Ограниченное согласие

– Можешь говорить, что учился у нас. Но не что ты один из нас.

– Разумеется! – сказал я. – И не что я равен вам.

Шехин ответила радостным удовлетворением. Потом сделала другой жест, чуть заметное смущенное признание.

– Это не то чтобы дар, – сказала она. – Ты будешь лучшим бойцом, чем большинство варваров. Если ты станешь сражаться и побеждать, варвары станут думать: «Квоут лишь немного поучился искусству адемов и все равно сделался так грозен! На что же способны они сами?»

Однако.

– А если ты сразишься и потерпишь поражение, они станут думать: «Он ведь изучил лишь часть того, что известно адемам!»

Глаза старухи чуть заметно сверкнули, и она продемонстрировала усмешку.

– Так или иначе, нашей репутации это пойдет на пользу. Так ты послужишь Адемре.

Я кивнул. Готовность и принятие.

– Моей репутации это тоже не повредит, – сказал я. Преуменьшение.

Разговор ненадолго прервался, потом Шехин сделала жест «торжественно и важно».

– Как‑то раз, когда мы с тобой говорили, ты спрашивал меня о ринтах. Помнишь? – сказала Шехин. Я краем глаза увидел, как Вашет неловко заерзала в своем кресле.

Я с воодушевлением кивнул.

– Я вспомнила одну историю о них. Хочешь ли ты ее услышать?

Я ответил самым горячим интересом.

– Это история древняя, древняя, как само Адемре. Ее всегда пересказывали слово в слово. Готов ли ты ее выслушать?

Чрезвычайно официально. Судя по ее тону, это была часть некоего ритуала.

Я снова кивнул. Искренняя мольба.

– Здесь, как и во всем, есть свои правила. Я расскажу эту историю только один раз. После этого тебе нельзя будет о ней говорить. После этого тебе нельзя будет задавать вопросы.

Шехин обвела взглядом нас с Вашет. Глубокая серьезность.

– Об этом можно будет говорить не ранее, чем ты проспишь тысячу ночей. Вопросы можно будет задавать не ранее, чем пройдя тысячу километров. Теперь, когда ты знаешь все это, желаешь ли ты услышать ее?

Я кивнул в третий раз, испытывая нарастающее возбуждение.

Шехин заговорила чрезвычайно торжественно:

– Было некогда великое царство, населенное великим народом. То было не Адемре. Они были тем, чем было Адемре до того, как мы стали самими собой.

В те же времена они были самими собой, прекрасными и могучими женами и мужами. Они пели песни силы и сражались не хуже Адемре.

Было у них великое государство. Имя того государства ныне забыто. Оно и не имеет значения, ибо государство то пало, и с тех пор земля раскололась и небеса изменились.

В государстве том было семь городов и один. Имена семи городов забыты, ибо их постигло предательство и время уничтожило их. И один город тоже был уничтожен, но имя его сохранилось. Он звался Тариниэль.

У государства был враг – у любой силы есть враги. Однако враг был не настолько могуч, чтобы его повергнуть. И сколько враг ни дергал, ни тянул, государство стояло прочно. Имя врага известно, но оно подождет.

Поскольку враг не мог одолеть государство силой, он копошился, точно червь в яблоке. Враг противоречил летани. Он отравил еще семерых, настроил их против государства, и они забыли летани. Шестеро из них предали города, что им доверились. Шесть городов пали, и имена их забыты.

Один же вспомнил летани и не предал города. Тот город не пал. Один из них вспомнил летани, и у государства осталась надежда. На один непадший город. Но даже самое имя того города забыто, погребено во времени.

Семь же имен известны. Имя одного и шестерых, что следуют за ним. Семь имен пережили падение государства, и расколовшуюся землю, и изменившиеся небеса. Семь имен сохранились в долгих странствиях Адемре. Семь имен известны, имена семерых предателей. Помни их и знай по их семи знакам:

 

Цифус синим пламя творит,

Стеркус в рабстве у железа.

