Глава 6. Делал то, что должен

 

«Самым простым и легким периодом войны для меня стала Сицилия. Итальянцы – вояки никудышные. Просто немцы были для них стержнем. Случалось и такое: мы наступаем и натыкаемся на итальянцев, которые стоят по стойке «смирно» с вещмешками наготове. Как раз во время нашей высадки на Сицилии Муссолини решил выйти из войны, и вместо итальянцев воевали немцы. Сицилийцы были настроены очень дружелюбно. Как только мы выгнали немцев, я побывал в Катании, где повсюду на скатертях сушились домашние спагетти. После войны Рассела Буфалино привело в восторг то, что я побывал тогда именно в этом городе.

Моим первым новым приятелем в нашем отделении стал Алекс Сигел – уроженец еврейской части Бруклина. Мы с ним снялись на фото на Сицилии, но вот только он месяц спустя погиб во время обстрела на побережье под Салерно.

Салерно – городок южнее Неаполя на западном побережье Италии. В сентябре 1943 года мы высадились вблизи него на побережье под разрывами немецких снарядов. Салерно была самая тяжелая и опасная десантная операция, в которой мне довелось участвовать. Тем из нас, кто высадился на берег, предстояло миновать около километра простреливаемой противником территории, чтобы закрепиться на побережье. У каждого солдата была лопатка, и мы все стали окапываться. Если ты под обстрелом, тут уж окапываешься из последних сил, лишь бы в землю зарыться поглубже и поскорее.

Наши позиции обстреливали немецкая артиллерия и авиация. Как только заметишь немца, тут же открываешь огонь из винтовки. Мне тоже пришлось пострелять. Вот только не помню, когда и где я впервые выстрелил во врага. Вроде это было под Салерно. Я много раз спрашивал себя: на кой черт я добровольцем ввязался во все это?

Немцы едва не сбросили нас в море. Но я отчетливо помню, что мы стояли насмерть. Все боялись до чертиков, некоторые даже себе не хотели в этом признаться. Но признавай не признавай, а боялись все до единого».

 

В журнале боевых действий сохранилась запись одного из генералов, командующего другой дивизией:

«45‑я пехотная не позволила немцам сбросить десант союзников в море».

«Когда наша береговая артиллерия открыла по немцам огонь, они были вынуждены отступить на участок вне досягаемости снарядов наших орудий. Это дало нам возможность для наступления, и мы вместе с другими дивизиями двинулись в северном направлении.

Пехотинец обязан исполнять приказ. Если он не исполнит приказ, то подлежит расстрелу на месте. Джимми Хоффа в армии не был. Отвертелся от службы с большим трудом. А в бою тебя мигом научат тому, что приказ есть приказ и правила есть правила, которые надлежит беспрекословно выполнять, причем всем без исключения. До участия в боях я не особенно рвался исполнять распоряжения и приказы, а вот в бою научился».

 

Именно исполняя приказы командиров, Ширан оказался в числе тех, кого в журнале боевых действий характеризовали как «измотанных в ожесточенных боях на суровой местности», кто, «преодолевая упорное сопротивление противника», с боями продвигался от Салерно до Венафро. Затем последовала «зимняя кампания, разыгрывавшаяся в суровых Апеннинах» под пулеметным огнем удерживаемого немцами монастыря Монте‑Кассино.

 

«Мы продвигались на север Италии из Неаполя к Риму и к ноябрю 1943 года были уже у Монте‑Кассино. А там мы застряли на целых два месяца. На вершине горы Монте‑Кассино возвышался монастырь, который немцы использовали в качестве наблюдательного пункта. Таким образом, они имели возможность контролировать наши передвижения. Монастырь этот возник еще в древности, памятник архитектуры и все такое. В общем, сначала его ни бомбить, ни обстреливать не позволялось. А когда его все же пришлось разбомбить, это ухудшило положение еще сильнее – немцы теперь могли укрываться в древних руинах. В январе 1944 года мы предприняли попытку наступления, но немцы не позволили нам взобраться на эту горку. Иногда по ночам мы отправлялись за «языком». А чаще всего мы ночами думали, как укрыться от постоянных дождей и не получить немецкую пулю в лоб.

