Глава 1. «Они не осмелятся»

 

«Я спросил у моего босса Рассела Макги (Буфалино): может, мне стоит позвонить Джимми в его дом в Лейк Орионе? Цели мои были самые мирные. Я лишь пытался тогда отвратить Джимми от того, что произошло с ним.

Я дозвонился до Джимми в воскресенье днем 27 июля 1975 года. А исчез Джимми во вторник, 30 июля. Так сказать, отправился в Австралию. Печально все это, потому что мне будет не хватать моего друга до тех пор, пока я не последую за ним.

Звонил я в его домик в Лейк Орион под Детройтом по междугородному телефону из своей квартиры в Филли. Будь я в курсе дела в то воскресенье, я воспользовался бы телефоном‑автоматом, а не своим домашним. Я бы не протянул столько лет, если бы обсуждал серьезные вещи по домашнему телефону. А меня не пальцем делали – папаша мой обрюхатил маму, чем и как полагается.

Пока я стоял на кухне у моего дискового настенного аппарата, готовясь набрать номер, который знал наизусть, я раздумывал, с чего начать разговор с Джимми. По опыту переговоров, когда я был в профсоюзе, я знал, что сначала не худо бы прокрутить в голове то, что ты собрался сказать, а уж потом и рот раскрывать. К тому же разговор предстоял нелегкий.

Когда Джимми, выйдя в 1971 году из тюрьмы по президентскому помилованию Никсона, стал оспаривать запрет на свое президентство в профсоюзе, с ним стало сложно разговаривать. Такое иногда случается с теми, кто выходит на волю. Джимми в ту пору удержу на язык не знал – и по радио, и по телевидению, и в газетах. Стоило ему рот раскрыть, как он тут же принимался рассуждать, как он еще покажет мафии и выставит всех этих тварей из профсоюза. Договорился даже до того, что, мол, не позволит мафии запускать руки в пенсионный фонд. Кому понравится, если кто‑то там собрался прирезать курицу, которая золотые яйца несет, да еще в твой карман? Сказать, что Джимми слишком уж налегал на критику, значит, ничего не сказать, в особенности принимая во внимание, что это сам Джимми и никто другой протащил этот сброд в профсоюз и, самое главное, допустил до пенсионного фонда. И в профсоюз Джимми пристроил меня через Рассела. И меня здорово расстроило, что Джимми подкапывается под моего друга.

Я давно начал тревожиться, еще за девять месяцев до этого телефонного звонка, сделанного по разрешению Рассела. Джимми тогда вылетел в Филли выступить главным оратором в «Казино Латин» на вечере в честь Фрэнка Ширана. Там было 3000 приглашенных – близкие друзья, родственники, сам мэр, окружной прокурор, ребята, с которыми я вместе воевал, певец Джерри Вэйл, танцовщицы «Голддиггер Дэнсерс» с ногами от ушей, да и полно других гостей, которых ФБР записало бы в «Коза Ностру». Джимми преподнес мне золотые часы, инкрустированные бриллиантами. Потом, обведя взглядом публику с возвышения в зале, заявил: «Вот уж не думал, что ты так силен». Из его уст это прозвучало странновато, ибо Джимми Хоффа был одним из двух величайших людей, с которыми мне довелось встретиться в жизни.

Еще не успели подать стейки, мы еще только фотографировались, как вдруг одно из ничтожеств, с которым Джимми отбывал срок, возьми да попроси у него десять кусков на бизнес. Джимми сунул руку в карман и выдал ему две с половиной штуки. Таков был Джимми – добрая душа.