Ферул хладен и глазом черен,

Уснеа всюду несет разложение.

Даценти в сером вечно молчит.

Бледная Алента порчу приносит.

И последний, семи владыка:

Жуткий. Мрачный. Бессонный. Трезвый.

Алаксель носит иго тьмы.

 

 

ГЛАВА 129

ИНТЕРЛЮДИЯ

РАСКАТЫ ШЕПОТА

 

– Реши! Нет! – вскрикнул Баст. Лицо у него было ошеломленным. – Прекрати!

Он вскинул руки, словно желая зажать трактирщику рот.

– Не говори таких вещей!

Квоут безрадостно улыбнулся.

– Скажи, Баст, кто вообще научил тебя науке об именах?

Баст покачал головой.

– Не ты, Реши. Есть вещи, которые в Фейе знает любое дитя. И о них не стоит говорить вслух. Никогда.

– И почему же? – осведомился Квоут самым что ни на есть менторским тоном.

– Потому что есть в мире такое, что знает, когда его называют по имени! – Баст сглотнул. – И может определить, где именно о нем говорят.

Квоут тяжело вздохнул.

– От того, чтобы один раз произнести имя вслух, особого вреда не будет, Баст.

Он откинулся на спинку стула.

– Как ты думаешь, откуда у адемов взялись традиции, связанные именно с этой историей? Рассказать только раз и не задавать никаких вопросов?

Баст задумчиво опустил глаза. Квоут улыбнулся натянутой улыбкой.

– Именно! Пытаться отыскать того, кто один раз назвал твое имя, – все равно что выследить человека в лесу по одному‑единственному отпечатку ноги.

Хронист спросил осторожно, словно не хотел перебивать:

– А что, неужели такое действительно возможно? На самом деле?

Квоут угрюмо кивнул.

– Думаю, именно так они и отыскали мою труппу, когда я был мальчишкой.

Хронист нервно огляделся по сторонам, потом нахмурился и явно сделал над собой усилие, чтобы перестать озираться. В результате он замер на стуле, выглядя ничуть не менее нервозным, чем прежде.

– Это что же, значит, они и сюда явиться могут? Ты уж точно немало о них говорил…

Квоут только рукой махнул.

– Да нет. Тут главное – имена. Истинные имена. Сокровенные. А их я избегал именно по этой причине. Мой отец очень заботился о подробностях. Он годами расспрашивал и раскапывал старые истории про чандриан. Подозреваю, он наткнулся на некоторые из их древних имен и вплел их в свою песню…

Хронист, казалось, понял разницу.

– И репетировал ее снова и снова.

Трактирщик задумчиво улыбнулся.

– Не переставая, если я хоть чуть‑чуть его знал. Не сомневаюсь, что они с моей матерью делали все, чтобы в песне не осталось ни единой занозы, прежде чем они споют ее на публике. Они были перфекционисты.

Он устало вздохнул.

– Должно быть, для чандриан это было все равно как если бы кто‑то то и дело мигал им маячком. Думаю, единственное, что спасало моих родителей так долго, – это то, что мы постоянно находились в пути.

Баст вмешался снова:

– Вот почему не следует говорить таких вещей, Реши!

Квоут нахмурился.

– Баст, я с тех пор уже проспал тысячу ночей и отмерил не одну тысячу километров. Один раз произнести их можно. В наши дни, когда сам ад вырвался на волю, люди куда чаще вспоминают древние предания, уж поверь мне. И если чандрианы прислушиваются к своим именам, не сомневаюсь, они слышат раскаты шепота от Аруэха до Окружного моря.

Судя по лицу Баста, его это не особо успокоило.

– А кроме того, – сказал Квоут, устало вздохнув, – хорошо, если они будут записаны. Может, кому‑нибудь со временем и пригодится.

