2020-06-10
139
Первый день прошел благополучно. Все те же полукаменистые полынные степи, все те же увалы, красивые настороженные фигуры грациозных джейранов. Снова прекрасная ночь и снова новый день работы.
Но очень скоро на юге мы увидели неровные барханные контуры песчаной реки. Они выглядели не очень приветливо, а широкая большая караванная тропа, вся взрыхленная тысячами верблюжьих ног, не предвещала хорошей дороги. Начало еще было неплохим. Мы шли медленно, спокойно, запасы воды были достаточные, настроение хорошее. Миша не волновался, только я несколько смущенно поглядывал на все растущие перед нами песчаные гряды.
Дорога становилась все труднее и труднее. Попытки объехать гряды скоро окончились неудачей, так как они были очень круты. Очень мелкий песок красноватого цвета стоял теми отвесными стенами, которые мы так хорошо знали по мелкоземам и лёссам Средней Азии.
Нет, надо было идти по тропе, а это становилось все труднее и труднее. Жаркое солнце поднялось высоко и пекло нестерпимо. Машина накаливалась так, что нельзя было прикоснуться к ее черному металлу. Вода в радиаторе закипала, едва мы проходили 20–30 метров. Температура в тени достигала 40°.
|
|
|
Началась борьба с природой. Настроение у Миши испортилось. Машина пыхтела и застревала в песке. Мы все впрягались в нее, тащили, толкали, дергали, упираясь ногами в почву тропы. Так нам удавалось протащить машину 50–70 метров, потом мы останавливались, чтобы дать охладиться мотору, а сами разбегались от машины, как от горячей печки, и прятались под ближайшими кустиками саксаула.
Замечательная вещь! Еще во время нашей первой каракумской экспедиции (1925 год) Бегенч, наш незаменимый проводник, показывал нам «песочные холодки», в которых он прятался летом в солнечные дни. Эти холодки состояли из нескольких веточек саксаула. Тень от них вырисовывалась на горячем песке лишь несколькими темными полосками. Но в нестерпимый зной среднеазиатских пустынь даже эта ничтожная защита от солнца приносила облегчение. Надо было во что бы то ни стало избежать прямых лучей солнца, и тогда действительно получается холодок. В изнеможении я садился под маленький кустик саксаула и, как говорили мои спутники, «испарялся», готовясь живым быть взятым на небо!
Но «испарялся» не только я. Через два‑три километра мы все уже начали терять терпение. Количество поглощаемой нами воды начинало пугать Мишу. «Ее не хватит и для радиатора, а тут еще дают пить людям», – ворчал он.
Несколько развлекали нас встречи с хитрыми ящерицами, гекконами, желтыми песчаными змеями. Но особенно мы оживились, когда под кустом саксаула увидели огромного варана. Все забыли об утомлении, о жаре, о лучах солнца и помчались ловить этого крокодила пустыни, длиной в 1, 5 метра, который скрылся в песке под кустом саксаула и выглядывал оттуда своими умными глазками. Наши беспощадные коллекционеры все‑таки убили его и торжествующе положили этого длинного крокодила на раскаленные крылья машины.
|
|
|
Но чем дальше мы продвигались, тем путь становился тяжелее и тяжелее. Снова стало закрадываться сомнение, выдержит ли «КАО‑1» это новое испытание. Перегоны делались всё меньше и меньше. Машина стонала, гудела, и Миша с волнением прислушивался к ее звукам, все время опасаясь, как бы что‑нибудь не сломалось.
Жара начала спадать. Уже часов восемь боролись мы с песками. Неожиданно перед нами выросла крутая гряда. Было ясно, что на такую кручу машину не поднять. Мы остановились. Я пошел вперед, почти ползком поднялся по крутому песчаному откосу и с радостными криками стал махать кепкой своим спутникам, оставшимся внизу у машины.
Я увидел за грядой ровную степь. Правда, за этой грядой шла вторая, еще более громадная, почти недоступная для нашей машины, с уклоном градусов в двадцать пять. Песок был сыпучий, разбитый караванами. Эта вторая гряда казалась еще страшнее, чем та, на которой я стоял, но зато она была последней. За ней уже виднелся спуск. А еще через несколько сот метров снова начиналась бесконечная, ровная полынная степь. Внизу виднелась прекрасная каменная «кала», похожая на сарай кубической формы, служившая пристанищем пастухам с их стадами, а дальше, километрах в двух от нее, – кибитки и поднимающийся в небо дым.
Итак, спасение было близко. Но как взять эти две гряды?
Проникший в эти пески в 1863 году под видом дервиша Арминий Вамбери так описывает их при переходе от Аму‑Дарьи к Бухаре: «Пусть читатель вообразит себе необозримое море песку, с одной стороны высокие холмы, как волны, взбитые на эту высоту страшными бурями, с другой – те же волны, разбегающиеся мелкой зыбью, – точно тихое озеро рябит западный ветер. В воздухе ни птицы, на земле ни растения, ни насекомого, только местами следы разрушенной, уничтоженной жизни в виде белеющих костей людей или животных, собранных прохожими в груду, чтобы служить указанием будущим путешественникам. Тут нет никакой возможности проехать на лошади хоть одну станцию. Теперь весь вопрос заключался в том, дадут ли нам пройти дальше стихии. И вопрос этот был так темен и ужасен, что перед ним покачнулось даже хладнокровие жителей Востока, и мрачные взгляды моих товарищей изобличали их внутреннюю тревогу».
Надо было подбодрить нашего водителя. Я подозвал к себе Мишу, посадил его в холодке на бугорок, и мы вместе, «возносясь к небу» и не успевая даже вытирать тяжелые капли пота, обдумывали стратегический план переброски машины через эти два грозных вала.
Здесь Миша показал себя настоящим полководцем. Он трезво обсудил всю обстановку, стал выискивать боковые обходы, правильно расставил людей. Он стал стратегом, который решил победить во что бы то ни стало.
И надо сказать, что очень скоро победа была одержана. Первая гряда была взята. Машина скатилась в глубокую низину и зарылась в песок перед самой последней грядой. Но Миша уже знал, как надо брать эти гряды. Он спокойно сказал, что теперь он и без нас победит роковые пески.
– Вы идите вперед. Там, в кале, наверное, есть вода или холодный чай. Там люди. Пусть они придут к нам на помощь. Без новых сильных людей я даже и пробовать не буду подниматься на эту последнюю гряду, – сказал Миша.
Я с Соседко пошел вперед. В нашем воображении рисовались десятки сильных казахов. Идти было тяжело. Сыпучий песок сползал, снося нас с гряды. Но вот мы, наконец, у желанной цели. Направляемся к каменной кале. Но… там все было пусто и тихо. Дверь была забита. Ударом кулака Соседко выбил окно и влез в него. Я остался ждать, полуживой от быстрого биения сердца. Но Соседко пропал. В кале всего‑то было 10 квадратных метров. Казалось бы, нетрудно осмотреть ее, а Соседко все нет. Тогда я тоже влез в окно, свалился на грязный пол и тут увидел, что Соседко лежит в сердечном припадке и с трудом говорит какие‑то отрывистые слова. Я тоже лег на грязный пол, наслаждаясь примитивными удобствами этой чудной первобытной кровати.
|
|
|
Было полутемно, и нам казалось, что даже холодно. Отбросы овечьего стада несколько уменьшали уютность нашей кровати. Соседко снял свою грязную рубаху и быстрым жестом бросил ее мне. Из нее я сделал себе подушку, – и рай достиг совершенства.
Сколько мы здесь лежали и о чем мы здесь думали, – трудно сказать. Только минут через пятнадцать‑двадцать Соседко вскрикнул:
– Машина!
Действительно, наша «КАО‑1», как гордая птица, показалась на вершине гряды. Она не удержалась на ней и скатилась вниз; она уже катилась по полынной степи и быстро мчалась по твердому грунту все дальше и дальше.
Машина гордо пролетела мимо нас, и только по клубам поднятой ею пыли мы могли проследить ее безумную скачку на юг.