Тогда я научился не сближаться со всеми подряд. Только сдружишься, а человек гибнет. Какой‑нибудь 19‑летний мальчишка прибывает с пополнением, и, глядишь, его уже нет. Это очень действует на психику. Мы с Диггси дружили, и вот он погиб. И что же теперь? Завести еще одного друга, чтобы тут же его потерять?

Потом произошло наихудшее. Кое‑кого из нас решили направить на отдых в тыл в Кассерту под Неаполем. Разместили в бывшем королевском дворце. Дней десять все было лучше некуда, а потом нас перебросили под Анцио. Это небольшой городок севернее линии фронта немцев у Монте‑Кассино, но южнее Рима. Замысел состоял в том, чтобы ударить немцам во фланг и позволить нашим основным силам совершить прорыв к Монте‑Кассино».

 

Силы 45‑й дивизии после многократных безуспешных и кровопролитных попыток взять штурмом монастырь Монте‑Кассино были переброшены на другой участок для обеспечения вторжения в Анцио с моря. В ходе марша 45‑й дивизии из Монте‑Кассино генерал Марк Кларк писал: «Все 72 дня 45‑я дивизия постоянно вела бои со значительными силами противника и в тяжелейших условиях». Генерал Кларк вспоминал о «холодах, дождях и постоянных обстрелах неприятельской артиллерии и минометов», которым у Монте‑Кассино подверглась 45‑я дивизия и, в частности, один из ее бойцов, рядовой Фрэнк Ширан. Чего не мог знать генерал, так это того, что соединению суждено было попасть из ада Монте‑Кассино в другой ад – под Анцио.

 

«Перед боем или высадкой ты весь на нервах. Но стоит только увидеть сигнальную ракету, как мандраж исчезает. Тут уж не до раздумий. Ты просто действуешь, выполняешь положенное. Но осознаешь это лишь по окончании операции.

На побережье под Анцио мы захватили немцев врасплох и взяли несколько сотен пленных. Сутки спустя, когда мы стали продвигаться с побережья, все было вроде бы тихо, но ответственному за операцию генералу в этом спокойствии почудилась ловушка. Он решил дождаться поддержки танков и авиации. Задержка дала возможность немцам подтянуть свои танки и артиллерию и припечатать нас сверху к земле, не позволив нашим танкам и артиллерии подойти на выручку».

 

Как выразился сэр Уинстон Черчилль, «и случилась катастрофа… Силы обороны берегового плацдарма росли, а возможности для проведения крупной операции уже не было». Гитлер подтянул подкрепление, лишившее союзников маневренности, и приказал уничтожить, как он выразился, этот «гнойник» в Анцио.

 

«Потом на нас обрушились их тяжелая артиллерия и авиация. Нам пришлось окапываться как следует, окопчики уже не спасали. Вгрызались в землю мы на несколько метров. Из траншей приходилось выбираться на сколоченных деревянных лестницах, а поверх траншей укладывать доски и бревна, чтобы защититься от проливных дождей и шрапнели противника.

Четыре месяца мы терпели эту беспрерывную атаку. Днем выйти из траншей не было никакой возможности – ты тут же схлопотал бы пулю. Да и куда было выходить и зачем? По ночам мы выбирались наружу справить нужду или опорожнить каски, в которые мы облегчались днем. Питались сухим пайком. Ни о какой горячей пище и думать не приходилось. Немцы в упор расстреливали наши суда войскового подвоза. Мы резались в карты и рассуждали о том, чем будем заниматься после войны. А в основном молились. Молились все независимо от убеждений и религиозности. Я со счета сбился, сколько раз воздавал хвалу Деве Марии и Иисусу. Обещал им не грешить, если они вытащат нас из этого пекла живыми. Клялся позабыть о женщинах, о вине, о сквернословии, обо всех мыслимых пороках, лишь бы выбраться оттуда.

Самый жуткий обстрел был ночью, и мы его прозвали «Экспресс на Анцио». Немцы сосредоточили огромное количество артиллерийских орудий и надежно замаскировали их, поэтому наша авиация не различила их днем. С наступлением темноты немцы по железной дороге подогнали орудия, вывели их на огневые позиции и подвергли нас интенсивному обстрелу. Грохот стоял неимоверный, такой, от которого и свихнуться недолго. От многих наших солдатиков в ту ночь даже мокрого места не осталось – нечего было отправлять родным в гробах. И ты понимал, что в любую минуту следующим мог быть ты.

