Глава 4. Университет «Маленький Египет»

 

«А потом я отправился на карнавал. Начало весны в Филадельфии всегда отмечалось прибытием в город карнавальной группы «Риджент». Прибывшие разбивали палатки на 72‑й улице ближе к Айлэнд‑авеню. В те времена это был пустырь – поля и поля, поросшие травой. С тех пор как индейцы ушли оттуда, ничего не изменилось. А сейчас там вплотную друг к другу здания представительств автомобильных фирм.

Каким бы крупным городом ни считалась Филадельфия, из‑за ее близости к Нью‑Йорку она терялась. В штате Пенсильвания принят закон о том, чтобы по воскресеньям бары были закрыты. Воскресенье считалось днем, когда люди должны были идти в церковь, а не торчать в барах. И даже позже, если речь заходила о бейсбольных матчах, команды «Филадельфия филлис» и «Филадельфия атлетикс» встречались по воскресеньям в парке Шайб, и играть им позволялось, только пока было светло. Даже свет на стадионах включать не разрешалось. Много игр из‑за сумерек отменялось. И в местных газетах ни слова о том, что происходило в Нью‑Йорке – ни о сухом законе, ни о перестрелках гангстеров, ничего. Нетрудно понять, чем для жителей нашего города был карнавал.

После того как меня выставили из школы Дерби, я сменил множество работ – засыпал в мешки крупу и всякую всячину в компании «Пенн фрут» или же, в зависимости от погоды, автостопом добирался в Пэксон, где в местном гольфклубе подавал игрокам клюшки. Жил я по‑прежнему с родителями. Но чтобы наскрести на квартплату, приходилось вертеться. Наверное, вся эта беготня и определила мой неугомонный характер.

В то время мы были неразлучны с Фрэнсисом Куинном, Янком. Он был на год старше и уже окончил школу. Несколькими годами позже он поступил в колледж, а потом пошел в армию, где получил чин второго лейтенанта[14]. Войну он повидал – участвовал не в одном сражении во время войны в Европе. Но там мы ни разу с ним не встретились. Потом, уже после войны, мы играли в футбольной команде католического клуба «Шэнахэн». Янк был квотербеком[15].

В один погожий вечерок мы с Янком и долларом на двоих, но без постоянной работы отправились в город поглазеть на ярмарку. Нам повезло – мы нашли работу: организаторы ярмарки взяли нас в турне по Новой Англии. Все молодые годы я мечтал вырваться из Филадельфии и поглядеть на мир, а теперь мне представилась такая возможность, да еще и за деньги.

Работал я зазывалой на шоу девушек. В карнавальной группе было две танцовщицы, они исполняли танцевальные номера вроде тех, которые обычно исполнялись в ночных заведениях в 70‑е годы. Только вот одежонки на них было побольше – все‑таки карнавал, а не заведение. Так что зрителям оставалась масса возможностей для воображения. Этот танцевальный дуэт носил название «Маленький Египет». Та, которая брюнетка, выглядела так, будто только что возникла из волшебной лампы Аладдина, а вторая, блондинка, изображала вышедшую из вод Нила красавицу и была упакована в синие шелка под цвет воды. Танцевали они по очереди, исполняя экзотические танцы в отведенной для шоу палатке. Зазывале приходилось орать во всю глотку, да вдобавок складно, затаскивая желающих, кроме того, за 50 центов я вручал каждому входной билет.

Карнавальное шоу «Риджент» было чистейшей развлекаловкой, как доброе старое шоу Эда Салливана на телевидении. В нем участвовали и акробаты, и жонглеры, были разные соревнования на меткость, в которых можно было выиграть кукол и другие сувениры. Был и оркестр, и исполнители песенок. Но вот азартных игр не было – у большинства гостей гроша лишнего за душой не имелось. Это был пик Великой депрессии. Кто бы там что ни говорил, а окончательно этот спад закончился только с началом войны. А тогда у работяг не было денег на азартные игры. И взять их было не у кого – большинство пробивались временными и разъездными работами, куда семью за собой не потащишь. Так что жили скромненько, но и не хулиганили.

