Конец русского рок-н-ролла. 7 страница

И вот пошла Италия. Милан, Верона, и всё такое. Сидящий рядом мужик спал лицом. Вдоль дорог стояли абсолютно уродские дома, поверх окон везде были металлические жуткие жалюзи. На заборах висели какие-то тряпки. Я такую грязь и бедность видел разве что в двориках Одессы, и если едешь поездом через её окраины - промзону и всё такое. Но, повидав Стамбул, к увиденному был морально подготовлен. А мужику сделалось совсем плохо. Наверное, он представлял себе Италию по передаче "Клуб Путешественников" или чему-либо подобному. Я вышел в Риме, на автовокзале. Грязи было гораздо больше, чем в Брянске. Просто по колено. "Да, похоже на Кишинёвский рынок, рядом с автовокзалом",- подумал тогда я. Позвонил, приехала молодая хохлушка Света. Она жила здесь уже год и, по сценарию, за 10 долларов должна была в этот вечер исполнять роль моего гида. Мы погуляли по вечернему городу, попили кофе. Сходили к Колизею, уселись рядом на какой-то низкий каменный порог, и я выпил в одну харю целую банку сгущенного молока. Потом шлялись по грязному, замусоренному какими-то бумажками, центру. Света беспрерывно показывала мне всякие достопримечательности. "Здесь музей, а в этом доме, видишь, на третьем этаже, под самой крышей? Здесь живет Софи Лорен." Рассказывала про свою жизнь, про то, что мечтает получить документы, и что украинцы автобусами передают родным в Италию сало. Потому, что ностальгия для украинца - это сало. Как для русского - лес. Так для хохла - сало.

Света жила в квартире еще штук на пять девушек, имела почасовую работу и любовника-итальянца. "Он жаден, как крыса. Но хоть на море возит по выходным, и то хорошо". Оказывается, итальянские ухажеры тщательно фиксируют все свои расходы на славянских девок, и, проплачивая мобильный телефон, всегда следят, чтоб девка по нему разговаривала только со своим кавалером. Наверное, это жуть. Но именно в этом и заключается победившее женское равноправие. Всё стоит конкретных денег. И никакой тебе романтики. Думаю, романтика чувств у них в Италии сохранилась только в слёзовыжимающих попсовых песенках. На самом деле, речь идет о сексе, который стоит конкретных денег. Эдакая возведенная в канон проституция. Наверное, в советские времена на эту тему можно было бы написать в какую-нибудь газету под заголовком "Их нравы". Об угрозе постиндустриального общегражданского цинизма. Наверное, это будет основной причиной того, что все европейцы лет через пятьдесят полностью сдохнут, и на их месте будут жить горячие и романтичные арабы и негры. Чтобы влюбляться и сорить деньгами, которых никогда нет, как и положено в самые романтичные времена.

Мы купили в кассе билет на электричку Рома-Мессина, следующую на юг страны, на самый кончик сапога. Моя станция была одной из последних - Вибо Пицца.

Утром, в 5 часов, я был уже в этой самой Вибе Пицце. Провинциальный вокзальчик, деревья, похожие на русские ивушки, тот же мусор кругом - "ну и дыра, прямо Днестровск номер два", - подумал себе я. Хотя тепло, как в Днестровске в середине сентября.

Хэлл встретила в какой-то розовой пижаме. Не очень-то и радуясь моему приезду. Она работала сиделкой у итальянской бабуси. Бабку звали Росина. Она родила 11 детей, и была из них нафиг никому не нужна. Дети даже не приезжали к ней на праздники, и жили кто где. Кто в Америке, кто в Германии. Один последний сын, Маурицио, был полный балбес, и сидел тут же, на Калабрии. Как все, строил чужие дома. Никто из её детей не получил образования, просто все как-то жили себе, и всё. У бабки кроме дома больше ничего не было - её покойник-дед умудрился какие-то общие деньги всей деревни продуть в казино, и после смерти бабкин дом должен будет отойти государству в погашение ущерба. Наверно, по этой причине дети особо ею не интересовались.

