2020-06-10
74
Придворные отношения Гарвея. – Его путешествия. – Начало английской революции. – Бегство короля. – Гарвей в Оксфорде. – Гарвей на покое. – Его отношения с братьями. – Книга о рождении животных. – Ее значение и недостатки. – Слава Гарвея
Мы оставили Гарвея придворным врачом Карла I. Придворные отношения нередко отрывали его от профессиональных занятий. Так, в 1630–1631 годах он сопровождал герцога Леннокса в поездке на материк. Между прочим посетили они и Германию, где в то время свирепствовала Тридцатилетняя война. В одном из своих писем Гарвей рассказывает о жалком положении стран, по которым они проезжали: «По дороге не встретишь собаки, коршуна, ворона – никакой птицы или зверя, годных для анатомирования; среди немногочисленного населения, уцелевшего от войны и чумы, голод занимался анатомией раньше моего приезда. Просто невероятным кажется, что такие богатые, многолюдные, цветущие страны могли в столь короткое время дойти до такой нищеты, разорения, оскудения, голода. Надеюсь, что это заставит подумать о мире. Пора перестать драться, когда нечего есть и свой своего грабит и обворовывает при первой возможности».
Но людей с воззрениями Гарвея было еще слишком мало в то время; мнения и вкусы бандитов, Тилли и Валленштейнов, господствовали в политической жизни, и еще восемнадцать лет Германии предстояло платить за их никому не нужные подвиги разорением, чумой и голодом.
В 1633 году Гарвей сопровождал Карла I в Шотландию, где последний короновался и на свою беду встретил восторженный прием. На беду потому, что этот прием заставил его приписать недовольство парламента влиянию немногих беспокойных людей, тогда как народ, как думал он, на стороне короны. На самом же деле в истории Англии наступил критический момент: решался вопрос, быть ли ей абсолютной монархией или конституционной страной, и так как король предпочитал первое, а народ второе, и ни тот ни другой не хотели уступить, – столкновение становилось неизбежным.
В 1636 году Гарвей находился в свите графа Аронделя, отправлявшегося послом в Германию. Во время этой поездки он посетил многие немецкие города и виделся с тамошними светилами, в том числе со своим старым товарищем по Падуанскому университету, Каспаром Гофманом, о котором мы упоминали в предыдущей главе. Гарвей пытался убедить его в существовании кровообращения наглядными доказательствами, попробовал повторить перед ним свои опыты, но Гален и Гиппократ казались почтенному старцу более достоверными свидетелями, чем собственные глаза, и, убедившись в его несокрушимости, Гарвей положил скальпель и ушел, видя бесполезность дальнейших препирательств.
Между тем, положение дел в Англии становилось все более критическим. Попытка Карла I ввести англиканское богослужение в Шотландии кончилась неудачно: шотландцы восстали. Пришлось воевать с ними, а война требовала денег, которых парламент не давал. Король угрожал, обещал, преследовал, но угрозы его никого не пугали, обещаниям никто не верил, а преследования не могли сломить упорство парламентской партии, находившей поддержку и сочувствие в массе населения. Летом 1641‑го король вынужден был оставить Лондон и объявить войну парламенту.
Несмотря на преклонный возраст – ему было уже более шестидесяти лет, – Гарвей последовал за королем. Сохранилось известие о его участии в битве при Эджилле, где королевские войска впервые сошлись с парламентскими, – известие довольно характерное, рисующее нам его отношение к политике.
«Когда король Карл, – рассказывает Обрей, – оставил Лондон, он (Гарвей) сопутствовал ему и находился при нем в битве при Эджилле; во время сражения принц Уэльский и герцог Йоркский были поручены его попечению. Он уселся с ними у плетня, достал книгу и углубился в чтение. Но ему не пришлось долго читать, потому что вскоре мушкетная пуля взрыла землю подле него и заставила его искать другого убежища».
Вскоре после Эджилльской битвы мы находим Гарвея в Оксфорде, погруженным в научные исследования, предметом которых было развитие зародыша. «Я увидел его впервые в Оксфорде, – говорит Обрей, – в 1642 году. Он часто заходил в нашу коллегию к Джорджу Батурсту, бакалавру богословия, державшему в своей комнате наседку с яйцами, за развитием которых они следили изо дня в день».
В это время Оксфорд был главной квартирой короля и его войск, так как в Лондоне господство перешло в руки парламентской партии. Вскоре Гарвей получил важное место в Оксфордском университете. Декан Мертонской коллегии, сэр Натаниэль Брент, сторонник круглоголовых, оставил Оксфорд при вступлении короля. На его место был назначен Гарвей в награду за верность и убытки, понесенные при восстании. В самом деле, его имущество было разграблено, да сверх того он потерял место в госпитале Св. Варфоломея за то, что присоединился к партии, поднявшей оружие против парламента.
