Походы В. В. Верещагина

 

В 1869 году знаменитый русский художник и исследователь стран Востока В. В. Верещагин (1842–1904) совершил путешествие по Семиречью и Западному Китаю.

В то время в Западном Китае происходили военные события: войска богдыхана усмиряли дунган (китайских мусульман), поднявших знамя восстания в провинции Шеньси еще в 1862 году. В 1865 году дунганский мятеж охватил и Кульджинский край.

На улицах Новой Кульджи (Хой‑юань‑Чен) лежали горы пепла и груды человеческих костей. Разрушен был Чугучак, где во всю длину большой крепостной стены простиралось изображение дракона. За русским фортом Борохудзир по пути к Кульдже лежали в развалинах когда‑то цветущие города и поселения: Тургень, Джаркент, Ак‑Кент, Хоргос, Алим‑Ту, Чимпандзи, Чинча‑ходзи, Баяндай.

Несмотря на большую опасность, Верещагин во что бы то ни стало решил пройти тогда в Западный Китай. По дороге из форта Борохудзир художник остановился в Ак‑Кенте, где от всего города осталась лишь одна кумирня. Здесь Верещагина беспокоили только тигры, рев которых слышался на рассвете почти у самых стен городского храма.

Художник писал масляными красками этюды, охотился на фазанов. Известны его зарисовки молельни, дома и развалин большой кумирни в Ак‑Кенте. Заболев лихорадкой, Верещагин вернулся в форт Борохудзир, откуда уже совсем было собрался уехать в Ташкент.

Но в Борохудзир прискакал казак из Лепсинской станицы с известием о том, что барантачи отбили большой табун скота у военного отряда. Командир казачьего полка, преследуя грабителей, перешел границу Западного Китая.

Лепсинский командир просил гарнизон Борохудзира выйти на поиск разбойничьих шаек. Сотня казаков и шестьдесят пехотинцев при одном орудии двинулись на восток.

В. В. Верещагин примкнул к отряду в надежде, что ему удастся рисовать во время похода. Художник побывал в местностях между Хоргосом и Большим Мазаром, где находились развалины богатого древнего города Алмалыка, в которых нередко находили золотые монеты и кораллы.

Здесь, подвергаясь смертельной опасности, Верещагин участвовал в стычках с барантачами. В походных тетрадях художника появилось много рисунков, посвященных природе и людям Западного Китая. Развалины в Чугучаке, барельеф чугучакской кумирни, китайское пограничное войско, дом по дороге в Кульджу, типы сибо и солонов (маньчжурские поселенцы в Западном Китае), китайцев и тюрков Кашгара, виды городов и селений – вот далеко не полный перечень рисунков и набросков Верещагина, появившихся в итоге его похода за реку Хоргос.

Известная картина «Апофеоз войны» была создана под впечатлением рассказа о том, как деспот Кашгара – Валихан‑торе казнил европейского путешественника и приказал голову его положить на вершину пирамиды, сложенной из черепов ранее казненных людей.

Виденное и пережитое Верещагиным в Казахстане и Западном Китае было отражено им также в картинах «Нападают врасплох» и «Окружили – преследуют». Полотна изображают героизм горстки русских солдат, обороняющихся до последней капли крови от более сильного численно противника. Верещагин писал, что эти картины он создал по мотивам рассказа о нападении султана Садыка на маленький русский отряд, посланный в степь на разведку. Вероятно, художник имел в виду неравный бой сотни русских казаков под начальством Анчокова с 2000 всадников Садыка. Бой, продолжавшийся три дня, происходил в мае 1867 года близ дороги из сырдарьинского форта № 1 в Бухару. Потеряв 20 человек убитыми, сотня заставила Садыка отступить.

В городе Туркестане Верещагин заинтересовался знаменитой мечетью Хаджи Яссави. Это привело художника к созданию известной картины «У дверей мечети».

Среди произведений Верещагина, посвященных Семиречью и Киргизии, мы находим виды пограничного укрепления Нарына в Тянь‑Шане, гор близ станицы Лепсинской, берегов озера Иссык‑Куль, снежных вершин Киргизского хребта, долины реки Чу. Пять этюдов Верещагин создал в горах близ Иссык‑Куля. Он делал зарисовки в Буамском ущелье, побывал на озере Алакуль, поднимался на высокие перевалы Алатау.

Среди сотен тысяч документов архивов старого Ташкента хранилось дело № 230 «О командировании прапорщика Верещагина в некоторые части Туркестанского края для исследования в научном отношении за границу». Эти свидетельства времени могут пополнить историю поездки неутомимого художника в Казахстан и страну, лежащую за перевалами Тянь‑Шаня.

…В начале нашего столетия в деревне Котлы за московской Серпуховской заставой можно было увидеть уединенный, окруженный деревьями дом.