Хэлл тут целыми днями сидела и смотрела черно-белый телевизор. Бабку надо было кормить пару раз в день, ну и выводить в сортир. Дом бабуси состоял из двух этажей, и походил на обыкновенную совковую дачу. Побеленные стены, дешевая древняя мебель, пол, облицованный плиткой, деревянная лестница на второй этаж в холодную спальню для приезжающих изредка погостить детей. Обогревалась только одна комната первого этажа. Зал. Там стояла обычная железная печка-буржуйка, и нужно было колоть дрова. Дрова то же были ужасные. Сухие и какие-то скрученные, как один большой сучок. Рубились они тупым топором на длинной ручке и стоили чудовищных денег. У бабуси на огороде в 4 сотки росло штук пять апельсиновых, штуки три мандариновых и три лимонных дерева. И всё. Цитрусовые валялись частично на земле, как у нас яблоки. И гнили. Бабуся была простая и сентиментальная, как и все бабуси на свете. Жизнь, похоже, у неё была далеко не сахар. Моя бабушка в свои 87 выглядит гораздо лучше, чем эта, в 74. Росина, с огромным трудом выговаривая слова, просит кружку воды. Моя же бабуля при встрече, как и полагается русской крестьянке, более радикальна и абсолютно самодостаточна: "Привези мне пиздец". Моей нахер никакие сиделки не нужны.

Днём я познакомился с мужиком, который по сценарию, должен был найти мне работу. Мужик, Юра, сам был из Полтавской области. Спивающийся Юра должен был заработать 300 долларов на моем трудоустройстве, но в этот момент передо мной стоял уже бывший человек. Просто бомж и хрон. Мы поехали в город, он докопался до своих знакомых итальянцев в автосервисе по поводу меня, а они вытолкали его взашей. Дура Хэлл не могла разглядеть в этом чудике - кто он такой. Лучше б я уехал тогда в Португалию. И получилось так, что я просто попал на деньги. Работы не было никакой.

Наступала зима, и даже на сельхозработах больше никто был не нужен. Единственное, что мне предложили, - жить где-то далеко в горах и рубить в скале яму киркой для огромной емкости под масло. Но для этого надо было бы там, как собаке, жить в сарае, в сырости и холоде, без света и удобств. Как собаке. И раз в неделю мне привозили бы из города еду. Сюжет для "Кавказского пленника". Работу эту предложил один итальянский дед Кармэлло, который, как потом оказалось, вознамеревался выебать Хэлл. Я словно почувствовал это интуитивно. Как позже вышло - не зря. Обломался и уехал. Позже Хэлл развела этого обычного итальянского дедушку на пару дорогих ужинов, а старик, влюбившись до безумия, ползал перед ней на коленях и шептал: "Донна грация, Мона Лиза". Хэлл предпочла сморщенному члену дедушки пенис молодого румына. Это, конечно, самая что ни на есть, настоящая жизнь. Без излишних иллюзий. Этот мир ещё мёртв.

На следующий день пришел маришал - местный шериф, из карабинерии. Посмотрел на меня и засмеялся от души:

- Зачем ты сюда приехал, ты же "интеллиджентэ", что ты будешь тут делать? Тут нет для тебя работы. Только кирка и тяпка. Можешь чувствовать себя как дома столько, сколько тебе надо. Депортации не будет, пока сам не попросишь. Всё равно ты уедешь.

Через неделю я купил билет обратно в Москву. Становилось всё холоднее, и работа останавливалась совсем, даже стройка. Меня затащил в гости сосед - итальянец, Чичо. У него была обычная среднестатистическая семья аборигена. Такой же самый дом, двое детей, безработная жена. Сам Чичо работал каждую ночь в пекарне. За 400 евро в месяц пёк ужасный, какой-то клейкий внутри и дубовый снаружи, итальянский хлеб. Жена Чичо угостила меня кофе. На кухне Чичо висел у потолка телевизор, чем-то похожий на старые такие, выпускавшиеся еще в совке, "Рекорды". Пощёлкал доисторическим пультом своё кабельное телевидение. Добрый такой "итальяно". Полная деревня. Колхоз.

Урод Юра, работодатель хренов, через полгода пропал без вести - поехал строить дороги на север, на границу со Швейцарией, на обещанные две тысячи долларов зарплаты в месяц, и его смыло. Наводнением. Украинское консульство получило только паспорт. Тело так и не нашли. Все очень сильно переживали. Кроме меня.