Мы с Янком помогали ставить палатки и расставлять сиденья для публики, а после выступлений снимать палатки и убирать стулья. Если между зрителями вспыхивала драка, нам согласно местным порядкам полагалось убраться подальше, да поскорее. Если дела шли хорошо, если публика нас принимала, если зрителей было много, то мы оставались на одном месте дней на десять. Если нет, то мы снимались с места довольно скоро и уезжали в другое. Мы выступали во многих городках в близлежащих штатах – в Коннектикуте, Вермонте, Нью‑Гэмпшире и под Бостоном.

Для переездов использовались видавшие виды грузовики и фургоны, спать приходилось под открытым небом. Это вам не такой известный цирк, как «Ринглинг бразерс», а просто заурядная карнавальная труппа, каких не один десяток. Без претензий. Надо сказать, что и мои вечные скитальцы родители приучили меня не бояться странствий и связанных с ними неудобств.

Платили нам не так много, зато кормили задаром, к тому же еда была сытной, вкусной и обильной. Жаренной на угольях говядины сколько угодно, да еще на свежем воздухе! Конечно, не так вкусно, как мать готовила, но перещеголять ее никому было не под силу. Если случался дождь, спать приходилось под грузовиками. Именно тогда я впервые попробовал самогон. А вообще‑то по части выпивки я никогда особо не перебарщивал. До самой войны я был к ней равнодушен. Впервые я по‑настоящему напился только в Катанье, на Сицилии. Именно тогда я впервые выпил красного вина, и оно на всю жизнь осталось моим любимым из всего остального спиртного.

Однажды по дороге в Брэттлборо зарядил дождь, а потом он перешел в ливень. Целый день лило как из ведра. Дороги превратились в грязищу. Зрителей – ни одного. Некому было сбывать пятидесятицентовые билеты. Одна из танцовщиц, брюнетка, заметив, как я стою, мерзну и дышу на ладони, пытаясь их согреть, подошла ко мне и прошептала на ухо. Напрямик спросила, не пожелаю ли я провести ночку в их с партнершей по танцам палатке. Я уже понял, что нравлюсь обеим, и, конечно же, я согласился. Пусть Янк дрыхнет под каким‑нибудь грузовиком, зато я отлежусь на сухой постели.

После того как шоу закончилось, я пошел к ним в гримерную, где разило духами. Гримерная помещалась в одной из палаток, она же служила и спальней. «Египтянка» возлежала на кровати на подушках. Едва завидев меня, тут же спросила:

– Может, ты все же разденешься? Ты замерз и промок насквозь.

Мне тогда стукнуло семнадцать. Я продолжал молчать, прикидывая, не прикалывается ли она надо мной. Девушка спросила:

– Ты когда‑нибудь был с женщиной?

– Нет, – ответил я, и это было чистейшей правдой.

– Ну вот, сегодня ночью ты с ней побудешь, – ответила брюнетка и рассмеялась.

Поднявшись с кровати, она задрала мне рубашку и сняла ее через голову. Теперь я стоял перед ней голый до пояса.

– Даже с двумя сразу, – добавила ее партнерша‑блондинка, присвистнув. Видимо, я покраснел до ушей, потому что обе вновь рассмеялись.

В ту ночь я расстался со своей невинностью. До этого раза ничего подобного со мной не было. Мастурбацию я так и не освоил – и не потому, что церковь запрещала, я и сам ее не одобрял. Мне это занятие всегда казалось дурно пахнувшим.

После первого захода с брюнеткой меня к себе позвала и блондинка. Та пожелала, чтобы я отлизал ей киску.

– Вот это мне точно слабо будет, – ответил я, помолчав.

В те времена, хотите верьте, хотите нет, оральный секс с женщиной считался смертным грехом. Во всяком случае, в Филадельфии.

Когда я вошел в эту «Русалку Нила», она смотрела мне прямо в глаза, ожидая реакции. Заметив, что глаза мои округлились, она пояснила:

– Доберись до конца, если получится. Тогда точно можешь считать себя настоящим мужиком. У меня дырочка что надо. Такую не каждый день встретишь.

Пресвятая Богоматерь, и она ведь не врала! А я‑то думал, что мое хозяйство и кобыле не заправишь!