Соседко шипел: «Что же он, с ума, что ли, сошел? Бросил нас и уехал!» Но скоро нам все стало ясно. Машина шла к кибиткам, полагая, что мы уже там. Ей нипочем было пройти 2–3 километра по полынной степи. Мы должны скорее догнать ее. И мы ее догнали!
Дойдя до кибиток, мы увидели вытянутые, очень кислые лица наших товарищей. В кибитке их встретили нелюбезно. Аул, увидев нашу машину, стал стремительно свертываться. Воды у него почти не было, а грязный, полувысохший «как» обещал нам мало удовольствия. Почти кофейная гуща кок‑чая тоже мало нас радовала. Но мы принесли в жертву пустыне так много своей собственной влаги, что и этот импровизированный «кофе» казался нам прекрасным.
Обстановка, однако, была неприятная. Очевидно, мы столкнулись с одной из картин той борьбы с баями, которая велась в это время. Мы скоро убедились, что это была группа баев, боявшихся раскулачивания и стремившихся бежать на юг.
|
|
|
Какие‑то верховые с непонятной поспешностью были разосланы на юг, на восток и на запад. Готовился в путь караван. На наши расспросы о дороге отвечали кратко и, по‑видимому, неверно.
После этих расспросов наши опытные «среднеазиаты», особенно Юдин, хорошо знавший и баев и басмачей, решили скорее ехать вперед. До темноты оставалось еще часа три. Надо было попытаться взять перевал через каменную гряду, синевшую на юге, и уехать подальше от негостеприимных и, может быть, даже опасных людей.
И мы быстро покатили на юг и после ровных такыров и степей выехали в красивую долину, пересекавшую горную гряду у Атантая. Заходящие лучи солнца отбрасывали длинные тени каменных громад.
Все было мирно и тихо, как вдруг за поворотом мы увидели группу всадников. Завидев нашу машину, они с редкой ловкостью рассыпались, заняли места через строго определенные интервалы поперек всей долины и стали поджидать нашу машину.
Юдин нагнулся ко мне из кузова машины и сказал:
– Дело плохо – басмачи.
Мы стали подсчитывать оружие. У нас был старый маузер, который, по‑видимому, не стрелял, нашелся какой‑то револьвер «Смит и Вессон», но без пуль… и это было все.
Юдин остановил машину. Мы стали советоваться. Ехать назад – это значит показать свою слабость. Конечно, нас не догнали бы эти 10–12 всадников. Но дальше? Что стали бы мы делать?
Нет, надо ехать вперед, спокойно продолжать свой путь, как будто ничего не случилось. Но Мише это не нравилось.
– Вот черти, поехали в пустыню, а оружие с собой не взяли. Загубят машину, – недовольно ворчал он.
Около 300 метров отделяло нас от выстроившихся всадников. Вдруг неожиданно быстрым движением они повернули своих лошадей. Часть их поднялась на правую высоту, другая – на левую. Они пропускали нас, заняв позиции на флангах.
Очевидно, они боялись нашей атаки. А мы спокойно ехали по дороге все вперед и вперед. В этот самый момент Юдин заметил высоко направо верблюжий караван, и мы сразу поняли, что всадники охраняли байские богатства, вывозившиеся этим караваном, и что они нас не тронут, если мы будем ехать своей дорогой. У Миши полегчало на душе.
Всадники и караван остались позади. Только изредка на высотах показывались одинокие фигуры, следившие за нашим движением. А Миша все ускорял ход своей машины, беспокойно спрашивая: «Сколько же километров надо сделать, чтобы эти черти нас не догнали?». Мы решили пройти 50 километров, хотя видели, что опасность уже миновала. Миша старался скорее пройти эти 50 километров, за которыми мы были бы в полной безопасности. Ничто его больше не страшило – ни громадные камни, которые он объезжал с какой‑то дикой скоростью, ни овраги, которые мы перелетали, как на ковре‑самолете, ни глубокие рытвины, в которых мы рисковали сломать рессоры и оси. Мише все было нипочем.
Уже темнело. Зажгли фары. Машина мчалась с бешеной скоростью. Все мои попытки успокоить Мишу не приводили ни к чему. Это была какая‑то сумасшедшая гонка человека, который только что избавился от опасности и которому все еще казалось, что кто‑то гонится за ним. Нет, не за ним, а за машиной. В этот момент мы все для него ничего не стоили, а дорога ему была только машина.
С воспаленными глазами, нервной рукой поворачивая руль, пробивал он путь сквозь наступившую ночь.
В свете фар все принимало фантастические размеры. Маленькие камни казались нам грозными фигурами верблюдов. Перебежавшая дорогу дикая кошка показалась Мише тигром. И он все повторял:
– Вот она, дикая тигра, со сверкающими глазами.
Я присматривался к спидометру, твердо решив точно на 50‑м километре остановить машину. И уже оставалось только 800 метров до намеченного мной момента, как перед нами неожиданно выросли гигантские деревья.
Это был знаменитый родник Карак‑Ата – одно из богатейших мест в южных Кызыл‑Кумах, куда мы неожиданно быстро приехали после тяжелого дня.
В ровной степи, вдали от стад и караванов, остановились мы на ночлег. В тишине ночи слышно было журчание кристально чистой воды, выбивавшейся из скалы.
Мы почти не разговаривали. Усталость была так велика, а переживания так сильны, что мы, не поев, не попив, бросились на полынное ложе, закрылись одеялами и заснули сном праведников, победивших пески, басмачей, баев, тигра и неорганизованность нашей экспедиции.
Наступило утро, холодное, свежее, бодрящее. С восходом солнца я стал поднимать своих спутников, тормошить спящих, торопить их, не давая им долго мыться. Мы с Мишей сели на борт машины, взяли по горячей пиале кок‑чаю и с какой‑то особой благодарностью посматривали на нашу машину, которая без единого повреждения унесла и нас и себя от стольких бед. И пока наша молодежь еще потягивалась в утреннем холодке, я рассказывал Мише, что когда‑то, в 1873 году, здесь, у этого колодца, сошлись отряды войск Хивинского похода, изнуренные тяжелыми переходами от Оренбурга, измученные царскими генералами, ведшими отряды против Хивы.
Наступил последний день нашей экспедиции. Бодро и весело катилась наша машина на юг. Все больше и больше встречалось нам караванов. Тропа превратилась в широкую проезжую дорогу, на ней появились даже следы какого‑то автомобиля, который, вероятно, много месяцев назад случайно попал в эти степные дебри. Все чаще и чаще встречались по дороге ключи, вытекающие из живописных скал. Маленькие зеленые оазисы разнообразили картину[75]. Каменистые степи сменялись ровным полынным паркетом.
Мы легко проезжали по 40 километров в час. Быстро мелькали цифры в спидометре машины. Все говорило, что мы приближаемся к концу Кызыл‑Кумов.
В Бухаре
И, как всегда это бывает, пустыня окончилась сразу, оборвалась, как нитка. Сразу выросли деревья Зеравшана. Сразу загудели неустойчивые мостики через арыки, и вдруг вместо целинной степи и верблюжьих троп наша машина неожиданно въехала на что‑то совершенно непонятное, о чем нам никто ничего не говорил, – на широкую, гудронированную, с канавами по сторонам, прямую, как стрела, дорогу, – на настоящую автостраду.
Тот, кто не ездил без дорог по приволью степей, тот, кто не боролся с песками за каждый метр пути, тот не поймет наши переживания, когда мы въехали на эту автостраду. Особенно расплылось в широкой улыбке лицо Миши. Нам казалось, что даже машина обрадовалась, стала красивее, веселее и мотор заговорил другим языком. Перестали стучать пальцы, отдохнули шины. Бедные шины, испытавшие так много неприятностей! Теперь они шуршали нежно и легко, как бы едва касаясь бурого гудрона, и, как жар‑птицу, понесли нашу машину через Зеравшанский оазис.
Уже вечерело. Мы мчались со скоростью 50 километров в час. Нас даже не огорчали неизбежные места ремонта дороги, которые мы долго и трудно объезжали; нас не раздражали бесконечные караваны, арбы, ишаки, стада.
