Талан — талант, сласти — сладости

Некоторые слова уходят из живого разговорного языка и остаются только в словарях с пометкой «устаревшее». Почему так происходит? Одна из причин — исчезновение из повседневной жизни предметов или понятий, обозначаемых этими словами.

Знаете ли вы, например, что такое «ферязь»? Вряд ли. Большой толковый словарь русского языка под редакцией С. А. Кузнецова сообщает, что ферязь — «старинная русская распашная одежда (мужская и женская) без воротника и перехвата в талии». В ферязь одет, к примеру, Иван Царевич на картине В. М. Васнецова «Ковёр-самолёт». Когда русские бояре и боярыни носили шёлковые и бархатные, расшитые золотыми узорами ферязи, это слово было повседневным и общеупотребительным. Сейчас его знают разве что театральные художники и костюмеры.

Бывает и так, что сам предмет не выходит из употребления, но его название заменяют другим, имеющим более общее значение. Например, В. И. Даль в Толковом словаре живого великорусского языка приводит термин «варворка», означающий «кисточка», «махровая подвесочка», «подвеска у серьги» (у паникадила). Этот термин полностью исчез из современного русского языка, потому что его с успехом заменили слова «кисточка» и «подвеска».

Слова уходят из языка и тогда, когда из двух значений остаётся только одно, более употребительное. Например, «бесталанный» в XIX веке означало «неудачник», «невезучий», «лишённый таланта», «бездарный». В словаре В. И. Даля читаем: «Безталанный человек, безталанник, кому нету талану, удачи, несчастливый, неудачливый; горемыка, бедовик». Заметим, что в то время, когда Даль составлял свой словарь, написание «безталанный» было грамотным, теперь же можно писать только «бесталанный». Даль приводит также другое слово — «безталантный» — бездарный, недаровитый.

Слово «талан» встречается, например, в сказке П. П. Ершова «Конёк-Горбунок», где в финале горожане говорят Царь-девице:

Твоего ради талана
Признаём царя Ивана!

В комментариях к сказке есть такое определение: «Талан — счастье, удача». Слово «талан», которое Даль отмечает как «французское» (действительно, оно пришло из французского языка, где talent означает дар, дарование), в XX веке окончательно обрусело. Из двух возможных значений слова «бесталанный» одно — «несчастливый», «неудачливый» — стало традиционным, то есть употребляется в основном в исторических романах при описании народной жизни, а другое — «бездарный», «лишённый таланта» — стало разговорным, то есть общеупотребительным.

В XIX веке в русском языке было два слова, означающих очень близкие понятия, — «сласти» и «сладости». Для многих это одно и то же: сладкая еда, лакомства. Но вот поэт Н. М. Языков писал домой из деревни о том, что любезная хозяйка дома, где он гостит, потчует его сладостями и сластями искусственными, как-то: варенья, вина и проч. То есть он различал сладости — сладкие фрукты и ягоды — и сласти, которые нужно готовить.

В. И. Даль приводит примеры употребления обоих слов.

1. Сласть (ж) — сладость, сладкая пища, лакомство: эка сласть какая!; Поешь всласть, брюху страсть; Зажили было всласть, да пришла напасть!

2. Сладость, то же, но более в значении услада, наслаждение, нега: сладость итальянских ночей воспета поэтами; сладость чистой совести; сладостное сознание исполненного долга.

Возможно, Языков, когда писал о «сладостях», наряду с вареньем и прочим имел в виду и радости, услады деревенской жизни.

Сласти любили сластёны, а сладости — сладкоежки. Впрочем, в разных русских губерниях эти слова звучали по-разному. Даль приводит такие примеры: сластоежка (с пометкой — ярославское), сластёник (курское), сластёха (псковское). В Саратовской губернии сладкие лакомства называли сластухами. А в Москве XIX века льстивых лицемерных людей звали сластец или сластиха.

Вспомним снова «Конька-Горбунка». Когда Иван перечисляет царю всё, что ему нужно для поимки Царь-девицы, он не забывает попросить и

...заморского варенья
И сластей для прохлажденья.