В ту ночь я, перескакивая с одной постели на другую, наверстал упущенное за многие годы, ублажая двух этих весьма искушенных дам. Обе словно взбесились. Но я выдержал – молод был и здоров. На следующее утро я подумал: сколько же я в жизни упустил! Эти две танцовщицы в одну ночь не хуже университета просветили меня по части удовлетворения женщины. В те времена книжек об этом не писали и все половое воспитание ограничивалось обменом мнениями с друзьями, которые знали обо всем этом еще меньше меня.

В этой палатке я провел не одну ночь, большей частью с брюнеткой, засыпая укрытый ее роскошной, благоухавшей духами гривой. Бедняга Янк – тому приходилось спать на холоде и на сырой земле. По‑моему, он так и не простил мне этого. (Янк был человеком порядочным и прожил хорошую жизнь. Никогда не совершал дурных поступков. Умер далеко не старым, я тогда еще сидел. Меня, разумеется, не отпустили на его похороны. Как и на похороны брата и сестры. Янк рулил ресторанчиком «Мэлли» на Уэст‑Честер Пайк, он писал мне в тюрьму, что, мол, задумал устроить прием в мою честь, когда я выйду. Вот только не дождался он меня – у бедняги Янка случился инфаркт, который и свел его в могилу.)

Когда мы добрались до штата Мэн, лето уже подходило к концу. Наступил сентябрь, а с наступлением холодов карнавал «Риджент» всегда отправлялся на юг, во Флориду, где оставался всю зиму. Мы были в Кадмене, там состоялось последнее в том сезоне представление. Милях в сорока находилось одно лесозаготовительное предприятие, поговаривали, что там нужны работники. И мы вместе с Янком на своих двоих по раскисшей от дождей лесной дороге направились туда. Я понимал, как мне будет не хватать моей «египтяночки», но, как только мы сняли палатки и погрузили их скарб на грузовик, наша работа кончилась.

На работу нас приняло лесозаготовительное предприятие. Янка определили на кухню помощником. Ну а меня по причине моих габаритов тут же направили на распилку деревьев. На валку леса я не годился – слишком молод, – а вот срубать ветки, то есть превращать стволы поваленных деревьев в бревна, это пожалуйста. Потом бревна бульдозером подтаскивали к реке и спускали на воду. По воде они доплывали то того места, где их вытаскивали и грузили на машины. Работа была тяжелой. Ростом я был 185 сантиметров и весил 79 килограммов – после 9 месяцев работы на мне не было уже ни грамма жира.

Спали мы в хибарах, где стояли и железные печурки, мы питались «жарким» или тем, что таковым называлось. Одно жаркое по три раза на дню. Но когда ты вдоволь намахаешься топориком, тут уже не до вкусовых качеств еды.

Тратить деньги там было не на что, и нам с Янком удалось кое‑что прикопить. Мы с Янком в карты играть и не садились, а не то нас вмиг обчистили бы.

По воскресеньям здесь играли в совершенно дикую разновидность регби. Вот в этом я участвовал. И никогда не придерживался правил, при условии, если они вообще существовали. Главное – сбить противника с ног.

Почти каждый вечер, если не шел снег, мы боксировали на огороженном канатами импровизированном ринге. Никаких перчаток, разумеется, не было, приходилось обматывать кулаки бинтами. Всем хотелось поглядеть на мальчишку, сражавшегося против 20–30‑летних мужиков, и я, уступая многочисленным просьбам, выходил на ринг. Все это очень напоминало воспитательные акции отца. Мне уже казалось, мне на роду написано биться с теми, кто старше меня. Только эти ребятки колотили посильнее моего папаши. Я не раз проигрывал, но и мои удары тоже кое‑кому даром не проходили, к тому же я овладел и разными хитрыми приемами.

Думаю, мощный удар – это врожденное. Рокки Марчиано пришел в бокс уже после войны, в 26 лет, но вот у него сила удара была врожденной. Конечно, чем рука длиннее, тем сильней удар, однако главная сила идет из предплечья в кисть. Сила как бы перескакивает из предплечья в кулак, которым ты нокаутируешь соперника. Если этот прием доведен у тебя до совершенства, ты даже слышишь, как эта сила перескакивает в твой кулак – будто щелчок раздается. Взять хотя бы Джо Луиса с его шестидюймовым нокаутирующим ударом. Ему хватало двинуть кулаком всего‑то с 6 дюймов, и раз – соперник в нокауте. Вся сила – в резкости удара. Это как заехать кому по заднице полотенцем – сила больше в полотенце, а не в твоей руке.