Разумеется, присутствовал и Рассел Буфалино. Он – второй величайший человек, которого я знал. Джерри Вэйл спел любимую песенку Расса «Spanish Eyes» лично для него. Рассел был боссом семьи Буфалино с севера Пенсильвании, большей части штатов Нью‑Йорк, Нью‑Джерси и Флориды. Резиденция у него была не в самом Нью‑Йорке, поэтому он не входил в пятерку главных нью‑йоркских семейств. Но все равно все эти семейства обращались к нему за советом. Если подворачивалось важное дельце, которое непременно надо было провернуть, его поручали Расселу. Его уважала вся страна. Когда в нью‑йоркской парикмахерской застрелили Альберта Анастасиа, семья поручила Расселу присматривать за делами до тех пор, пока они не утрясли все вопросы. Трудно представить себе того, кого уважали бы больше, чем Рассела. Он был очень влиятельным. Широкой общественности он был неизвестен, но все семьи и федералы[4] знали, насколько он влиятелен.

Рассел преподнес мне золотой перстень, изготовленный по его спецзаказу всего для троих – для себя, для своего заместителя и для меня. Сверху на нем была помещена монета в 3 доллара[5] в окружении бриллиантов. Расса очень ценили в кругах скупщиков драгоценностей и домушников. Он был пассивным компаньоном[6] в нескольких ювелирных магазинах Нью‑Йорка.

Золотые часы, подаренные мне Джимми, я ношу и сегодня, как и подаренный Расселом перстень. А на другой руке у меня перстень с камнями по месяцам рождения дочерей.

Джимми и Рассел были похожи. Мускулов обоим было не занимать, и оба были низкорослыми даже для тех времен. Росс был ростом 174 см, а Джимми примерно 166 см. В те времена я был где‑то 192 см, и мне всегда приходилось наклоняться, когда мы разговаривали. Оба были умницы. Они были сильны как физически, так и умственно. В одном они разнились – и это важно: Расс был тихоней и неразговорчивым, никогда не орал, даже если его взбесить. А Джимми, тот с полоборота заводился, так что ему часто приходилось сдерживаться. И еще он обожал известность.

Вечером до банкета в мою честь мы с Рассом переговорили с Джимми. Мы сидели за столиком в ресторане «Бродвей Эдди», и Рассел Буфалино напрямик заявил Джимми Хоффа, чтобы тот прекратил попытки стать президентом профсоюза. Сказал ему, что, мол, кое‑кто ничего не имеет против Фрэнка Фицсиммонса, который замещал Джимми, пока тот сидел. Кто именно, сказано не было, но все поняли, что речь шла о людях, которые были рады без проблем получать большие кредиты из пенсионного фонда дальнобойщиков, поскольку уломать этого Фицсиммонса ничего не стоило. Они получали денежки и при Джимми, когда он был при делах, да и Джимми кое‑что имел с этого, но все кредиты предоставлялись на условиях Джимми. А Фитца эти ребята нагнули. Впрочем, Фитца ничего, кроме выпивки и гольфа, не интересовало. Думаю, нет смысла растолковывать, сколько денег можно отжать из миллиардного пенсионного фонда.

Рассел тогда сказал:

– Ради чего ты на это нацелился? Деньги тебе вроде как не нужны.

А Джимми ему ответил:

– Дело не в деньгах. Я не позволю Фитцу подмять проф‑союз.

После этих посиделок я уже собрался отвезти Джимми обратно в отель «Уорик», когда Расс отвел меня в сторонку и шепнул:

– Поговори со своим другом. Объясни ему, что это такое.

На нашем языке это означало не что иное, как смертельную угрозу.

Уже в «Уорике» я сказал Джимми, что, если он не передумает возвращаться в профсоюз, в таком случае ему неплохо было бы обзавестись телохранителями.

– Если я пойду на это, они достанут мою семью.

– Хотя бы не ходи по пустынным улицам.

– Хоффа никому не запугать. Я намерен сместить Фитца и выиграть эти выборы.

– Ты же понимаешь, что это значит, – сказал я. – Сам Расс велел мне все тебе растолковать.

– Они не посмеют, – рявкнул в ответ Джимми Хоффа, сверля меня взглядом.

Остаток вечера и за завтраком на следующее утро Джимми говорил и говорил, переворачивая все с ног на голову. Если задним числом вспомнить об этом, нервишки у него сдавали, но я не припомню случая, чтобы Джимми показал, что боится. Хотя то, что он услышал от Рассела за столиком «Бродвей Эдди» в вечер перед банкетом, повергло бы в ужас любого храбреца.