Мы летели из степей и песков прямо в Бухару – уже не по старой, исторической караванной тропе Казалинск – Бухара, а по автостраде великой советской страны.
Вот старинная лёссовая стена древней Бухары. Вот ее тяжелые ворота, защищавшие вход в город в течение 12 столетий ее борьбы и расцвета! Всё выше и выше поднимаемся мы по узким закоулкам старейшего культурного центра Средней Азии.
Черной южной ночью, по темным извилинам улиц, вдоль сплошных дувалов, въезжаем мы в предместье города, а через несколько минут – уже на улицы, залитые ярким электрическим светом, переполненные шумными толпами. Магазины, лавки, чайханы – все переполнено народом, вышедшим после тяжелого, знойного дня из своих затемненных домов.
Мы привыкли к тишине и тьме ночей в пустыне и с трудом переносим свет, шум и гомон города. Нас окружают толпы бухарцев, русских. Молодежь окружает нас сплошной толпой, но мы идем прямо в аптеку, скупаем все бутылки боржома и тут же, на улице, распиваем их с невероятным блаженством людей, которые почти пятнадцать дней не видели хорошей, свежей воды.
Грязные, в оборванных, замасленных костюмах, покрытых пылью степей, с горящими от ветра глазами, мы идем к городскому телефону и приводим в ужас телефонисток, особенно когда начинаем спрашивать их, – не ждет ли нас самолет и как нам к нему проехать? Телефонистки отвечают взрывом смеха. Начальник наш тщетно убеждает их, что мы не проходимцы, не разбойники с большой дороги, а научная экспедиция Академии наук, которая хочет переменить машину на самолет и ехать дальше.
Мы вышли на улицу и совершенно опьянели от зрелища большого древнего города. Мы расположились в чайхане на площади, на берегу большого водоема – хауза, в котором плескались мальчишки. С важностью распиваем кок‑чай, заедая его вкусным урюком, как настоящие люди старого Востока, для которых самым великим блаженством было ничего не делать, ни о чем не думать, ничего не желать, а только пить чай, закусывать его лепешкой и снова пить чай…
Но всякой нирване приходит конец…
Уже близится полночь. Мы снова на машине. Надо ехать в Каган и искать там обещанный нам самолет.
Новая Бухара – Каган – уже сладко спала, когда мы въехали в город и по очереди начали стучать во все окна, расспрашивая, где аэродром. Наконец, вышедший из одного дома человек объяснил нам, что никакого здесь аэродрома нет, а есть лишь место для посадки самолетов, что, вероятно, самолет будет пас ждать в Чарджоу и что нечего нам болтаться ночью по городу и будить мирных жителей.
Эти благоразумные слова на нас сильно подействовали. Действительно, мы так устали и нам так хотелось спать, что мы уже начинали делать глупости.
Пока машина стояла, ожидая результата наших расспросов, подкравшийся мальчишка стащил с ноги одного из наших спутников прекрасную туфлю, а хозяин даже и не заметил этого и, только когда спрыгнул с машины, убедился, что одна нога у него босая.
Полуживым был и наш Миша. Мрачно бубнил Юдин, обиженный смехом телефонисток, посылая всех и вся к черту.
Надо было скорее кончать. Мы добрались, наконец, до какой‑то гостиницы или чего‑то, что ее заменяло, въехали в ее двор, расположились в саду, и…
Экспедиция кончилась!
Машина отправлялась обратно для перевозки грузов в Тамды. Мы трогательно распрощались с Мишей. Наши «таджики» отправились в Таджикистан, а мы поехали в Чарджоу товарным поездом искать дальнейшего счастья на берегах Аму‑Дарьи.
Над Аму‑Дарьей
Так кончилась наша экспедиция. Мы видели много, собрали интересные коллекции, выяснили возможность сообщения автомобильным путем, смогли наметить план новых больших экспедиционных работ, но… в Турткуль мы не попали, песков Аму‑Дарьи не пересекли, и только виденные нами две песчаные реки позволяли нам говорить, что мы были в песках Кызыл‑Кумов.
Но на этом закончить экспедицию было нельзя. Нам надо было заехать в Турткуль, надо было непременно просмотреть амударьинские пески и сравнить их с Кара‑Кумами. Поэтому‑то наша предприимчивая четверка и решила ехать в Чарджоу, искать там самолет и продолжать наш путь дальше.
Нам очень повезло. Быстро прикатили мы в Чарджоу и скоро нашли базу «Добролета».
Когда будет самолет в Турткуль? Завтра, послезавтра?
Откровенно говоря, мы даже не очень волновались, так как еще не отошли от кызылкумских переживаний.
Но наш Александр Андреевич со свойственной ему решительностью говорит: «Летим сегодня, будьте готовы к 2 часам».
Мы несколько опасаемся того, сколько будет нам стоить этот экстренный рейс, и чувствуем, что «Добролет» предъявит нам громадный счет, но покорно, хотя и нехотя, одеваемся и едем на аэродром.
Градусник, висящий в холодке под навесом для пассажиров, показывает 38°. Вчера было еще жарче, говорят механики, подготавливающие к полету раскаленный на солнце трехмоторный самолет.
Был нестерпимый зной, когда в 4 часа дня мы сели на стальную птицу с длинными крыльями, которая должна была везти нас в Турткуль.
Путь на самолете вдоль Аму‑Дарьи нам был уже известен. Еще в 1928 году, возвращаясь из третьей каракумской экспедиции, мы на самолете пересекли часть Кара‑Кумов от Ташауза – через Хиву, Питняк, Дарганату – до Чарджоу. Теперь надлежало проделать этот же путь в обратном порядке, а от Питняка свернуть на северо‑восток к Турткулю – столице Кара‑Калпакской автономной области.
Быстро поднялись мы в воздух и спокойно, почти не ощущая воздушных ям, полетели над Аму‑Дарьей, то спускаясь над песками Кызыл‑Кумов, то поднимаясь высоко для обзора всего района. Под нами проносились дивные живописные картины – то старая крепость Дарганата, то тугаи Аму‑Дарьи. Мы видели тяжелые каюки с грузом, медленно поднимавшиеся из Хивинского оазиса к Чарджоу.
И теперь, сидя в удобных креслах большого самолета, я вспоминал те картины, о которых писал четыре года тому назад…
Но к ним сейчас примешивается ряд новых впечатлений, которые тогда еще были мало отчетливы; пески, как гофрированное тонкое покрывало, заволокли низину Аму‑Дарьи – всюду под их складками чувствовался скелет более древних пород, то грядки меловых и третичных мергелей, то лёссовый покров низин рек и озер. Пески казались чем‑то посторонним, навеянным из чужого ландшафта, и тем резче вырисовывались коренные породы, протянувшиеся дугами из Кара‑Кумов в восточном и северо‑восточном направлении.
Они продолжали Унгузскую складку и перебрасывались через реку узким хребтиком у Тюя‑Муюна[76] – узкой теснины Аму‑Дарьи (около 350 метров шириной), где она на протяжении нескольких сот метров бежит в твердом каменном ложе. С Тюя‑Муюном связаны большие планы электрификации и ирригации Хорезма.
Молодой хивинец с горящими глазами смотрел на раскрывавшуюся перед нами панораму Хорезма, с его сетью арыков и бесконечным ковром из цветных лоскутков – полей. Увидев под собой Тюя‑Муюн, он записал для меня на бумажке старинную хивинскую легенду: красавица, жившая в Куня‑Ургенче, отказалась стать женой хана Султан‑Сун‑Мурзы. Хан, разгневанный отказом, приказал запрудить реку в том месте, где Аму‑Дарья круто сворачивает, давая начало первым крупным арыкам Хивинского оазиса, и лишить воды Куня‑Ургенч. Так образовалась теснина Тюя‑Муюна.