А если подучиться еще парочке приемчиков, ты, считай, вооружен. Говорят, Джек Демпси нахватался всех этих трюков в 13 лет в шахтерских поселках в Колорадо. Готов в это поверить после своих 9 месяцев в лесах Мэна.

Летом мы на попутках добрались до Филадельфии и внезапно поняли, что у нас появился новый интерес, кроме бокса – девчонки. Я работал на двух или трех работах, искал подработки, где только мог, пока в конце концов не поступил учеником в «Перлстейн глэсс компани» на 5‑й улице и Ломбард‑стрит. Тогда деловой квартал начинался сразу же за Скотч‑стрит, теперь туда бегают за покупками детишки. А я учился на стекольщика. Учился тому, как вставлять стекла в окна всех этих огромных городских зданий. Иногда работал в мастерской по декоративной обработке стекла. Многому я там научился, да и работа эта не шла ни в какое сравнение с лесоповалом. Бывало, день заканчивается, а я как жеребчик – энергии хоть отбавляй, только по девчонкам и бегать наперегонки с Янком.

Моим секретным оружием в борьбе с Янком были танцы. Большинство детин вроде меня – неуклюжие и косолапые. Я был исключением. У меня было хорошее чувство ритма, и я прекрасно владел телом, имел подвижные ловкие руки и отличную координацию. Вся страна помешалась тогда на свинге, все вокруг под него только и отплясывали. Я бегал на танцы шесть раз в неделю (по воскресеньям никогда). И все время в разные места. Вот так и научился танцевать. Чтобы научиться танцевать, надо постоянно бегать по танцулькам. Тогда еще придерживались каких‑то движений, не то что сейчас. После войны я даже какое‑то время работал учителем танцев.

В 1939 году, когда мне было 19 лет, мы с моей партнершей по танцам Розанной Де Анджелис заняли второе место в «Харвест Мун Болл» – конкурсе танцевальных пар в Мэдисон‑сквер‑гарден (участвовало около 5000 пар). Розанна была очень грациозной танцовщицей и отличной партнершей. Мы познакомились с ней уже в Мэдисон‑сквер‑гарден – нас свел случай: ее партнер серьезно повредил ногу во время репетиции. А моя партнерша что‑то занемогла: то ли устала, то ли еще что‑то. Ну, мы и станцевали с Розанной. Этот фестиваль танцев был крупнейшим в стране. Проводился он ежегодно, а спонсором была газета «Нью‑Йорк дейли ньюс». Много лет спустя я научил свою дочь всем танцам – румбе, танго и так далее.

В фирме «Перлстейн глэсс компани» я зарабатывал неплохие деньги – без малого 45 долларов в неделю. Это было намного больше, чем зарабатывал мой отец. Из этих денег я оплачивал пансион, поэтому теперь нам незачем было бегать с места на место. Моя сестра Пегги еще ходила в школу, а после школы подрабатывала в большом магазине «Эй Энд Пи», расставляя товары по полкам. Мой брат Том с нами уже не жил – он бросил школу и вступил в Гражданский корпус охраны окружающей среды[16].

Ну а остальные денежки за вычетом квартплаты и еды уходили на танцы. Конечно, на девушек всегда требовались деньги, но мы с Янком нашли способ веселиться и без денег. Однажды я пригласил одну симпатичную веснушчатую ирландку искупаться в речке у Дерби Роуд, там, где сейчас располагается больница «Мерси Фитцджеральд Хоспитал». Речка эта лежала метрах в ста от дороги. Янк незаметно подкрался к нам и стащил нашу одежду. А потом, поднявшись на холмик, крикнул моей девушке выйти из воды, одеться и пойти с ним, а не то он убежит вместе с ее одеждой. Ну, она выбралась из воды, оделась и ушла с ним, а Янк дал какому‑то мальчишке 25 центов, чтобы тот приглядел за одеждой, пока они не скроются из вида. Они ушли достаточно далеко, мальчишка стремглав унесся прочь, ну а я остался несолоно хлебавши.

