Кто давал деньги большевикам?

 

На документе – надпись ленинским почерком: «Строго секретно от Ленина т. Сталину».

«Докладная записка Бориса Рейнштейна о товарище докторе Юлии Гаммере и руководимой им и его сыном доктором Армандом Гаммером объединенной американской компании, получившей концессии на асбестовые рудники и пр. (Борис Рейнштейн эмигрировал в США в конце прошлого века. В 1917 году вернулся в Россию, чтобы принять участие в революции, стал влиятельным сотрудником Коминтерна, потом, конечно же, исчез в сталинских лагерях. –Э.Р.) Дорогой Владимир Ильич… сообщаю вам данные о товарище Юлии Гаммере и его компании, но прошу вас принять меры, чтобы эта докладная записка не могла попасть в руки не вполне надежных людей, так как если копия ее попадет в руки американского правительства, то это может очень пагубно отразиться на и так уж очень тяжелом положении Ю. Гаммера.

Товарища Юлия Гаммера я интимно знаю по работе в американской социалистической рабочей партии в течение 25 лет (с 1892 до 1917 г.) как искреннего, самоотверженного марксиста… Он, развив доходную медицинскую практику, всегда очень щедро поддерживал социалистическое движение в деньгах… После вступления Америки в войну, он, не имея возможности вырваться в Россию, решил бить буржуазию ее же картами, то есть нажить большие деньги и поддерживать ими революцию. Это ему блестяще удалось… Как говорят, он и его семья нажили большие деньги. В начале 1919 г. наркоминдел послал средства тов. Мартенсу (житель Нью‑Йорка, был назначен первым послом Советской России в США в 1919 году, несмотря на то что США отказывались в это время ее признать. – Э.Р.).

Когда фонд Мартенса иссяк, тов. Гаммер спас бюро Мартенса от ликвидации, авансируя взаимообразно свои средства, в общем, он выложил до 50 000 долларов. После… когда России было необходимо приобрести машины для нефтяных промыслов, он одолжил на это 11 000 долларов. После основания Коминтерна он порвал с социалистической рабочей партией за ее двусмысленное отношение к Коминтерну… В 1919 году вместе с Ридом и др. положил начало коммунистическому движению в Америке. Помимо активного участия на съезде коммунистов, он щедро поддерживал партию деньгами, отдав ей на это дело более 250 000 долларов.

Американское правительство подозревало, что тов. Гаммер субсидирует советское бюро Мартенса и коммунистическое движение и искало предлог убрать его. Изгнать же его, американского гражданина с видным общественным положением, было невозможно… наконец, предлог представился. У него умерла пациентка, у которой он обязан был по техническим причинам произвести операцию аборта. За это уцепилось правительство – оно подговорило мужа умершей привлечь его к суду и заставило присяжных во что бы то ни стало вынести обвинительный приговор. В результате его приговорили к каторжной тюрьме на неопределенный срок от 3,5 до 15 лет. Это значит, что его могут освободить через год с лишним (он уже в тюрьме Синг‑Синг около Нью‑Йорка третий год, но и после этого правительство, придравшись к его вредному политическому поведению, может снова бросить его в тюрьму и держать там до конца 15 лет)… Будучи с сыновьями главным пайщиком большой фирмы… он стал из‑за решетки направлять свою компанию на поддержку Советской России. Летом 1921 года он прислал в Москву своего сына Арманда, недавно кончившего врачом. Он секретарь их компании. Арманд Гаммер привез в подарок от отца сундук с полным комплектом хирургических инструментов для целого госпиталя, комплект представлял громадную денежную ценность. Идя по стопам отца, этот молодой человек, узнав, что в Москве затевают основать образцовый американский госпиталь на средства американских друзей Советской России, обязался поддержать это, дав 25 000 долларов. Объезжая в прошлом году уральские заводы, он видел, что хорошо оборудованные заводы стоят на мертвой точке за отсутствием хлеба для рабочих, и предложил, снесясь с отцом, доставить 1 млн. пудов хлеба в обмен на русские товары. Контракт был заключен через Внешторг, и одна партия хлеба прибыла (около 150 000 пудов), но произошла задержка, отчасти потому, что наша икра, которую они стали быстро продавать по 10 долларов за фунт, содержала, как показал анализ, недопустимое по американским законам количество предохранительных химикалиев… Ввиду грозившей конфискации русских товаров пришлось направить пароход сначала в канадский порт. Теперь найден путь безопасной доставки прямо на Соединенноштатский, более выгодный рынок…

Специально для разработки русских предприятий по почину молодого доктора Гаммера образована большая объединенная американская компания, в которую входят теперь большие финансовые тузы. Из всего указанного ясно, что в лице тт. Гаммеров и их компании мы имеем очень ценную для нас связь и что… в наших интересах устранить с их пути всякие препятствия».