У огромного, во всю стену, окна стояли вечнозеленые пальмы. Под потолком как бы лишь на мгновение застыли в полете орлы Гималайских гор – искусно сделанные чучела, подвешенные в разных положениях. В большом индийском зеркале, отделанном слоновой костью и перламутром, отражались предметы, размещенные в комнате. Среди них были слоны, изваянные из черного мрамора, образцы индийской живописи, оружие индостанцев, блюда, вывезенные из Кашмира и Агры, ткани и ковры Индии, тигровые шкуры и дорогое кресло, выточенное руками индийских мастеров.

Как попали сюда все эти дары Дели, Аллахабада и Агры?

Это был дом В. В. Верещагина, не раз побывавшего в Индии.

1875 год застал художника в Сиккиме. Три месяца провел он на величайших высотах мира.

Рискуя жизнью, Верещагин поднялся на вершину Канхинджинга. Рукой, коченеющей на ледяном ветру, он писал этюды. Так создавались картина «Восход солнца в Гималайских горах» и другие замечательные полотна.

Художник посещал горные города, заоблачные буддийские монастыри. Двадцать пять носильщиков несли по горным дорогам грузы с коллекциями, собранными Верещагиным, и пятьдесят гималайских этюдов, написанных частью на досках.

Верхом на пони, подаренном художнику королем Сиккима, путешественник ехал по дорогам Индии.

Западный Тибет, Кашмир, Аллахабад, Пенджаб, Бенгалия, Раджипитана, владения разных магараджей…

Верещагин зарисовывал слонов магараджи Джайпура, джайпурских всадников, мраморные набережные Одепура, зловещую Башню Молчания в Бомбее – место «погребения» огнепоклонников, останки которых растаскивались хищными птицами. Люди, поклоняющиеся огню, носильщики, факиры, телохранители раджей, буддийские жрецы, рабочие‑индусы, представители племени биль, индийские мусульмане – вот вереница образов, воспроизведенных на рисунках В. В. Верещагина.

Художник посетил знаменитые пещерные храмы на острове Элифанте и в Элуре, запечатлев исполинские изваяния, украшавшие эти подземные дворцы.

На берегах реки Джемны стояли два города – Агра и Дели, былые столицы династии Великих Моголов, предки которых жили на берегах Сырдарьи. В. В. Верещагин с увлечением работал в Агре, по нескольку раз – утром, вечером и днем – зарисовывая то со стороны знаменитого сада, то с реки великолепную усыпальницу Тадж‑Махал. Ее называли Мраморным Сном! Мавзолей Джехана – пятого Великого Могола и его жены – был построен из белого мрамора и украшен узорами из сердолика, малахита и лазоревого камня, по‑видимому вывезенного из Средней Азии. На самом надгробии сверкал огромный граненый алмаз.

Сочетая в своем лице живописца и пытливого исследователя, В. В. Верещагин описал Тадж‑Махал, изложив сведения по истории этого удивительного памятника старой Индии.

Он изучил и запечатлел своей искусной кистью также Жемчужную мечеть в Агре, построенную в 1654 году, тронный зал Великих Моголов и другие памятники Агры и ее окрестностей.

В Дели, где дворец Великих Моголов был приспособлен англичанами для размещения войск, Верещагин написал виды величайшей в мире мечети, сложенной из камня багрового цвета. Он отметил при этом, что британцы хотели сровнять с землей храм Великих Моголов в наказание за восстания индусов против английских поработителей. Мечеть из багряного камня художник изобразил в огнях заката, пылающего над Дели.

Еще в 1875 году В. В. Верещагин сделал наброски к своей будущей, страшной по силе обличения картине «Английская казнь в Индии». Верный правилам терпеливого и пытливого исследователя, он собрал в самой Индии подробные сведения о расправах, творимых англичанами. Седобородый сипай, привязанный к дулу полевой пушки, уже тогда привиделся художнику‑гуманисту.

Художник задумал тогда создать огромный цикл картин из истории порабощения англичанами народов Индии. Заметки, написанные им по этому поводу, дышат горечью и гневом.

Еще в то время, когда В. В. Верещагин, не щадя жизни, всходил на высоты Гималаев, английская газета «Пионер» в Аллахабаде поместила статью, содержавшую оскорбительные для русского художника утверждения. Великий живописец был объявлен «русским шпионом».

Позднее генерал Уокер, начальник британской Топографической службы в Калькутте, получил выговор за то, что осмелился дать В. В. Верещагину рекомендательные письма для поездки по Индии.

В 1876 году художник покинул Индостан и, прибыв в Париж, начал писать полотно «Гималайские вершины».

Прошло еще четырнадцать лет… После военных странствий по Балканам, второй поездки в Индию, путешествия в Палестину, на русский Север, Кавказ и Крым В. В. Верещагин поселился в Подмосковье, в Котлах.

Индийские пальмы и крылья гималайских орлов навевали великому художнику живые образы далекой Индии.

