Но этим Годунов не ограничился и заточил их в тюрьмы. Андрей был сослан в Буйгород, где его и убили, как наиболее опасного врага Годунова и наиболее реального претендента на престол. Василия и Александра отправили в Галич, Дмитрия и Ивана в Шую.

В 1591 г. опала прекратилась, и Шуйские были возвращены в Москву. Василий и Дмитрий вновь заняли свои места в Боярской думе. Годунов, видимо, посчитал, что напуганные жестокой расправой над родственниками оставшиеся в живых Шуйские будут послушны его воле. К тому же хотелось ему представителей самых знатных родов на Руси обратить из врагов в друзей. Что и удалось, по крайней мере внешне. Когда Борис Годунов после смерти Федора занял престол, Шуйские не посмели протестовать, хотя к тому времени все четыре брата состояли в Боярской Думе. И все семь лет царствования Годунова они верно служили ему.

В этот период опала не коснулась лишь третьей семьи, Василия Федоровича Скопина-Шуйского.

Но, возвысив внешне четырех братьев Шуйских, Годунов с прежней подозрительностью относился к ним. Во время опалы у Василия Ивановича умерла жена Елена Михайловна Репнина-Оболенская (некоторые историки считают, что он развелся с ней или был насильно разведен), и Годунов запретил ему вновь жениться, стремясь полностью пресечь опасный для него род. Василий прожил вдовцом до 1608 года.

Проявили Шуйские строптивость лишь при воцарении самозванца, отказываясь признать в нем подлинного сына Ивана Грозного. За это Василий Иванович был осужден на казнь, и уже лежал головой на плахе, но был помилован в последний миг.

Но пережитый ужас смерти не остановил Василия Ивановича, и в скором времени он организовал боярский заговор, в результате которого Лжедмитрий был убит, а он сам был провозглашен царем.

Впоследствии историки обвинят Василия Ивановича в том, что он стал царем в результате обмана. Обман этот заключался в следующем: в первые дни после убийства Лжедмитрия, когда все москвичи находились в великом смятении, подкупленные якобы Шуйским люди появились на Красной площади и стали "выкрикивать" его в цари. Толпа, не успевшая разобраться в происходящем, к тому же состоящая большей частью из холопов и слуг Василия Ивановича и его братьев, поддержала их. Так, минуя Земский Собор, Василий Иванович провозгласил себя царем.

Но не будем забывать, что в те дни не было лучшей кандидатуры на престол. Василий Иванович проявил себя как патриот и ревнитель старины, стремившийся уберечь русский народ от принятия чужого (хотя бы по духу) царя, чужой веры и культуры. А все это нес с собой Лжедмитрий, и это не видел разве что слепой. К тому же обладал Василий Иванович немалым мужеством и присутствием духа: в то время, как все москвичи с единодушным восторгом приняли самозванца, он не побоялся обличать его и не признавать сыном Грозного. Что касается Земского Собора, на котором должны были признать избрание Шуйского в цари, то в созыве его видится пустая, хотя и торжественная, формальность. Боярская дума признала Василия Ивановича своим вождем в борьбе с самозванцем и, вне всякого сомнения, поддержала бы его и на Земском Соборе. Знатность рода, личное мужество, первенство в Боярской думе - все это выдвигало его в первые фигуры при династических спорах. Бояре Романовы - а они даже не были княжеского рода - безусловно, проигрывали в этом Шуйскому. Единственное их достоинство заключалось в том, что шестьдесят лет назад (в 1547 г.) Иван Грозный женился на девице из их рода. Вся страна признавала превосходство Шуйского, поэтому и не было и не могло быть никаких волнений при его "обманном" воцарении.

Недовольство началось несколько позднее, когда новый царь не сумел обуздать анархию внутри государства, не смирил толпы разгульных казаков и инородцев и не сумел остановить польскую интервенцию. Но уместно ли это ставить ему в вину? Россия была настолько взбудоражена сменой царей, внешними и внутренними интригами, увлечена миражом каких-то небывалых вольностей, что просто не могла удержаться в равновесии. Выше человеческих сил было остановить надвигающийся на Россию разрушительный хаос.