 

В секретном донесении (оригинал написан на английском языке) ГПУ сообщает: «На обратном пути Гаммер по просьбе Коминтерна перевез и доставил коммунистической партии США 34 тыс. долларов наличными. В этот период правительство США ввело эмбарго на все экспортные поставки в Россию, и то, что Гаммеру удавалось ввозить хлеб и машины, было беспрецедентным».

 

Болезнь вождя

 

Весь 1921 год Ленина мучают жестокие головные боли и неврастения. Коба советует ему поехать на солнечный Кавказ. Но Ленину, как всякому двигающемуся к смерти, тосклива сама мысль об усилиях путешествия: «Боюсь я дальней поездки, не вышло бы утомления, ерунды и сутолоки вместо лечения нервов».

Ленин все реже бывает в Кремле, все чаще под Москвой, в Горках – имении загадочно погибшего Саввы Морозова. Решено обратиться к врачам. Ленин не очень верит врачам‑большевикам. Как‑то он писал Горькому: «Врачи‑товарищи в 99 случаях из ста – ослы». Лучшими врачами в прежней, уничтоженной им России считались немцы. И вот из капиталистической Германии зовут докторов поставить диагноз странному состоянию Вождя. Профессор Ф. Клемперер и его коллеги ничего особенно угрожающего не находят – лишь небольшую неврастению, а головные боли объясняют «наличием оставшихся после покушения пуль». Их вынимают, но облегчения нет…

 

Поместье Морозова не принесло Ленину счастья.

26 мая в Горках у него случился парез – неполный паралич правых конечностей и расстройство речи. Впоследствии он делился с Троцким: «Понимаете, ведь ни говорить, ни писать не мог, пришлось учиться заново».

Так начинается трагический период в жизни Ленина, его тщетная борьба с болезнью, которая продлится в общей сложности два с половиной года – до самой смерти.

В «Сообщении о болезни и смерти В.И. Ульянова‑Ленина», опубликованном в «Правде», приводится длиннейший, в четыре десятка фамилий, список знаменитых русских и немецких врачей и младшего медицинского персонала, лечивших и консультировавших в этот период Ленина. Среди них – Ф. Клемперер, О. Ферстер, В. Осипов, Ф. Гетье, С. Доброгаев, опубликовавшие впоследствии свои воспоминания, и доктор В. Крамер, неизданные записки которого о болезни Ленина находятся в Архиве президента.

 

Есть известный рассказ, будто Коба, узнав об ударе, тотчас сказал: «Ленину капут». Это ложь, не мог он так сказать – верный Коба, осторожный Коба. Он никогда не спешил, не был опрометчив, но он, конечно же, понимал: смерть рядом с Вождем, и это может случиться в любую минуту. Всего пару лет назад смерть Ленина означала бы конец Кобы. Но теперь… Теперь он останется – с грозной силой, им созданной. Да, он сделал то, чего ни Свердлов, ни сам Ленин сделать не сумели, – управляемую партию. И если к этому прибавить послушное ГПУ…

 

Пока Ленин учится говорить, врачи бьются над точным диагнозом. Заговорили даже о наследственном сифилисе, поехали проверять в Астрахань, где жили предки Ленина, но ничего определенного не нашли. Между тем Ленин начал поправляться. Ему запрещено читать газеты, у него еще приступы, ему нельзя принимать посетителей… Но он уже требует к себе верного Кобу.