– И все‑таки, Реши, ты бы поосторожней…

– Я все последние годы только и делал, что осторожничал, Баст! – воскликнул Квоут. Его раздражение наконец прорвалось наружу. – И что, сильно мне это помогло? К тому же если то, что ты говорил про Ктаэха, правда, значит, все кончится слезами, что бы я ни делал. Так это или нет?

Баст открыл рот, потом закрыл его, явно не зная, что сказать. Потом бросил взгляд в сторону Хрониста, умоляя о поддержке.

Заметив это, Квоут тоже обернулся и посмотрел на Хрониста, с любопытством приподняв бровь.

– Я лично понятия не имею, – сказал Хронист, опустил глаза, открыл свой портфель и достал испачканную чернилами тряпочку. – Вы оба видели вершину моих талантов именователя: «Железо». А это провал, как ни посмотри. Магистр имен объявил, что обучать меня – только впустую тратить время.

– Звучит знакомо, – пробормотал Квоут.

Хронист пожал плечами.

– Ну, лично я поверил ему на слово.

– А чем он это мотивировал, не припомнишь?

– У него было много конкретных претензий: я знаю слишком много слов. Я никогда не был голоден. Я чересчур мягок…

Руки Хрониста деловито оттирали кончик пера.

– Я счел, что он ясно сформулировал свою позицию, когда сказал: «Кто бы мог подумать, что в таком хилом книжном черве‑хранисте, как вы, имеется железо?»

Квоут сочувственно усмехнулся.

– Что, так и сказал?

Хронист пожал плечами.

– Вообще‑то он назвал меня говнюком. Я просто не хотел оскорблять слух нашего юного друга, – он кивнул на Баста. – Судя по всему, у него выдался нелегкий день.

Теперь Квоут улыбался во весь рот.

– Жалко все‑таки, что мы учились в Университете в разное время!

Хронист еще разок протер перо мягкой тряпочкой и принялся разглядывать его в тускнеющем свете из трактирного окна.

– На самом деле нет, – сказал он. – Я бы вам не понравился. Я и в самом деле был хилым говнюком. При этом избалованным. И самодовольным.

– А что, с тех пор что‑то изменилось? – спросил Квоут.

Хронист пренебрежительно фыркнул носом.

– Не особенно. Смотря кого спросить. Но хотелось бы думать, что глаза у меня чуточку раскрылись.

Он аккуратно вставил перо обратно в ручку.

– И как же именно это вышло? – спросил Квоут.

Хронист посмотрел через стол, похоже удивившись вопросу.

– Как именно? – переспросил он. – Вообще‑то я тут не затем, чтобы рассказывать историю.

Он убрал тряпочку обратно в портфель.

– Короче, я разобиделся и оставил Университет в поисках более тучных пастбищ. И это было лучшее, что я сделал в своей жизни. За месяц в дороге я узнал больше, чем за три года в аудиториях.

Квоут кивнул.

– Вот и Теккам тоже сказал: «Не стоит называть отважным того, кто ни разу не прошел сотни километров. Если хочешь постичь, кто ты на самом деле, ступай и иди, пока вокруг не останется тех, кто знает тебя по имени. Путешествие – великий уравнитель, великий учитель, горький, как лекарство, и твердый как зеркало. Долгий путь позволит тебе узнать о себе больше, чем сотня лет спокойного созерцания».

 

ГЛАВА 130

ВИНО И ВОДА

 

На то, чтобы проститься со всеми в Хаэрте, ушел целый день. Я пообедал с Вашет и Темпи и позволил им надавать мне куда больше советов, чем мне было нужно или хотелось. Целеана немного поплакала и сказала, что навестит меня, когда наконец облачится в алое. Мы устроили еще один, последний спарринг – и, подозреваю, она нарочно дала мне выиграть.

И, наконец, я провел с Пенте приятный вечер, который превратился в приятную ночь, которая затянулась далеко за полночь. Однако в предрассветных сумерках мне все же удалось урвать несколько часов сна.

Я вырос среди руэ и оттого не устаю удивляться, как стремительно человек ухитряется пустить корни. Я провел в Хаэрте меньше двух месяцев, а расставаться все равно было тяжко.