Царствование Василия Ивановича было неудачным и несчастливым не в силу его личных качеств или отсутствия силы воли и трезвого ума. Обстоятельства оказались сильнее его.

В начале 1608 года, после взятия мятежной Тулы и относительного успокоения страны, Василий Иванович женился на княжне Марии Петровне Буйносовой-Ростовской. От этого брака родились две дочери, Анна и Анастасия, судьба которых не известна.

В 1610 году, после того как поляки подошли к Москве, Шуйский был свергнут с престола и заточен в монастырь. Вскоре Василий, Дмитрий и Иван были выданы польскому гетману Жолкевскому, и увезены им в Польшу, как свидетельство полной победы над Московским государством. Вместе с Дмитрием была отправлена в Польшу и его жена Мария Григорьевна, дочь Ма-люты Скуратова, печально известного опричника, кровавого приспешника царя Ивана Грозного. Возможно, она сама согласилась следовать за мужем в польский плен и разделить с ним печальную участь. Царь Василий и его брат Иван были отправлены без жен.

Выдача царской семьи врагам - одна из самых малопривлекательных и постыдных страниц Смутного времени. Царь был символом страны, и символом не только государственным, но и религиозным - он был помазанником Божьим. И хотя этот символ был осуждаем всеми и не пользовался всеобщим уважением, выдача его является безнравственной и подлой. В этом поступке московских людей - а именно они одобрили подобное решение! - много тупого животного равнодушия и к человеческим судьбам, и к государственной чести и достоинству.

Весьма примечательно, что через триста лет народ с таким же равнодушием отвернется и от семьи Романовых, чья династия унаследовала трон после Василия Шуйского.

Шуйские вначале были увезены под Смоленск, где находился в это время король Сигизмунд III, осаждавший город. Воля Василия Ивановича не была сломлена предательством собственного народа, и он вел себя при встрече с королем гордо, отказался поклониться ему и продолжал считать себя царем.

Через год Смоленск сдался полякам, и король Сигизмунд вернулся в Польшу, увозя в качестве военного трофея и семью Шуйских. Пленников показали народу, представили сейму, подтверждая этим необыкновенную славу польского оружия. После того, как торжества по случаю победы над Россией закончились, пленников увезли в Гостынский замок, назначенный местом их заключения.

В следующем, 1612 году Сигизмунд с незначительными силами вновь двинулся к Москве, имея намерение оказать помощь осажденным полякам. В августе он появился под стенами столицы, но успеха не имел и был вынужден бесславно вернуться в Польшу.

После этого похода Шуйские неожиданно умирают. Василий Иванович умер 22 сентября, его брат Дмитрий - 27-го числа того же месяца, жена Дмитрия - 15 ноября 1612 года. В живых остался лишь младший брат - Иван.

Поляки утверждали, что Шуйские отравились с тоски, но в это трудно поверить, зная непреклонный и твердый характер Василия Ивановича. Не исключено, что это было убийство, предпринятое государственным советом Польши из политических соображений. Обвинять в их смерти короля Сигизмунда не приходится, поскольку всесильные польские магнаты полностью ограничили его самостоятельную государственную деятельность.

Государственный совет Польши на это убийство могли подтолкнуть следующие соображения. Сформированное в конце 1611 года народное ополчение, которым руководили Пожарский и Минин, уже к лету 1612 года очистило большую часть Московского государства от поляков и мятежных казаков, восстанавливая относительный порядок и государственное устройство. Ополчение уже подошло к Москве, и был близок день окончательной победы, после которой неизбежно бы встал вопрос о восстановлении царской власти.

На Земском Соборе, созванном еще в Ярославле в самом начале формирования ополчения, нашлось немало сторонников возвращения на царствование царя Василия Ивановича. Для Польши, если бы она отказалась вернуть Шуйских, это грозило бы новой изнурительной войной. Но даже возвращение пленного царя не становилось гарантией мира: вряд ли бы простил Василий Иванович полякам свой плен и унижения. Неудача короля под Москвой показала, как опасно было вступать в новую войну с Россией.

Поэтому и было принято решение умертвить и Василия Ивановича, и его брата Дмитрия, как следующего реального кандидата на российский трон. Младший брат Иван, видимо, не представлял собой значительной политической фигуры и был оставлен в живых. Впоследствии он был освобожден из заточения и определен в свиту королевича Владислава, которому и служил до 1619 года.