По ночам обычно мы по периметру участка выставляли посты боевого охранения, чтобы ребята могли урвать пару часиков на сон. Но в эти 4 месяца нам было, честно говоря, не до сна. Лично я терпеть не мог лежать в боевом охранении – ночью всегда страшнее, чем днем. Пусть даже не каждую ночь тебя молотит немецкая артиллерия, как при прибытии «экспресса на Анцио», но днем нам тоже доставалось. Арт‑подготовка рвет нервы, тебя просто трясет под разрывами, и в конце концов ты превращаешься в отупелого идиота. Немцы дважды пытались сбросить нас в море, но мы выстояли».

 

В журнале боевых действий сообщается, что 45‑я дивизия «наголову разбила немцев», сокрушила все их попытки «уничтожить плацдарм». Период ожесточенных немецких атак под Анцио сменился месяцами «выжидания» и «удерживания позиций». В ходе постоянных бомбардировок и артобстрелов погибло свыше 6000 военнослужащих союзнических сил. В мае основные силы сумели все же прорваться через линию обороны немцев в районе Монте‑Кассино. К концу мая 150 000 измотанных в боях, но не потерявших присутствия духа солдат покинули траншеи в Анцио и соединились с силами, наступавшими на Рим с юга. А 6 июня 1944 года силы союзников высадились в Нормандии – второй фронт был открыт.

«В Рим мы вошли маршем, без боев. Рим был объявлен «открытым городом», то есть ни одна из сторон не собиралась открывать огонь, но немцы все же постреливали. Именно в Риме я впервые увидел уличные кафе. Мы присели за столик отдохнуть, поесть и выпить вина. Там же я впервые увидел светловолосую итальянку, проходившую мимо кафе. Разумеется, не обошлось и без приключений. Благо это было нетрудно. Нам выдавали шоколад, сыр и яичный порошок в банках – этого вполне хватало. Итальянцы голодали, кто вправе упрекнуть их в падении нравов? Интимные контакты с местным населением не поощрялись, но что командование могло с нами сделать? Отправить на передовую?

Какое‑то время мы сражались с немцами в Италии, затем нас перебросили на соединение с силами, осуществлявшими высадку на южном побережье Франции. Операция носила название «Дракон». Это было 14 августа 1944 года. Высадившись, мы натолкнулись на сопротивление противника. Но огонь они открыли, скорее, для проформы. Что, правда, не уменьшало опасности попасть под пулю. Пары выстрелов и то хватит с лихвой.

Я пробирался перебежками по берегу под Сен‑Тропе, и мне вдруг показалось, что меня подстрелили – вся форма была забрызгана кровью. Тут же ко мне подбежал наш санитар, лейтенант Кавота из Пенсильвании:

– Ах ты, сукин сын! Кровь, говоришь? Это не кровь, а вино! Вставай, и вперед! Фляжку твою прострелили!

Хороший он был парень, этот лейтенант.

Оттеснив немцев, мы вошли в Эльзас‑Лотарингию – часть области принадлежала немцам, часть французам. Был у меня один приятель из Кентукки по кличке Поуп. Отличный был солдат. Нельзя так сразу говорить о людях – вот этот трус, а этот смельчак. Там, в Эльзас‑Лотарингии, этот Поуп однажды выставил свою ногу из‑за дерева в надежде схлопотать пулю и отправиться в госпиталь, а потом и домой. И схлопотал. Только не пулю, а здоровенный осколок, которым ногу как ножом срезало. Сам он выжил и домой попал. Только одноногим.

Приходилось видеть и как наши ребята сильно расходились во мнениях, как поступить с пленными. Немцы вокруг только и норовят пристрелить и тебя, и твоих товарищей, а тут представляется возможность отомстить им – когда они решают сдаться в плен. Находились такие, кто мстил. Всегда можно сослаться, что не знаешь немецкого и не понял, что они от тебя хотят. Или можно еще и сочинить байку о том, что, дескать, ты их пленил и стал конвоировать к себе в тыл, а они давай бежать. Ну, ты их при попытке к бегству… сами понимаете. Я не имею в виду массовую резню. Если тебе поручено отконвоировать в тыл большую группу, ты исправно это выполняешь, но если их горстка, то ты делаешь то, что должен делать, и то, что от тебя ожидают другие. Лейтенант приказал мне отконвоировать большую группу пленных, и я сделал то, что должен был.