Недолго пришлось ему пользоваться новым назначением. Сначала дела королевской партии шли недурно: парламентские войска, неопытные и под начальством плохих полководцев, терпели неудачу за неудачей; но когда на политическую арену выступил Кромвель, все переменилось, и Карлу пришлось круто.
В 1646 году Оксфорд был взят парламентскими войсками, и Гарвею пришлось оставить должность декана, которую снова занял Брент.
С этого года Гарвей совершенно устранился от политики и поселился в Лондоне, предаваясь исключительно научным занятиям. Разочаровался ли он в короле или просто устал, – трудно сказать. Вернее последнее: шестидесятилетнему старику трудно было таскаться за армией, вести походную жизнь, ночевать где придется; да и надобности в этом не было: он всегда ограничивался сочувствием королю и никакой действительной пользы оказать не мог.
Итак, он удалился на покой и с этих пор проживал у братьев – большею частью в Лондоне или в Ламбете (пригородная деревушка, впоследствии вошедшая в черту Лондона).
Погруженный в научные занятия, он мало заботился о мирских благах и, без сомнения, ему пришлось бы испытать на старости лет горькую нужду, если бы не братья, в особенности Элиаб, который был в полном смысле слова «и денег, и белья, и дел его рачитель». Элиаб пустил в оборот деньги Гарвея, нажитые практикой, и, таким образом, составил для него изрядное состояние. Вследствие этого, несмотря на потерю практики и убытки, причиненные гражданской войной, Гарвей жил в довольстве и даже мог выделять значительные суммы на общеполезные цели.
Так, он выстроил для Лондонской коллегии врачей дом, в котором была помещена библиотека и где происходили заседания общества; подарил тому же ученому учреждению коллекцию препаратов, хирургических инструментов и книг и пожертвовал ренту в 56 фунтов стерлингов на жалованье библиотекарю и устройство ежегодных собраний в память благотворителей коллегии.
В последние годы жизни он занимался эмбриологией. Результатом его исследований в этой области явилась книга «De generatione animalium» («O рождении животных»).
Гарвей не хотел издавать этой книги, и если бы не доктор Энт, его приятель, почти насильно отобравший у него рукопись, она вряд ли увидела бы свет раньше его кончины.
Энт оставил рассказ о своей беседе с Гарвеем в 1650 году, по поводу издания книги «О рождении животных»:
«Я нашел его в его убежище (Ламбете) веселым и довольным с виду, погруженным, как Демокрит, в исследование тайн природы, и спросил, хорошо ли ему живется? „Где уж хорошо, – отвечал он, – когда государство полно смут и сам я точно в бурном море? Если бы я не находил утешения в моих занятиях и в воспоминаниях о прежних трудах, то, право, не желал бы ничего, кроме смерти. Но эта темная жизнь, вдали от общественных дел, которая огорчала бы многих, действует на меня как лекарство“.
На замечание Энта, что ученый мир ожидает от Гарвея новых трудов, последний возразил: «Неужели вы хотите заставить меня покинуть эту мирную жизнь и снова пуститься в опасное море? Вы сами знаете, какую бурю вызвали мои первые труды. Лучше сидеть дома и преуспевать в мудрости, чем, публикуя результаты бесконечных трудов, подвергаться бурям, которые разрушат ваш покой и отравят ваши последние дни».
Тем не менее Энт настаивал и наконец добился своего – отобрал у Гарвея рукопись, немедленно отдал ее в типографию, сам следил за печатанием, держал корректуры, а в следующем, 1651 году книга вышла в свет.
«Исследование о рождении животных» – результат многолетних трудов. Часть материалов, собранных автором, а именно исследования о развитии насекомых, погибли в начале революции.
Скажем несколько слов об этой книге.
Она обогатила науку блестящими обобщениями, крупными открытиями, массой фактов, имевших значение как для теории, так и для практики.
В сущности, это был первый систематический и законченный трактат по эмбриологии, так как прежние исследования – Аристотеля и Фабриция – не представляют даже бледного абриса этой науки; их можно назвать лишь отрывочными эмбриологическими заметками.
Гарвей показал, что живородящие животные, так же как и яйцеродящие, развиваются из яйца, и выразил свой взгляд на развитие животных в известной формуле omne animal ex ovo (всякое животное из яйца).
Книга украшена соответственной виньеткой: Юпитер держит яйцо, из которого выходят человек, олень, птица, рыба, ящерица, змея, стрекоза, бабочка, паук. Надпись на яйце: Ex ovo omnia (все из яйца).
