2020-06-08
66
На этом примере мы лишний раз убеждаемся в том, что гомеровские пейзажи не являются описаниями каких-то конкретных, реально существовавших местностей, а, как правило, представляют собой результат поэтического синтеза. При этом отдельные элементы произвольно и независимо от их происхождения перемешиваются между собой, сливаясь в единый образ, который рисует поэту его воображение. Именно так конструируется пейзажный фон путешествия в Аид. Адские реки Коцит и Ахерон из Греции переносятся на самый край земли, где к ним присоединяется воображаемая река Океан. Здесь же Гомер поселяет известных ему, очевидно лишь понаслышке, киммерийцев, не очень задумываясь над тем, в какой из четырех стран света они должны были жить на самом деле. Все остальное: роща Персефоны с ее тополями и ракитами, туман и мрак, по-видимому, плод фантазии поэта.
Но последуем дальше за нашим героем. Благополучно миновав остров коварных сирен (для его локализации, пусть даже самой приблизительной, у нас нет никаких данных), Одиссей оказывается на опасном распутье, о котором он был своевременно предупрежден Киркой. Одна дорога проходит мимо блуждающих скал (Гомер называет их Планктами), миновать которые не удалось еще ни одному кораблю, за исключением знаменитого Арго, — автор «Одиссеи», очевидно, уже слышал о походе аргонавтов. Другая дорога ведет через узкий пролив, в котором мореплавателя подстерегает с одной стороны чудовищная шестиглавая Скилла, хватающая людей со всех проходящих мимо кораблей, с другой — еще более ужасная Харибда, засасывающая целиком весь корабль в свою бездонную глотку. Следуя совету Кирки, Одиссей оставляет в стороне Планкты и выбирает путь между Скиллой и Харибдой, держась ближе к первому из двух чудовищ. Поступив таким образом, он лишается, правда, шести человек из экипажа корабля (они были схвачены и уничтожены Скиллой), но зато спасает всех остальных. Почти все древние толкователи Гомера были убеждены, что, создавая грозные образы Скиллы и Харибды, поэт хотел предупредить мореплавателей об опасностях — водоворотах, подводных течениях и рифах, подстерегающих их в извилистом Мессинском проливе, отделяющем Италию от Сицилии. Мнение это было настолько единодушным, что одно местечко на италийском берегу, у северного входа в пролив, получило даже название Скиллеум, так как считалось, что здесь-то и гнездилась легендарная Скилла.
Эта локализация, принятая также многими современными учеными, была бы более или менее оправданной, если бы мы были твердо убеждены в том, что районом скитаний Одиссея было именно Западное Средиземноморье. Но в том-то и дело, что такой уверенности у нас нет: выше мы имели возможность убедиться в том, что никакие географические резоны не властны над воображением нашего поэта и по своему произволу он может в любой момент перенести своего героя с дальнего запада на самый дальний восток. Таким образом, пролив между Скиллой и Харибдой может в равной степени оказаться и Мессинским проливом, и Босфором или Геллеспонтом. Все зависит от точки зрения самого Гомера, а она нам неизвестна. Никаких точных примет, которые указывали бы именно на Мессинский пролив, в рассказе об этом приключении Одиссея мы не найдем. Предположим, что образ Харибды может быть расшифрован как условное обозначение или символ водоворотов и подводных течений, характерных для этого пролива. Но какой тайный смысл вложен в этом случае поэтом в образ ее напарницы Скиллы? С кем только не сравнивалось это чудище и в древности, и в наше время. Одни полагали, что толчок фантазии поэта дали рассказы о гигантских спрутах, другие считали прототипом Скиллы рыбу-дьявола, третьи утверждали, что в этом образе воплотилось представление о грозной мощи вулканов, обрушивающих на проходящие суда камни и потоки лавы. В принципе любая из этих догадок может иметь под собой какую-то реальную почву, но для решения стоящего перед нами вопроса о местонахождении пролива, через который Одиссею пришлось провести свой корабль, ни одна из них ничего не дает.