А теперь я застыл у телефона у себя на кухне в Филадельфии. Прошло уже девять месяцев с того самого банкета в мою честь. И я собирался позвонить Джимми Хоффа в его домик в Лейк Орион, в душе надеясь, что он за это время все же передумал возвращаться в профсоюз.

– Мы с моим другом отправляемся на свадьбу, – сказал я.

– Я понял, что вы с другом будете на свадьбе, – ответил Джимми.

Джимми понял, что «мой друг» – Рассел; по телефону имена не в ходу. А под свадьбой имелась в виду свадьба дочери Билла Буфалино в Детройте. Билл и Рассел не были родственниками, но Рассел позволил ему называть себя его двоюродным братом. Это помогло Биллу подняться. Он был адвокатом у Тимстеров в Детройте.

У Билла Буфалино был особняк в Гросс‑Пойнте с водопадом и бассейном. А через бассейн был перекинут мостик – на одной стороне бассейна женщины, на другой мужчины. Так что можно было обо всем без проблем поговорить. Да и женщинам было не до чьих‑то там разговоров, они во все уши слушали популярную песенку – «I Am Woman, Hear Me Roar» – в исполнении Хелен Редди.

– Тебя, как мне кажется, на свадьбе не будет? – спросил я.

– Джозефин не любит, когда люди начинают пялиться, – ответил он.

Джимми не нужно было объяснять. Речь шла о фэбээровской записи телефонного разговора, каким‑то образом ставшей известной. На ней кто‑то обсуждал якобы имевшую место давнюю внебрачную связь его жены Джозефин со служившим в Детройте солдатом Тони Чимини.

– Да брось ты! Никто в эту ерунду не верит, Джимми. Думаю, не из‑за этого ты не хочешь пойти.

– Черт возьми! Они думают, что запугают Джимми Хоффа.

– Все беспокоятся о том, что, мол, ситуация выходит из‑под контроля.

– У меня есть способ защитить себя. Есть кое‑какие записи.

– Джимми, даже мой друг и тот обеспокоен.

– Кстати, как там дела у твоего друга? – со смехом поинтересовался Джимми. – Рад, что он решил эту проблемку на прошлой неделе.

Джимми имел в виду выигранный Рассом в Буффало процесс по делу о рэкете.

– Все у моего друга путем, – ответил я. – Это он надоумил меня позвонить тебе.

Оба этих уважаемых человека были моими друзьями, да и сами они дружили. Рассел познакомил меня с Джимми еще в 50‑е годы. В то время мне приходилось думать о своих трех дочерях».

 

«Я лишился места шофера мясного рефрижератора в компании «Фуд Фэйр», когда они меня застукали – я, так сказать, попытался стать партнером в их бизнесе: воровал говядину и курятину, а потом сбывал в их же рестораны. Работа осталась только временная и уже за рамками проф‑союза – замещать заболевших водителей. И кроме того, я давал уроки бальных танцев, а вечерами в пятницу и субботу еще подрабатывал вышибалой в черном клубе «Никсон боллрум».

Иногда выполнял заказы для Расса – не за деньги, просто из уважения. Я никогда не был наемным киллером. Просто ковбоем. Выполнял небольшие поручения. Помогал. Ты помогаешь, и тебе в случае нужды помогут.

Посмотрев фильм «В порту», я подумал, что ничем не хуже этого Марлона Брандо. И сказал Рассу, что, мол, неплохо бы мне влезть в профсоюз. Мы тогда еще сидели в баре в Саут‑Филли. Он созвонился с Джимми, который был в Детройте и дал мне трубку. Первое, что я услышал от Джимми: «Я слышал, ты красишь дома». Под этим подразумевалось, что ты приканчиваешь, кого попросят, забрызгивая кровью стены и пол. Я ответил: «Я и по плотницкому делу могу». То есть намек на изготовление гробов, на то, что в случае чего я и от трупа избавлюсь.