И все же я был рад снова оказаться в дороге, на пути к Алверону и Денне. Пришла пора получить награду за хорошо выполненную работу и принести искренние, хотя и запоздалые извинения.

 

* * *

 

Пять дней спустя я шагал по одному из тех длинных безлюдных участков дороги, которые можно найти только в предгорьях восточного Винтаса. Я находился, как говаривал мой отец, на краю географии.

За весь день я встретил всего одного или двух путников и ни единого трактира. Мысль о том, чтобы заночевать под открытым небом, меня особо не тревожила, однако я уже пару дней питался тем, что было у меня в карманах, и горячий ужин мне бы не помешал.

Уже почти стемнело, и я перестал уже надеяться набить живот чем‑нибудь существенным, как вдруг заметил впереди струйку белого дыма, тянущуюся в сумеречное небо. Поначалу я решил, что это хутор. Потом до меня донеслась еле слышная музыка, и надежды на постель и ужин только с огня у меня сразу прибавилось.

Однако за поворотом дороги меня ждал сюрприз куда лучше любого придорожного трактира. Сквозь деревья я увидел полыхающий костер между двумя мучительно знакомыми фургонами. Вокруг костра, удобно устроившись, сидели и болтали люди. Один бренчал на лютне, другой рассеянно постукивал о колено небольшим тамбуринчиком. Другие натягивали между двух деревьев палатку, женщина постарше раскладывала над огнем треногу.

Бродячие артисты! Более того: я заметил на стенке одного из фургонов знакомые знаки. Для меня они сияли ярче огня. Это означало, что они – настоящие артисты. Мои родичи, эдема руэ.

Когда я выступил из‑за деревьев, один из мужчин поднял тревогу, и на меня наставили сразу три меча. Внезапная тишина, которой сменились музыка и болтовня, была изрядно пугающей.

Красивый чернобородый мужчина с серебряной серьгой в ухе медленно шагнул вперед, не отводя от моих глаз острия своего меча.

– Отто! – рявкнул он в сторону леса за моей спиной. – Если ты там дрыхнешь, я тебе кишки выпущу, клянусь молоком моей матушки! Кто ты такой, черт побери?

Последнее было адресовано мне. Но не успел я ответить, как из леса откликнулись:

– Да тут я, Аллег, как ты и… А это кто такой? Во имя Господне, как он пробрался мимо?

Когда на меня направили мечи, я поднял руки. Хорошая привычка делать так, когда на тебя направляют что‑то острое. Тем не менее я улыбнулся, когда сказал:

– Извини, что потревожил, Аллег.

– Не трудись извиняться, – холодно ответил он. – У тебя остался один выдох на то, чтобы объяснить, почему ты шастаешь вокруг нашего лагеря.

Говорить было незачем: я вместо этого развернулся так, чтобы все сидящие у костра могли видеть у меня за спиной футляр с лютней.

Отношение Аллега тут же изменилось. Он успокоился, спрятал меч. Прочие последовали его примеру. Он улыбнулся и со смехом подошел ко мне.

Я тоже рассмеялся.

– Одна семья!

– Одна семья!

Он пожал мне руку, повернулся к костру и крикнул:

– Эй, ведите себя прилично! У нас нынче гости!

Раздался негромкий хор приветствий, и все вернулись к своим занятиям, прерванным моим появлением.

Из‑за деревьев появился плотный мужик с мечом.

– Аллег, пропади я пропадом, если он прошел мимо меня! Он небось из…

– Он из наших, – аккуратно перебил Аллег.

– А‑а! – ответил Отто, явно застигнутый врасплох. Он взглянул на мою лютню. – Ну, тогда добро пожаловать!

– На самом деле я не прошел мимо тебя, – соврал я. В темноте я был почти невидим в своем шаэде. Но это была не его вина, и я не хотел, чтобы у него были из‑за меня неприятности. – Я просто услышал музыку и зашел кругом. Я принял вас за другую труппу и хотел застать их врасплох.