Я вылетел из Ламеции в Милан, и потом, оттуда, в Москву. Дверь свою, кстати, пилоты почему-то не закрыли. Хотя уже случилось 11 сентября. "Наверное, посмотрели, что в салоне нет лиц кавказской национальности", - подумал я.

В Москве было, как и положено, холодно. Минус тридцать. Кожаные штаны приклеились к ляжкам. Я заехал в Бункер, поздоровался с недоумевающим народом, выпил стакан чаю и поехал в Брянск. Разгребать обломы. Впереди была безоблачная снежная равнина. И ни одной надежды на светлое будущее. С работой так ни хрена и не клеилось. Жизнь стягивалась, как пружина. Предполагался какой-то прыжок. Разум возмущённый был уже на пределе. Целыми днями я жил, как настоящее животное. Раза три в неделю раздавался один и тот же звонок:

- Папа, ты в три дома будешь? Я после учёбы к тебе заеду.

Это от своего жениха в конспиративном тоне звонила длинная, в черных кудряшках, беспредельно юная кошка по имени Кэт. Она курила Парламент. Я бадяжил спирт каким-нибудь компотом, мыл её, и мы валились на пол, чтоб не ломать мебель. После диких сцен соития двух бессловесных животных, Кэт быстро одевалась, и я провожал её до двери:

- Пока, папочка.

Наверное, её очень заводило преимущество перед своим молодым человеком. Измена всегда дает определенные преимущества. Он был красивым культуристом, а я - просто бездельником и сволочью.

Ещё я ездил в спортзал. В целях борьбы с ожирением из-за резкой никотиновой диеты, я таскал штангу, жрал творог и читал французскую классику. Надо же когда-то было её прочитать. Всех этих Мопассанов, и так далее. Было очень познавательно. С каждым днем мои познания о женщинах росли, и это ни хера не радовало. Понятно было только то, что я, наконец-то, теперь уже совсем основательно попал. Сел на задницу. Плотно.

Спасение пришло издалека. Как-то глубокой уже ночью раздался звонок телефона:

- Рома, ты не знаешь, случайно, а какого... такого можно пообещать химикам, ну, если кругом химзаводы, чтоб им понравилось?

Это звонил Тишин. Из Нижнего Новгорода. Они сидели дома у нижегородского гауляйтера и рок-музыканта Димы Елькина, пили чай и пытались сочинять черновую концепцию предвыборной кампании для кандидата в депутаты Государственной Думы на дополнительных выборах по Дзержинскому избирательному округу. Кандидатом был наш общий старый знакомый. Его имя - Эдуард Лимонов.

На вокзале в Нижнем Новгороде меня встретили Елькин, Слон и Василиса. Всё кругом было серое, и мы сами были какие-то серые. Я был однажды до этого в Нижнем, с концертом. Дима Елькин был обычным нижегородским жителем, с виду и не скажешь, что этот парень - экстремист, под руководством которого городские панки бьют стекла в магазинах и офисах демократических партий, и ходят на митинги, выражая протест против американской помощи косовским албанцам, или еще по разным там бессмысленным и, наоборот, самым многозначительным поводам.

Дима жил в обычной многоэтажной панельке. Его родители когда-то работали на всем известном автозаводе ГАЗ, но это было уже давно. Мама пекла изумительный, пышный желтый хлеб. Его невозможно было резать - он рассыпался в руках, как украинская паляница, и был ужасно вкусный. По хлебу я, было, решил, что Дима - хохол. Что, однако, не подтвердилось в дальнейшем никакими фактами. Слоном был черноволосый кудрявый парень из МГУ, изгнанный оттуда будущий шифровальщик. Его родители были учёными и жили здесь же. А Василиса была на тот момент его девушкой, имела красные волосы и желание помочь всем своим присутствием.

Мы поехали к Елькину домой, немного пересидели и двинулись в Дзержинск. С первого знакомства я пребывал в полном и решительном ужасе от увиденного. Кругом наблюдалось решительное запустение. На улицах кругом лежали толстые слои мусора. Лёд никто и не собирался сбивать на тротуарных дорожках, поэтому кругом был лёд и вода. Было жутко скользко. Так, что можно было бы убиться. По городу ползали доисторические трамваи.