В 1617 и 1618 годах королевич Владислав предпринял очередной большой поход на Москву. Осенью 1618 года он подступил к столице, но встретил мужественное сопротивление. К тому же, поляки нуждались в провианте, что и заставило их после неудачного приступа отойти к Троице-Сергиеву монастырю. Там в деревеньке Деулино и было заключено перемирие на 14 с половиной лет.

По условиям договора произошел и обмен пленными. Не известно, участвовал ли Иван Иванович Шуйский в этом походе, но после него вместе с Филаретом Романовичем, отцом царя Михаила Федоровича, он был отпущен в Россию.

В Москве Иван Иванович, имевший прозвище Пуговка, руководил Судным приказом (как и его брат Василий при Борисе Годунове). Умер он в 1638 году, не оставив, как официально утверждается, после себя потомства.

Как это ни странно, но и остальные братья Шуйские также не оставили после себя детей. Пресеклись и остальные две линии этого рода.

Царица Мария Петровна, в инокинях Елена, супруга царя Василия Ивановича, приняла иноческий постриг в Московском Вознесенском девичьем монастыре и пребывала в Московском Ивановском монастыре, затем была переведена в Суздальский Покровский девичий монастырь, где и скончалась в июне 1626 года. Тело ее было перенесено в Москву и погребено в Вознесенском девичьем монастыре.

Умерла бывшая царица, не прожив и сорока лет (предположительно, ей было не более 35–36). Нельзя исключать и того, что Тимошка мог быть ее внебрачным ребенком, зачатым в иноческом звании. В этом случае вполне понятно его стремление вовсе не упоминать о своей матери и приписывать себе родство только с царем Василием Шуйским.

Тимошка мог быть и внуком Василия Шуйского, если согласиться с теми историками, которые считают, что первым браком Василий был женат на княжне Елене Михайловне Репниной-Оболенской. От этого брака он также имел двух дочерей, судьба которых не известна. Родились они, предположительно, в 80-е годы XVI века, и к 1618 году (рождение Тимошки) им было не более 30–35 лет. Одна из этих дочерей, выйдя замуж за князя Матвея Федоровича Великопермского, и могла стать матерью нашего героя. Впоследствии, из-за страха появления нового претендента на престол, царь Михаил Федорович начал преследование этих потомков царя Василия Шуйского и князя Великопермского.

Но вернемся к Василию Шуйскому.

После настойчивых просьб царя Михаила прах царя Василия был в 1635 году возвращен из Польши и торжественно погребен в Архангельском соборе Кремля, усыпальнице московских великих князей.

В этом шаге можно видеть не только заботу о государственной чести, но и желание помириться с многочисленными сановитыми родственниками угасшего княжеского рода. Тогда же прежнее отрицательное отношение к царю Василию Ивановичу и его государственной деятельности неожиданно пересматривается и появляются новые историко-литературные произведения - "Рукопись Филарета" и "Новый летописец", в которых давалась хвалебная и вполне заслуженная оценка деяний этого несчастного монарха.

В 1637 году московское посольство, прибывшее в Варшаву на свадьбу короля Владислава, заказывает "мастеру лицо царя Василия Ивановича". Портрет этот был выполнен неизвестным художником и увезен послами в Москву. Возможно, основой для написания этого портрета послужили портреты и зарисовки итальянского живописца Долабелло, который находился в Польше во время появления там Шуйских. Именно Долабелло запечатлел на большой картине представление братьев Шуйских польскому сейму. Как утверждали, картина эта написана с натуры. Но портреты русских пленников, если и рисовал их итальянский живописец, до нас не дошли.

Не совсем ясно, для чего нужно было иметь царю Михаилу "лицо царя Василия". Возможно, это было желание еще более восстановить доброе имя и память о своем предшественнике на троне и оставить потомкам его образ. Но можно сделать и другое предположение…

В 1639 году в Молдавии по тайному распоряжению господаря Василия был убит некто Семен Шуйский, а голова его в мешке с солью была отправлена в Москву. Документы по этому делу до нас не дошли, и в письменных источниках сохранилось всего лишь несколько скупых упоминаний. Семена Шуйского называли самозванцем и предполагали, что он был убит по просьбе царя Михаила. Возможно, что вести об этом самозванце в течение нескольких лет доходили в Москву, и чтобы изобличить его обман, и потребовался портрет Василия Шуйского. Впоследствии Тимошка Акундинов назовет Семена своим братом.