После этого разговора Джимми пристроил меня в «Международное братство», где мне платили столько, сколько я еще никогда в жизни не получал, даже с подворованным. И доплачивали на покрытие расходов. Я выполнял поручения и для Джимми, и для Рассела».

– ‑

«– Значит, это он надоумил тебя позвонить. Ты мог бы звонить почаще. – Джимми пытался сделать вид, что ему все равно. Собирался заставить меня сказать, почему Рассел дал мне разрешение ему позвонить. – Раньше ты звонил все время.

– Об этом я и толкую. Позвоню я тебе, а что мне потом говорить старику? Что ты его не слушаешь? Он привык, чтобы к нему прислушивались.

– Старик будет жить вечно.

– Никто не спорит – он еще спляшет на наших похоронах, – сказал я. – Он очень разборчив в еде. Сам готовит. Мне не позволяет даже поджарить ему яичницу с колбасой, потому что однажды я поджарил ее на сливочном, а не на оливковом масле.

– На сливочном? Я бы тоже тебе не позволил.

– И знаешь, Джимми, старик ест очень умеренно. Всегда предлагает разделить трапезу. Говорит, съешь все, и заболит живот.

– Ничего, кроме уважения, я к твоему другу не питаю, – сказал Джимми. – Никогда его и пальцем не тронул бы. Есть вещи, на которые Хоффа способен из мести за то, что его выставили из профсоюза, но Хоффа и пальцем не тронет твоего друга.

– Я знаю, Джимми, и он тоже тебя уважает. За то, что ты начал с нуля и так поднялся. За все то хорошее, что ты сделал для простых ребят, рядовых членов профсоюза. Он всегда готов подсобить тем, кому в жизни не повезло. И ты это знаешь.

– Так поговори с ним насчет меня. Хочу убедиться, что он ничего не забывает. А Макги я от души уважаю.

Лишь считаные люди называли Рассела Макги. Его настоящее имя было Розарио, но все звали его Расселом. Кто знал его поближе, звали его Расс. Ну а те, кто знал его совсем уж близко, называли его Макги.

– Как я уже сказал, Джимми, уважение взаимно.

– Говорят, свадьба будет еще та, – сказал Джимми. – Итальянцы съезжаются со всей страны.

– Точно. Это хорошо для нас. Джимми, я должен обсудить с моим другом то, как уладить эту ситуацию. Время подходящее. Все на свадьбе. Он настроен очень положительно насчет этого вопроса.

– Это сам старик предложил все уладить или ты? – быстро спросил Джимми.

– Я поднял вопрос, но наш друг очень открыт в этом плане.

– Что он сказал по этому поводу?

– Он очень открыт в этом плане. Сказал, давайте после свадьбы сядем с Джимми у озера. И все, как полагается, утрясем.

– Хороший он человек. Такой вот он, Макги. Вырваться к озеру, а? – Джимми произнес это так, как будто сдержанность вот‑вот ему изменит, но сдержался.

– Хоффа всегда стремился утрясти всю эту херню с самого начала.

Джимми тогда все чаще и чаще величал себя Хоффа.

– Лучшего момента не будет, чтобы все утрясти, – весь город соберется на эту свадьбу, все заинтересованные лица, – напомнил я. – Так что уладь все.

– Хоффа с самого начала только и думал о том, как все эту херню уладить! – проорал он в трубку, видимо, на тот случай, если кто‑то в Лейк Орион еще его не услышал.

– Джимми, я понимаю, что ты понимаешь, что это необходимо уладить, – продолжал я, – нельзя все так оставить. Знаю, что ты пыжишься, пытаешься что‑то там разоблачить. Но думаю, ты все это не всерьез затеял. Джимми Хоффа – не крыса и никогда ею не был, однако… все кругом озабочены. Люди ведь не в курсе, они не понимают, почему ты так сильно расшумелся.

– Черта с два Хоффа не всерьез затеял это все. Погодите, вот Хоффа вернется, просмотрит бумажки профсоюзные, и тогда вы поймете, отчего он так расшумелся.