Оставив позади Скиллу и Харибду, Одиссей и его спутники высаживаются на пустынном острове Тринакрия, где пасутся стада быков и баранов, принадлежащие богу солнца Гелиосу. Измученные голодом товарищи Одиссея решаются поднять руку на священных животных. Это святотатство дорого обошлось путешественникам. Разгневанный Зевс поразил корабль молнией. Все спутники Одиссея погибли в бушующих волнах. Уцелел только он один. Остров, на котором произошло это злосчастное событие, древние отождествляли с Сицилией. И в самом деле, рассуждая последовательно, мы неизбежно должны признать, что, миновав опасный Мессинский пролив, мореплаватель вполне мог оказаться на восточном побережье Сицилии. Однако, как мы уже знаем, исходный пункт этого рассуждения — тождество Скиллы и Харибды с Мессинским проливом — вызывает большие сомнения. Да и сама Тринакрия, которую Гомер изображает небольшим, совершенно необитаемым островом, ничего общего с реальной Сицилией не имеет. К тому же из одного места в XXIV песни «Одиссеи» ясно следует, что Сицилия, или Сикания, была хорошо известна поэту под своим собственным именем, так что никаких оснований смешивать ее с Тринакрией — мифическим островом Солнца — у нас нет.
Чудам уцелев во время ужасной бури, погубившей весь экипаж корабля, Одиссей девять дней плавал па разбушевавшемуся морю, уцепившись за обломки мачты. На десятый день волны выбросили его на остров Огигия, принадлежавший прекрасной нимфе Каллипсо. Гомер выразительно называет его «пупом моря». Если предположить, что поэт представлял себе общую протяженность Средиземного моря, тогда Огигия должна была бы находиться примерно в там месте, которое занимает сейчас остров Мальта или, скажем, небольшой островок Пантеллерия, лежащий на полпути между Сицилией и побережьем Туниса. Однако картина настоящего земного рая, окружающего пещеру Каллипсо, в которой Одиссей провел долгие годы, тоскуя об утраченной отчизне (пышная, почти тропическая растительность, множество птиц), плохо гармонирует с тем, что нам известно о природе этих двух островов. Выражение «пуп моря», скорее всего, не имеет какого-либо точного географического значения и указывает просто на невероятную удаленность острова Каллипсо от какой бы то ни было суши, населенной людьми. Подобно острову Кирки, Огигия заброшена куда-то далеко-далеко в беспредельные морские просторы. Ее точные координаты, по-видимому, нисколько не интересуют поэта. Единственное, что можно сказать о местонахождении этого острова, это то, что он расположен к западу от Итаки. Покинув Огигию на своем плоту, Одиссей в течение семнадцати дней (именно столько времени продолжалось его плавание) видел Большую Медведицу по левую руку от себя, а это означает, что он плыл все время прямо на восток.
Последняя стоянка Одиссея по пути на родину — Схерия — остров, населенный загадочным народом феаков. Радушно принятый царем феаков Алкиноем, Одиссей провел на острове несколько дней (его пребыванию у феаков посвящены VI, VII и VIII песни «Одиссеи») и, получив богатые дары, был препровожден своими гостеприимными хозяевами на родину. Некоторые топографические детали в гомеровском описании Схерии, например упоминание об особым образом устроенной «двойной» гавани феаков, способствовали тому, что уже в древности в ней узнали остров Керкиру, расположенный у западного побережья Греции, при входе в Адриатику. С этим мнением солидаризируются и многие современные исследователи, например уже упоминавшийся Э. Брэдфорд, который авторитетно утверждает, что собственными глазами мог убедиться в точности гомеровского сравнения острова феаков со «щитом, лежащим на туманном море», ибо именно такой вид имеет Корфу, когда подплываешь к этому острову с запада или северо-запада, то есть оттуда, откуда должен был приплыть Одиссей.