Далее он показал, что так называемый рубчик, или зародышевый диск (cicatricula, или discus proligerus, маленькое белое пятнышко на желтке), есть собственно зародыш, и проследил его развитие, насколько это оказалось возможным без помощи микроскопа:
«Это маленькое пятнышко увеличивается с начала насиживания; через два дня достигает величины ногтя мизинца и разбивается на концентрические кружки (два или три), среди которых является белое пятнышко, подобное тому, которое замечается в центре зрачка в глазу, пораженном катарактой. В конце третьего дня в центре рубчика является красная дрожащая точка: это – зародыш сердца».
Еще в исследовании о движении сердца и крови, рассуждая о строении сердца у зародыша, Гарвей высказал замечательную мысль – истинное пророчество гения: «Природа, совершенная и божественная, ничего не делает бесцельно; не дает сердца тем животным, которые в нем не нуждаются, и не создает его прежде, чем оно станет необходимым, но проходя одни и те же ступени в развитии каждого животного, проходя все строения – яйцо, червяк, зародыш – достигает совершенства в каждом».
Итак, в исследовании Гарвея уже намечены – но только намечены – основные идеи эмбриологии: первичное тождество различных типов, постепенность развития органов, соответствие переходных признаков человека и высших животных с постоянными признаками низших.
Далее он уяснил значение так называемой chalaza, шнурочка, на котором подвешен желток (Фабриций считал его зародышем); показал, что скорлупа яиц пориста и пропускает воздух к зародышу; что яйцо живородящих развивается в рогах матки, и прочее – словом, обогатил науку многими крупными и мелкими фактическими открытиями.
Нельзя не упомянуть также, что его исследования имели огромное практическое значение для акушерства и женских болезней. «Главы „О родах“, „О перепонках“, „О последе“, „О пуповине“ были истинным откровением, быстро принесшим драгоценные плоды» (Виллис).
В итоге мы можем сказать, что Гарвей сделал для эмбриологии все, что мог сделать великий ученый при тогдашних средствах исследования. В этом смысле книга «О рождении животных» является не менее сильным свидетельством его гения, чем трактат о кровообращении.
Но эмбриология без микроскопа – то же, что химия без весов или мореплавание без компаса. Потребовалось почти двести лет и подготовительная работа многих исследователей – Граафов, Нидгэмов, Спалланцани и других, – прежде чем она стала на степень истинной науки в трудах К. Э. Бэра.
Что касается книги Гарвея, то в ней мы можем видеть лишь бледный очерк этой науки, зародыш ее великих обобщений, намеки на ее основные законы и принципы, – но было бы преувеличением назвать ее автора основателем эмбриологии.
Заметим также, что недостаток фактов отразился на его трактате не совсем благоприятно. Рассуждения Гарвея о сущности зарождения туманны и неверны; он доказывает, что элементы самца и самки не смешиваются при оплодотворении; что самка получает при этом нечто вроде «заразы», которая проникает все ее существо, отчего она становится плодоносящей.
Словом, мы встречаем здесь не того Гарвея, который является перед нами в книге о кровообращении: ясного, светлого, точного мыслителя, который чувствует себя как дома в лабиринте фактов и ведет нас от обобщения к обобщению путем строго научной индукции, никогда не оставляя твердой фактической почвы. Здесь, в исследовании о рождении животных, мы видим Гарвея‑метафизика, который, не чувствуя под ногами твердой почвы, бросается в область умозрений, старается втиснуть природу в рамки схоластических доктрин, высказывает иногда истинно пророческие мысли, но большею частью путается в смутных и ложных представлениях.
Во всяком случае, эти недостатки не уничтожают великих достоинств замечательной книги, прибавившей столько крупных и мелких открытий к сумме человеческих знаний, впервые давшей законченный и систематический очерк одной из труднейших и интереснейших отраслей науки, а главное – послужившей «ферментом» для дальнейших исследований.
«XVII век создал только одну книгу, которую можно сравнивать с „Исследованиями о движении сердца“; эта книга носит название „Исследование о рождении животных“ и написана Гарвеем» (Дарамберг).
В момент выхода в свет книги «О рождении животных» Гарвею было 73 года. Слава его наконец одолела вражду рутинеров и зависть мелких душ. Ему довелось при жизни увидеть торжество своих воззрений; заслуги его были признаны ученым миром вообще и его соотечественниками в частности. Он доживал свой век, окруженный славою и почетом. Труды его, обновившие физиологию, заменившие рассуждение исследованием, имели огромное возбуждающее значение. В Англии, где до Гарвея почти не существовало анатомии, к концу его жизни явилась целая плеяда замечательных ученых – Вартон, открывший слюнной проток, названный его именем, Глиссон, прославившийся работами над анатомией печени, Гаймор и другие.
Новое поколение физиологов и анатомов видело в Гарвее своего вождя и патриарха. Поэты – Драйден, Коули – писали в его честь стихи. Лондонская медицинская коллегия поставила в зале заседаний его статую со следующею надписью:
УИЛЬЯМУ ГАРВЕЮ,