Весь июль, август и сентябрь Коба регулярно посещает Ленина в Горках. Больной чувствует себя все лучше и лучше, решает вырваться из‑под опеки врачей и обращается к Кобе, потому что контроль за лечением Вождя осуществляет, как и положено, Генсек – верный Коба. В июле 1922 года Ленин пишет ему: «Врачи, видимо, создают легенду, которую нельзя оставить без опровержения. Они растерялись от сильного приступа в пятницу и сделали сугубую глупость: попытались запретить политические разговоры… Я чрезвычайно рассердился и отшил их. Я требую вас экстренно, чтобы успеть сказать на случай обострения болезни. Успею все сказать в 15 минут… Только дураки могут валить на «политические разговоры». Если я когда и волнуюсь, то из‑за отсутствия компетентных разговоров. Надеюсь, вы поймете это и дурака немецкого профессора… отошьете».

13 июля Коба – в Горках у Вождя.

Он сам шутливо опишет в «Правде» это идиллическое свидание. «Мне нельзя читать газеты, – иронически замечает Ленин, – мне нельзя говорить о политике, я старательно обхожу каждый клочок бумаги, валяющийся на столе, боясь, как бы он не оказался газетой…» Я хохочу и превозношу до небес дисциплинированность товарища Ленина. Тут же смеемся над врачами, которые не могут понять, что профессиональным политикам, получившим свидание, нельзя не говорить о политике…» Эта статья была частью идеологической акции, которую придумал находчивый Коба. Был выпущен специальный номер «Правды», который должен был поведать миру о том, что Вождь выздоровел. Там были его многочисленные фото, и в том числе фотография сидящих на лавочке Ленина и Кобы.

Генсек описал и их разговоры на этой солнечной лавочке: «Ленин жалуется, что отстал от событий. Его все интересует: виды на урожай и процесс эсеров…»

В то время происходил процесс правых эсеров. 34 эсера – и среди них 11 знаменитых членов ЦК, прославившихся борьбой с последним царем, – предстали перед судом. Процесс был блестяще подготовлен, в нем отчетливо проглядывал почерк будущих сталинских процессов – почерк Кобы.

«Звездой» процесса стал глава боевого отряда эсеров некто Семенов. Арестованного ЧК еще в 1919 году, его должны были расстрелять, но, как следует из дела, он «чистосердечно раскаялся, искренне порвал со своим прошлым» и прямо в тюрьме вступил в ряды большевиков. После чего Семенов был внедрен в эсеровскую партию уже в качестве осведомителя. Ему поручали и более серьезные задания – в деле имеется письмо Троцкого, свидетельствующее «о революционной преданности Семенова» и о его шпионской работе на территории Польши в 1920 году.

И вот теперь, в 1922 году, он явно выполнял новое задание: был подсудимым на процессе. Он выступил с заявлением о террористических и диверсионных актах, будто бы тайно разработанных ЦК правых эсеров, об их связях с иностранными разведками, Семенов объявил, что стрелявшая в Ленина Каплан действовала по поручению ЦК правых эсеров и состояла в его террористической группе…

Так организаторы процесса ввели в дело расстрелянную Каплан – она должна была помочь погубить несчастных эсеров.

Впрочем, заявление Семенова о том, что он считал Каплан «лучшим исполнителем для покушения на Ленина», свидетельствовало, что он даже не видел эту полуглухую и полуслепую женщину.

 

Николай Крыленко, сменивший пост Главнокомандующего на титул прокурора Республики, потребовал смертной казни для эсеровских руководителей. Но все испортили Бухарин и Радек. На конференции Третьего Интернационала, желая выглядеть «цивилизованными социалистами», они обещали не расстреливать эсеров.

Такое непонимание ситуации возмутило Ленина. Шло усмирение партии и страны – поэтому из России были высланы мятежные интеллигенты. Поэтому Ленин призвал в Генсеки Кобу. Поэтому эсеры должны быть казнены.

Вот, видимо, то, о чем беседовали на лавочке Ленин и Коба. Во всяком случае, вскоре едва вставший с одра болезни Ленин публикует статью в «Правде», где требует крови эсеров.

12 эсеров были приговорены к смертной казни. Но все‑таки пришлось учесть и обещания Бухарина. Казнь должна была состояться только после первого террористического акта против большевиков.

Оставшиеся жить эсеры погибнут вместе с осудившим их Крыленко и провокатором Семеновым в дни сталинского террора.

А пока Ленин, полный сил, – прежний Ленин – возвращается к работе. «Но в его речи чувствовалась какая‑то всех беспокоящая затрудненность, – пишет Луначарский. – Особенно страшно было, когда во время одной из речей он попросту остановился, побледнел и лишь страшным усилием продолжил речь».