7 ОПАЛА ДЬЯКА ПАТРИКЕЕВА
САМОЗВАНЕЦ В ПОЛЬШЕ И ТУРЦИИ
ПИСЬМА, ДЕКЛАРАЦИИ, СТИХИ

Не известно, что заставило Тимошку бежать в Польшу. Сам он весьма туманно объяснил на пытке свое решение тем, что какая-то беда постигла его московского покровителя дьяка Ивана Патрикеева, которая грозила и ему, что и заставило его бежать за границу.

Действительно, Ивана Патрикеева в 1642 году постигла опала за то, что он не справился с деликатным поручением. Царь Михаил Федорович сватал свою дочь Ирину за шлезвиг-голштинского принца Волмера-Христиана, но неудачно - принц предложение не принял. Послы и дьяки, выступавшие в роли неловких сватов, были отстранены от дел. Но сомнительно, чтобы опала Патрикеева вынудила Тимошку искать убежище в другом государстве.

Другой причиной бегства могли быть розыски по делу Семена Шуйского. Должно быть, со временем открылась какая-то связь между этим самозванцем и Тимошкой, что и заставило последнего спасать свою жизнь в иных землях. Может быть, они и в самом деле были братья? Когда Тимошка находился уже в Польше, московское правительство пыталось обвинить его в убийстве родного брата (не Семена ли?), что и вынудило Ивана Патрикеева и архиепископа Варлаама послать королю "свидетельственное письмо", в котором отметались все лживые наветы на Акундинова.

Уместно здесь вспомнить и опалу князя Матвея Федоровича Великопермского, которой тот подвергся в 1641 году. Возможно, его опала была связана с тем, что выявилось его родство с царем Василием Шуйским, о котором ранее не было известно. Не исключено, что князь Матвей сам неосторожно говорил о том, что его дети имеют все права на царский трон. Начавшееся следствие и заставило Тимошку бежать из России.

В Польше Тимошка называл себя Иваном Каразейским, изучил польский язык и латынь, которую знали все образованные поляки, и занимался популярной в то время астрологией. Пожалуй, это все, что нам известно об этом периоде его жизни.

Из Польши Тимошка выезжает в Валахию, затем в Крым и Турцию. О подробностях этого путешествия, кроме скупых отрывочных замечаний, ничего не известно. Похоже, что Тимошкой мало кто интересовался. Но в Турции неожиданно все меняется, и он приковывает к себе самое пристальное внимание.

Из Стамбула первым о Тимошке сообщил Фессалийский архиепископ. В своем письме в Москву он подробно описал двух самозванцев, что появились в Турции:

"Извещаю Ваше Величество, что когда Хан прислал к Султану известия о военных движениях России, то в то же время прислал к нему с письмом одного российского князя, прося, чтобы Султан дал ему в помощь пятьдесят тысяч войска для соединения с ним, Ханом, и донося, что бояре российские и войско желают возвести его на российский престол. Сие писал Хан и сам оный (князь) говорил, надеясь, что ему немедленно дастся помощь, дабы он шел вместе с ним войною против Вашего Величества; но Султан, будучи занят войною с Венецианами и услышавши о нападении на Азов, не согласился на их предложение: однакож оный князь принят с честию и поставлен в Сулиман-Салтановом сарае Русламеци и производят ему таим (содержание. - В.К.); Константинополь от того в волнении, что прибыл туда царевич русский. Сей последний обещал туркам, что если он получит российский престол, то отдаст им во владение Астрахань и Казань; обещал еще и кроме того многое, и турки приняли его с радостию.