М. Ю. Лермонтов в предисловии к роману «Герой нашего времени» пишет: «Довольно людей кормили сластями... нужны горькие лекарства». А у И. А. Бунина в рассказе «Господин из Сан-Франциско» читаем: «Обеды опять были так обильны и кушаньями, и винами, и минеральными водами, и сластями, и фруктами, что к одиннадцати часам вечера по всем номерам разносили горничные каучуковые пузыри с горячей водой для согревания желудков».

Бунин написал рассказ в октябре 1915 года. А почти пятьдесят лет спустя, в 1963 году, писатель Борис Тимофеев в книге «Правильно ли мы говорим?» сетовал на то, что современные люди часто не различают слова «сласти» и «сладости», и призывал не путать их. Он объяснял: «Говорить надо “восточные сласти” (имея, конечно, в виду лакомства), а не “восточные сладости”, хотя последнее неправильное словосочетание и широко вошло в нашу разговорную речь». Это подтверждает, что язык живёт по своим законам. В словаре С. И. Ожегова приводится сочетание слов «восточные сладости» в значении «кондитерские изделия». А слова «сласти» там вовсе нет, есть только существительное «сласть» в единственном числе и глаголы «сластить» и «посластить». (Автор Е.М.Первушина, статья напечатана в журнале «Наука и жизнь» за 2016 год, он издан в Москве, № 5, на страницах с 20 по 24).

 

Лебединая песня

В этом фразеологизме наряду с существительным песня употребляется и устарелый книжный вариант – песнь. Любопытно, что в книге Н. С. и М. Г. Ашукиных «Крылатые слова. Литературные цитаты. Образные выражения» (М., 1966) соответствующая статья называется «Лебединая песня», а в примерах – из Гоголя и Достоевского – «Лебединая песнь». Аналогичное положение и во «Фразеологическом словаре русского языка» под редакцией Л. И. Молоткова: заголовок статьи «Лебединая песня (песнь)», а из четырех иллюстрации три (из Гоголя, Достоевского, Щепкиной-Куперник) содержат песнь и лишь в четвертой (из «Записок писателя» Телешова) можно в равной степени предполагать и песнь и песня в форме родительного падежа – «своей любимой песни». [Добавлено рукой автора: «Контроль? Это сухое слово, отдающее запахом присутственных мест старой Пруссии, звучит для него [Абса] как песня песней” (Н. Полянов. В их портретной галерее. «Знамя», 1968, № 7, стр. 207)]

Очевидно, такие преобладание устарелого варианта песнь объясняется происхождением примеров из произведений авторов XIX – начала XX века. Впрочем, и в современной печати можно встретить употребление фразеологизма с вариантом песнь (может быть, это связано с его книжным оттенком?), ср., например: «И все же как бы слышаласъ лебединая песнь великикой традиционной, наземной наблюдательной астрономии» (Вл. Орлов.– «Правда», 3 декабря 1967). [Добавлено рукой автора: Влияние глагола +дат. пад.! – влияние семантики песнь?]

Иногда автор, употребляя фразеологизм с устарелым вариантом («Лебединая песнь»), в формах косвенных падежей «сбивается» на современное песня. Например: «Работал он [С. Д. Бубрик] буквально до последнего дыхания, жизнь его кончилась в просмотровом зале. Товарищи завершили его работу, она оказалась его лебединой песней. Это была песнь, посвященная Владимиру Ильичу Ленину» (Л. Никулин. Лебединая песнь. – «Искусство кино», 1966, № 4). Здесь явно противоречат друг другу окончания именительного и творительного падежей, ср. соотношение: именительный песнь – творительный песнью; но песня – песней.