Тихо и плавно шел наш самолет, но на западе было неспокойно: черные грозовые тучи, окруженные мелкими вихрями, надвигались из Кара‑Кумов, а за ними – уже сплошная серая стена. Картина менялась с невероятной быстротой. Уже видны были отдельные смерчи и темно‑серые полосы тропического ливня; зигзаги молний рассекали почти черную тучу, шедшую наперерез нам.
Самолет увеличил ход, взяв курс на восток, – надо спуститься в Турткуль, обогнав тучу, а то машине не сдобровать, и ее длинные крылья могут быть мигом сломаны порывами ураганного ветра. Но все эти предосторожности оказались излишними. Вот мы уже делаем вираж над каким‑то маленьким городком с европейскими домами, мотор выключен, и мы на земле – на Турткульском аэродроме.
Пролетев два часа в воздухе, мы пересели на уже ожидавшую нас на аэродроме машину и очень скоро были в Турткуле, в этом приветливом, правильно построенном городке – бывшей крепости царского правительства.
Не успели мы приехать, как гроза все‑таки пришла, с вихрем и холодом, и мы на полтора суток оказались запертыми в Турткуле и осужденными на относительное «бездействие». Относительное потому, что Турткуль, по существу, представляет довольно живой и сравнительно богатый специалистами центр, в котором бьется живая струя нового строительства и преобразования края на совершенно новых началах. В недавнем прошлом автономная область, а сейчас уже автономная республика, Кара‑Калпакия, несомненно, представляет отраднейший уголок Средней Азии. Несмотря на огромные трудности, в новой республике быстро развиваются самые разнообразные отрасли хозяйства. Географически Кара‑Калпакия очень разнохарактерна. С одной стороны, западная часть Усть‑Урта, лежащая над чинком в сотню метров, – это безводная и почти незнакомая нам страна, с немногочисленным кочующим населением. Далее правобережье Хорезма, правый берег Аму‑Дарьи со всей неразберихой старой водной системы. Упорно бьет Аму‑Дарья в правый берег, отрывая гектар за гектаром поливной земли, прижимая полосу оазиса к надвигающимся с востока пескам Кара‑Кумов. Низовья Аму‑Дарьи с ее ветвистой и непостоянной дельтой, узкая прибрежная полоса Арала, богатый рыбой архипелаг островов, весь заросший камышом, – вот третий своеобразный мир Кара‑Калпакии. И, наконец, четвертая часть – Кызыл‑Кумы, даже не сами безводные и почти лишенные населения песчаные гряды, а те острова степей и гор, которые лежат за ними в Тамдынском оазисе. 8–10 дней тяжелых безводных переходов отделяют столицу Кара‑Калпакии от животноводческого востока, и нигде вдоль всей Аму‑Дарьи, вплоть до железной дороги и Фираба, не прерывается эта бесконечная бугристая пустыня, уходящая далеко на восток своими длинными валами.
Хозяйственное овладение этой территорией, отличающейся не только своим географическим характером, но и типом хозяйства, навыками и формами жизни населения, представляет огромную, но благодарную задачу. Мы с большим интересом знакомились с местными работниками, собирали сведения о производительных силах края, отдельные случайные указания на полезные ископаемые. Детально познакомились мы и с молодым научно‑исследовательским институтом, который взял на себя задачу выявить основные социальные, трудовые и бытовые черты каракалпакского народа и постепенно от суммарных проблем переходить к организации исследований естественных производительных сил. Нельзя не поразиться той энергии, с какой создается молодое научное дело в глуши, за полтысячи километров от железной дороги.
Несколько дней прошло в ознакомлении с этим центром Кара‑Калпакской области. Но ниже по реке на прочном грунте отрогов Кара‑Тау уже растет новая столица Кара‑Калпакии – Нукус. Отсюда на машине по очень тяжелой дороге мы посетили хребет Кара‑Тау – Султан‑Уиз‑Даг, вершины которого достигают 1000 метров над уровнем моря и прорезаются бурным течением Аму‑Дарьи.
И здесь нас привлекали все те же пегматиты. Гранатовые россыпи пробуждали надежду на возможность постройки здесь гранатового завода и обогатительной фабрики.
Месторождения талька, из которого еще с XIV столетия делали огнеупорные котлы, пегматитовые жилы, напоминавшие нам далекую Мурзинку на Урале, мраморы и ряд строительных камней сменялись месторождениями меловых фосфоритов. Всё это привлекало наше внимание, всё это напоминало нам далекий Урал, и всё яснее и яснее становилась для нас геохимическая связь Уральских хребтов с теми останцами горных цепей, которые скрыты сейчас под песками Кызыл‑Кумов и которые движениями третичных поднятий превратились на востоке в гордые вершины Тянь‑Шаня и Туркестанского хребта.
Мы быстро объезжали эти районы, но географу‑минералогу, геохимику‑исследователю часто даже такой беглый осмотр дает очень много. Запоминаются краски, контуры, формы, отдельные детали. Бросается в глаза сходство или различие с тем, что видел где‑то когда‑то раньше. Совершенно непроизвольно рождаются сравнения, ассоциации, старые воспоминания сливаются с яркими картинами сегодняшнего дня. Незабываемые впечатления, переживания при преодолении всех трудностей – все это закрепляется в мозгу в каких‑то неведомых извилинах и клетках мозговой ткани.
Проходят десятки лет, и эти картины снова ярко оживают в памяти.
Просторы полынных степей, граниты Джиланды, солнечная Бухара, проблемы будущего горного дела – все это запечатлелось в мозгу, и, когда я диктую эти строки и мерно постукивает пишущая машинка, записывая эти старые воспоминания, еще более отчетливо и ясно встают передо мной пятнадцать дней кызылкумских странствований. И возникает тысяча новых вопросов, пробуждается тысяча новых идей.
Общие линии народного хозяйства ясны. Кара‑Калпакии в будущем предстоит упорная борьба на два фронта: на западе – надо подчинять воле человека Аму‑Дарью с ее извилистыми протоками, энергией ее паводков, ее огромных водных запасов: а на востоке – борьба с надвигающимися песками, чтобы подчинить себе богатейшие степи Кызыл‑Кумов, оросить их подземными водами и сделать животноводческие районы одновременно и районами горного промысла.
И в этой борьбе на два фронта развитие молодого хозяйства в значительной степени будет зависеть от успехов дорожного строительства, установления связи между районами, от победы над расстояниями, над оторванностью молодой республики от больших магистралей Средней Азии и всего Советского Союза.
Я верю, что автомобиль еще победит пространства Средней Азии и ее грозные пески.
Снова в жаркий, палящий день на большом самолете летим мы из Турткуля в Чарджоу. Средний мотор выходит из строя. Нашу тяжелую машину с трудом удерживают на высоте боковые моторы. Бреющим полетом летим над самой водой Аму‑Дарьи. Нам кажется, что мы зацепимся за испуганных верблюдов, разбегающихся в разные стороны от нашей стальной птицы. Много раз задумывается летчик над тем, где и как безопаснее посадить машину.
Но мы все‑таки долетаем до Чарджоу.
Один, два круга… Но машину никак не удается поднять, чтобы выключить моторы над аэродромом. Приходится дать полный газ. С резким шумом и ревом мы все‑таки взлетаем на 200 метров. Этого уже достаточно. И мы благополучно спускаемся на хорошо нам знакомый Чарджоуский аэродром.
Так заканчивается наше посещение Кара‑Калпакии. После бесконечных пересадок в тропическую жару садимся мы в московский экспресс, идущий в Дюшамбе – Сталинабад, и на третий день утром подъезжаем к столице Таджикистана, с тем чтобы начать новую страницу новой, таджикской, экспедиции.
Измучились и устали мы невероятно. Оборваны до неприличия, так, что Соседко может ходить только в пальто. Но в вагоне мы решаем переодеться, помыться и приехать чистенькими в нарядный Сталинабад.
Еще в Турткуле мы передали все наше белье и одежду прачке. Наш отъезд произошел неожиданно, самолет не хотел ждать, и мы скоренько послали на машине Соседко к нашей прачке за бельем.