Услышав сие, посол Вашего Величества весьма опечалился, занемог от того и едва не умер, и через два дни, третьяго августа, освящался елеем и приобщался святых тайн. А я, нижайший ваш богомолец, употребил свои старания и виделся с князем в один день, когда он сам-третей шел прогуливаться с янычаром, который приставлен к нему для охранения; мы постарались напоить янычара, подошли к князю и спрашивали его; он откровенно нам признался, что прибыл к Порте для отыскания российского престола, сын князя и прибыл из Астрахани, имя ему князь Андрей Тухорук (Долгорук), а турки называют его князем Алпутом. Если угодно знать о его возрасте, то ему около тридцати лет, усы у него русые, высок и тонок…

Другой какой-то князь прибыл из России в Польшу, оттуда в Валахию, потом в Венгрию, оттуда в Темесвар; из сего города писал он к Путми-паше, который послал за ним людей своих, принял его и прислал сюда к султану. Его называют князем Иваном, сыном князя Василия Шуйского, содержат здесь и дают ему таим.

Донеся о сем Вашему Величеству, мы постараемся вскоре известить вас о намерении Турков".

Это письмо было отправлено в Москву 14 августа 1646 года. Не вызывает сомнений, что второй самозванец и является Тимошкой Акундиновым. Но он впоследствии не раз упоминал о том, что в Стамбул попал из Крыма.

И вот здесь начинается какая-то странная путаница. Конюховский, преданнейший товарищ Тимошки, на пытке в Москве показал, что Тимошка в Стамбуле просил войско у султана, чтобы идти под Астрахань и Казань! Похоже, что князь Алпут и Тимошка - одно и то же лицо. Но кто тогда тот, кто выдавал себя в Стамбуле за князя Шуйского?

Спустя два месяца известительный лист о самозванце послал в Москву и другой тайный осведомитель - цареградский архимандрит Амфилохий. Письмо это, написанное Амфилохием по-русски, настолько трудночитаемо, что приведу его в изложении:

…июля 1646 года приехал в Царьград один русский, именем князь Иван, называется царевичем Московским и сыном князя Василия Ивановича Шуйского. Ушел из Литовской земли, прибыл в Валахию, после недолгого пребывания в ней уехал в Молдавию к воеводе Матеи, оттуда в турецкую землю в Темирфар, откуда его послали в Царьград к визирю. При себе тот человек имел челобитную к визирю, переводить которую и поручили Амфилохию. Кроме того, князь Иван имел родословную, написанную по-русски, и грамоту польского короля Владислава с печатями, написанную на латыни. Была еще третья грамота от государя молдавского Матея-воеводы.

После объяснений перед визирем князь Иван сам попросился представить его московским послам. К визирю были приглашены толмачи Дементий и Леонтий, которые объявили князя Ивана самозванцем: "Был на Москве подьячим в приказе Государевом, имя ему Тимошка, и украл государевы деньги двести рублей… ушел из Москвы до Польской земли, и свою жену и детей своих сжег… да и с Москвы ушел на Литву. И лаяли его пред визирем и позорили его Дементие переводчик гораздо да Левонтий толмач".

Здесь я прерву пересказ письма Амфилохия, чтобы высказать некоторые сомнения.

Перед прибытием в Стамбул русские послы задержались на некоторое время в Крыму (в Кафе), где получили известия о самозваном московском царевиче, который до этого несколько лет находился в плену у крымского хана. По собранным сведениям, им оказался казацкий сын из города Лубны Ивашка Вергуненок.

В Стамбуле послы опознали в князе Алпуте Вергу-ненка (которого прежде они даже в глаза не видели!). Но полученными сведениями они не воспользовались и не стали разоблачать Вергуненка перед визирем и султаном. Но с Тимошкой они поступили иначе.

Но кто был опасней для Московского государства в тот момент? Тимошка, который не высказывал желания воевать за трон, или же князь Алпут, с восторгом принятый в Стамбуле и готовый немедленно двинуться с войсками на Русь?

Может быть, произошла путаница с самозванцами? Такое предположение не покажется странным, если принять во внимание болезнь посла Телепнева, нервную растерянность в посольстве, грозные требования Москвы устранить неожиданных соискателей трона.

К тому же толмачи были не московские люди, а стамбульские греки, которые никогда этих людей не видели и обвиняли их со слов московских посольских людей. К этому времени в Стамбуле появился и третий самозванец - как же здесь не запутаться и точно определить, кто из них есть кто?