Я перед ним в долгу не остался – вот только не помню точно, как именно я его разыграл. То ли стал распускать слухи, что, мол, его девчонка забеременела, а он, дескать, толком и не знал от кого. Может, и так. А может, еще каким‑то образом подставил? Вполне допускаю. Но не более того – дальше шуток дело не заходило. Нас теперь уже не интересовали уличные стычки, мы теперь подвизались на новом поприще – кавалеров танцев и бабников. Мне из принципа не хотелось, чтобы полученные мною от циркачек постельные навыки пропали даром.

Я вел беззаботную, полную маленьких радостей жизнь молодого повесы – никакой ответственности, никаких размышлений, куча славных друзей, толпы девчонок: одним словом, полным ходом накапливал впечатления и события для будущих воспоминаний. Вот только на месте мне не сиделось. Я все время стремился сняться с насиженного места. И довольно скоро убедился, что судьба занесла меня далеко‑далеко, но к тому времени я уже не мог позволить себе роскошь быть нетерпеливым. Я был вынужден жить по армейским законам, а именно – поторапливайся и жди».

 

Глава 5. 411 дней

 

«Впервые эту песню – «Tuxedo Junction» – я услышал в 1941 году. Я служил в военной полиции в Колорадо, мы выполняли функции охраны в Лоури Филд в составе воздушного корпуса. Большинство считает, что известностью эта песня обязана Гленну Миллеру, но на самом деле простому руководителю ансамбля Эрскину Хоукинсу. Это он написал эту песню и впервые ее исполнил. И она всю войну не покидала меня. А после войны мое первое свидание с будущей женой Мэри тоже прошло под аккомпанемент ансамбля Эрскина Хоукинса, на концерт которого мы решили пойти в Филадельфии.

Однажды в холодный декабрьский вечер 1941 года я занял первое место в состязании танцоров, исполняя танец именно под «Tuxedo Junction» в танцевальном зале «Денвер дэнс холл». Утром мне предстояла переброска в Калифорнию. Японцы к тому времени уже разбомбили Перл‑Харбор. Мне только что стукнул 21 год, ростом я был под 190. Четыре года спустя, когда война кончилась, меня демобилизовали за день до моего 25‑летия. За войну я подрос еще сантиметров на пять. Люди забывают, как мы были молоды. Некоторые из нас такими остались навсегда.

Войну я провел пехотинцем в Европе в составе 45‑й пехотной дивизии. Считается, что в среднем ветеран войны около 80 дней проводит в боях. Ко дню окончания войны мне сказали, что у меня на счету 411 боевых дней, что позволяло мне получать доплату в размере 20 долларов к ежемесячному солдатскому жалованью. Я был одним из тех, кому повезло. Есть много настоящих героев, для которых вся война ограничилась одним днем – первым и последним. Невзирая ни на рост, ни на количество боев и просто стычек с врагом, я ни разу и царапины не получил. Мне не раз приходилось, сидя в окопах, взывать к Господу, в особенности под Анцио. Что бы там ни говорили о моем детстве, именно в детстве я освоил науку выживания».

 

Вытащить из Фрэнка Ширана эпизоды его военной биографии оказалось делом нелегким, пожалуй, самым трудным в ходе всего интервью. Потребовалось целых два года, чтобы убедить его в том, что все, что касалось войны, вообще стоит обсуждать. И обсуждение это было очень обременительным и для интервьюируемого, и для автора – первый не желал на эту тему распространяться, а второму требовалось проявлять такт, задавая вопросы.

Ради облегчения моей задачи Ширан раздобыл 202‑страничный талмуд – официальный журнал боевых действий 45‑й пехотной дивизии за последние месяцы войны. Чем больше я узнавал из этого отчета и из рассказов Фрэнка, тем сильнее убеждался в том, что именно тогда в ходе боев этот ирландец и освоил ремесло хладнокровного убийцы.

В журнале боевых действий сказано: «45‑я дивизия заплатила высокую цену за утверждение наших американских идеалов: 21 899 человек убитыми и ранеными». Если считать численность полностью укомплектованной дивизии в 15 000 человек, то ее личный состав полностью обновился. В журнале боевых действий говорится о 511 боевых днях дивизии в целом – то есть 511 дней, проведенных под пулями противника и в ведении огня по противнику. 45‑я дивизия героически сражалась с самого первого дня войны в Европе и до последнего.

