Кто вправе претендовать на выгоды от миграции

Кому следует отдать этот «бесплатный завтрак»? Иными словами, кто вправе рассчитывать на прибыль, которую принесет прирост производительности, вызванный миграцией? В рыночной экономике рост производительности труда по умолчанию обогащает трудящихся: им платят в соответствии с их производительностью. Таким образом, в отсутствие политического вмешательства выгоды от миграции достанутся мигрантам. В то время как экономическая теория, связывающая доход с производительностью, не требует, а только предсказывает, она все же обладает определенной моральной силой. Люди в известной степени явно питают убеждение в том, что плоды трудов по большей части должны принадлежать трудящимся. Однако широкое распространение получил и принцип, требующий облагать доход налогами в пользу других людей, и потому мигранты не имеют исключительного права на всю прибыль от прироста производительности. Разумеется, на них, как и на коренное население принявшей их страны, будет распространяться действие ее налоговой системы, но в ее рамках иммигранты не имеют какого-либо особого статуса. Существуют ли этические основания для того, чтобы требовать от иммигрантов более существенного вклада, а если да, то в чью пользу?

Самая серьезная из подобных претензий выдвигалась от имени родных стран мигрантов. Профессор Джагдиш Бхагвати, чрезвычайно влиятельный экономист из Колумбийского университета, в свое время эмигрировавший из Индии, уже давно предлагает взимать с работающих мигрантов специальный дополнительный налог и передавать собранные таким образом средства в те страны, откуда прибыли эти мигранты. По крайней мере на первый взгляд это предложение очень привлекательно в этическом плане: мигранты получают колоссальный прирост доходов, резко повышающий их уровень жизни и потому дающий им возможность помочь своим намного более бедным согражданам, оставшимся в их родной стране. С утилитарно-универсалистской точки зрения такое перераспределение дохода чрезвычайно полезно: так как мигрантам живется существенно лучше, чем тем, кто остался дома, оно снижает общественную полезность мигрантов в намного меньшей степени, чем повышает общественную полезность получателей этих средств. Разумеется, в рамках этих утилитарно-универсалистских представлений с помощью такой же аргументации можно обосновать и крупный налог в пользу бедных обществ, взимаемый с коренного населения богатых стран.

Но если утилитарные этические рамки для вас не слишком убедительны, то обосновать специальный налог на мигрантов будет несколько сложнее. Такой налог можно рассматривать как компенсацию за образование, полученное мигрантами у себя на родине. Однако расходы на него невелики по сравнению с приростом производительности: не факт, что они оправдают достаточно высокий налог. Более того, мигранты могут небезосновательно возразить, что к миграции, оказавшейся необходимой для того, чтобы реализовать ту производительность труда, на которую они были способны, их вынудила элита, чрезвычайно дурно управлявшая обществом в их родной стране. Таким образом, элита, контролирующая общество, не вправе претендовать на средства, полученные в результате налогообложения эмигрантов.

Кроме того, мигрант может заявить, что он в достаточной мере заботится о своем родном обществе и посылает домой деньги, но в силу своего недоверия к элите адресует их своим родственникам. У нас нет недостатка в фактах, подтверждающих такое поведение: типичный мигрант пересылает в родную страну порядка 1000 долларов в год. Если мы заставим мигрантов платить существенные налоги властям их родных стран, то общая сумма этих переводов, скорее всего, снизится: налоги не только уменьшат доход мигрантов, но и дадут им повод для того, чтобы умерить свою щедрость по отношению к родственникам. Точно так же государственные социальные выплаты влекут за собой сокращение частной благотворительности74.

В то время как претензии родной страны мигрантов на часть прибыли от прироста производительности, обеспеченного миграцией, менее обоснованны, чем может показаться на первый взгляд, страна, принимающая мигрантов, имеет больше оснований для аналогичных претензий. В конце концов, за этим приростом производительности стоит более эффективная социальная модель. Она представляет собой разновидность общественного капитала, будучи производственным активом, накапливавшимся в течение долгого времени, — более абстрактным, чем дорожная сеть, но не менее важным. Накопление этого общественного капитала финансировалось коренным населением. Вполне возможно, что это финансирование осуществлялось в неочевидной форме. Современные экономисты считают инклюзивные политические институты важным фактором экономического развития, но обычно они возникали в ходе политической борьбы. Современная производительность труда опирается на фундамент прежних уличных демонстраций и акций протеста, подорвавших власть эгоистичных элит, присваивавших плоды чужого труда. Поэтому экономическая выгода миграции в конечном счете обеспечивается общественным капиталом, накопленным коренным населением. Однако в рыночной экономике получателями этой выгоды являются мигранты, а не коренное население. Но так происходит из-за того, что источником этой выгоды служит общественное благо, предоставляемое таким способом, который не позволяет ею распоряжаться. Мигранты даром получают прибыль с капитала, накопленного ценой столь больших жертв.

Тем не менее можно выдвинуть очень серьезные аргументы против обложения мигрантов специальным налогом. Все подобные налоги — достаются ли они стране, принимающей мигрантов, или их родной стране, — снижают чистый доход мигрантов по сравнению с доходом коренного населения в принимающем их обществе. Если чистый доход мигрантов снижается, им становится труднее вести образ жизни своего нового общества, так как этого не позволяет их уровень жизни. Налогообложение мигрантов — самый верный способ превратить их в граждан второго сорта, что еще сильнее затруднит их интеграцию. В некоторых странах иммигранты, даже не платя никаких специальных налогов, по большей части оказываются на дне общества, куда их приводят более слабый уровень образования по сравнению с коренным населением, отсутствие неявных знаний, вносящих вклад в производительность, и дискриминация. Там, где это происходит, подобное явление справедливо рассматривается как социальная проблема, на решение которой необходимо выделять крупные средства. Одной рукой облагать мигрантов налогом, а другой рукой пытаться исправить результаты этого шага — такую политику нельзя назвать последовательной.

Более того, если поступления от налога на иммигрантов достаются коренному населению, это, как ни странно, может усилить враждебность коренного населения по отношению к иммигрантам. В реальности такой налог вводится не для компенсации потерь, понесенных коренным населением. Он представляет собой прибыль от общественного капитала. Однако политические силы, испытывающие животную враждебность к иммигрантам, несомненно, станут интерпретировать этот налог как признание элитой вреда, причиняемого иммиграцией. Соответственно, этот налог будет объявлен подачкой со стороны элиты — символическим возмещением ущерба, нанесенного гражданам страны. Иными словами, такой подход может непреднамеренно узаконить массовое заблуждение, согласно которому иммиграция экономически убыточна для коренного населения.

Подоплекой всех этих рассуждений служит то, что «бесплатный завтрак», обеспечиваемый резким приростом производительности при переселении мигрантов из дисфункционального общества в функциональное, по-прежнему будет доставаться мигрантам. От миграции в первую очередь выигрывают сами мигранты.