 

H. H. МИКЛУХО‑МАКЛАЙ В СУЭЦЕ

 

Весной 1869 года на залитых солнцем улицах города Суэца появился невысокий бородатый человек. Среди его дорожных пожитков были термометр, ланцеты, микроскоп Бруннера, запас бумаги и карандашей.

Он прибыл в Суэц уже второй раз.

Еще несколько лет назад Суэц представлял собою маленький белый городок с населением в 1500 человек. В его окрестностях располагались древние Моисеевы источники, упомянутые еще в библии, и развалины старинных городов.

Путешественник был знаком с трудами великих арабских географов средневековья – Идриси и Абу‑л‑Фиды. Он знал о руинах мертвого города Кольгума близ Суэца.

Приезжий записал в свою походную тетрадь, что в Суэцкой гавани происходит сильное обмеление. На месте глубокой бухты, где еще в 1541 году отстаивался большой флот султана Сулеймана II, теперь простирались песчаные дюны.

Путник уточнил местоположение Суэца. Во всех справочниках было указано, что город стоит на северной оконечности залива. Но оказалось, что залив простирается еще на одну милю к северу от города.

Еще севернее лежали Горькие озера. В марте 1869 года в их лоно уже пришли лазоревые воды Средиземного моря.

Шум паровых машин, грохот железных ковшей пугали розовых пеликанов, живших у Горьких озер. Но птицы уже питались анчоусами, успевшими проникнуть в озера со стороны Порт‑Саида. Постройка Суэцкого канала, отнявшего жизнь у тысяч египетских феллахов, была закончена.

…Он отправлял письма на родину, и чиновники египетских контор читали фамилию отправителя, написанную латинскими буквами: «Н. Н. Миклухо‑Маклай».

Где же побывал он в 1869 году?.

Пройдя всю трассу Суэцкого канала, Миклухо‑Маклай проехал в аравийский город Ямбо‑эль‑Бар. Потом ученого видели на коралловых мелях Джедды, что в Геджасе. Он прошел и в Ходейду – город жемчужин и мирры в Йемене.

Верхняя Нубия открылась для путешественника в Суакине, славившемся страусовыми перьями, зернами кофе и камедью. Маклай побывал и на подступах к Абиссинии, в Массове, куда свозилось золото из страны галласов, перламутр и благоуханный белый воск.

В этих чудесных странах данакили охотились на страусов, зачаровывая их игрой на свирелях. В шатрах бедуинов дымили тульские самовары. Русские паломники шли к суровой вершине Синая, а в караван‑сараях Джедды слышалась речь казанских татар‑пилигримов, спешивших в Мекку.

Искусные водолазы добывали для Маклая морские губки. Он изучал также головной мозг рыб Красного моря.

Но было еще одно важное обстоятельство, которое и заставило нас написать этот очерк. Миклухо‑Маклай придавал тогда большое значение прокладке Суэцкого канала. Ученый считал, что ему надо спешить. Природа Красного моря должна быть исследована прежде, чем наступит срок усиленного обмена вод Средиземного и Красного морей!

Он предсказывал, что в Красном море вскоре изменятся течения, температура воды и содержание солей. Поэтому Маклай, помимо изучения фауны Красного моря, проводил температурные наблюдения на рифах между Суакином и Массовой, собирая сведения о средней годовой температуре для бассейна Красного моря.

Маклай добыл богатейшие данные о жизни и быте населения посещенных им областей. Он описал города, указал на особое значение Массовы и Суакина как будущих портов Абиссинии и Судана, изучил пути, ведущие к Красному морю, и сообщения в пределах самого моря. Ученый указывал, например, на деятельность египетской пароходной компании «Азизие»; ее монополия была утверждена правительством Египта.

Самому Маклаю часто приходилось плавать на сумбуках – почти первобытных красноморских судах с высокой кормой.

Размышляя над геологической историей Красного моря, Миклухо‑Маклай пришел к выводу, что берега моря находятся в стадии поднятия. Это положение касалось также и зоны Суэцкого канала. Путешественник высказал догадку о происхождении Горьких озер; Маклай считал их остатком Суэцкого залива, который в древности уходил далеко на север.

С Красного моря в Каир ученый возвращался через Суэцкий перешеек. Добравшись до Александрии, Миклухо‑Маклай разыскал своего земляка Пашкова, представителя русского Общества пароходства и торговли в Египте.

Изнуренный лихорадкой и цингой, Миклухо‑Маклай, уже не имевший к тому времени средств к существованию, при помощи Пашкова отправился на родину на русском пароходе «Эльбрус». Все время пути ученый тревожился за целость своих замечательных коллекций. Это были погруженные в спирт и глицерин образцы 29 видов губок Красного моря. Передавая их академику Ф. Ф. Брандту, путешественник заметил, что эта коллекция – единственная в Западной Европе.

В сентябре 1869 года Н. Н. Миклухо‑Маклай, выступая в Русском географическом обществе с сообщением о своих работах на Красном море, не раз упоминал о Суэцком канале и Суэце.