«Вези его в каком бы то ни было виде. Ведь мы отдали все, что у нас было». И действительно, Соседко привез огромный тюк тяжелого мокрого белья. С трудом мы вытащили его из машины, погрузили в самолет, перетаскивали во время всех наших бесконечных пересадок и, наконец, уложили этот тюк на верхней полке в Сталинабадском экспрессе.
«И чего это так много белья отдал в стирку Соседко?» – думал я про себя.
«И зачем это Ферсман чуть ли не пять‑шесть перемен возит с собой!» – подумывали мои спутники.
И вот рано утром, подъезжая к Сталинабаду, когда мы захотели переодеться, мы открыли наш тюк.
Первая находка в нем нас сразу поразила. Это были маленькие детские штанишки, а затем Соседко стал вытаскивать двумя пальцами один «номер» за другим. Это было хорошее детское и женское белье.
По‑видимому, все белье всех женщин и всей детворы Турткуля было увезено нами в этом тяжелом тюке. Для нас же не было ровно ничего. Соседко должен был в пальто явиться в Совнарком и скромно попросить себе пару брюк; я так и остался в грязном, а другие просто сбросили то, что они имели, и решили, что на юге можно ходить и без белья.
Громадный же тюк мы уложили в большую почтовую посылку и, не зная фамилии и адреса нашей прачки, послали в Совнарком с просьбой вернуть владельцам.
Ответа мы так и не получили до сегодняшнего дня. Дошло ли это белье на каюке в Турткуль, – мы не знаем и сейчас.
Этим трагикомическим эпизодом и закончилось наше путешествие в Кара‑Калпакию.
Глубочайшие проблемы науки, глубокое изучение природы – в жизни переплетается с бытовыми мелочами. Из этого сложного переплета серьезного и комического, глубокого и поверхностного и складывается жизнь с ее горестями и радостями, с великим счастьем жить и творить.
На острове Челекен
Ранней весной 1929 года мне с рядом сотрудников удалось провести несколько дней на острове[77] Челекен, находящемся на Каспийском море, и понаблюдать природу этого замечательного уголка.
«Есть остров на том океане, пустынный и мрачный гранит…» – весело повторял наш гидролог, сидя в купе экспресса, уносившего нас в Баку.
Тщетно пытался я его разуверить, что Каспийское море не океан, что на острове Челекен нет ни кусочка гранита. Тщетно пытался я его убедить, что это ужасный, пустынный край, без единого дерева, выжженный солнцем, омываемый солеными волнами Каспийского моря, что жизнь там ад, что о Челекене я наслышался самых страшных рассказов.
Но молодой гидролог уверял меня, что все это его не страшит, что на этом острове варварским способом добывается озокерит, тот горный воск, из которого получают чистый церезин, ничем не уступающий пчелиному воску, что таких диковин во всем мире немного и что он, гидролог, призван самим небом помочь этому делу.
Он с увлечением развивал свою мысль: надо положить конец старинке! Не надо больше копать ямок, траншей или подземных ходов для того, чтобы добыть озокерит. Как он добывался до сих пор? Люди с трудом поднимают на поверхность липкую массу, воздух насыщен летучими углеводородами, тяжелый запах сернистых соединений грозит им опасностью, вязкая глина с комками горного воска местами пучится. Забои неожиданно сами закрываются. Только что сделанная яма вдруг заплывает. Нет, эти старые методы добычи должны уступить место новой технике! Он – представитель новых идей. Для овладения озокеритом надо использовать воду!
И он рисовал мне картину мощных гидромониторов, которые под громадным давлением будут выбрасывать струю морской воды на песчаные дюны и слои глин Челекена. От сильного напора воды будут разбиваться на мельчайшие частицы пески, песчаники, мергеля и глины, а легкий плавающий озокерит будет всплывать на поверхность, отделяться от пустой породы и легко улавливаться особыми ковшами, которые будут спокойно снимать его, как пенки с варенья.
Он показывал нам рисунки мощных гидромониторов. Он был уверен, что этим путем удастся овладеть озокеритовыми богатствами таинственного острова.
Наконец мы прибыли в Баку. Город оживал после разрушения армией интервентов. Чистые асфальты покрывали его улицы, прекрасная электрическая дорога соединяла с нефтяными промыслами, даже копоти было меньше, потому что мощная электростанция работала на отходящих газах, которые собирали в тысячах труб дыхание бакинской земли и сжигали эти летучие углеводороды в грандиозных форсунках.
Новая техника восхищала нас. Мы восторгались новыми методами бурения. С гордостью видели мы, как от моря отвоевываются все новые и новые участки земли для заложения глубоких скважин. Мерно качались и стучали сотни, тысячи станков‑насосов, выкачивающих из глубин нефть. Горячие воды сопровождали выходы жидкой нефти и газов, и мы тогда еще не знали, как много новых замечательных страниц в науке и промышленности будет посвящено этим горячим водам.
Тихая, спокойная гладь моря расстилалась перед нами, когда мы на катере объезжали окрестности города, фотографировали потоки грязевых вулканов и любовались яркими цветами тонких пленок нефти, покрывавших бухту почти молекулярными слоями с ньютоновыми кольцами[78] ярких цветов.
Сколько замечательных физических и химических проблем вставало перед нами!
Что представляют собой эти грязевые вулканы, которые вместо горячей лавы изливают холодную грязь? Вместо расплавленных магм и горных пород они выносили на поверхность земли растертые кусочки мергелей, песчаников, замешанных с водой и превращенных в липкую грязевую серую массу. Вместо горячих паров хлора и серы воды этих вулканов приносили из глубин соли брома, йода и бора. Из их жерл нередка вырывались холодные углеводородные газы, поднимаясь высоко над поверхностью земли.
Но, как и при извержениях настоящих вулканов, в отдельных частях грязевых вулканов от трения камней повышалась температура. Газы сами зажигались и вспыхивали яркими огнями, чтобы снова быстро потухнуть.
Так рисовалась нам картина этих замечательных геологических и геохимических образований нашей земли.
В сущности, нигде в мире, за исключением, пожалуй, Мексики, нет таких замечательных грязевых вулканов, как у нас в Крыму, на Тамани, на Ашперонском полуострове и на восточных берегах Каспийского моря.
Эти грязевые вулканы еще ждут своего детального исследования, но уже сейчас нам ясна их непосредственная связь с месторождениями нефти и образованием летучих углеводородов в местах перегибов и механического растирания осадочных горных пород.
Сколько замечательных химических проблем связано еще и с самой нефтью! И когда видишь, как на нефтяном заводе нефть разделяется на отдельные продукты, начиная с тяжелых полужидких смол и кончая легкими бензинами, видишь, как флуоресцируют большие трубки, где идет дистилляция различных погонов керосина и масел, тогда начинаешь понимать, какое исключительно сложное минеральное тело представляет собой нефть. Как сложны и запутаны те молекулы, которые сплетают в кольца атомы водорода, углерода, кислорода, и как разнообразен состав нефти из разных частей света!
Но не меньше замечательных научных проблем связано с теми сильно минерализованными водами, которые сопровождают нефть.
В них отражено прошлое геологической истории нефтяного района. В то время как сама нефть отнимала у подземных водных растворов никель, ванадий, железо и серу, другие элементы накапливались в этих водах, образуя нечто совершенно особенное по своему химическому составу.
Из скважины бьет горячая минеральная вода.
Когда‑то эти воды или выливались в Каспийское море, или же образовывали такие большие озера, как, например, Биюк‑Шор, мешавшие нефтяным промыслам. Сейчас это новый источник не только бора, брома и йода, но и других химических элементов.
Но вот мы на пароходе, который везет нас в Красноводск. Каспийское море, как всегда, бурное, серое и неприветливое. Томительно проходит ночь. Отдельные островки около Баку и коса Апшеронского полуострова постепенно исчезают на горизонте. То и дело встречаются нефтеналивные суда.