Мы сняли квартиру в центральной части города, на последнем этаже, кажется, трехэтажного здания. Столетний дом трясся при приближении каждого трамвая - за окном шли рельсы. И, наверно, самое страшное - это воздух. Воздух был полностью отравленным. Он имел неестественный голубоватый цвет стеклоочистителя и удушающий запах. Это было связано с тем, что Дзержинск был одним, наверное, из крупнейших химических центров России. Это город химзаводов. Они шли один за другим, рядами. И были везде. Только химзаводы.

В снятой нами квартире, исполнившей в дальнейшем роль головного предвыборного штаба, было две комнаты, разделенные деревянными перегородками, вытянутая прихожая, крошечная кухня, колонка, разбитая ванная и микроскопический туалет, который сразу начало затапливать. Мы привезли от Слона компьютер и принялись наполнять его содержимым. Отправили его за какой-нибудь посудой. Было уже темно, часов шесть. Слон вернулся весь запыхавшийся. У него было разбито лицо. Как оказалось, в самом центре легендарного города Дзержинска, где родился Лимонов, на Слона немедленно напали гопники, избили и отняли рюкзак с кастрюлями, сковородками и чайником, оставив лишь то, что Слон успел унести в руках. Такое вот воодушевляющее начало предвыборной гонки.

Кандидата зарегистрировали за небольшой предвыборный залог. Таким образом, можно было не собирать никаких подписей, а постепенно готовиться к самой ответственной части - предвыборной агитации за кандидата. Кандидат тем самым временем сидел себе в Лефортово, и выборы были еще одной, относительно законной попыткой его освобождения оттуда.

Мы провели первые соцопросы и оказались, однако, в середине списка с рейтингом в 4 процента. Для сидящего в тюряге писателя, никогда ранее не проявлявшего интереса к месту собственного рождения, рейтинг был просто "о-го-го". Достойное начало. Запредельное.

Жуткие же, однако, трамваи в этом Дзержинске. Они регулярно сходили с рельс, поскольку во многих местах пути уже очень давно не ремонтировались. Рельс проваливался, и трамвай ехал по улице туда, куда ему было надобно. Однажды нам повезло наблюдать вообще шедевр. Прямо на наших глазах, наверное, в единственном месте на земле, где есть эти самые трамваи, произошло ЛОБОВОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ ТРАМВАЕВ. Во как. Раньше я думал, что это фантастика. Так что трамваи - это ещё очень страшные звери.

Всё началось со скандала. Мы с Елькиным разработали свой оригинал-макет листовки. В Москве Тишин с Бахуром - свой. У них - Лимонов был "свой парень". С фотографией а-ля "монтажник первых пятилеток". Почему-то совсем без зубов. У нас - "Чикатило". В очках и чёрной куртке. Злой и волевой, как чекист первых лет революции. Довольно известная впоследствии фотка, висевшая ранее у него дома, на стене. Еще там я её заприметил, и держал в голове, предполагая, что вскоре именно она нам пригодится прежде всего. До сих пор думаю, что это одна из лучших его фотографий. По факсу нам присылали из Москвы полный ужас, мы пребывали в тотальном оцепенении. С народом делились впечатлениями. "Бахура следует просто убить". Я попросил у Толи последний шанс и выехал в Москву. Как оказалось, было уже поздно. Всё уже заранее решили, и я напрасно приехал со своими уговорами. "Свой парень" вышел тиражом в 25 000 экземпляров. Спустя неделю после расклейки рейтинг Лимонова сдулся до 1,3 процентов. Это было уже предпоследнее место. Настоящий позорный провал. С тех самых пор, слава яйцам, Толя Тишин в пиар-технологии, наши с Елькиным и Лавлинским, больше не лез. Я дозвонился до Алексея Голубовича, попросил немедленно брать какой-нибудь костюм с рубашкой и галстуком, и валить на машине сюда. Как оказалось, Голубович так и остался у нас единственным водилой со своим автомобилем. Больше никого не было. Так что его заслуга во всех успехах - не меньше половины банка.