Я все‑таки кое‑чему научился от моего старика – не первый день возле него крутился. И по голосу могу понять, что человек затевает. И тогда мне показалось, что Джимми вот‑вот сорвется и тогда его уже не удержать. Что я уже не смогу его взнуздать. Джимми был прирожденным профсоюзным переговорщиком и в тот момент был убежден, что силен и что ему есть что предъявить из документов.

– Джимми, вспомни о том деле прошлого месяца. О том джентльмене из Чикаго. Нисколько не сомневаюсь, что все кругом считали его неприкасаемым, и он сам тоже так считал. Его проблема состояла в том, что он позволял себе необдуманные высказывания в адрес наших друзей.

Джимми понимал, о каком «джентльмене» идет речь. Я имел в виду его приятеля Сэма Джанкана (Момо), чикагского босса, которого недавно убрали. Иногда я выступал посланником между Джимми и Момо, всегда передавая все только на словах, никаких записок.

До того как его убрали, Джанкана имел огромный вес в определенных кругах и его имя не сходило с заголовков газет. Момо решил перебраться из Чикаго в Даллас. В его братве был и Джек Руби[7]. Момо владел казино и в Гаване, потом вместе с Фрэнком Синатрой они открыли казино на озере Тахо. Он встречался с одной из сестер‑певиц Макгуайр. С Джоном Кеннеди у них была одна на двоих любовница – Джудит Кэмпбелл. Это было в период президентства Джона, когда они вместе с его братом Робертом использовали Белый дом как номер мотеля для интимных встреч. Момо помогал Джону Кеннеди во время избирательной кампании. Только потом Кеннеди всадил ему нож в спину. Ну а Момо решил отыграться на Роберте.

То, кем был Джанкана и в чем он был замешан, нагляднее всего свидетельствует статья в журнале «Тайм», опубликованная за неделю до расправы. В ней говорится о том, что Рассел Буфалино вместе с Сэмом Джанканой по заданию ЦРУ в 1961 году участвовал в подготовке вторжения на Кубу в заливе Свиней, а в 1962 году – в подготовке покушения на Кастро. Если и было что‑то, способное свести Буфалино с ума, так это увидеть свою фамилию в газете.

Сенат США официально вызвал Джанкану для дачи показаний под присягой о том, нанимал ли он мафиози для совершения покушения на Кастро. За четыре дня до слушаний в сенате Джанкана был убит в собственной кухне выстрелом в затылок. Убийца еще 6 раз выстрелил ниже подбородка – сицилийский обычай, – чтобы всем было понятно, что убрали его за длинный язык. Все выглядело так, будто прикончил его кто‑то из своих ближайших друзей – допущенный поджаривать ему колбаски на оливковом масле. Рассел не раз говорил мне: «Если сомневаешься, не сомневайся».

– Наш чикагский приятель мог навредить очень многим людям, даже нам с тобой! – выкрикнул Джимми.

Я вынужден был держать трубку подальше от уха, но все равно было достаточно громко.

– Ему следовало все записывать. Кастро. Даллас. Джентльмен из Чикаго не любил ничего записывать. А эти знают, что Хоффа все записывает. Если со мной что‑то случится, записи всплывут.

– Джимми, я не из тех, кто всегда и всем поддакивает. Так что ты уж не говори мне, что, дескать, «они не осмелятся». После того, что произошло с нашим чикагским другом, ты‑то уж должен понять, что к чему.

– Знаешь что, ты бы о себе лучше позаботился, мой дорогой ирландец. Ты ведь ближе некуда ко мне, как многие считают. И запомни, что я тебе сказал. Свою задницу прикрой. Себе мордоворотов найми.

– Джимми, ты ведь понимаешь, что пришло время сесть и все обсудить. Старик протягивает руку помощи.

– Вот с этим я согласен.

Джимми, будучи опытным переговорщиком, знал, когда следует отступить на шажок.

– Вот и прекрасно, – вздохнул я с облегчением. – Мы съездим к озеру в субботу около половины первого. И Джозефин не тревожь, пусть женщины спокойно себе обедают.