Наутро мы встаем очень рано, вооружаемся вместе с капитаном биноклями и направляем их на восток, где должны показаться в дымке тумана горные вершины скалистого берега около Красноводска. Очень скоро мы различаем вдали контуры берегового хребта. Но пароход забирает все на юг, с тем чтобы обогнуть Красноводскую косу, вдающуюся далеко в море и заканчивающуюся высоким маяком. Обогнув маяк, мы попадаем в тихие воды Красноводского залива. Это спокойствие не только на поверхности, на глади моря, но захватывает и глубины Красноводского залива, препятствует их проветриванию и накапливает в них удушливые газы сероводорода, которые, как и в Черном море, покрывают дно Каспийского моря черной липкой грязью и отравляют всю органическую жизнь.
Мы быстро приближаемся к Красноводску. На фоне громадных желто‑розовых гор вырисовываются белые домики.
На минуту наше внимание отвлекает капитан парохода. Он показывает на восток, где среди моря виднеется какая‑то желтая длинная полоска с бугорком посредине.
– Это остров Челекен, – говорит он. – Если у вас хорошие глаза, вы можете увидеть на нем нефтяные вышки, и больше ничего.
Так вот он какой, тот таинственный остров Челекен, куда мы едем!
Шумная и бурная толпа окружила нас в Красноводске, когда пароход пришвартовался к пристани.
Мы сразу почувствовали себя на Востоке: шумный, веселый говор, туркменские фелюги, каспийская селедка, юркие черные глазенки мальчишек, бесконечные удочки с согбенными над ними фигурами рыболовов. Такую картину вы увидите во всех портах Востока.
Пришедший утром из Челекена небольшой пароход стоял около пристани. Он весь доверху был загружен какими‑то странными серыми прямоугольниками. Грузчики перебрасывали друг другу эти неправильные кубики и складывали их стеной на пристани.
Это был, оказывается, озокерит. Его отливали в прямоугольные формы, зашивали в плотное мешочное полотно и в таком виде отправляли в Красноводск, где погружали в вагоны и длинным путем через Ашхабад и Ташкент направляли в Москву на церезиновый завод.
Постепенно, по мере разгрузки, поднимался из воды наш пароходик. Капитан приветливо сообщил нам, что после 12 часов он собирается «отдать якоря». Мы собрали вещи и перешли на пароход.
Но «отдать якоря» оказалось не так просто. Прошло еще много часов, прежде чем обещание капитана было приведено в исполнение.
Но вот заработала машина, и мы медленно, с трудом делая 7–8 узлов, направились к югу.
До наступления темноты нам надо было подойти к острову, и если погода позволит, то пристать прямо к его обрывистому западному берегу, чтобы не огибать его очень длинных кос.
Это нам удалось, несмотря на то, что уже сильно стемнело, когда мы подошли к пристани. Не без труда вскарабкались мы по длинной лестнице на берег Челекена.
Расположенный в 75 километрах к югу от Красноводска, остров Челекен по форме напоминает летящую на запад птицу, распростертые крылья которой образованы длинными песчаными косами.
Нет никакого сомнения, что по своеобразию своей природы этот остров заслуживает совершенно исключительного внимания, а отдельные участки его должны бы быть объявлены государственным заповедником.
Совершенно голый, почти лишенный даже кустарниковой растительности, окруженный кольцом барханных и грядовых песков, остров Челекен возвышается приблизительно на 100 метров над уровнем Каспийского моря. Лес нефтяных вышек разнообразит картину острова.
Автор у горячего источника Хораза с температурой воды 63°C. Справа – террасы железистых отложений, слева – хлористого натрия.
Часть населения острова связана с промыслами и работает по добыче нефти и озокерита, другая – занимается рыболовством и постройкой судов. Рыболовы и судостроители населяют совершенно исключительный для Туркмении аул Карагель, где все дома носят характер как бы свайных построек, что защищает их от морского прибоя.
Хозяйственная ценность острова – не столько в его нефтяных месторождениях, сколько в выработке озокерита, природного горного воска.
Сейчас Челекен представляет одно из самых богатых в мире месторождений озокерита. Построенный для его очистки завод может перерабатывать много тысяч тонн сырца этого своеобразного минерала, то заполняющего трещины или выпирающего из них, то пропитывающего слои песчаных пород.
Процесс переработки озокерита состоит в том, что горные массы песка или глины с озокеритом вывариваются в воде, а затем полученный продукт повторно очищается путем нагрева в особых примитивных котлах. В результате получается довольно твердый природный горный воск, разливаемый в деревянные формы. Очень остроумным методом – по застыванию капли озокерита на медленно и косо вращаемом в руке термометре – определяется температура плавления озокерита. Пока капля расплавлена, жидкая, она остается висеть на одном месте, скользит по шарику термометра, но, как только озокерит затвердевает, капля начинает вращаться вместе с термометром. Температура плавления озокерита колеблется в основном между 52 и 82°, и эта разница в температуре плавления и определяет различную ценность горного воска.
Добыча и извлечение озокерита – очень сложная задача: выдавливаемый из глубин озокерит ломает крепи, сжимает выработки, не позволяет идти в глубину. В некоторых районах летучие газы и углеводороды не позволяют работать. При выплавке легколетучие погоны уходят в воздух. Больше половины озокерита не выплавляется и остается в пустой породе. Найти новые методы извлечения, новые горнотехнические приемы добычи – одна из важнейших задач рационализации хозяйства.
Если даже отрешиться от нефти, добываемой пока в весьма скромных масштабах, соли, добывавшейся в некоторых частях озера, и летучих газов – углеводородов, в тысячах мест выделяющихся из‑под земли и до сих пор не выявленных и не перехваченных, – даже помимо всех этих ископаемых уже один озокерит представляет собой огромную ценность, определяемую многими десятками миллионов рублей.
Поэтому изучение этого продукта, определение глубин его залегания, выяснение процессов его образования из нефти – все это важные промышленные задачи, решение которых, однако, возможно лишь на фоне глубокого научного анализа всех тех замечательных физических и химических явлений, которыми издавна славится этот остров, единственный во всем мире по своеобразию своей геохимии и тектоники.
Ветры и редкие, но бурные весенние воды пустыни как бы отмоделировали и обнажили всю внутреннюю структуру этого острова, разбитого на многие тысячи или, вероятно, миллионы отдельных осколков, иногда с замечательным изяществом, подобно тонкому анатомическому препарату, обнаруживая сбросы, сдвиги, перемещения, начиная от масштабов в 300–500 метров и кончая несколькими сантиметрами и даже их долями.
Остров можно представить себе в виде тарелки, сначала снизу выгнутой так, что приподнялась середина, а затем рядом сильных ударов и толчков из глубин разбитой на тысячи кусочков, то выброшенных наверх, то опустившихся в грабен. Эту картину дополняет еще целый ряд древних грязевых вулканов, тысяча трещин, пересекающих остров, по которым поднимается несколько сот источников горячих соляных вод, нагретых до 67° и лишь редко опускающихся ниже 30°.
Отметим еще выходы по трещинам нефти, некогда изливавшейся на поверхность острова и образовавшей сплошные покровы кира (продукты окисления нефти), вроде наших мягких асфальтовых мостовых. Вспомним еще и о сотнях газовых струй, то незаметно поднимающихся по трещинам, то бурлящих в середине больших озер – кратеров бывших грязевых вулканов, и мы получим картину основных геохимических процессов острова.
Пласты песчаника, пропитанные озокеритом и прогибающиеся от собственного веса.
На острове Челекен всё кипит и бурлит. Всюду текут горячие источники, насыщенные разными солями. Мерно качаются «богомолки», выкачивая на поверхность земли нефть. Своеобразно свистят струи углеводородов в озерах.
Здесь мы видим также большое разнообразие осадков, отлагаемых горячими термами: то это ярко‑красные или бурые осадки горячих источников, которые образуют целую систему ступенек‑блюдец, сотнями окаймляющих сопки горячих терм, то это сверкающие корочки серебристого колчедана, покрывающего все предметы, начиная с камней и облицовочных кирпичей и кончая канатами и деревянными частями срубов. Ярко‑желтые, сверкающие на солнце кристаллики серы покрывают эти налеты. В более холодных сернистых источниках осаждаются черные и серые гидраты сернистого железа, быстро буреющие на воздухе. В других осаждается углекислый кальций в виде тех натеков мраморного оникса, которые мы знаем, например, в вулканических областях Закавказья. Наконец, во всех водах – всюду отложения поваренной соли то в виде гроздьев, нависающих вокруг источников, то в виде красивых качающихся сталактитов или скоплений шариков‑леденцов, подбрасываемых кипящими водами.