Во время перестрелки в Эльзасе Диггси ранило в спину. Санитары потащили его вниз по холму. К тому времени я уже изрядно очерствел душой, но, поверьте, видеть, как Диггси на твоих глазах ранило – это на меня подействовало. Я заметил валявшуюся на земле винтовку Диггси. Не любит начальство, если оружие на земле валяется. Ну, я и попросил ребят прикрыть меня, а сам пополз за винтовкой и притащил ее.

– Да ты точно ненормальный! – только и сказал тогда Диггси. – Тебя ведь прикончить могли из‑за этой гребаной «М‑1».

– Да брось ты – немцы и не догадываются, что их больше, – ответил я.

Тогда Диггси уже второй раз ранили у меня на глазах.

Там, в Эльзас‑Лотарингии, мы узнали, что немцы перешли в контрнаступление в Арденнах в Бельгии. Хотели сломать наше продвижение из Нормандии. Это называлось Арденнская операция. Немцы наступали в выступе, и срочно потребовались части для усиления северного участка фронта. Нашу роту оставили прикрывать весь южный участок – 120 человек должны были обеспечить прикрытие полосы целой дивизии (10 000–15 000 человек).

Нам только и оставалось, что отступить. В канун нового, 1945 года мы шли всю ночь. Мы своими глазами видели, как французы срочно снимали американские флаги и вместо них снова вывешивали немецкие. Но вскоре подоспело подкрепление, и мы опять отбили позиции у немцев.

Оттуда мы с боями стали продвигаться к Гарцу. Немцы удерживали позиции высоко в горах. Однажды вечером мы перехватили транспорт, доставлявший немцам горячую еду. Наевшись до отвала, мы вылили похлебку на землю. Немок мы не тронули. Они были, по сути, штатскими – служащими вспомогательных частей. Поварихи. Пальцем их не тронули. Но транспорт сопровождала небольшая группа солдат. Взять их с собой мы не могли – наступали. Поэтому раздали им лопаты, и они стали копать для себя могилы. Вы спросите, а на кой черт кому‑то париться из‑за собственной могилы. Верно, вроде бы незачем. Но у человека всегда ведь теплится надежда: а может, эти вояки‑американцы передумают и смилостивятся, а может, не ровен час, и свои подоспеют, а может, нас и расстреляют, но в награду за нашу ретивость прикончат сразу, без лишних мучений. Мне, во всяком случае, тогда расстреливать их не хотелось.

После Гарца мы повернули строго на юг Германии, овладели Бамбергом, а потом и Нюрнбергом. Наши бомбардировщики практически сровняли этот город с землей. Именно там Гитлер и проводил свои партийные съезды. И теперь уничтожалось все, что хотя бы отдаленно напоминало о нацистских временах.

Целью наступления был Мюнхен в Баварии – город, откуда Гитлер и начинал в своей знаменитой пивной. Но по пути мы освободили концентрационный лагерь Дахау».

 

В журнале боевых действий сказано, что в лагере было обнаружено «…около 1000 трупов… Рядом расположены газовая камера и крематорий. Одежда и обувь аккуратными стопками складирована тут же, рядом с аккуратно сложенными телами».

«Мы были наслышаны о зверствах, творимых нацистами в концентрационных лагерях, но мы были не готовы столкнуться с их последствиями – горами трупов и страшным смрадом. Подобные картины впечатываются в сознание навечно. Тебе уже никогда не избавиться от них. Молодого белокурого заместителя коменданта немецкого лагеря и нескольких офицеров посадили в джипы и увезли неизвестно куда. Позже издали послышались выстрелы. Без долгих разбирательств остальные охранники лагеря Дахау – а их было около 500 человек – тоже получили свое. Среди бывших узников лагеря нашлись такие, кто с радостью одолжил у нас винтовки. И на лицах вершивших возмездие не было ни следа раскаяния.

Вскоре после этого мы направились на юг и овладели Мюнхеном, а еще две недели спустя война в Европе закончилась – Германия безоговорочно капитулировала.

Долгие годы я периодически вижу во сне былые бои, но в этих снах они всегда перемешиваются с заказами, которые я после войны выполнял для определенных людей.

Демобилизовали меня 24 октября 1945 года, за день до 25‑летия, но только по календарю».