Спустя несколько лет, в 1650 году, Акундинов провел длительное время в Лубнах, родном городе Ивашки Вергуненка. Случайное совпадение? Самое безобидное предположение, которое можно сделать по этому поводу, то, что Акундинов принес весточку казаку Вергуну от его непутевого сына.

В том же 1646 году Вергуненок за то, что "пил и с бусурманами дрался", был посажен турками в темницу и окончательно исчезает в дальнейшем из исторических документов. Почти вслед за ним попадает в тюрьму и Акундинов за неоднократные побеги и желание тайно покинуть Турцию.

Находясь в Швеции, он рассказывал королеве Христине, что томился в Стамбуле "в железах" три года. Прослеживая по документам хронологию его похождений, с этим нельзя согласиться. Уже в феврале 1648 года он появляется в Сербии. Так что в турецкой неволе он мог находиться не более полутора лет.

Можно предположить, что Тимошка несколько преувеличил свое пребывание в турецкой тюрьме, с целью окружить свое имя еще большим ореолом мученичества и страданий. Но не исключено, что произошла путаница самозванцев и их судеб.

Вернемся вновь к письму Амфилохия:

…В ответ на брань толмача и переводчика Тимошка спокойно отвечает визирю, что "послы государево справили, им и велели про меня солгать; а сами меня знают добро, что я царевич и отец мой был блаженной памяти князь Иван Васильевич Шуйский".

Приема у султана Тимошка так и не добился, и в августе его переводят на менее почетное место. Тимошка из Стамбула собирался ехать на Афон к патриарху и обратился к Амфилохию с просьбой передать греческому первосвященнику письмо. Письмо архимандрит взял, но по назначению не передал, а отослал в Москву.

В том же месяце июле приехал в Царьград другой русский человек по имени Иван, присланный крымским ханом. Называет себя сыном князя Дмитрия Ивановича (расстриги). Была у него печать царская на плечах. Этому Ивану также было предоставлено место визирем в "покои, в сараю свою, и подарил ему платье и велел его кормить". Этот самозванец ударился в бражничество и был посажен визирем в тюрьму.

Похоже, что здесь речь идет о князе Алпуте. Но почему другое имя?

Тимошка заболел и чуть не умер. Поправившись, он еще четыре раза бил челом визирю и челобитную отдал на имя султана. Челобитная была написана Тимошкой по-турецки. Визирь после прочтения разорвал ее.

Амфилохий продолжал навещать Тимошку и подолгу с ним беседовал, много раз предлагал ему помощь, от которой тот осмотрительно отказался.

Вот, собственно, и все, что сообщил Амфилохий о Тимошке. Но благодаря этому пронырливому московскому осведомителю в Москву попали и были сохранены замечательные документы, написанные самим Тимошкой. Амфилохий, скорее всего, выкрал их во время болезни Акундинова.

Первый документ - это нечто вроде полемического ответа недругам и гонителям, в котором доказывается высокородное происхождение Тимошки. Документ этот хранится в ЦГАДА, весьма труден для прочтения из-за неразборчивого почерка и, видимо, в силу этого не был до сих пор опубликован. Начало его утрачено. Приведу небольшой отрывок из этого послания: "… сказали - не знаете, хотя я при них слугою царевым назывался тому послу вельможного визиря Качая.

А коли после того вельможному визирю от мулдавского санжака муслиа лайбега татарским скрытым арзугалом, хто я есть, ведомо стало явно, что у меня было тайно, в ту пору вы, тая явную и знаемую правду, которая сама собою и незнаемая ж позналась, хотячи лжей появить, а измену втроия лихоимного царя покойного Михаила утаили, почали же меня вместо царевича слугою царевым называть. А причину отъезду моего утаили, то, что я отъезжал из-за иличаня… с причины брата моево князя Симона Шуйского, который по научению злодейского царя Михаила убит в Молдавской земле от воеводы Василия за то, што было он поехал к турскому с тайными грамотами. А сказали то ложно, будто збе-жал с Москвы от двухсот рублев долгу. И та ваша ложь явна стала тем, что порознились те речи свои надвое. В первые сказались те: не знаете, хотя в ту пору так же назывли, как вы меня сами называете. А ныне другое сказываете - знаем. Сотрите же прах лжи с очей ваших, а отверши и познаете своево Новой чети подьячего. Праве есть не я, но подлинно слуги моего сын, а ваш подьячий Костька Конюховский, который для дос-товернова свидетельства на обличение ваше сам перед вами стоит с очи на очи.