Я встретил в Шереметьево-2 прилетевшую из Италии Хэлл. Мы отправились в Брянск. Там оказалось, что она твердо решила через пару месяцев валить обратно в Италию, уже насовсем. Что уж тут поделать, вот такая странная ситуация. Ну, думаю, раз жена из неё не получилась, так пусть хоть для партии польза будет. Мысленно я с ней уже попрощался. Наверное, так чувствовал себя Государь Иоанн Васильевич, регулярно отправлявший своих женушек в мир иной. Мне было уже всё равно - хоть бы её на этих выборах в стене замуровали. Передо мной был уже совсем чужой, далёкий от меня человек. Со своими понтами и претензиями. Её уже там, оказывается, во всю обхаживали румыны. Гаже этого я себе представить ничего не мог. Уж лучше б итальянцы, кто угодно, только не румыны. Так что я с полным недоумением вынужден был сообщить ей, что мне очень надо ехать в Дзержинск на выборы, что там меня ждут. Что я - такой же "солдат партии", как и все. И она, от нечего делать, решила поехать со мной, и то же отдать свой последний долг, помочь партии. Ну и ладушки.

Народу день ото дня прибывало всё больше и больше. Приехал Голубович, и уже вовсю развозил полиграфию. Была достигнута договоренность с Прохановым об использовании шапки газеты "ЗАВТРА". Газету начал писать Женя Лавлинский, друг Елькина, лысый и жутко продвинутый чел, лучший журналист Нижнего Новгорода, лауреат разных там конкурсов, один из немногих нацболов, участвовавших в реальных боевых действиях. Оба номера газеты выглядели просто идеально. Народ рвал её из рук, лотошники торговали ею, как обычной, прохановской.

Каждое утро в четыре часа объявлялся подъём, и на двух легковых машинах нацболов развозили к проходным химзаводов. На лютой стуже, сыром или морозном, в зависимости от температуры, ветре, они вручали, всовывали, впихивали эту самую "ЗАВТРА":

- Газета Эдуарда Лимонова. Пожалуйста, возьмите газету!

Приезжали к завтраку. В 9 утра Елькин посылал кого-нибудь из присутствующих за колбасой. На завтрак. Так выходило дешевле. Это была красного цвета вареная колбаса. По вкусу и запаху колбаса эта могла сравниться только со свежей теплой блевотой вокзального бомжа, или выделениями из влагалища инфицированной застарелой формой сифилиса проститутки с пятнадцатилетним стажем. Как будто её выскребали у неё из влагалища, эту самую колбасу, заворачивали в полиэтилен, резали и заставляли нас есть. Колбаса стоимостью 36 рублей килограмм. Каждый день - кусок батона и эта самая колбаса. Как вся наша жизнь. Вспоминались черно-белые кадры хроник блокадного Ленинграда. Хлеб. Следующий раз мы ели горячее. Обычно вечером. Это желтого цвета суп с луком, макаронами и кубиком Магги. Мы покупали народу сигареты. Халява была по сигаретам и кофе. Я уже полгода не курил, поэтому мне это было неактуально. Еще устраивали регулярные общие подтягивания на турнике. Чтоб хоть чуть развеселить. На самом деле, было довольно весело. Вот так вот - кромешно, горестно и весело. Сразу после завтрака народ брал газету - кто сколько мог унести, или листовки с клеем, и расходился по омерзительно скользкому городу. Теперь уже до самого вечера. Пока глаза не закроются. Те, кто не выдерживал и шел отдыхать, выходили с листовками ночью.

Героем кампании, нашим стахановцем и всеобщим любимцем был Фиш. Маленький, в огромных скинхедовских ботинках, как светлячок, Фиш разносил огромный полосатый баул газет. За день - около 4 тысяч квартир. И падал замертво заполночь, чтобы в 4 опять пойти, как в бой, с этими газетами, уже к проходным. Он был еще очень молодой, не имел никакого ровным счетом образования. У Фиша была язва, и иногда он желтел и корчился от боли, лёжа посреди кухни на раскладушке. Когда народ приходил поздно ночью откуда-нибудь с задания, Фиш немного просыпался, просил у кого-нибудь сигарету, делал пару тяг и снова умирал до утра.