Официально наблюдающий за лечением Ленина Генсек имеет достоверную информацию от врачей: странная болезнь должна возобновиться – удар может последовать в любое время. Великий шахматист Коба, умеющий играть на много ходов вперед, сделал выводы.

Ленин тоже понимает свое состояние. Именно в этот момент он и обращается к верному Кобе.

 

Коба, Ленин и яд

 

Троцкий: «Во время уже второго заболевания Ленина, видимо, в феврале 1923 года, Сталин на собрании членов Политбюро (Зиновьева, Каменева и автора этих строк)… сообщил, что Ильич вызвал его неожиданно к себе и потребовал доставить ему яду, он… предвидел близость нового удара, не верил врачам, которых без труда уловил на противоречиях… и невыносимо мучился… Помню, насколько необычным, загадочным, не отвечающим обстоятельствам показалось мне лицо Сталина. Просьба, которую он передавал, имела трагический характер, но на лице его застыла полуулыбка, точно на маске.

– Не может быть, разумеется, и речи о выполнении этой просьбы! – воскликнул я.

– Я говорил ему все это, – не без досады возразил Сталин. – Но он только отмахивается. Мучается старик, хочет, говорит, иметь яд при себе. Прибегнет к нему, если убедится в безнадежности своего положения. Мучается старик, – повторил Сталин… У него в мозгу протекал, видимо, свой ряд мыслей».

И далее Троцкий спрашивает: «Почему тогда Ленин обратился именно к Сталину?» И отвечает: «Разгадка проста: Ленин видел в Сталине единственного (читай – жестокого. – Э.Р.) человека, способного выполнить эту трагическую просьбу».

Мария Ульянова также вспомнила об этой просьбе достать яду, но описала ее совсем в иных обстоятельствах. Запись была обнаружена среди личных бумаг сестры Ленина после ее смерти и тотчас попала в секретный фонд Партархива. Лишь через полсотни лет она стала доступной для историков. Эта предсмертная запись – результат раскаяния, Мария считает своим долгом «рассказать хотя бы кратко… о действительном отношении Ильича к Сталину в последнее время его жизни», ибо в предыдущих заявлениях она «не говорила всей правды».

«Зимой 1921 года В.И. чувствовал себя плохо, – пишет Мария. – Не знаю точно когда, но в этот период В.И. сказал Сталину, что он, вероятно, кончит параличом, и взял со Сталина слово, что в этом случае тот поможет ему достать и даст цианистого калия. Сталин обещал. Почему он обратился с этой просьбой к Сталину? Потому что он знал его за человека твердого, стального, чуждого всякой сентиментальности. Больше ему не к кому было обратиться с такой просьбой. С той же просьбой В.И. обратился к Сталину в мае 1922 года, после первого удара. В.И. решил тогда, что все кончено для него, и потребовал, чтобы к нему вызвали Сталина. Эта просьба была настолько настойчива, что ему не решились отказать. Сталин пробыл у В.И. действительно минут пять, не более, и когда вышел от Ильича, рассказал мне и Бухарину, что В.И. просил ему доставить яд, так как время исполнить данное обещание пришло. Сталин обещал. Они поцеловались с В.И., и Сталин вышел. Но потом, обсудив совместно, мы решили, что надо ободрить В.И. Сталин вернулся снова к В.И. и сказал, что, поговорив с врачами, он убедился, что еще не все потеряно и время исполнять просьбу еще не пришло. В.И. заметно повеселел, хотя и сказал Сталину: «Лукавите?» – «Когда же вы видели, чтобы я лукавил?» Они расстались и не виделись до тех пор, пока В.И. не стал поправляться. В это время Сталин бывал у него чаще других…»

 

Так что Троцкий прав: просьба Ленина о яде была. Только Троцкий относит эту просьбу к 1923 году, когда Ленин и Коба стали врагами, а Мария Ульянова – к 1922 году, к периоду их нежной дружбы. Просьба Ленина была выражением величайшего доверия к Кобе, когда, по словам Марии Ульяновой, «Сталин бывал у него чаще других…»

Я думал прежде, что Троцкий тут ошибся, может быть даже сознательно, чтобы читатели поверили, будто уже ставший врагом Ленина Сталин исполнил его просьбу.