Менее чем через два месяца Суэцкий перешеек огласился гудками пароходов. Суэцкий канал был открыт для движения. А молодой русский ученый, закончивший свои исследования в Суэце и горных озерах, начал собираться на Новую Гвинею.

Уже находясь на борту корабля «Витязь», Миклухо‑Маклай написал труд о губках Красного моря и о своих скитаниях, начавшихся в белом Суэце.

 

НАГРАДЫ ВЕЧНОСТИ

 

Это был неутомимый летописец Сибири и Казахстана, географ, бытописатель северных и степных народов. Имя его – Николай Алексеевич Абрамов.

В свое время Ф. Петухов, сослуживец Абрамова еще по Тобольску, составил краткое жизнеописание историка. Я заимствовал оттуда основные факты и дополнил их сведениями, обнаруженными в редких, подчас забытых источниках.

Николай Алексеевич Абрамов родился в 1812 году в Тобольской губернии, в городе Кургане. Его отец, священник, был одновременно учителем татарского языка. Будущий историк обучался в Тобольской семинарии. Закончив ее, он сам стал преподавать татарский язык сибирским бурсакам. Постепенно Н. А. Абрамов увлекся собиранием древних монет и поисками старинных рукописей по истории Сибири.

В 1836–1842 годах тобольский следопыт был скромным преподавателем в народном уездном училище. Свой досуг он проводил в архивах былой сибирской столицы, просматривая скопившиеся там сокровища.

Однажды, в 1838 году, перебирая груды бумаг в древнем хранилище Тобольского кафедрального собора, Н. А. Абрамов нашел рукопись с тисненным золотом корешком. Она была написана на бумаге с водяным знаком, изображавшим гербовый щит и львов, вставших на дыбы. Так было открыто прославившееся впоследствии сочинение Григория Новицкого «Краткое описание о народе остяцком, иже в пределах полнощных царства Сибирского обретается», написанное в 1715 году, – ценнейший источник по истории Сибири.

Там писалось не только об остяках. Г. Новицкий приводил легендарные сведения о первом сибирском владетеле Оне, жившем на Ишиме, и его потомках, о Кучуме, пришедшем в Сибирь «от казачьей орды».

Н. А. Абрамов прилежно переписал сочинение Г. Новицкого, сделав его достоянием науки.

Спустя год после открытия рукописи Г. Новицкого неутомимый искатель обнаружил в библиотеке Тобольской семинарии рукопись под номером 1655 на 300 страницах. Н. А. Абрамов условно назвал ее «Сибирской летописью». Более поздние исследователи стали называть рукопись «Черепановской».

Постепенно была выяснена история создания этого выдающегося труда. Его написал тобольский ямщик Иван Леонтьевич Черепанов (1724–1795), который собрал у себя на дому немалую библиотеку, старинные чертежи и грамоты.

(Помимо занятий историей, И. Л. Черепанов сделал немало как незаурядный зодчий и живописец. В 1769–1788 годах он выстроил соборную церковь в Омской крепости, церковное здание в крепости Ямышевской, возвел постройки в крепости Бийской и выполнил живописные работы в Петропавловске‑на‑Иртыше – в крепости св. Петра.)

И. А. Абрамов установил, что тобольский ямщик‑историк в начале своей летописи приводил сведения из сочинения Григория Новицкого. Но, излагая события после 1699 года, Черепанов вполне самостоятельно развивал свое повествование, зачастую пользуясь редкими источниками, не дошедшими до нашего времени. Он, например, сетовал, что его современники скупы на сведения «в рассуждении границ, которыми Азия отделяется от Америки», описывал историю открытия Камчатки, Алеутских островов и побережья Северо‑Западной Америки русскими мореходами.

Иван Черепанов хорошо знал историю народов, населявших Сибирь, нынешний Казахстан, Киргизию, Джунгарию, Восточный Туркестан. Он рассказывал о походе Бухгольца из Сибири в сторону загадочного Яркенда и об основании Омской, Железинской, Семипалатинской и Усть‑Каменогорской крепостей.

Черепанов располагал сведениями о необыкновенной судьбе шведского штык‑юнкера Иоганна Густава Рената, полтавского пленника, жившего в Сибири и захваченного джунгарами. Ренат долгое время находился в Джунгарии и Восточном Туркестане, был выручен русскими и благополучно вернулся на свою скандинавскую родину.

Замечу, что в 1970 году г‑н Гуннар Ярринг, знаток уйгуров, сообщил в научной печати примечательные подробности возвращения Рената в Швецию. Оказалось, что в 1734 году бывший штык‑юнкер привез на свою родину двух уйгуров, уроженцев города Хотана, которые с тех пор навсегда связали свою судьбу со Швецией.

Рукописи Новицкого и Черепанова были свидетельствами раннего знакомства русских людей со странами Востока. И именно Н. А. Абрамов обогатил нашу науку открытием этих драгоценных источников.