Если ко всему этому мы присоединим еще выделения нефти, сероводорода, углеводородов и струй азота и редких газов, отложения озокерита и кира, то этим мы исчерпаем основные характерные образования острова.
Казалось бы, что перед нами необычайно сложная и запутанная картина геохимических образований. Первое время действительно трудно было ориентироваться в пестрой смене явлений, красок, форм и процессов. И в самом деле, никто из главных исследователей Челекена в своих классических описаниях геологии и минералогии острова не пытался дать хотя бы рабочую гипотезу и наметить основные линии тех геохимических процессов, которые столь разнообразно переплетаются там между собой и определяют промышленные богатства острова.
Правда, уже отмечался ряд основных фактов, которые могли дать некоторые наводящие мысли. Во‑первых, было указано на одно очень характерное явление, на мало изменяющийся состав всех вод. Он характеризуется огромным содержанием хлористого натрия и почти полным отсутствием сульфатов. Во‑вторых, было отмечено, что температура источников довольно постоянна. Это указывает на связь их с водами ювенильного характера, то есть происходящими от вулканических или глубинных магматических очагов. К этому же выводу приводят и анализы газов, среди которых мы имеем не только углеводородные газы, связанные с нефтью, но и газы глубин, богатые азотом и гелием.
Менее единодушны были представления геологов относительно происхождения нефти.
Отсутствие общей гипотезы о геохимии острова заставило нас попытаться свести воедино все наши наблюдения и литературные данные и выдвинуть ряд соображений, которые могли бы объяснить всё разнообразие геохимических процессов, а вместе с тем и общие для всех них черты. Кратко излагаемую ниже гипотезу надо будет еще проверить на основании нового аналитического материала и новых наблюдений, специально поставленных с целью проверки отдельных ее положений.
Три основных положения определяют судьбы острова: во‑первых, вулканический очаг, находящийся под ним на сравнительно небольшой глубине (может быть, всего несколько сотен метров), постепенно остывающий и выделяющий при этом типичные сольфатарные и моффетные газы; во‑вторых, море, со всех сторон омывающее остров, насквозь пронизывающее его своими водами, которые проникают в глубины и быстро нагреваются, достигая горячих дыханий вулканического очага, в‑третьих, наконец, скопления нефти, образующейся из биогенных отложений в осадочных свитах палеогена и, может быть, неогена, под влиянием, вероятно, обоих вышеупомянутых условий.
Если мы еще прибавим сюда железистые слои мергелей, то получим все те четыре основных агента, взаимоотношения которых определяют собой геохимию Челекена: вулканический очаг с его газами, морская вода, скопление нефти и железистые осадки. А на поверхности к ним присоединяется еще влияние пустыни – окисляющая роль кислорода воздуха и сильное нагревание горячим южным солнцем.
Сочетая все эти факторы, мы можем объяснить во всех деталях осадки Челекена и ряд своеобразных черт его геохимии. Прежде всего в глубинах наступило взаимодействие глубинных ювенильных газов угольной кислоты и сернистого газа с растворами морской воды. Результат очевиден. Угольная кислота извлекала из растворов главную часть магния и кальция. Первый фиксировался раньше всего в глубинах, второй – в виде того мраморного оникса, о котором мы уже говорили. Далее, поднимаясь вверх, уже смешанные растворы, освобожденные от магния и частично от кальция, богатые свободными кислотными ионами, растворяли встречающиеся им по дороге вещества, в первую очередь железо и глинозем, из глинистых осадков третичных пород.
Еще выше при прохождении в обогащенных нефтью горизонтах начинался самый интересный цикл обменных реакций. Сульфаты восстанавливались и в виде сероводорода улетучивались, частью осаждая блестящее сернистое железо или черные осадки гидратов железа. Соединения окиси железа и глинозема выпадали под влиянием электролитов. Растворы обогащались только галоидными солями. Выделялся сероводород, летучие углеводороды, нефть. Свободный сернокислый ион действовал на парафинистую нефть, давая начало озокериту, и, в свою очередь, восстанавливался, образуя скопления сульфидов. Затем начинался на поверхности новый цикл окисления: образовывались всевозможные квасцы, купоросы, серная кислота – желтыми мохнатыми шапками покрывались выходы и даже обломки колчеданов. На поверхности земли эти процессы шли в грандиозном масштабе. И в то время как нефть и озокерит окислялись в простые киры, накоплялись редчайшие сульфаты, в том числе минерал урусит, получивший свое наименование от урочища Урус на Челекене.
Проработка нашей гипотезы после накопления новых наблюдений, фактов и анализов будет иметь большое теоретическое и практическое значение. Ряд острых вопросов, например, глубины залегания озокерита, зависимость нефтеносных выходов от состава вод и газов, связь железистых отложений с озокеритом и т. д. – всё это может получить новое освещение в свете этих идей. Но для этого нужны специальные исследования, которые осветят полностью геохимию Челекена.
Прошло около двухсот лет с того времени, когда впервые обратили внимание на своеобразие минеральных образований этого острова. Еще в 1764 году Лодыженский писал о кучках желтой серы (очевидно, сульфатах железа), а в 1821 году Н. Муравьев описал впервые урусит как «землю, разведенную в воде, дающую рыжую краску».
Челекен и сейчас оправдывает свое название, вероятно, персидского происхождения – Чер‑Кан, обозначающее четыре рудника, или четыре природных богатства: нефть, железные краски (сульфаты), соль и озокерит.
В горах Копет‑Дага
В начале января 1930 года мне удалось с партией ВСНХ Туркмении посетить очень интересный район Туркмении на границе с Ираном.
Только после того, как увидишь каракумские пески, оазисы Мерва и Теджена и ущелья Копет‑Дага, начинаешь реально представлять себе основные типы местности и населения Туркмении:
1) пески Кара‑Кумов с частью плато Усть‑Урта, занимающие три четверти Туркмении;
2) населенные оазисы по рекам, стекающим с южных гор, начиная с Аму‑Дарьи – на востоке, и по редким кяризам – на западе;
3) горная территория отрогов Парапамиза, Копет‑Дага, Кюрен‑Дага и Балханов, прорезанная глубокими и широкими долинами.
Если мы присоединим сюда еще и Прикаспийский район Туркмении с его своеобразной природой и островами (Челекен, Огурчинский), то мы получим те характерные естественные единицы, на которые делится не только сама природа, но и население с его укладом жизни и социально‑бытовыми условиями хозяйства. За пять лет, прошедшие после нашей первой экспедиции, мы ближе познакомились с песками и с туркменами – «кумли». Хотя «кумли» официально и считается номадом‑кочевником, но он в общем тесно связан с определенными колодцами, и район его кочевья измеряется всего лишь десятками километров. «Кумли» только сейчас втягивается в советский строй, и молодое строительство кооперативов и школ только начинается.
Второй район связан с жизнью полосы предгорий и оазисов. Здесь вода, собираемая реками и подземным стоком, кладет границу естественному развитию края, и индустриализация этой полосы наталкивается на затруднения с запасами воды и источниками энергии. Новые гидростанции, текстильные фабрики, стекольные заводы и намечаемая химическая промышленность – таковы основные пути, по которым пошло индустриальное развитие этих богатейших хлопковых районов Туркмении.
Очень немногочисленное население связано с третьим районом, исторически игравшим огромную роль в торговле и некогда обширной контрабанде. Через эту область Чикишляра и Гасан‑Кули шли сношения с Персией; здесь расположены транзитные пути на Кавказ и в Россию. Засоленные низины, такыры и пески, омываемые водами низовий Атрека, – такова характеристика этого края, отличающегося своими минеральными богатствами: нефтью, озокеритом, горючими газами, солью, гипсом и глауберовой солью. Мы ждем здесь еще скоплений серы, целестина, а выделение газов у Чикишляра и на Челекене позволяет надеяться на богатые источники энергии или ценные газолиновые отходы.