А затем прошу вас с ласкою: смотрите тово сами, что правду лжей победить не можете, потому сколько у вас лжи и клеветы на меня к оболганию, а меня больше тово есть правды и разных свидетельств к оправданию.

Первое свидетельство, которое меня само царевичем имянует - вышепомянутый арзугал татарский, который татарским абызом писаный по их татарскому закону. А объявился ни от меня, ни от моих людей, но от мулдавского санжака муслеа лайбега.

Другое свидетельство от польскова короля Владислава: лист за ево рукою и за печатью великою корунною. К тому ж иные многие списки и выписки с книг.

Третье свидетельство: лист Матвея воеводы мултянсково за ево рукою и за печатью земскою. А в тех обу двух листах пишет явственно, хто я есмь.

К тому ж свидетель московска и польска земля и христианские летописцы о отце нашем, блаженные памяти царя Василия Ивановича, как он от изменников своих помянутых, от Михаила митрополитова с товарищи, отдан в полон польскому королю Жигимонту, тому нынче тридесят шестой год.

А сверх тово, я показал доверенное свидетельство блаженные памяти отца моево, царя Василия Ивановича: истинное знамение с написания царсково образа и моего вида и подписью и с печатью царства московского, которое оставил мне отец мой по нашему закону вместо духовные.

Да к тому ж имею у себя на теле, на правой руке белеги, которые есть не умышленные, ни руками чинены, но поистине природные и царским детям свойственные по некоторым судьбам Божиим, для чево той белеги в планетных книгах знаменуются в лицах. Да иные многие свидетельства у меня есть".

Как можно предположить, послание это Тимошка адресовал московским послам в Стамбуле, в ответ на их обвинения в самозванстве.

Для лучшего понимания смысла этого письма следует объяснить некоторые татарские и турецкие слова, встречающиеся в тексте.

Говоря о Молдавии, Тимошка называет ее "Мулдав-ским санжаком" (более правильно - санджак). Санджак - крупная территориальная единица в Турецкой империи. Называя Молдавию санджаком, турки тем самым подчеркивали ее принадлежность к Османской империи.

"Муслиа лайбег" - правоверный Лай-бег, Муслиа Лай-бег. Я понял это слово как имя турецкого высокопоставленного представителя при молдавском господаре. Возможно, это лицо имело духовное звание и потому имело приставку муслиа (правоверный) к своему имени. Но не исключено, что это название административной должности в молдавском санджаке. Обращение Тимошки не к господарю, а к представителю турецкой администрации вполне объяснимо - именно господарь, по просьбе царя Михаила, велел казнить самозванца Семена Шуйского. Опасаясь такой же участи, Тимошка обращается к турецким властям, так как они с большим вниманием относились к подобным людям.

"Татарским скрытым арзугалом". Арзухал- по-турецки прошение, челобитная. Видимо, Тимошка здесь напоминает о неком тайном письме, посланном из Крыма в Стамбул с известием о нем.

"Я отъезжал из-за иличаня". Елчи - посол, посланник. Возможно, Тимошка уехал из Крыма из-за русского посла Телепнева, который настойчиво просил хана выдать самозванца Москве.

"Татарским абызом писанный". Аби - почтительное обращение к старшим. Возможно, здесь указание на некое важное должностное лицо в Крыму.

"Имею… на правой руке белеги". Белги - знак, признак. Тимошка имел на правой руке, как можно предполагать, родимые пятна необычной формы, что должно было служить, как он считал, еще одним свидетельством его знатного происхождения.