Несмотря на эти признаки сходства, отождествление Схерии с Керкирой нельзя признать удачным. Говоря о феаках, Гомер постоянно подчеркивает удаленность их острова от мест обитания других людей. Они живут даже дальше диких циклопов. Они вообще «самые крайние», что, очевидно, следует понимать как «живущие ближе всего к краю земли», и благодаря этому почти совершенно избавлены от общения с другими смертными. Лишь от случайных путешественников, заброшенных на их остров по прихоти морской стихии, узнают они о том, что происходит в «большом мире». Удаленные от мира людей феаки зато поддерживают постоянные контакты с миром богов, с которыми они запросто встречаются на своих веселых пиршествах. Алкиной, поведавший об этом Одиссею, замечает: «Боги считают всех нас родными, как диких циклопов, как племя гигантов». Пользуясь особым доверием и расположением небожителей, феаки выполняют функции своеобразных посредников между миром богов и миром людей. На своих волшебных, «облаченных туманной мглою» кораблях, которые сами находят дорогу в море, не нуждаясь в руле, они развозят по домам заблудившихся путешественников. Так был доставлен ими на родину и Одиссей. Погруженный в глубокий сон герой был вынесен феаками на итакийский берег и, пробудившись, не сразу узнал родной остров. На обратном пути корабль, доставивший Одиссея на Итаку, был обращен Посейдоном в камень. Разгневанный владыка моря (он всячески противился возвращению Одиссея на родину, так как тот ослепил его любимого сына Полифема) посулил феакам и еще более страшную кару, пообещав задвинуть их город высокой горой, с тем чтобы навсегда скрыть его от людских глаз.
Вся эта история невольно вызывает в памяти широко распространенные среди народов земного шара сказки о герое, который случайно попадает в волшебную страну и после ряда чудесных приключений, получив богатые подарки от ее обитателей (чаще всего они изображаются в виде эльфов, гномов или каких-нибудь других подобных им существ), благополучно возвращается к себе домой. Сама волшебная страна, однако, после этого навсегда исчезает, и никто уже больше не может найти туда дорогу. Изображая страну феаков как некое «тридевятое царство», лежащее далеко за пределами человеческой досягаемости, Гомер, конечно, имел в виду не Керкиру, которая ко времени создания «Одиссеи» давно уже перестала быть самой крайней точкой на карте греческого мира (в это время уже возникли первые греческие колонии на Западе — в Италии и Сицилии) и не какой-нибудь другой реально существующий остров, а нечто совсем иное.
Итак, нам не удалось найти кожевника, изготовившего мешок, в котором были заключены ветры, подаренные Одиссею Эолом. Мудрая ирония Эратосфена через столетия напоминает о необходимости величайшей осторожности и осмотрительности в обращении с таким удивительным созданием человеческого гения, каким являются гомеровские поэмы. На протяжении веков бесчисленные критики и комментаторы рассуждали о странствиях Одиссея с картами и циркулем в руках. Унылые рационалисты и прагматики, они мерили Гомера на свой аршин. Готовые признать его великим путешественником, своими глазами видевшим все те места, в которых происходили описанные им события, — от стен Трои до спуска в преисподнюю, — или, на худой конец, великим ученым, черпавшим из книг все необходимые ему сведения, они забывали о том, что он был прежде всего великим поэтом. Созданный могучей силой поэтического воображения мир странствий Одиссея не укладывается в тесную сетку меридианов и параллелей. Понятия долготы и широты не имеют в этом мире никакого значения. Как заметил в свое время один из крупнейших знатоков Гомера немецкий филолог-классик Альбин Лески, «единственным и подлинным местом действия в истории скитаний Одиссея является сказочная страна чудес, лежащая за пределами известного нам мира».
Перенося своего героя из реального человеческого мира в тридевятое царство волшебной сказки, Гомер прибегает к приему, который с его легкой руки вошел потом в обиход авторов фантастических романов, начиная с Лукиана и кончая Жюлем Верном. Это прием провала памяти, когда герой не знает, где он находится и что с ним происходит. Как мы уже говорили, последней реально существующей точкой на карте скитаний Одиссея может считаться мыс Малея, возле которого его флот был застигнут сильнейшей бурей. Когда буря кончилась, Одиссей и его люди находились уже по ту сторону невидимого барьера, в стране чудес. С помощью такого приема поэт заранее снимает с себя ответственность за все происходящие далее события (читатель может им верить или не верить — это его дело). Одновременно с него снимается и хлопотная обязанность подыскивать для каждого нового эпизода подходящее место на карте, а с другой стороны, возникает увлекательная возможность выдумывания своей собственной сказочной географии.