Не считая дней отдыха, на счету рядового Фрэнка Ширана 411 боевых дней – то есть таких дней у него свыше 80 %. День за днем Ширан убивал неприятельских солдат, задаваясь сакраментальным вопросом: а когда же очередь дойдет и до него? Не всем выпала участь Фрэнка Ширана – другие ветераны войны, с которыми мне приходилось беседовать, буквально лишались дара речи, если я произносил цифру в 411 боевых дней.

 

«– Врезать бы тебе как следует, – сказал Чарли (Диггси) Майерс. Я был на пару лет старше его и две головы выше. Мы были приятелями еще со школьных лет.

– А что не так, Чарли? За что ты хочешь мне врезать? – с улыбкой спросил я его.

– У тебя была халявная работа в тылу в военной полиции. Ты мог спокойно просидеть всю долбаную войну в Штатах. Ты просто придурок, что оказался здесь. Знаешь, мне всегда казалось, что у тебя не все дома, но до такого додуматься? Ты что же, считал, мы здесь развлекаемся?

– Мне хотелось почувствовать себя в настоящем бою, – попытался объяснить я и тут же почувствовал себя идиотом.

– Ладно, почувствуешь.

Где‑то в небе вдруг засвистело, и тут же раздался оглушительный взрыв.

– Что это было?

– Это и есть твой «настоящий бой».

Ткнув мне саперную лопатку, Чарли добавил:

– На, возьми!

– На кой черт мне она?

– Окопы рыть. Давай, приступай. Добро пожаловать на Сицилию!

Когда я покончил с рытьем окопа, Чарли объяснил, что при разрывах осколки летят вверх. Поэтому во время взрыва надо залечь и как можно сильнее прижаться к земле. Тогда тебя не заденет. Не успеешь – значит, тебя просто‑напросто перережет пополам. – В детстве я всегда смотрел на Диггси свысока, теперь же роли поменялись.

Как же случилось так, что я в 1943 году оказался на этой Сицилии с саперной лопаткой в руках?

В августе 1941 года я добровольцем пошел в армию. Почти весь мир воевал друг с другом, но Америка еще хранила нейтралитет.

Начальную подготовку я проходил в Билокси (штат Миссисипи). Однажды один сержант родом с Юга, выстроив нас, заявил, что, мол, сделает с нами что захочет, а если кто‑то думает по‑другому, пусть выйдет из строя. Я шагнул чуть ли не на метр, и сержант отправил меня на пять дней чистить отхожие места. Это у него был такой метод вызвать у нас уважение к себе, к его должности и званию. Нас готовили к войне.

По завершении начальной подготовки меня осмотрели на комиссии и, подивившись моим габаритам, тут же решили, что я буду незаменим для военной полиции. Моего мнения об этом назначении не спросили, и я еще до официального вступления США в войну оказался в рядах военной полиции.

Но после Перл‑Харбора мы стали воевать по‑настоящему, и все, кто пожелал сменить службу в военной полиции на участие в боевых действиях, могли написать рапорт о переводе в действующую армию. Меня привлекала перспектива, свалившись с небес, прямиком оказаться в бою, и я записался в десантники, после чего меня перевели в Форт Беннинг (штат Джорджия), где мне предстояло пройти обучение. Поскольку я был в прекрасной физической форме, подготовка меня не сильно напрягала. И вообще, я буквально рвался в бой. Дело в том, что, когда ты приземлишься, в первые минуты очень многое зависит только от тебя. Но после первого же прыжка с учебной парашютной вышки, когда я вывихнул плечо, я уже так не думал. Я неправильно приземлился – в результате меня выставили из десантников и загнали в пехотинцы.