Я как-то спросил у Елькина, а почему Фиш?

- Потому что у Фиша мозгов, как у рыбы.

Все дружно заржали. Фиш ржал громче всех. Мы вместе ездили на прямые эфиры в Нижний. Он исполнял роль гида, и я протаскивал его за собой внутрь телецентра, как охранника. Другие кандидаты смотрели на него с явным изумлением. Он был ниже меня почти в два раза. Жил Фиш в центре города, в разваливающемся старом доме. Мать его работала в прокуратуре на какой-то незначительной должности, а отец сильно болел. Хотя дома был далеко не бомжатник. Но видно было, что когда-то, при совке, семья Фиша жила гораздо лучше. Фиш был не очень развит в интеллектуальном смысле. Обычный панк из рабочих кварталов. Однако, что уж тут говорить, по жизни, такие люди нравятся мне гораздо больше хитрожопых интеллектуалов. Они искренни, и все делают искренне. Такие, как Фиш, не встречаются среди подлых чиновников и прочих "белых воротничков".

Однажды Фиша мы отправили в район рынка вместе кем-то из барышень раздавать газету. Подошел здоровенный мужик, лет сорока пяти. Присмотрелся.

- А чё это вы его газету раздаете, он же пидор.

- Кто пидор? Лимонов пидор?

- Пидор - он и есть пидор.

- Не, это неправда. Что ж я, стал бы тогда за него агитировать, если он пидор?

Фиш поднял свою маленькую ножку с большим ботинком и долбанул мужику в коленку. Тот начал сгибаться. Не опуская ногу, второй удар пришелся прямо в рожу. Упал. Крови натекла целая лужа. Мужик лежал в ней лицом. Молча. Фиш с барышней развернулись и удрали в первый попавшийся двор.

Спали в маленькой двухкомнатной квартире - где придётся. Чаще всего на полу. Вскоре у меня и у Хэлл на ногах, а затем и на всём теле появились здоровенные красные пятна, похожие на укусы. Мы почесались дней пять, и попёрлись в кожвендиспансер. Врачиха долго качала головой, недоумевая, почему лимоновцы идут на такие жертвы, если давно уже ясно, что победят их местные. Выписала мазь от чесотки. Мы ей сказали, что насчет местных вопрос пока ещё открыт. Мазь, однако, не помогла. За неделю до выборов с жуткой лихорадкой Хэлл я отправил в Брянск. В день её отъезда в стене мы обнаружили между досками армады рыжих клопов. Клопы, оказывается, днём тихонько там сидели, а ночью вылезали на охоту. Пить кровь. Это был ужас. Такой мерзости я не видел ещё никогда в жизни. Чесалась к тому времени уже вся комната. Мы купили дихлофос, ещё какую-то гадость и начали дезинфицировать помещение. Больше в этом углу никто не спал.

С Голубовичем мы вскоре начали много ездить по регионам. Стас Дьяконов пробивал встречи с избирателями, мы их проводили. Надевали костюмы, рубашки, галстуки. Я заранее приготовил скелет речи на час. Про всю жизнь Лимонова, включая матрасик в Брянске, на котором он тогда у меня в гостях скромно спал. Думаю, многих мы уговорили этим матрасиком. Как правило, люди относятся с резким негодованием по поводу любых кандидатов. Тут же был, и впрямь, случай исключительный. Человек сидел в тюрьме, имел незаурядную биографию, да к тому же не сам за себя агитировал, а ездили мы. Вопросы задавались разные. Вообще-то, Голубович у нас играл роль более злого. Он реже говорил, и немного переключал внимание на себя, когда люди начинали шуметь. Мы ничего не выстраивали специально - после каждой встречи подолгу анализировали происходящее. В общем-то, всё у нас получалось. Если бы ещё был такой же административный ресурс, как у оппонентов, благодаря которым много где нам просто не разрешили проводить эти самые встречи, мы бы имели более весомые шансы. В Нижегородской области в тот год наблюдалось тотальное безвластие в ряде очень важных сфер. Наши оппоненты, к примеру, умудрялись залезть в церковь. Попы с удовольствием брали деньги и агитировали за коммунистов, либо за демократов. Мы до этого, увы, не додумались. А, впрочем, у нас и денег таких отродясь не было.