– Я буду к половине первого, – пообещал Джимми.

Я не сомневался, что он появится именно к половине первого. Что Расс, что Джимми, оба были людьми пунктуальными. И дело было не в минутах и секундах, дело было в уважении. Джимми всегда оставлял за тобой 15 минут. Если ты и после этого не приходил, встреча считалась несостоявшейся. Каким бы крутым ты ни был. Или ни считал себя.

– Тебя будет ждать ирландский банкет, – пообещал он. – Бутылка «Гиннеса» и сэндвич с болонской копченой колбасой.

И Джимми вот еще что сказал:

– Только вы двое, – он не спрашивал, а утверждал, – без малыша.

– По этому пункту нет возражений. Малыша ты не желаешь.

Не желал? Насколько я знал, в последнее время Джимми желал видеть малыша в гробу. Малышом был Тони Про или Тони Провенцано, мафиозо, капо[8] семьи Дженовезе в Бруклине. Некогда Про был человеком Хоффа, но потом возглавил ту фракцию профсоюза, которая была против его возвращения на пост президента.

Нелады у них с Джимми начались в тюрьме – они даже чуть ли не сцепились в столовой. Джимми отказался помочь Про обойти федеральный закон и получить пенсию в миллион двести тысяч долларов, когда тот оказался за решеткой. А Джимми, невзирая на тюрьму, свой миллион семьсот получил.

Несколько лет спустя, когда оба были уже на воле, они встретились на съезде профсоюза в Майами и попытались уладить разборку, договориться. Но в итоге Тони Про погрозил голыми руками выдрать Джимми кишки и прикончить его внучат. Тогда Джимми уже собрался просить разрешения у Рассела, чтобы тот позволил мне позаботиться о малыше. Поскольку Про был мафиозо, и не просто мафиозо, а капо, на это требовалась санкция Рассела. Но тогда мне никто и словом не обмолвился. Ну, я посчитал это просто очередной затеей Джимми, от которой он потом решил отказаться. Будь все всерьез, я бы узнал обо всем в тот же день. Так это обычно делается. Тебе в тот же день сообщают, что ты должен решить вопрос.

Тони Про сидел в профсоюзном отделении в Северном Джерси, там, где место действия сериала «Клан Сопрано». Мне нравились оба его брата, Нанц и Сэмми, хорошие ребята. А Про я никогда не любил. Он ни за что ни про что мог отправить на тот свет. Однажды он так и поступил с одним парнем только за то, что тот набрал больше голосов, чем Тони. Их фамилии были рядом в бюллетене. Про вверху – он рвался в председатели своего отделения, а тот парень стоял ниже, он претендовал на какую‑то менее важную должность, уж не помню какую. И когда Тони Про увидел, что тот куда популярнее его, он приказал Салли Багсу и Конигсбергу по прозвищу Нокаут, бывшему боксеру из еврейской братвы, удавить этого парня нейлоновым шнурком. Скверное убийство. Когда федералы пошли на сделку с дьяволом, стремясь по любому обвинению посадить нашу горстку подозреваемых в исчезновении Хоффа, они нашли крысу, давшую показания против Про. За это скверное убийство Про сел пожизненно. И умер в тюряге.

– Видеть не хочу этого малыша, – заявил Джимми. – Имел я его!

– Ну и работку ты мне подкинул, Джимми. Знаешь, я ведь на Нобелевскую премию мира не претендую.

– Помоги Хоффа уладить эту разборку, и я лично вручу тебе премию мира. И помни – только мы втроем. Не забудь.

Я должен был радоваться, что хоть трое из нас соберутся у озера в субботу. Джимми так и пометил в своем желтом блокноте, который всегда держал рядом с телефоном: «Расс и Фрэнк».

 

На следующий день был понедельник, 28‑е. Моя вторая жена, Айрин, мать Конни, самой младшей из четырех моих дочерей, разговаривала по своему номеру с подружкой. Они решали, что Айрин надеть на свадьбу. И тут раздался звонок по моему номеру.

– Это Джимми, – сообщила Айрин.