Второй документ, который благодаря архимандриту Амфилохию попал в Москву, - написанные Тимошкой вирши, так называемая "декларация Московскому посольству". Стихи эти помещены почти во всех сборниках русской виршевой поэзии, поэтому приведу лишь небольшой отрывок из них:

Хвала милостивому святому Богу!
От неприятеля бежав через осьм земель,
Не приткнули мы о камен свою ногу
И не нарушили здоровья и чести и сана,
А ныне мы под крылом милости
Турсково Ибрагим султана…

Хотя эти произведения и не являются шедевром отечественной поэзии и прозы того времени, но они однозначно свидетельствуют об образованности Акундинова и его умении обращаться со словом. В этом отношении весьма показательны приведенные стихи - они более энергичны, более ритмичны и более приближены к знакомым нам стихотворным формам, нежели вирши всех остальных русских поэтов XVII века, таких как Симеон Полоцкий и Карион Истомин. Несомненно, Тимошка обладал незаурядными способностями.

Кроме написания стихов и прозаических посланий, он усиленно изучает турецкий язык. Спустя несколько месяцев после прибытия в Стамбул Тимошка подает визирю написанное на турецком языке письмо. Амфилохий в своих донесениях не поясняет, в какой степени Тимошка освоил язык и грамоту, но, судя по его замечанию, можно считать, что письмо было вполне понятным. Он пишет: "… и он, визирь, прочитал ту челобитную, что написана по-турецки, и очень ему досадно стало от слов тех… ту челобитную сам визирь разодрал, осердившись".

Не вдаваясь в содержание этой челобитной, надо отметить, что освоение Тимошкой чужого языка и чужой письменности за несколько месяцев свидетельствует о его просто феноменальных лингвистических способностях. Он умел каким-то непостижимым образом вживаться в чужую речь и культуру.

Обращаю внимание читателей на начальную строку его поэтической декларации - "Хвала милостивому святому Богу!". Перед нами не что иное, как перевод на русский язык первой строки первой суры Корана (эта строка носит арабское название зикр), которая в письменной культуре исламских народов занимает одно из важнейших мест. Зикр помещается мусульманскими авторами в начале текста и в поэтических произведениях, и в официальных, и в частной переписке.

Следовательно, во время пребывания в Стамбуле Тимошка не ограничивался изучением турецкого разговорного языка, но и читал некоторые литературные произведения, из которых усвоил представление об особенностях восточной литературной традиции и затем использовал их в своих виршах.

Был ли Тимошка опасен для России? Готов ли он был вести турецкие войска на Россию?

Ответить на эти вопросы необходимо, чтобы иметь полное представление о нравственных качествах Акундинова. Единственный, кто обвиняет его в подобных намерениях, - это Амфилохий. Но порой создается впечатление, что делает он это умышленно, чтобы придать больший вес своим сообщениям из Стамбула. И получить за это соответствующее вознаграждение. Москва постоянно поощряла своих осведомителей немалыми суммами и подарками.

Несомненно, те же корыстные интересы заставили Амфилохия и переводчика Зелфукар-агу посетить московское посольство и вести длинные речи о самозванце, советуя подкупить визиря "большой казной", для того чтобы он повелел казнить Тимошку.

Тимошка четыре раза подавал челобитные визирю и не на одну из них не получил ответа. Возможно потому, что не высказывал в них особого стремления вести войска и поднимать мятеж на родине. Да и дальнейшее его поведение в Турции дает повод к таким предположениям.

Он делает несколько попыток бежать из Стамбула. Первый раз Тимошка бежал в Молдавию, но по дороге его схватили, привезли обратно и хотели учинить жестокое наказание, но он обещал принять ислам и перед визирем проговорил фатиху, первую суру Корана, что свидетельствовало о его принятии магометанского исповедания. Обрезание же он просил отложить. Его освободили и надели ему чалму.

Второй побег, переодевшись в греческую одежду, Тимошка совершил с русским пленником на Афонскую гору. Его вновь поймали, хотели казнить, но он избежал казни, позволив себя обрезать. После этой унизительной процедуры его заключили под стражу.

В это время в Стамбуле вспыхнула эпидемия холеры и свирепствовала два года. Только в 1647 году, по турецким данным, погибло от нее 160 тысяч человек. Как уцелел Акундинов в таких условиях и как провел он эти годы заключения - остается загадкой.

В 1648 году, в результате мятежа янычар, к власти пришел новый султан - Мехмед IV Акундинов был освобожден и уехал (или вновь бежал?) из Стамбула.