Тяжелая, монотонная избирательная кампания шла не только в Дзержинске. Больше ста нацболов прошло через те выборы. Люди работали в других населенных пунктах, райцентрах, попадавших в зону проживания наших потенциальных избирателей. В Ардатове работал питерский парень Нос, который умудрился взорвать бабуле, у которой мы сняли для него комнату, газовую колонку. Нос обегал населенный пункт и однажды с группой нацболов нарвался на мэра этого населенного пункта. Случилась очень содержательная беседа:

- А вы это почему тута на столбах всё такое клеите?

- А ты кто такой, дядя?

- Я мэр, это мои столбы.

Мэр был послан чрезвычайно далеко, и тут же ломанулся звонить по мобильнику, а нацболы пустились наутёк от милицейского козла. И убежали. В Питере по возвращении с выборов Носа ссадили с поезда и на перроне арестовали. На выборах он одновременно скрывался после каких-то больших неприятностей и зачем-то купил билет на свою же фамилию. В Дальнем Константиново, в маленьком деревянном домике жил Марсель Гатауллин. Худой темнокожий Марсель походил на индейца. В мирной жизни он работал юристом, а здесь пешком проходил все близлежащие трассы и в одиночку покрывал нашими листовками целый район. В этой же деревушке мы на одной из встреч с избирателями случайно встретили панка и долго ржали, откуда он, волосатый, тут взялся. Очередной клон Летова. С такой же прической, неестественных очками, козлиной бородкой и кедами. Панк рассказал, что местные сельские пацаны делятся на две категории. Первые - это те, которые носят брюки с наглаженными стрелками, и заправляют их внутрь резиновых сапог. Это быки. А другие, это те, которые просто "Ы-ы-ы", глупо улыбаясь развёл руками панк. Это лоси. Предполагалось, наверное, что лоси - это либо наркоманы, либо просто полные кретины. Я уточнять не стал. Оказалось, панк что-то слышал о Партии и заинтересовался. Так у Марселя появился собеседник.

Мы с Голубовичем решили немного скрасить Марселю жизнь. Купили куриных ног и поехали в лес. Прямо на снегу разожгли костер, жарили ноги и беседовали на разные высокие темы. Предметом острейшей дискуссии стала лимоновская брошюрка - открытое письмо президенту, написанное в Лефортово. Лимонов выступал теперь в новой для себя роли противника войны в Чечне и процессов об измене Родине над учёными и журналистами, передававшими западным спецслужбам и "экологическим организациям" те или иные российские военные секреты. Лимонов написал на волю письмо с призывом полностью перекроить идеологию Партии, убрать весь милитаризм и страшилки типа "Сталин-Берия-ГУЛАГ". Не мудрено, он теперь сам оказался в некотором роде, узником ГУЛАГа. Голубовича же с Марселем такой поворот куда-то в ряды диссидентского правозащитного движения абсолютно не устраивал. Такие пируэты писательской мысли никто не оценил. Мы напряженно спорили:

- Роман, для меня после этого самого письма термин "нацбол" и "лимоновец" не пересекаются. Я не лимоновец. Не друг всех чечен. Я не собираюсь кричать "Свободу чеченскому народу" только лишь потому, что Лимонов в тюрьме проникся состраданием к чеченскому сокамернику, резавшему русских солдат, как свиней, и взрывавшему дома. Меня не устраивают эти аргументы а-ля Новодворская. Я - русский патриот, а не правозащитник. Я не Елена Боннэр, чтобы такие странности понимать и разделять.

Больше для поддержания диалога, я принял обратную позицию, в любом случае всё это было очень далеко от реальности. Ни чеченцев, ни Лимонова тут не было и близко, и не так уж важно, чего он там и где написал. Как и в Магнитогорске, так и в Брянске эти брошюрки с глубоким подтекстом партийцам никто и не думал давать. Лишнее это, не поймут. Я раздал свои разным бывшим поклонникам коротичевского "Огонька". Эти, просто как дети малые, визжали от счастья. Как же. Ещё одним правозащитником на русской земле прибавилось.