Каково же было мое изумление, когда, работая в Архиве президента, я узнал, что и в 1923 году Сталина вновь попросили достать яд для Ленина. Но просьба эта исходила уже не от самого Ленина, ибо он тогда не только не мог «вызывать Сталина и требовать», как пишет Троцкий, но и говорить уже не мог.

Однако все по порядку.

 

Мы вновь возвращаемся в 1922 год. О чем же беседовал Ленин с Кобой, когда тот его навещал?

Мария Ульянова: «В этот и дальнейший приезды они говорили о Троцком, говорили при мне, и видно было тут, что Ильич был со Сталиным против Троцкого. Как‑то обсуждался вопрос, чтобы пригласить Троцкого к Ильичу. Это носило характер дипломатический. Такой же характер носило предложение, сделанное Троцкому, быть заместителем Ленина по Совнаркому. Вернувшись к работе осенью 1922 года, В.И. нередко по вечерам виделся с Каменевым, Зиновьевым и Сталиным в своем кабинете. Я старалась их разводить, напоминая запрещение врачей».

Так что это не Коба, а Ленин собирал «тройку»: Зиновьев, Каменев и Сталин против Троцкого!

Бедный, самоуверенный Троцкий, убежденный до конца жизни, что Ленин считал его своим наследником! Он не понимал, что «у В. И. было много выдержки. И он очень хорошо умел скрывать, не выявлять отношение к людям, когда считал это почему‑либо более целесообразным… На одном заседании Политбюро Троцкий не сдержался и назвал В.И. хулиганом… В.И. побледнел как мел, но сдержался и сказал что‑то вроде «у кого‑то нервы пошаливают» на эту грубость Троцкого. Симпатий к Троцкому он и помимо того не чувствовал» (Ульянова).

Впрочем, симпатий не чувствовал он и к Зиновьеву. «По ряду причин отношение В.И. к Зиновьеву было не из хороших», – пишет Ульянова.

Так что, пожалуй, тогда он любил одного Кобу.

Но все совершенно изменилось осенью 1922 года. «Осенью были… поводы для недовольства Кобой со стороны Ленина». И Ульянова добавляет глухо: «Было видно, что под В. И., так сказать, подкапываются… Кто и как, остается тайной».

Нет, для Ленина это уже не было тайной. Вернувшись в Москву после болезни, он многое понял. И если во время недуга подозрительность заставляла его на случай своего конца создавать союз против Троцкого, то теперь он знал: опасен стал совсем другой. Видимо, от Каменева, Зиновьева и даже Троцкого Ленин получил одни и те же тревожные известия: партия целиком управляется Кобой. Что ж, ведь это он призвал в Генсеки Кобу, поручил ему создать аппарат, управляющий партией, и Коба выполнил все, как он хотел. Но не вовремя выполнил… Теперь Ленин болел, обострение может наступить в любой миг, и тогда… кто знает, как поведет себя повелевающий аппаратом Коба?

Коба явно подкопался под ленинскую власть. И Ленин испугался. Он решил убрать Кобу с поста Генсека, но для этого был нужен повод.

И Ленин его нашел. В 1922 году он решает урегулировать положение с республиками. Бывшие части Российской империи – Украина, Белоруссия, Закавказская Федерация, – управляемые ставленниками Москвы, формально были независимы от России. И Ленин задумал объединение республик.

Коба в отсутствие Ленина предложил тайное сделать явным: все независимые республики должны войти в Российскую Федерацию на правах автономий. Но это вызвало ропот в республиках, особенно в Грузии, совсем недавно потерявшей независимость. Грузинский руководитель Буду Мдивани понимал, как тяжело объявить народу о прямом возвращении в царские времена. Он попросил «фиговый листок»: независимость хотя бы на бумаге. Ленин поддержал его и выдвинул идею Союза республик, которые наделялись бумажным равноправием и даже имели право выйти из будущего Союза. Это весьма удовлетворяло «независимцев» в Грузии и одновременно позволило Ленину начать кампанию против Кобы.