Единственный ориентир, с которым Гомер сверяет путь своего героя, это край света, то есть та мифическая черта, у которой, согласно представлениям древних, земля сходится с небом. Скитаясь в неведомых морях, вдали от обжитого мира людей, Одиссей все время то приближается к этой черте, то снова удаляется от нее. Однажды ему удается даже переступить через нее и заглянуть на «тот свет» — в царство мертвых. Здесь, на краю света, сходятся, в понимании Гомера, все концы и начала: восток соседствует с западом (остров Кирки и Аид), север — с югом (киммерийцы и лотофаги)[30]. Здесь возможно самое невероятное, совершенно невозможное в других местах.
На первый взгляд, весь этот причудливый мир абсурда создан как антитеза того привычного человеческого мира, который с такой любовной тщательностью выписан поэтом в реалистических сценах повседневной жизни, локализованных на Итаке. Однако внимательно вчитываясь в текст поэмы, мы обнаруживаем, что оба эти мира до странности схожи между собой. Даже на самых крутых и неожиданных поворотах фантастического сюжета поэмы Гомера не покидает обостренное чувство реальности. Его циклоп, как прилежный поселянин где-нибудь в Беотии или Аттике, запасает овечий сыр в плетеных корзинах и держит простоквашу в ведрах и кринках. Нимфы потоков, прислуживающие Кирке, кипятят воду для омовения и собирают на стол, как рабыни в богатом доме. Солнечные восходы и заходы, созвездия ночного неба, шум прибоя и шелест леса — все это и в стране чудес ничем не отличается от того, что Одиссей мог видеть и слышать на своей родной Итаке.
Для того чтобы изобразить заброшенное на край света сказочное «лукоморье», Гомеру не было надобности самому пускаться в далекие плавания. Все необходимое для работы было здесь, на месте, под рукой. Старинные предания о великанах, многоглавых чудовищах, женщинах-птицах, кораблях-самоходах были знакомы поэту с детства, как и каждому эллину той поры. В общий сказочный контекст поэмы органически вписываются и кое-какие отрывочные сведения, почерпнутые из рассказов бывалых путешественников о чудесах дальних стран. Наивные и сбивчивые, простодушно перемешивавшие правду с вымыслом, эти истории и сами уже мало чем отличались от сказок. Вероятно, именно из этого источника пришли в «Одиссею» неясные слухи о беспредельных морских пространствах, лежащих далеко на западе, о разбросанных по ним пустынных островах, о живущих среди холода и мглы киммерийцах и об обитателях знойного юга, питающихся плодами лотоса. Вся эта пестрая и разнородная масса фольклорного материала была творчески преобразована и упорядочена Гомером с единственной целью — создать захватывающее и возвышающее душу повествование об удивительной жизни «многоопытного мужа». Нет надобности доказывать, что поэт блестяще справился со своей задачей. Свидетельство тому — непреходящая популярность «Одиссеи» среди читателей всего мира. Но мог ли знать создатель бессмертной поэмы, когда бессонными ночами в уединении беседовал со своей музой, что спустя столетия ему придется держать ответ в качестве то ли обвиняемого, то ли свидетеля перед строгим ареопагом ученых-педантов, увидевших в его творении то, чем оно в действительности никогда, конечно, не было, — хитроумно зашифрованную лоцию каких-то морских путей и наперебой задающих один и тот же вопрос: так где же все-таки плавал Одиссей?
«ЗОЛОТОЕ РУНО, ГДЕ ЖЕ ТЫ, ЗОЛОТОЕ РУНО?»