Он же разыскал редкостное сочинение под названием «Книга записная», с очень длинным подзаголовком, из которого явствовало, что этот труд содержит подробнейший перечень имен сибирских воевод, дьяков, подьячих, начиная со времен Ермака по 1687 год. В книге говорилось также о поездке сибирских послов в восточные страны, отправлении караванов из Тобольска в Киргизскую степь, о торге с джунгарами и бухарцами на Ямышевском озере.

Среди находок Н. А. Абрамова достоин упоминания «Летописец тобольской о Сибирской стране» – огромный свод сведений, охватывающих время с 1588 по 1707 год. Ныне эта рукопись хранится в Ученом архиве Географического общества СССР.

В 1841 году в «Журнале министерства народного просвещения» появился один из первых печатных трудов Н. А. Абрамова – «Догадки о значении имен некоторых мест Тобольской губернии». В этой статье исследователь разъяснял происхождение названий Иртыша, Тобола, Туры. Истоки слова «Сибирь», по мнению историка, следовало искать в языках тюркских народов.

В 1842 году Н. А. Абрамов перебрался на жительство в северный город Березов и прослужил там семь лет смотрителем уездного училища.

В городке, разбросанном на трех холмах близ Сосьвы, Н. А. Абрамов встречался с интересными людьми. Он беседовал на латыни со знаменитым путешественником и величайшим знатоком угро‑финских народов Матиасом Александром Кастреном, первым в мире профессором этнографии, был знаком с казахским султаном Габайдуллой Валиевым, сосланным в Березов за связи с мятежным Кенесары Касымовым и за попытку переметнуться на сторону Мадали, хана кокандского.

Служба в этом городе дала возможность Н. А. Абрамову составить научное описание Березовского края.

В 1849 году Н. А. Абрамов переехал из Березова в Ялуторовск, где в то время жили декабристы, переведенные с каторжных работ на поселение. В 1851–1853 годах Н. А. Абрамов служил в Тюмени, в той же должности смотрителя уездного училища. Оттуда он перебрался в Омск.

В Омске историк познакомился с Е. И. Капустиной, урожденной Менделеевой. Мать ее происходила из рода просвещенных тобольских купцов Корнильевых.

От внимания Н. А. Абрамова едва ли ускользнуло то многозначительное обстоятельство, что основатель рода Корнильевых, согласно семейным преданиям, был выходцем из Восточного Туркестана, принявшим на рубеже XVII–XVIII веков русские обычаи. Это был управляющий имуществом первого губернатора сибирского князя М. П. Гагарина. Потомки Корнильева имели в Тобольске богатое книжное собрание, печатали в собственной типографии журнал «Иртыш, превращающийся в Иппокрену». Старинными корнильевскими книгами и стал пользоваться Н. А. Абрамов, постоянно посещая дом Капустиных на Артиллерийской улице. Там собирались самые образованные, передовые люди того времени: ученые, путешественники, исследователи Западной Сибири.

Генерал‑губернатор Г. X. Гасфорд, несмотря на свои причуды, любил оказывать покровительство одаренным людям. Он одобрил абрамовскую записку о состоянии Березовского края и принял историка на службу в Главное правление Западной Сибири на скромную должность столоначальника.

Когда была учреждена Семипалатинская область, Гасфорд назначил Н. А. Абрамова советником нового областного правления, и в 1854 году он переселился в город Семи палат. Именно там он развернул свои недюжинные способности как устроитель и исследователь края и стал собирать данные по истории Семипалатинска.

Уже в 1855 году Н. А. Абрамов присутствовал при раскопках одной из древних гробниц на месте Семи палат. На дне могилы, плотно прикрытой плитой, вытесанной из сланца, лежали диковинные находки: человеческий череп, затейливо расписанный алой, зеленой и желтой красками; череп коровы, тоже украшенный яркими узорами; сосуд с горючей жидкостью; изделия из янтаря, медная кирка и другие предметы. Н. А. Абрамов сделал описание этих находок. Впоследствии о них, вероятно, наслышался Ф. М. Достоевский, собравший в Семипалатинске археологическую коллекцию. Я еще не утратил надежды на то, что она со временем будет найдена.

Н. А. Абрамов приобрел в Семипалатинске небольшой дом, посадил вокруг него деревья, купил пахотную землю в сорока верстах от города. Вскоре он начал поездки по Семиречью.

В 1857 году Н. А. Абрамов посетил славный город Копал, где еще были живы рассказы о недавнем героическом прошлом этой твердыни, основанной у подножия Джунгарского Алатау.

Неизбежны встречи Н. А. Абрамова с основателем Копала, следопытом Джунгарского Алатау, окружным начальником С. М. Абакумовым, который был знаком с Чоканом Валихановым, Петром Семеновым и другими замечательными исследователями.