Коба и поддерживающий идею Федерации другой «национал» Орджоникидзе, руководитель большевиков Закавказья, знали, как глубок национализм в республиках, какой опасной может стать завтра даже формальная независимость. В пылу споров темпераментный Орджоникидзе ударил «независимца» Кабахидзе. Это послужило прекрасным поводом для Ленина – он объявил позицию Кобы и Орджоникидзе великорусским шовинизмом, а удар возвел в ранг преступления.

Каменев, понимающий, что Ленин долго не протянет, и смертельно боящийся возвышения Троцкого, решает поддержать союз с Кобой и тотчас доносит ему запиской: «Ильич собрался на войну в защиту независимости».

Коба знает – изменился к нему Ленин, и, конечно, понимает почему. Ленин теперь его враг. И Коба предлагает Каменеву общий бунт: «Нужна, по‑моему, твердость против Ильича».

Да, он уже не боится. Врачи отчитываются перед Генсеком, у Кобы есть информация: новый удар неминуем.

Но Ленин действует эффективно – направляет в Грузию специальную комиссию и подключает к борьбе против Кобы его врага Троцкого. Союз Ленина с Троцким делает исход борьбы предрешенным.

Ленин решил раздавить Кобу на ближайшем же съезде. «Он готовил бомбу к XII съезду», – вспоминал Троцкий. Бомба – это политическое уничтожение Кобы, обвинение в великорусском шовинизме, то есть в одном из самых страшных грехов для большевика. За этим неминуемо должно было последовать отстранение с поста Генсека.

Каменев трусит. Он пишет Кобе: «Думаю, раз В.И. настаивает, хуже будет сопротивляться». Коба отвечает меланхолически: «Не знаю. Пусть делает по своему усмотрению».

Коба решает ждать. Он умеет ждать…

Он начинает составлять Декларацию об образовании Союза Республик – все, как хочет Ильич. Но Ленин не принимает капитуляцию. В начале октября он шлет записку Каменеву: «Великорусскому шовинизму объявляю бой».

Каменев понимает: Ильича не остановить. Дни Кобы сочтены.

 

В это время Ленин поддерживает постоянную связь с Троцким через секретаршу Фотиеву.

– Значит, он не хочет компромисса со Сталиным даже на правильной линии? – спрашивает Троцкий.

– Да, он не верит Сталину и хочет открыто выступить против него перед всей партией, он готовит бомбу, – подтверждает Фотиева. И объясняет: – Состояние Ильича ухудшается с часу на час. Не надо верить успокоительным отзывам врачей. Ильич уже с трудом говорит, он боится, что свалится, не успев ничего предпринять. Передавая записку, он сказал мне: «Чтобы не опоздать, приходится раньше времени выступать открыто».

Впрочем, Фотиева сказала об этом не одному Троцкому. Как мы узнаем далее, все, что происходит в кабинете Ленина, она докладывает Кобе. Она поняла: состояние Ильича ухудшается, с часу на час грядет новый Хозяин.

Лидия Фотиева – одна из считанных соратников Ленина, которую не тронет Коба. В 1938 году он отправит ее работать в Музей Ленина. Увенчанная наградами, она отметит свой девяностолетний юбилей и умрет в 1975 году, пережив и Кобу, и почти всю эпоху.

 

Каменев появляется в кабинете Троцкого. «Он был достаточно опытным политиком, чтобы понять, что дело шло не о Грузии, но обо всей вообще роли Сталина в партии» (Троцкий).

Трусливый Каменев покидает Кобу.

Близится крушение бывшего любимца Ильича. Но… информация Кобы была точной: Ленин не выдержал напряжения борьбы и ненависти. 13 декабря два приступа отправляют его в постель. Второй звонок прозвенел.

Врачи потребовали отдыха Вождя. В середине декабря на Пленуме ЦК Коба провел резолюцию: «Возложить персональную ответственность за изоляцию Ленина, как в отношении личных сношений с работниками, так и в отношении переписки, на Генсека». Свидания с Лениным запрещаются. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Ильичу ничего из политической жизни, чтобы не давать поводов для волнений…

Вождю о партийном решении не докладывалось. Он так и не узнал, что поступил под надзор врага. Впрочем, Вождь исчез – остался больной человек.

 

Исчез и Коба. Он уже не был тенью, ибо не было Вождя.

Верный Коба умер. Появился Иосиф Сталин, с отличием закончивший ленинские университеты.