Нас было много на челне;
Иные парус напрягали,
Другие дружно упирали
В глубь мощны весла. В тишине
На руль склонясь, наш кормщик умный
В молчаньи правил грузный чолн…
А. С. Пушкин
Первооснова сказания о походе аргонавтов за золотым руном принадлежит; по всей видимости, к древнейшему фонду мифологических сюжетов, восходящих если не к микенской эпохе, то, во всяком случае, к сменяющим ее темным векам. Центральные эпизоды мифа и его главные персонажи были хорошо известны уже Гомеру[31], хотя большие эпические поэмы, рассказывающие об этом прославленном плавании, появились то ли одновременно с «Одиссеей», то ли после нее[32]. Как уже было сказано, сами эти поэмы, к сожалению, не сохранились. Их основное содержание известно нам лишь по более или менее пространным пересказам в сочинениях таких поздних авторов, как Аполлоний Родосский, Аполлодор, Диодор Сицилийский, которые, как водится, добавили к первоначальному ядру мифа немало всякой отсебятины.
В самом кратком изложении предыстория и сама история похода аргонавтов сводятся к следующему. Начало длинной цепи событий, составляющих основную сюжетную канву мифа или, скорее, нескольких связанных между собой мифов, было положено в Беотии (Средняя Греция), где в давние времена жил Атамант, царь легендарного народа миниев, сын Эола и внук Эллина, родоначальника всех эллинских племен. Атаманту удалось завоевать любовь богини облаков Нефелы, которая родила ему двух детей: сына Фрикса и дочь Геллу. После этого царь миниев женился на Ино, дочери прославленного героя Кадма, которая сразу же люто возненавидела детей Нефелы и стала добиваться их гибели. Вызвав при помощи колдовства страшную засуху, Ино объявила царю и народу, что, согласно указанию оракула, от этого бедствия можно спастись только ценой жизни Фрикса и Геллы, которых следует немедленно принести в жертву великому тучегонителю Зевсу. Однако Нефела спасла своих детей от неминуемой гибели, послав им на выручку чудесного златорунного барана. Усевшись на него верхом, брат и сестра взлетели в воздух на глазах изумленной толпы минийцев и вскоре исчезли. Когда беглецы пролетали над морем, направляясь из Европы в Азию, Гелла, не выдержав головокружительной высоты, на миг выпустила из рук густое руно барана и упала в воды пролива, который с тех пор стал носить ее имя, называясь Геллеспонтом. Фрикс же благополучно добрался до лежащей далеко на востоке, на побережье Понта Евксинского (Черного моря) Колхиды, где был радушно принят царем этой страны Ээтом. Здесь он принес в жертву Зевсу златорунного барана и, возмужав, взял в жены одну из дочерей Ээта.
После этих событий прошло много лет. Мифическое повествование снова переносит нас в Грецию, на этот раз в самую северную ее часть — Фессалию, где в городе Иолке среди другой ветви народа миниев правил злой и коварный царь Пелий. Изгнав из страны своего родного брата Нелея, он лишил власти также и другого сводного брата — Эсона. Гонимый Пелием Эсон вынужден был покинуть Иолк и вместе со своим маленьким сыном Ясоном ушел в горы, где в те времена обитали дикие и свирепые коне-люди кентавры. Один из них, мудрый врачеватель Хирон, приютил беглецов в своей пещере и сам занялся воспитанием Ясона. Когда мальчик подрос, он решил вернуться в Иолк и потребовать от царя Пелия возвращения незаконно отнятого у него отцовского наследства. По дороге Ясон встретил дряхлую старуху, которая стояла на берегу стремительной горной реки, не зная, как ей переправиться на другой берег. Не раздумывая, юноша посадил старуху себе на плечи и перенес через реку. При этом он потерял в потоке одну из сандалий, и дальше ему пришлось идти лишь наполовину обутым. Однако за свой благородный поступок Ясон был щедро вознагражден. Оказалось, что старуха, которую он мимоходом выручил из беды, на самом деле была великой богиней Герой, супругой самого Зевса, и в дальнейшем юный герой пользовался ее неизменным расположением и покровительством.