Прибыв в Копал, Н. А. Абрамов начал производить метеорологические наблюдения и отыскивать следы древних сооружений. Так были описаны древний курган «Могила. Копала» в самом городе, остатки старинной крепости на Биене, изображения на каменных плитах в Арасане, пирамидальная гробница возле речки Кзыл‑Каин, в которую заключено изваяние женщины.

Н. А. Абрамову рассказали о грандиозном, казалось бы, немыслимом для древних веков сооружении – рве, следы которого прослеживались от верховьев реки Коры до берегов Или. Чокан Валиханов тоже знал об этом; по мнению Чокана, ров проходил по ущелью Ихлас к реке Или, поворачивал оттуда в сторону Джунгарии и, протянувшись на огромное расстояние, исчезал в ее пределах.

Копальцы рассказали Н. А. Абрамову, что однажды они нашли в земле глиняный сосуд; на дне его сверкал золотой перстень, осыпанный самоцветами, с надписью «Арслан». Перстень мог принадлежать Арслан‑хану, властителю карлуков. В свое время Арслан‑хан подчинился Чингисхану и в 1218 году сопровождал его в одном из походов. Об Арслановом перстне, найденном в Копале, упоминал также Чокан Валиханов.

Вернувшись в Семипалатинск, Н. А. Абрамов узнал, что в Тобольске начато издание «Тобольских губернских ведомостей». И начиная с 1857 года семипалатинский историк написал для этой газеты много статей, в том числе «Семь палат, давших название Семипалатинску», «Надмогильная пирамида в Киргизской степи» и другие.

В 1858–1859 годах Н. А. Абрамов опубликовал в изданиях Археологического общества две работы о каменном памятнике в честь Баян‑Слу и Козы‑Корпеша.

К этому времени неутомимый исследователь уже был избран действительным членом Русского географического общества. В «Записках» общества в 1861 году появился большой очерк Н. А. Абрамова «Областной город Семипалатинск». В нем рассматривались главные события, предшествовавшие тому времени, когда Василий Чередов заложил Семипалатинскую крепость на берегу Иртыша.

Н. А. Абрамов писал и о том, как в 1757 году в Семипалатинской крепости появился знаменитый джунгарский князь Амурсана, просивший убежища и защиты от богдыханских захватчиков. Историк рассказал также о зверском истреблении маньчжурскими карателями в 1758 году более чем одного миллиона джунгаров.

Изложив последовательно и подробно историю развития Семипалатинска, Н. А. Абрамов нарисовал вместе с тем широкую картину жизни города в 50–60‑х годах XIX века. В очерке есть описание Казакова сада, где когда‑то проводили время Ф. М. Достоевский и его друзья – любитель археологии А. Е. Врангель и верненский артиллерист В. В. Обух. Вызывает крайнее удивление, что Н. А. Абрамов никогда не упоминал в своих статьях и очерках Ф. М. Достоевского. Тем не менее предположение о связях семипалатинского историка с Ф. М. Достоевским остается в силе, и можно полагать, что еще будут найдены архивные материалы, подтверждающие это.

Мне довелось познакомиться с алма‑атинским исследователем архивов Н. П. Ивлевым. Он рассказал мне, что также обратил внимание на яркую личность семипалатинского историка и начал поиски еще неизвестных данных об Абрамове. И Н. П. Ивлев нашел одно важное свидетельство. Оказалось, что Н. А. Абрамов в свое время составил описание жизни казахов Большой орды.

Очерк Н. А. Абрамова о Семипалатинске пользовался большим успехом. Уже в 1862 году он был перепечатан в «Журнале Королевского географического общества» в Лондоне.

Между тем внимание историка привлекли Кокпекты и Усть‑Каменогорск. В Кокпекты Н. А. Абрамов побывал не раз, исследуя золотоносные прииски и жизнь казахов‑кереев. В 1863 году в «Известиях Русского географического общества» появилась статья Н. А. Абрамова по истории Усть‑Каменогорска.

В 1860 году Н. А. Абрамов вновь посетил Копал, а оттуда проехал в Верный. В октябре он провел там метеорологические наблюдения. Высокого русоволосого человека видели в Верненской крепости, в Большой и Малой станицах, в Талгарской слободке, на берегах Алматинки…

В Верном и его предместьях Н. А. Абрамов насчитал до сорока курганов, осмотрел древние могилы на озере Иссык и в Тургене, отыскал следы укрепления в Талгаре, установил, что укрепление окружено остатками старинных арыков. Он записывал драгоценные сведения о численности обитателей Верного, об их занятиях, о зачатке местной промышленности, о садоводстве и виноградарстве, о торговле с Казанью и Тюменью, Петропавловском и Семипалатинском, Ташкентом и Кульджой. Исследователь предрекал огромную будущность городу, сторожившему дороги из Семипалатинска в Кашгар и из Кульджи в Коканд..

Путешественник появлялся в аулах казахов‑дулатов, кочевавших в непосредственной близости к Талгару, Узун‑Агачу, Каскелену и другим приметным местам. Он подсчитал количество дулатских юрт, собрал данные об отдельных казахских родах.