Отто многозначительно глянул на Аллега, повернулся и потопал обратно в лес.

Аллег обнял меня за плечи.

– Могу я предложить тебе выпить?

– Водички, если найдется…

– У нашего костра гостей водой не поят! – запротестовал он. – Твоих губ коснется только наше лучшее вино!

– Вода эдема руэ слаще вина для тех, кто был долго в пути! – улыбнулся я.

– Что ж, тогда ты получишь и воды, и вина, чего захочешь.

Он провел меня к одному из фургонов, где стоял бочонок с водой.

Следуя традиции, более древней, чем само время, я осушил ковш воды, а вторым ковшом умыл руки и лицо. Утершись рукавом рубашки, я с улыбкой посмотрел на него.

– Приятно вернуться домой!

Он хлопнул меня по спине.

– Идем! Давай я познакомлю тебя с другими родичами.

Первыми были двое мужчин лет двадцати, оба заросшие лохматыми бородами.

– Френ и Джош – наши лучшие певцы. Ну, не считая меня, конечно!

Я пожал им руки.

Следом он подвел меня к тем двоим, что играли у костра.

– Гаскин играет на лютне, Ларен – на свирели и тамбурине.

Они улыбнулись мне. Ларен стукнул большим пальцем по тамбурину, и тот отозвался мягким «бум‑м!».

– Это Тим, – Аллег указал на другую сторону костра, где сидел высокий угрюмый мужчина, смазывавший меч. – С Отто ты уже знаком. Они берегут нас от опасностей в пути.

Тим ненадолго приподнял голову и кивнул.

– Это Анна, – Аллег махнул рукой в сторону немолодой женщины с изможденным лицом и седыми волосами, собранными в пучок. – Она нас кормит‑поит и вообще всем нам вместо матери.

Анна продолжала резать морковку, не обращая на нас внимания.

– И отнюдь не последняя – милая наша Кита, владеющая ключом от всех наших сердец!

У Киты был жесткий взгляд и губы, сжатые в ниточку, однако, когда я поцеловал ей руку, ее лицо немного смягчилось.

– Вот и все! – Аллег улыбнулся и отвесил легкий поклон. – А тебя как звать?

– Квоут.

– Добро пожаловать, Квоут! Отдыхай, будь как дома. Можем ли мы что‑нибудь для тебя сделать?

– Может, нальете вина, о котором ты говорил прежде? – улыбнулся я.

Он хлопнул себя по лбу.

– Ну конечно! Или тебе лучше эля?

Я кивнул, и он принес мне кружку эля.

– Отличный эль! – сказал я, пригубив его, и уселся на ближайший удобный пень.

Аллег приподнял воображаемую шляпу.

– Спасибо! Нам повезло его стырить пару дней назад, когда мы проезжали через Левиншир. Как обходилась с тобой дорога в последнее время?

Я потянулся и вздохнул.

– Недурно для одинокого менестреля.

Я пожал плечами.

– Я пользуюсь любым удобным случаем. Одиночке приходится быть осторожным.

Аллег кивнул с понимающим видом.

– Чем нас больше, тем безопаснее! – согласился он, потом кивнул на мою лютню: – Сделай милость, сыграй что‑нибудь, пока Анна готовит нам ужин!

– Да пожалуйста! – сказал я, ставя кружку на землю. – А что вам сыграть?

– «Беги из города, лудильщик» знаешь?

– Эту‑то? Скажешь тоже!

Я достал из футляра лютню и заиграл. К тому времени, как я дошел до припева, все присутствующие бросили свои дела и стали слушать. Даже Отто показался из‑за деревьев: он бросил свой пост и подошел поближе к костру.

Когда я закончил играть, все разразились восторженными аплодисментами.

– Вижу, умеешь! – рассмеялся Аллег. Потом он призадумался и потер губы пальцем. – А не хочешь ли ты ненадолго присоединиться к нам? – спросил он, поразмыслив. – Еще один музыкант нам бы не помешал!