Когда Ясон наконец достиг Иолка и предстал перед надменным владыкой миниев, тот сразу же понял, что ему грозит большая беда, ибо еще задолго до этого оракул советовал ему остерегаться человека, обутого только на одну ногу. Однако на прямое требование Ясона вернуть ему отцовское наследство и саму царскую власть тот отвечал уклончиво и в конце концов объявил, что сделает это только в том случае, если отважный юноша сумеет доставить ему из далекой Колхиды руно чудесного барана, некогда спасшего маленького Фрикса. Ясон смело принял этот вызов и стал собираться в далекий и опасный путь. Прежде всего он собрал дружину надежных спутников, среди которых оказались чуть ли не все прославленные герои того времени, в том числе величайший из всех Геракл, божественные близнецы Диоскуры, Бореады — крылатые сыновья северного ветра Борея, легендарный певец Орфей, Мелеагр, Тесей, Тидей — отец героя Троянской войны Диомеда — и многие другие. Всего на призыв Ясона откликнулось около пятидесяти героев, что соответствует обычному числу весел на древнейших греческих кораблях — пентеконтерах. Чудесный корабль «Арго», на котором Ясону и его спутникам предстояло совершить свое беспримерное плавание, был построен из самых прочных пород дерева опытным кораблестроителем Аргом (считается, что корабль был назван по его имени), которому помогала в его работе сама богиня Афина — верховная покровительница ремесел.
Местом первой стоянки аргонавтов после их отплытия из Иолка на пути к Понту Евксинскому был остров Лемнос в северной части Эгейского моря. Здесь герои провели около года, наслаждаясь любовью населявших этот остров женщин, которые прославились довольно свирепым нравом: еще до прибытия аргонавтов они перебили своих мужей и какое-то время обходились вообще без мужчин. После этой несколько затянувшейся интермедии события уже без особых задержек следуют одно за другим. Посещение священного острова Самофракии, неподалеку от входа в Геллеспонт, где участники похода были посвящены в мистерии местных богов Кабиров; досадное недоразумение, приключившееся с аргонавтами в Кизике, на южном побережье Пропонтиды, или Мраморного моря, где ими нечаянно был убит выказавший им поначалу самое дружеское расположение царь Кизик; стоянка в Киосе, также на Пропонтиде, где экипажу «Арго» пришлось неожиданно расстаться с Гераклом — самым доблестным и могучим из всех героев, участвовавших в плавании; стычка с бебриками — обитателями Вифинии (северо-западная часть Малой Азии), поводом к которой послужила победа, одержанная в кулачном бою Полидевком — одним из двух божественных братьев-близнецов Диоскуров — над местным царьком Амиком. Таковы основные приключения аргонавтов на пути к Понту Евксинскому. Несколько странным в этой части истории похода кажется то, что отважные мореплаватели без особых затруднений, не встречая на своем пути никаких серьезных преград, минуют два длинных пролива, связывающих Эгейское море с Черным: Геллеспонт и Боспор (совр. Босфор), хотя даже и в гораздо более поздние времена этот путь, особенно путь через Боспор с его сильными встречными течениями, считался достаточно трудным и требовал большого искусства от кормчих.
Два важных эпизода похода локализуются Аполлонием и другими нашими источниками уже в пределах Понта, то есть после того как аргонавты прошли через Боспор. Первый из них — посещение Салмидесса на западном фракийском побережье Понта. Здесь герои избавили старого слепого царя Финея от досаждавших ему гарпий — чудовищных тварей с птичьим туловищем и крыльями и с женскими головами, а тот в благодарность за эту услугу предсказал аргонавтам все, что с ними случится на их дальнейшем пути, а также объяснил, как смогут они миновать самую грозную из подстерегавших их опасностей — плавучие скалы Симплегады, между которыми до того времен не удалось пройти еще ни одному кораблю. Следуя совету Финея, экипаж «Арго» благополучно проплыл между непрерывно сходящимися и расходящимися громадами Симплегад, после чего обе скалы навеки застыли на своих местах. Древние полагали, что это страшное место должно находиться где-то у самого входа в Понт, как бы воплощая в себе все беды и опасности, ожидавшие смельчаков, пытавшихся проникнуть в этот обширный, замкнутый со всех сторон водный бассейн.