Кроме того, Н. А. Абрамов определил расстояние между главными поселениями Семиречья и Киргизии, описал станицы и пикеты на тогдашних основных путях сообщения. Обо всем этом можно прочитать в замечательном очерке «Алматы или укрепление Верное с его окрестностями», напечатанном в первом томе «Записок Русского географического общества» (1867) вместе со статьями Н. А. Абрамова о реке Каратал, Копале и станице Верхнелепсинской.

На берегах Каратала путешественник изучал быт казахов и племени жалаир, перечислял имена предводителей родов. Он обращал внимание на земледельческие опыты жалаиров. И, как всегда дороги вели семипалатинского следопыта к заброшенным древностям.

В Коксуйской долине, окруженной зелеными горами, он обнаружил загадочные курганы. На склонах гор Лоба, возле речки Теректы, Н. А. Абрамов осмотрел остатки когда‑то связанных между собой шестнадцати зданий, сложенных из дикого камня голубоватого цвета. На этих развалинах находили овальные медальоны с изображением венценосной женщины.

Перстень Арслана, венценосная богиня, письмена и рисунки на скалах, человеческий череп с узором, похожим на «розу ветров», были Абрамову наградами вечности за его неустанные труды.

Скончался Н. А. Абрамов в 1870 году в Семипалатинске.

 

СУДЬБА ПОЭТА

 

Это произошло в станице Большой Алматинской на окраине старого города Верного, в доме казачьей вдовы Надежды Чукреевой. Дом находился на Пригородной улице и значился под номером 39.

Иван Куратов, истощенный застарелой лихорадкой, полученной им во время поездки в Кульджу, заболел неизлечимым недугом тружеников и бедных людей; чахотка постепенно сводила его в гроб.

Осенью 1875 года он слег. 17 ноября к Ивану Алексеевичу пришел его друг, Василий Иванович Чистопольский. Куратов пригласил гостя пообедать вместе, но за столом у поэта вдруг хлынула горлом кровь. Чистопольский бросился за лекарем, обошел весь Верный, но врача так и не привел. К вечеру Иван Куратов умер.

Я заглянул в свой архив для того, чтобы поделиться с читателями некоторыми новыми сведениями о замечательном поэте и просветителе народа коми, о его жизни в Верном.

Но приведу сначала некоторые данные из биографии поэта.

Иван Алексеевич Куратов родился в 1839 году в глухом углу Вологодской губернии, в селе Кибра, где отец его был приходским пономарем.

Детство и юность будущего зырянского просветителя проходили в горькой нужде. Подросток пришел босиком в городок Яренск, где поступил в церковноприходскую школу. Закончив ее, Иван Куратов стал учиться в Вологодской семинарии. Юноша полюбил произведения Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Он изучил латынь, древнегреческий, французский и немецкий языки.

В 1857 году И. А. Куратов написал первые свои стихи на родном для него языке. Занявшись исследованием устного творчества народа коми, когда служил «младшим учителем» в Устьсысольске (теперь – Сыктывкар, столица Коми АССР), он напечатал в «Вологодских губернских ведомостях» свой первый труд – очерк о зырянском языке.

«По оригинальности содержания зырянский язык есть один из замечательнейших языков Европы», – писал он.

Томясь в глухом захолустье, Иван Куратов писал обличительные стихи о нравах устьсысольского «общества». Оно, разумеется, не простило поэту его выступлений. «Младший учитель» совершенно неожиданно был «определен» в военно‑судебные чинов: ники и в 1865 году отправлен в Казань, в школу полковых аудиторов.

Там Иван Куратов прожил около года, после чего был назначен на службу в Семипалатинск. И удивительное совпадение: его причислили к тому самому 7‑му Сибирскому линейному батальону, в котором всего несколько лет назад находился Федор Достоевский. Куратов встречался с людьми, близко знавшими автора «Бедных людей».

28 декабря 1867 года И. А. Куратов прибыл в Верный. Три года подряд он прослужил аудитором 10‑го Туркестанского линейного батальона, затем стал письмоводителем различных учреждений Семиреченской области и Верненского уезда. Лишь под конец жизни Куратов «дослужился» до звания младшего чиновника особых поручений при особе семиреченского губернатора. Несмотря на столь громкий титул, поэт был всего‑навсего канцеляристом военного суда в Верном.

Жизнь Ивана Куратова проходила в долгих, утомительных, а подчас и опасных разъездах по краю. Ему приходилось расследовать уголовные дела, изобличать барантачей, грабителей, растратчиков, вскрывать злоупотребления местных чиновников, бороться с произволом и взяточничеством. Лепсинск, Копал, Токмак, Усек, Борохудзир – вот далеко не полный список городов и местностей, посещенных поэтом за время его службы в Семиречье.