И еще: ни наказания, ни необходимость соблюдения воинской дисциплины так и не смогли уберечь меня от всякого рода неприятностей. Я постоянно влипал в них на протяжении всей своей военной карьеры. Я начинал службу в звании рядового, и 4 года и 2 месяца спустя я закончил ее в том же звании. Время от времени меня повышали, но потом командованию приходилось вновь понижать меня за проступки. В общей сложности я 50 суток провел в самоволках – в основном попивая винцо в обществе итальянок, немок или француженок. Но все это в тылу. На передовой я ничего подобного себе не позволял. Просто, если твое подразделение на передовой, а тебе вдруг припрет идти в самоволку, любой офицер вправе пристрелить тебя, а потом сказать, что ты погиб от вражеской пули. Потому что на передовой самоволка приравнивается к дезертирству.

Дожидаться отправки в Европу мне пришлось в лагере Кэмп Патрик Генри в Вирджинии, и там я попытался сбить спесь с одного из этих южан‑сержантов, за что меня отправили в кухонный наряд чистить картошку. При первой же возможности я достал слабительного и высыпал его в огромный электрический кофейник. В результате все, включая офицерский состав, страдали поносом. Но – увы – я оказался единственным, кто был избавлен от этого недуга и не явился в санчасть. Короче говоря, моя проделка была раскрыта, и нетрудно представить, что вскоре я снова драил нужники.

14 июля 1943 года нас отправили на север Африки, в Касабланку. Я попал в 45‑ю пехотную дивизию рядовым. Дивизию ты не выбирал, зато имел возможность выбрать роту, при условии, если там еще оставались вакансии. Рота насчитывала 120 человек. Наша церковь в Филадельфии опубликовала список местных ребят с указанием места службы. Поэтому я был в курсе, что Диггси тоже попал в 45‑ю дивизию. Я обратился с просьбой о зачислении меня в роту, где он служил, и просьба была удовлетворена. Я не рассчитывал, что попаду в тот же взвод, что и Диггси (32 человека), тем более в то же отделение (8 человек), но, вопреки ожиданиям, попал, и мы служили вместе».

 

Осенью 1942 года, когда наши войска еще только готовились к высадке в Европу, генерал Джордж Паттон выступил перед личным составом 45‑й дивизии в Форт Девенсе (штат Массачусетс). Генерал Паттон обратился к мальчишкам, впервые оказавшимся вдали от дома и дожидавшимся отправки за океан сражаться и погибать, и заявил, что этой дивизии отведена особая роль.

Вот что пишет полковник Джордж Мартин, начальник штаба дивизии, командному составу 45‑й пехотной дивизии:

 

«[Генерал Паттон] говорил долго, не особо стесняясь в выражениях… Он рассказывал о том, как британские пехотинцы, идя в атаку, не заметили засевших по флангам немцев и в результате получили мощный удар в спину. Потом, когда англичане приступили к зачистке от противника захваченной территории, немцы, вдруг бросив оружие на землю, задрали руки вверх, решив сдаться. Если подобное случится с нами, предупредил генерал Паттон, мы пленных брать не собираемся, а прикончим этих ублюдков всех до единого.

Потом нам было сказано, что нашей дивизии предстоит сражаться больше, чем какой‑либо другой из американских дивизий, и что немцы должны запомнить ее как «дивизию убийц».

 

В следующей речи, 27 июня в Алжире (Северная Африка), как вспоминал один из присутствовавших на ней офицеров, Паттон заявил бойцам своей «дивизии убийц» следующее:

 

«…убивайте, убивайте и еще раз убивайте – чем больше их вы прикончите сейчас, тем меньше придется их прикончить в будущем… Генерал сказал, что чем больше немцев мы возьмем в плен, тем больше их придется кормить, так что со сдающимися в плен немцами не миндальничать. Еще он сказал, что лучший немец – это мертвый немец».

 

Другой офицер вспоминает сказанное Паттоном об отношении к гражданскому населению:

 

«Генерал заявил, что, мол, те, кто окажется в зоне боевых действий, также должны считаться врагами и что с ними надлежит обращаться столь же безжалостно, как и с немецкими военными».

 

«Когда я отрыл для себя окопчик, Диггси поведал мне две скандальные истории. Обе стороны ненавидят снайперов, и если ты захватишь в плен снайпера, лучше прикончить его сразу. Снайперы действовали в районе аэродрома Бискари и застрелили очень многих американских солдат и офицеров. Когда около 40 человек итальянцев сдались в плен, не стали разбираться, кто из них именно снайпер, а просто выстроили и расстреляли на месте. Второй случай: один сержант привел к нам в тыл три десятка или около того сдавшихся в плен, а потом из автомата расстрелял всех до единого. Рассказ Диггси произвел на меня эффект разорвавшейся бомбы. Я всерьез задумался о том, стоит ли мне сдаваться в плен врагу, если дело дойдет до этого».