Некоторые современные авторы видят в этом порождении сказочного вымысла результат своеобразного оптического обмана: берега Боспора, если смотреть на них с большого расстояния, после того как корабль уже миновал пролив, как бы смыкаются вслед за ним и, наоборот, расступаются при его приближении. Но в этом случае трудно объяснить, каким образом «Арго» мог попасть в Салмидесс- царство Финея, расположенное на довольно большом удалении от северного входа в Боспор, еще до своей встречи с Симплегадами. Вообще и у Аполлония, и у других авторов, повествующих о плавании за золотым руном, в этой части рассказа чувствуется явная географическая неувязка. Посещение Салмидесса как будто свидетельствует о намерении аргонавтов плыть к своей конечной цели вдоль западного, а затем северного побережья Понта. Однако вскоре выясняется, что ими был избран другой, более короткий путь вдоль южного берега, так как из наших основных источников мы узнаем о посещении ими страны мариандинов, расположенной в Малой Азии, к востоку от Вифинии.
Дальнейшее плавание «Арго» на восток на удивление бедно событиями[33]. Единственный достойный упоминания эпизод на всем пути до прибытия аргонавтов в Колхиду это встреча героев с сыновьями Фрикса[34] на так называемом острове Ареса (местоположение неизвестно), где, как оказалось, поселились остатки некогда перебитых Гераклом в Аркадии грозных стимфальских птиц с их поражающими человека насмерть железными перьями (от этой напасти аргонавты избавились без большого труда: они просто разогнали зловещую стаю, напугав птиц ударами мечей и копий о щиты).
Конечная цель плавания «Арго» — царство грозного царя Ээта, завладевшего некогда золотым руном, которое теперь аргонавты должны были у него каким-то образом похитить, отождествляется в большинстве дошедших до нас версий мифического повествования с Колхидой, страной, расположенной на восточном побережье Понта, что приблизительно соответствует нынешней Западной Грузии. Существует, правда, и другой, судя по всему теснее связанный с первоосновой мифа, вариант локализации царства Ээта. Но к нему мы вернемся несколько позже. Царь Ээт, как нетрудно догадаться, вовсе не был расположен добровольно отдать неведомо откуда взявшимся чужеземцам самое дорогое из своих сокровищ. Чтобы добыть золотое руно, Ясону пришлось выполнить две нелегкие задачи, которые поставил перед ним коварный повелитель колхов[35]. Сначала он вывел из стойла и запряг в плуг двух медноногих изрыгающих пламя быков, подаренных Ээту самим Гефестом, богом кузнечного ремесла, затем вспахал с помощью этих внушающих ужас животных поле, засеяв его зубами дракона, которые вручил ему Ээт, а когда из засеянных им борозд вдруг начали один за другим подыматься свирепые воины исполинского роста, с ног до головы закованные в бронзу, герой и тут не потерял присутствия духа и с размаху бросил в толпу «сынов дракона» огромный камень. Этот камень вызвал среди рожденных землей воителей кровавую сечу, из которой никто из них не ушел живым. Правда, оба эти подвига были совершены Ясоном с помощью полюбившей его дочери Ээта волшебницы Медеи. Она снабдила его чудесным снадобьем, сделавшим его тело неуязвимым для ударов мечей и копий и даже для огня, изрыгаемого медноногими быками, и научила, как избежать опасности в стычке с гигантами, выросшими из зубов дракона. После этого Медея помогла своему возлюбленному похитить золотое руно, хранившееся в священной роще под бдительным надзором огромного дракона, не смыкавшего глаз ни днем ни ночью. Усыпленное волшебницей чудовище было убито Ясоном, который снял с дерева свою драгоценную добычу и вместе с Медеей и всеми своими спутниками наконец покинул негостеприимный берег Колхиды. В это время царь Ээт и его слуги, выпившие слишком много вина за вечерней трапезой, непробудно спали, в погоню за похитителями они пустились лишь на следующий день, когда тех и след простыл.