ФБР записывало все эти междугородние разговоры. Однако Джимми об этом мало задумывался, когда в открытую грозился все рассказать. Подобные угрозы мафии трудно пропускать мимо ушей. Разве что какое‑то время. Не говоря даже о них самих, это неправильно истолкуют нижние чины. Сильна ли верхушка, терпящая людей, ведущих разговоры о стукачестве?

– Когда вы с другом будете? – осведомился Джимми.

– Во вторник.

– То есть завтра?

– Именно. Завтра к вечеру.

– Ладно. Позвони, когда приедете.

– Конечно! Как только будем в Детройте, я тут же позвоню тебе из уважения.

– У меня встреча в среду во второй половине дня, – сказал Джимми. И после короткой паузы добавил: – С малышом.

– С каким это малышом?

– С тем самым малышом.

– Ты не против, если я попрошу тебя пояснить, что так резко изменило твои намерения не встречаться с этим типом?

У меня аж голова закружилась.

– А что мне терять? – спросил Джимми. – Макги поймет, если Хоффа сначала сам попытается уладить свою разборку. Я не против предпринять еще одну попытку до того, как вы заявитесь ко мне в субботу.

– Очень советую тебе прихватить маленького братишку.

Он понял, о чем я: я имел в виду пистолет. Миротворца.

– Так, на всякий пожарный.

– Ты за Хоффа не беспокойся. Не понадобится Хоффа братишка. Мы будем в ресторане, на людях. Тони Джек организовал встречу. В «Ред Фокс» на Телеграф, ты знаешь, где это. Пока.

Энтони Джакалоне, или Тони Джек, был из детройтской братвы. Они близко знались с Джимми. Джимми хорошо знал и жену, и детей Энтони. Но Тони близко знался не только с Джимми, а с очень и очень многими. Жена Тони Джека была двоюродной сестрой малыша Тони Про. А для итальянцев это не пустяк.

Я могу понять, отчего Джимми доверился Тони Джеку. Тони Джек был отличным парнем. Умер в тюрьме в феврале 2001 года. Газеты на первой полосе писали: «Известный гангстер унес тайну Хоффа в могилу». А ему было о чем рассказать.

Уже давно поговаривали, что после фиаско в Майами Тони Джек пытался организовать еще одну встречу Джимми с Тони Про, однако Джимми эту затею похерил – «большой палец вниз», как у Сискела с Эбертом[9]. А теперь вдруг он ни с того ни с сего соглашается встретиться с Про, с тем самым Про, который некогда грозился голыми руками выпустить ему кишки.

Задним числом мне кажется, что Джимми собрался тогда организовать Про «путешествие в Австралию». Возможно, Джимми рассчитывал, что Про поведет себя как Про. Тони Джек сидел бы в этом ресторане и убеждался бы, какой, мол, Джимми умница и все такое и какой Про говнюк. Может, на встрече у озера в субботу Джимми хотел убедить Рассела в том, что, дескать, он в отношении Про все перепробовал, но без толку. Потому Про необходимо убирать.

– То, что в ресторане и на людях, это, конечно, хорошо. Может, благодаря этой свадьбе и все вправду договорятся, – сказал я. – Выкурят трубку мира и зароют в землю топор войны. Только мне бы очень хотелось поприсутствовать для поддержки.

– Ладно, Ирландец, – согласился он, будто пытаясь меня успокоить, хотя сам у меня спрашивал, когда я буду в Детройте. Едва он меня спросил, когда я приеду, я сразу сообразил, что ему нужно.

– Может, ты все‑таки проедешься и встретишься со мной часика в два? Потому что они прибудут к половине третьего.

– Хорошо, на всякий пожарный. И не сомневайся, своего братишку я прихвачу. Он на самом деле недурной переговорщик.

После этого я тут же позвонил Рассу и поведал ему новость о предстоящей встрече Джимми и Про и что я тоже отправлюсь туда прикрыть Джимми.

С тех пор я много раз прокручивал в голове свой звонок, но не помню, чтобы Расс что‑нибудь сказал».