В 1871 году И. А. Куратов прожил несколько месяцев в Кульдже, в Западном Китае. В глинобитных стенах города он написал одно из своих стихотворений. До нас дошли свидетельства, что поэт изучал китайский язык, собирал восточные рукописи. Часть их попала впоследствии к брату писателя – Вонифатию Куратову и до 1912 года хранилась в библиотеке Троицко‑Печерской школы.

Верненский военный аудитор неустанно работал над переводами. Он перевел на язык коми творения Горация, Анакреона, Гёте, Пушкина, Байрона, Лермонтова, Шиллера, Вольтера, Беранже, переводил, сербские песни, собирал казахские сказки.

В произведениях Куратова упомянуты не менее десяти различных народов России – от тунгусов (эвенков) до жителей казахских степей. Поэт изучал языки северных и приволжских народностей, исследовал древний санскрит.

В 1874 году Иван Куратов во второй раз посетил Кульджу, проехав туда со стороны Борохудзира и Хоргоса.

Архивы открыли нам одну из причин безвременной смерти поэта. Оказывается, что еще во время первого посещения Кульджи в 1871 году он заболел тропической лихорадкой, не сумел избавиться от нее и окончательно подорвал свои силы.

Когда к Куратову подкралась чахотка, на его долю выпало вести сложное и запутанное следственное «Дело Эмана и Гревеница».

Штабс‑капитан Эман был отважным и исполнительным офицером. В свое время он сопровождал великого русского художника В. В. Верещагина во время его поездки по Западному Китаю. После многих приключений, схваток с тиграми и встреч с грабителями на больших дорогах Эман и Верещагин благополучно закончили поход. С тех пор прошло года три…

Однажды Эман проезжал по реке Усёк неподалеку от русского укрепления Борохудзир. Там на него напали разбойники, рыскавшие в поисках добычи между Алтын‑Эмелем и Усёком.

Для расследования этого дела на место был послан верненский судья барон Гревениц. Вскоре Иван Куратов узнал, что барон обвинил в ограблении Эмана людей, к делу совершенно непричастных, а подлинных преступников постарался спасти от суда. Куратов добился того, чтобы ему было поручено новое следствие. Летом 1874 года он двинулся в укрепление Борохудзир.

Следственное «дело» об Эмане и похождениях неправедного судьи Гревеница, переданное Куратову, насчитывало около 1500 листов!

Тяжелобольной поэт сделал все от него зависящее, чтобы не допустить осуждения ложно обвиненных людей. И. А. Куратов установил, что Гревениц действительно взял под стражу нескольких жителей Борохудзира, попавшихся под его крутую руку, а подлинных грабителей отпустил с миром, хотя заранее знал, что оклеветанных им людей ожидает военный суд.

Тогда барон пошел на все, чтобы избежать ответственности и опорочить своего обличителя – Ивана Куратова. Гревениц делал отводы, писал кляузы, старался запутать следствие, отказывался отвечать на вопросы, заданные Куратовым.

Неподкупный следователь не знал покоя. Ради того, чтобы спасти ложно обвиненных людей, Куратов, по существу, поставил на карту собственную жизнь. Он недоедал, недосыпал, бросил лечение, собирая новые и новые неопровержимые доказательства преступлений продажного верненского барона.

Семиреченское областное правление было вынуждено признать всю справедливость тяжких улик, сочло отводы барона не заслуживающими никакого внимания и предписало И. А. Куратову довести до конца следствие по делу Гревеница. О «громком деле» Гревеница узнали в Ташкенте, и от Куратова стали требовать доклада об итогах следствия. И хотя поэт был в то время уже тяжело болен, он поехал в Ташкент.

Возвратившись оттуда в августе 1875 года, И. А. Куратов слег в постель и уже не выходил из дома Надежды Чукреевой. Осенью наступила развязка…

Перед смертью Куратов успел составить завещание. Душеприказчиком его был Василий Чистопольский. Он отослал братьям поэта – Николаю и Афанасию – на их северную родину часть рукописей Ивана Алексеевича. Пожитки же Куратова были оценены… в два рубля серебром.

Все творческое богатство поэта‑самородка увидело свет лишь в 1932 году, когда было издано собрание сочинений И. А. Куратова на языке народа коми. Через семь лет после этого земляк поэта – вологжанин Иван Молчанов издал русские переводы стихов Куратова, к которым была приложена краткая биография этого замечательного человека.

Документы, найденные в архивах, пролили новый свет на историю пребывания Ивана Куратова в Верном. Так были обнаружены послужной список устьсысольского изгнанника, дополнения к этому списку, красноречивое «Дело об имуществе, оставшемся после смерти чиновника особых поручений Ивана Куратова» и переписка верненских канцелярий о героической борьбе этого честного человека с чиновным разбойником бароном Гревеницем.

Нам думается, что в архивах еще предстоят счастливые находки. Они помогут исследователям более подробно осветить жизнь сына народа коми, заброшенного судьбой в предгорья Алатау.