Обратный путь аргонавтов на родину оказался и самой длительной, и самой тяжелой частью путешествия. Вместо того чтобы вернутся в Грецию тем же самым путем, по которому они прибыли в Колхиду, то есть вдоль южного берега Понта, затем через коридор проливов снова в Эгейское море, Ясон и его спутники избрали абсолютно немыслимый с точки зрения современной географии обходной маршрут, следуя по которому, они вынуждены были долго скитаться по самым дальним окраинам тогдашней ойкумены, претерпели на своем пути немало всевозможных злоключений и в итоге вернулись в свою родную Эгеиду совсем с другой стороны — не с северо-востока, куда лежал их первоначальный путь, а с юга или с юго-запада[36]. Добавим к этому, что мнения античных писателей о том, где именно пролегал обратный путь экипажа «Арго», довольно сильно между собой расходятся. По одной версии, возможно наиболее древней (во всяком случае, мы находим ее еще у жившего в VI–V веках до н. э. историка и географа Гекатея Милетского), аргонавты, поднявшись вверх по реке Фасису[37], достигли великой реки Океана, опоясывающей, как это было известно уже Гомеру, весь земной диск, проплыв по ней какое-то, вероятно очень большое, расстояние, оказались на далеком юге — в Ливии:- так древние называли известную им часть Африки — и после двенадцатидневного перехода через Ливийскую пустыню, во время которого герои, не зная отдыха, несли на плечах свой собственный корабль, они наконец вышли к так называемому Тритонову озеру[38], где вновь спустили «Арго» на воду, и, проплыв в Средиземное море, вернулись в Грецию со стороны, прямо противоположной первоначальному направлению их похода.
Согласно другой, более поздней версии мифа (ее в основном придерживается в своей «Аргонавтике» Аполлоний Родосский), аргонавты пересекли Понт по диагонали, проплыв от побережья Малой Азии, вошли в устье Истра (Дуная) и далее, двигаясь вверх по течению этой большой реки, достигли места, где она, по представлениям древних географов, разделялась на два протока, один из которых (восточный) впадал в Черное море, а другой (западный) — в Адриатическое. Проплыв по второму протоку, экипаж «Арго» проник в воды Адриатики, но потом, когда берега Греции были уже совсем близки, измученным героям пришлось снова вернуться на север[39], войти в устье реки Эридан (древнее название По), оттуда в Родан (Рону)[40] и уже по этой реке спуститься в Средиземное море. Далее описываются долгие блуждания аргонавтов по неведомым водам дальнего запада. Рассказ Аполлония здесь во многом повторяет гомеровское повествование о странствиях Одиссея, влияние которого наверняка испытал на себе автор «Аргонавтики». Повторяется, хотя и с некоторыми вариациями и отклонениями от первоисточника, уже знакомый нам по «Одиссее» набор чудесных приключений. Аргонавты посещают Кирку[41], которая обходится с ними более милостиво, чем со спутниками Одиссея (может быть, помня о том, что Медея приходится ей племянницей): вместо того чтобы превратить героев в свиней, она совершает над ними, как это и было им предсказано, обряд очищения по общепринятому в древности обычаю (окропляет их кровью только что зарезанного поросенка). После этого «Арго» еще раз благополучно проплывает между блуждающими скалами (на этот раз они названы Планктами) — эпизод, явно дублирующий встречу с Симплегадами в начале похода, — минует пролив Скиллы и Харибды, затем остров Сирен, манящее пение которых заглушает своим пением и игрой на лире прославленный певец Орфей, весьма кстати оказавшийся среди участников похода, и без всяких приключений проходит мимо цветущих берегов острова Тринакрия, на которых пасутся священные стада бога Гелиоса. Далее следует курьезное происшествие на острове феаков, где аргонавтов настигает все время неотступно следующий за ними отряд колхов, посланный в погоню царем Ээтом. Колхи требуют выдачи Медеи. Тогда царь феаков Алкиной по совету своей супруги, мудрой царицы Ареты, принимает соломоново решение: Медея будет возвращена своему отцу, если она все еще девственница; если же она уже стала женой или хотя бы возлюбленной похитившего ее Ясона, то о возвращении не может быть и речи. По совету все той же хитроумной Ареты Ясон и Медея скоропалительно сочетаются узами брака и проводят свою первую брачную ночь в некой пещере, после чего одураченным колхам не оставалось ничего другого, кроме как просить у Алкиноя разрешения поселиться на его острове, так какпредстать пред грозные очи своего повелителя, так и не выполнив его поручения, они не решились.