Рыбный промысел и жизнь на границе песков и моря наложили своеобразную печать на местное население туркмен‑иомудов. Этот район трудно доступен, удобные пути к нему ведут только через намечаемое большое автомобильное шоссе из Кизыл‑Арвата, через Кара‑Калу и новый советский центр Кизыл‑Атрек в Чикишляр. Это шоссе длиной в 350 километров откроет совершенно новые перспективы перед этим районом и еще теснее свяжет его с теми горными областями Туркмении, которые мы выделили в отдельную ландшафтную единицу – горную область Туркмении.
Горный район Туркмении можно подразделить на три части: наиболее восточная часть охватывает область Кушки и Серахса и представляет собой еще очень мало обследованную, но, по‑видимому, необычайно интересную область, связывающую Кара‑Кумы с хребтами Копет‑Дага и Парапамиза. Здесь мы встречаемся с выходами молодых изверженных пород, с пустотами, заполненными кристаллами светлого аметиста, и с большими провальными соляными озерами, в отложениях которых разведочные партии, посланные ВСНХ Туркмении, нашли весьма высокое содержание солей калия. Вторая часть горной Туркмении представлена средней зоной Копет‑Дага. Это район, бедный водой, со слабыми надеждами на улучшение водоснабжения; именно к нему относится и район Ашхабада. Наконец, один из интереснейших районов – западный. Район этот выделен сейчас в самостоятельную единицу – Кара‑Кала, то есть «старая крепость». Именно в этот район мне и удалось попасть зимою 1929/30 г. и вникнуть в своеобразную природу этой части Туркмении, отличающуюся замечательно мягким и теплым климатом.
Старая дорога, намеченная еще в 90‑х годах прошлого столетия, сейчас превращается в хорошую автомобильную дорогу, по которой ходят грузовики‑автобусы, или, по‑местному, «автобы».
В феврале, в трескучий мороз мы высадились на станции Кизыл‑Арват, между Ашхабадом и Каспийским морем. Мы только что перенесли страшнейшую песчаную бурю. По пути от Каспийского моря, между Балханами, нас встретил такой дикий северо‑восточный ветер, что рельсы мигом покрылись песком, паровоз стал буксовать – и наш поезд остановился.
Грозный приказ главного кондуктора выгнал всех нас на линию. Вооружившись метелками из саксаула, кутаясь от нестерпимо режущего, холодного ветра, при морозе по крайней мере в 10°, мы осторожными движениями наших импровизированных метелок сметали песок с рельс около каждого вагона. Не надо думать, что песчаные заносы похожи на снежные. Снежные сугробы достигают часто высоты паровоза, который приходится буквально откапывать лопатами. Здесь же достаточно ничтожного слоя песка в полсантиметра, чтобы поезд уже не мог сдвинуться с места. Утомленные этой борьбой с песком, из которой, однако же, мы вышли с честью, поздно вечером мы прибыли в Кизыл‑Арват и долго грелись за пиалой чая в ближайшей от вокзала чайхане.
Мы должны были выехать в Кара‑Калу рано утром с очередным рейсом почтового автомобиля.
– Не бойтесь, там быстро согреетесь, – говорили нам опытные кизыл‑арватцы и обещали нам в Кара‑Кале не только тепло и солнце, но и первую траву и первые весенние цветы.
А между тем мороз крепчал. Термометр опустился ниже 20°, и когда мы садились, – вернее говоря, взбирались на пирамиду, называемую почтовым грузовым автомобилем, заполненную какими‑то громоздкими вещами, – то руки и ноги ныли от стужи и мы тщетно пытались укрыться от диких порывов ветра.
Дорога в Кара‑Калу очень интересна. В этой области Копет‑Даг разбивается на три широтные гряды, круто обрывающиеся к северу и более полого падающие к югу; они разделены друг от друга широкими долинами Сумбара, его притока Чандыря и Атрека. Высокие хребты, поднимающиеся выше 1700 метров над уровнем моря, защищают долины от холодных северных ветров и создают благоприятные условия для замечательно плодородных и хорошо орошаемых долин.
Прекрасные плантации хлопка, сады фруктовых деревьев – граната, инжира, тутового дерева, – опытные станции Всесоюзного института прикладной ботаники с их посадками гваюлы – каучукового растения, пробкового дерева и других ценных культур, густые заросли в ущельях и долинах – всё это говорит о своеобразном богатстве этих гор, голых на южных склонах и покрытых крупным арчевым лесом на северных.
Мы пересекаем один за другим отдельные хребты Копет‑Дага. Прекрасная автомобильная дорога вьется между известковых и песчанистых гряд.
В горах Копет‑Дага. Туркменская ССР.
Тяжелый и густой снег лежит на земле. Густым инеем запушены деревья и здания. Но, уже перевалив через узкие ущелья в первую продольную долину к аулу Ходжа‑Кала, мы почувствовали резкую перемену климата. Широкая открытая долина была почти лишена снега. Чувствовалась мягкость западного ветерка. Типичные туркменские кибитки перемежались с своеобразными каменными домами кубической формы, почти без окон, с маленькой дверью, в чем чувствовалось влияние Ирана. Здесь, в Ходжа‑Кале, пока чинили наш автомобиль, мы расположились в одной из кибиток, чтобы выпить горячего кок‑чаю. По красоте белокурой девочки, по имени Кумыш («серебро»), дочери нашего хозяина, мы могли судить о красоте и чистоте типа этих туркмен‑токланов.
Наступает звездная темная ночь. Мы поднимаемся на последний перевал, руками подталкиваем нашу тяжело груженную машину на гребень, а затем круто спускаемся вниз. И тут только мы замечаем, что морозы остались позади, что воздух насыщен каким‑то замечательно теплым ароматом, что нам жарко не только оттого, что мы толкали машину, но и просто потому, что здесь действительно тепло.
Горный кишлак в Туркмении.
Темнота сгущается. Мы зажигаем фары. Вдали уже видны огни Кара‑Калы, как вдруг неожиданная встреча выбивает нас из колеи. На дороге показалось какое‑то крупное, страшное животное. Я сижу рядом с шофером в кабинке и не понимаю, что же происходит с нашей машиной. Мне кажется, что какое‑то древнее пресмыкающееся преградило нам путь. Шофер резко тормозит машину – и перед колесами лежит раздавленный большой дикобраз. Громадные длинные иглы покрывают его своеобразное тело. Мы убили его ударом крыла, когда он бросился на машину, ослепленный огнем фар. Мы взяли этот трофей к себе на машину и повезли его в Кара‑Калу. Это была не единственная встреча с животным миром: еще раньше нам встретился на пути волк, долго провожавший нас глазами, потом, во время осмотра горных выработок пограничного хребта, на нас выскочила из штольни дикая кошка, а вокруг по скалам кудахтали горные куропатки.
Город Кара‑Кала расположен на юге от второго хребта. Мороз сменился яркой и теплой солнечной погодой. Снега лежали только на северных склонах. Кара‑Кала строился как центр этой богатой области сельскохозяйственных и специальных культур. Но нас сюда влекли не селькохозяйственные интересы. О них печется и специальный агрономический пункт и опытная станция Всесоюзного института прикладной ботаники. Нас привлекают сюда последние открытия ашхабадских и ташкентских геологов, намечающие проблемы интересного промышленного будущего этого района.
Обычная для Средней Азии ночевка – не то чайхана, не то трактирчик, не то гостиница, не то приют для приезжающих – что‑то среднее, но это все равно… Важно, что мы хорошо поели и выспались и в 9 часов утра уже были готовы и вышли на площадь.
Было совершенно тепло. Солнце ярко светило. Верховые лошади уже стояли привязанными у деревьев, и около них суетились проводники‑туркмены, которые долж