Фразеологизм лебединая песня (песнь) обязан своим происхождением народному поверью, по которому лебедь поет в своей жизни один раз – перед смертью. Отсюда и установившееся его значение: «Последнее, обычно наиболее значительное, произведение кого-либо; последнее проявление таланта, способностей и т. п.» («Фразеологический словарь русского языка»). Это определение достаточно широко, оно охватывает все основные случаи употребления. Но смысловых оттенков фразеологизма так много, что его содержание расширяется вплоть до отхода от установившегося значения и до нарушения нормы.

В значении фразеологизма можно выделить два полюса. Один из них выражен в толковании «Фразеологического словаря» словом последняя. Смещаясь в эту сторону, лебединая песня может обозначать вообще последнее проявление какой-либо деятельности (вовсе не являющейся ни проявлением таланта, ни каким-нибудь произведением). Ср.: «Штюрмер знал, что эта аудиенция Горемыкина была его лебединой песней» (Г. Шеин. У излучин истории).

Другой полюс связан с характеристикой во «Фразеологическом словаре», может быть, чересчур категоричной: «обычно наиболее значительное»; она ведет к стремлению подразумевать под лебединой песней вообще что-либо значительное или выдающееся. Таков, например, случай, когда на концерте Вана Клиберна одна из его поклонниц воскликнула по поводу исполнения: «Это его лебединая песня!» (на что другая тут же возразила: «Надеюсь, что нет!»). [Добавлено рукой автора: Н. А. Еськова; с ее слов]

Обычно мы сталкиваемся со случаями, которые как бы объединяют обе эти стороны значения фразеологизма. Так, пример из статьи Вл. Орлова («лебединая песнь великой традиционной, наземной наблюдательной астрономии») может быть истолкован и как последние шаги наземной астрономии (в связи с наблюдением со спутников), и как – по той же причине – вершина, предел развития наземной наблюдательной астрономии, и как то и другое одновременно.

[Добавлено рукой автора: «Одному из своих учеников, А. А. Приступе, он [Д. И. Ивановский] как-то сказал:

– Работа в Киевском институте будет моей лебединой песней» (М. Ивин. Некто или нечто? «Звезда», 1969, № 4, стр. 177)]

Если на основании приводимых в словарях и справочниках иллюстраций попытаться описать смысловые и грамматические условия нормативного употребления фразеологизма лебединая песня, то в наиболее общем виде они будут включать в себя такие два правила: 1) выражению лебединая песня должно сопутствовать в тексте обозначение чего-либо, что стало последним произведением и т. п. (чаще всего между ними устанавливается грамматическая связь с помощью различных связок, глагола оказаться и т. п.); 2) «автор» произведения и тот, о ком утверждается, что это его «последняя песня», должны быть одним и тем же лицом (обычно наименование этого лица при фразеологизме выражено в форме родительного падежа существительного или местоимения).

Очевидным отступлением от этих условий является следующий пример: «В романе „Дворянское гнездо" писатель... пропел лебединую песню всему дворянскому классу» (П. Г. Пустовойт. Роман И. С. Тургенева «Отцы и дети»). Неизвестно, что названо лебединой песней, причем здесь два «лица», к которым мог бы относиться фразеологизм («Тургенев» и «весь дворянский класс»). Кстати, оба они грамматически не соответствуют способам выражения этоro «лица». В результате и получается карикатурная схема: Тургенев «пропел (!) лебединую песню» – не свою, а «дворянскому классу»...

Могут встретиться и такие случаи, которые обнаруживают простое непонимание фразеологизма. Один из них описан К. Г. Паустовским в «Книге скитаний»:

Изредка Нодия устраивал в духанах маленькие ужины и любил говорить во время этих ужинов витиеватые тосты. «К нам, – говорил он, – приехал академик „золотое перо". Он напишет о Колхиде свою лебединую песню». Я не мог опровергать Нодию – он был так добродушен, что язык не поворачивался возражать ему. К тому же я понимал, что «академик», «золотое перо» и «лебединая песня» – это только обязательные застольные цветы красноречия (Автор Б.С. Шварцкопф, статья напечатана в журнале «Русская речь» за 1968 год, он издан в Москве, № 5, на страницах с 10 по 17).