В своей последней речи к служащим 45‑й дивизии в августе 1943 года, сразу же по завершении успешного сражения на Сицилии, Паттон заявил: «Ваша дивизия – одна из лучших, если не самая лучшая за всю историю Америки». И тем самым подтвердил веру в свою «дивизию убийц». Ее солдаты и офицеры действовали в полном соответствии с его распоряжениями, изложенными ранее.

Правда, в эти же дни двое служащих 45‑й дивизии предстали перед военным трибуналом по обвинению в убийстве. Капитан Джон Комптон приказал расстрельной команде казнить около 40 безоружных военнопленных, причем двоих гражданских лиц. Это произошло после боя 14 июля 1943 года, в результате которого был взят аэродром Бискари. На другом участке в тот же день сержант Хорэйс Уэст лично из автомата расстрелял 36 безоружных пленных.

 

Вот что по этому поводу пишет генерал Паттон в своем дневнике 15 июля 1943 года:

 

«[Генерал Омар] Брэдли – преданнейший солдат – явился ко мне в 9.00, потрясенный рапортом 18‑й полковой боевой группы [полка, где служил Ширан] 45‑й дивизии, личный состав которой всерьез воспринял мой приказ убивать всех, кто продолжал стрелять после нашего приближения на 200 ярдов, и хуже того, выстроив в ряд, хладнокровно расстрелял пятьдесят пленных. Я сказал ему, что это, вероятно, преувеличение, но приказал передать офицеру, что он должен подтвердить, что убитые были снайперами или пытались бежать, или что‑то в этом роде, поскольку в противном случае разразится скандал в прессе и поднимется сильное недовольство среди гражданских. Так или иначе, они мертвы, поэтому ничего уже поделать нельзя».

 

Однако генерал Омар Брэдли не внял советам Паттона, инициировав расследование незаконных действий капитана Джона Комптона и сержанта Хорэйса Уэста.

Капитан Комптон заявил на суде, что исполнял приказ Паттона. На соответствующий приказ генерала Паттона сослался в свою защиту и сержант Уэст. Кроме того, один из лейтенантов заявил под присягой, что вечером накануне вторжения на Сицилию подполковник Уильям Шефер обратился по громкоговорящей связи к личному составу, напомнив солдатам о приказе Паттона «пленных не брать».

Но сержанта Уэста все же приговорили к пожизненному тюремному заключению. Однако бурные отклики на этот приговор привели к тому, что упомянутый сержант вскоре был оправдан, возвращен в действующую часть, в которой прослужил рядовым вплоть до окончания войны. Капитан Комптон 4 месяца спустя погиб – его застрелили немецкие солдаты, выбросившие белый флаг, а потом, когда американский офицер стал подходить к ним, открывшие огонь.

Сообщалось и о других случаях расправ с пленными на Сицилии. В своей книге «Генерал Паттон. Жизнь солдата» Стэнли Хиршзон ссылается на одного известного британского журналиста, который однажды был свидетелем того, как Паттон приказал расстрелять 60 человек пленных, но решил не предавать этот инцидент огласке, после того как Паттон дал ему слово чести не допускать впредь актов подобной жестокости. Однако журналист проговорился об этом одному из своих знакомых, а тот, в свою очередь, подготовил памятную записку, в которой описывался этот эпизод. В ней, в частности, говорится: «Кровожадные высказывания и распоряжения Паттона незадолго до высадки на Сицилии слишком буквально были восприняты личным составом, в особенности личным составом американской 45‑й пехотной дивизии».

 

«В тот же день Диггси спросил меня насчет слухов, которые он слышал от одного жившего с ним по соседству парня – дескать, я пошел на войну добровольцем, потому что Янк обрюхатил какую‑то там девчонку и обвинил в этом меня. Можете себе вообразить подобное? Слухи настигли меня даже за океаном. Янк тогда учился в колледже и не оставил свои шуточки».