Хрен знает, что там думал сам классик, когда это писал. Быть может, надеялся на то, что модная на Западе тема чеченских сепаратистов привлечет к его аресту внимание тамошних поклонников независимой Ичкерии, быть может, друзья чечен по сценарию вместе зелеными ичкерийскими знаменами возьмут на свои митинги наш черно-красно-белый стяг с серпом и молотом в круге? Быть может, было это всё искренне, а может - просто шкурку спасал. Или, быть может, это уже никакой не Лимонов вовсе? А вдруг? Может, настоящего Лимонова в живых-то и нет давно? Хотя, какая нам от этого разница. Каждый из нас - просто кирпич в стене. Ещё один кирпич в стене.

Бахур жил в Навашино и скромно занимался теперь примерно тем же, чем и все. Работали люди, как звери. На убой. На всю катушку. В старинном городе Павлово в поте лица трудилась целая большая бригада шахтинских. Главным там был Григорий Тишин. Юный, несовершеннолетний Гриша старательно догонял папу, и имел уже пару условных сроков за брошенные в штаны представителя Латвийского правительства яйца на какой-то международной выставке.

В Павлово у деда в подвале была великолепная баня, куда мы с Голубовичем ходили мыться и стирать штаны. Баня была единственным удовольствием, недостижимым для большинства нацболов. Кроме Павлово её больше нигде не было. Тем, кому довелось участвовать в той самой кампании, пришлось выживать в условиях столь суровых, в сравнении с которыми наверняка даже некоторые тюрьмы оказались бы в радость. Шахтинские, оставшись на целую неделю без денег и продуктов, сожрали жирного хозяйского кота Барсика. Всё помогало дойти до цели. Даже ни в чём не виновные домашние звери. Все напряглись из последних сил. К финалу предвыборной кампании у нас было два предупреждения. Третье гарантировало снятие, и, наверное, в коридорах власти до последнего момента прикидывали наше участие или неучастие. Складывали цифры, смотрели данные соцопросов, и, все же, было принято решение нас не топить. Думаю, снять нас могли даже в самый последний день. И наверняка сняли бы, если б соцопросы показали наше абсолютное преимущество. Предупреждения нам выносились, конечно же, не вполне объективно - расклейкой в неположенных местах занимались все.

Лидер Дзержинского отделения Партии Миша Лиманский помог с клипами. У него оказался очень нужный нам сверхсовременный комп со специальным программным обеспечением. Для радио мы записали, наверное, настоящий шедевр. Текст написал Лавлинский, еще немного обещаний избирателям приписал я. По сценарию, наш победивший кандидат должен будет немедленно начать реализацию программы "школьный компьютер" и "народная аптека", в которой лекарства должны продаваться на 30 процентов дешевле. В случае победы, Елькин решил, что, поскольку никаких компьютеров у нас в природе нет, придется отдать мой лэптоп. Это хорошо, что нам никто не мешал работать. Мы зажимали рты от хохота, как возмутился бы Лимонов, глядя на наши хищно-циничные рожи. Нам нужна была победа. Нужнее, чем всем остальным, вместе взятым. Лимонов, понятное дело, далеко не такая циничная сволочь, как журналисты-политтехнологи. Однако, всё равно, наша ложь была во благо. В любом случае, сидящие в русской тюрьме - всегда божьи люди. А победившее на этих выборах чудовище, имевшее вместо лица огромных размеров жопу, конечно же, ни одно, даже самое малое из своих обещаний, не выполнило. Быть может, в случае победы мы не купили бы компьютеры, не начали бы раздавать на шару лекарства. Быть может, мы придумали бы что-нибудь поинтереснее. Ведь мы экстремисты. "Наше имя - Эдуард Лимонов". С этой речевкой колонны измотанных нацболов каждый вечер возвращались домой, в ту двухкомнатную квартиру, спать. Как они нас боялись, эти старушечьи улицы, как сторонились эти бессмысленные лица никому уже не нужных людей. Даже тени были тогда за нас. Тени павших героев были с нами, они шли в одном строю, и точно так же повторяли магические звуки последних времён. Волшебную музыку революции. "Россия-всё, остальное - ничто!"