Я призадумался.

– А вы куда движетесь?

– На восток.

– Мне в Северен надо, – сказал я.

Аллег пожал плечами.

– Можем и в Северен, – сказал он. – Если ты не против дать крюка.

– Я так давно не был среди своих… – признался я, окинув взглядом привычные фигуры вокруг костра.

– Один – нехорошее число для эдема руэ, когда ты в дороге, – многозначительно сказал Аллег, поглаживая черную бороду.

Я вздохнул.

– Спроси меня об этом еще раз, утром.

Он хлопнул меня по колену и ухмыльнулся.

– Хорошо! Значит, у нас есть целая ночь, чтобы тебя убедить!

Я убрал лютню и удалился, сославшись на зов природы. Вернувшись, я опустился на колени рядом с Анной, сидевшей возле костра.

– Что вы нам готовите, матушка?

– Похлебку, – отрывисто бросила она.

Я улыбнулся.

– А с чем?

Анна сощурилась.

– С бараниной! – сказала она, как бы говоря: только попробуй возразить!

– Ох, давненько я баранины не ел, матушка! Можно попробовать?

– Обождешь, как и все прочие, – отрезала она.

– Ну, чуть‑чуть‑то можно? – взмолился я, одарив ее самой своей обаятельной улыбкой.

Старуха набрала было воздуху, потом с шумом выдохнула.

– Ладно, – буркнула она. – Но смотри, если живот скрутит, я буду не виновата!

Я рассмеялся.

– Да, матушка, вы будете не виноваты.

Я потянулся за длинным деревянным половником, зачерпнул, подул, попробовал.

– Ох, матушка! – воскликнул я. – Я целый год ничего вкуснее не пробовал!

– Хм, – сказала она, с подозрением вглядываясь в меня.

– Честное слово, матушка! – искренне сказал я. – Как по мне, тот, кому не понравится эта чудная похлебка, он и не руэ вовсе!

Анна повернулась и снова принялась мешать похлебку. Меня она взмахом руки прогнала прочь, однако выражение ее лица смягчилось.

Я подошел к бочонку с элем, чтобы налить себе еще стаканчик, и вернулся на свой пенек. Гаскин подался ко мне.

– Ты сыграл нам песню. Может, ты и сам не прочь что‑нибудь послушать?

– Как насчет «Ловкого флейтиста»? – спросил я.

Он нахмурил лоб.

– Не помню такой песни.

– Ну, про хитрого руэ, который одурачил мужика.

Гаскин покачал головой.

– Боюсь, что не знаю.

Я наклонился за лютней.

– Дай спою! Такую песню нам всем надо знать.

– Выбери что‑нибудь другое! – запротестовал Ларен. – Дай я что‑нибудь сыграю. Ты же нам уже играл сегодня.

Я улыбнулся ему.

– Я и забыл, что ты флейтист. Тебе понравится! – заверил я его. – Там тоже про флейтиста. К тому же вы будете кормить мое брюхо, а я накормлю ваши уши!

И прежде, чем они успели возразить что‑нибудь еще, я заиграл, легко и проворно.

Они хохотали не умолкая. С самого начала, где флейтист убивает мужика, и до самого конца, где он соблазняет жену и дочку убитого. Последние две строчки, в которых селяне убивают флейтиста, я опустил.

Когда я допел, Ларен утер глаза.

– Ха! Да, Квоут, ты прав. Такую песню надо знать. К тому же…

Он бросил взгляд на Киту, сидевшую у костра напротив.

– К тому же эта песня честная. Бабы и впрямь не могут устоять перед флейтистом!

Кита насмешливо фыркнула и закатила глаза.

Мы болтали о том о сем, пока Анна не объявила, что похлебка готова. Все накинулись на еду, прерываясь только затем, чтобы похвалить стряпню.

– Нет, Анна, признайся, – спросил Аллег, умяв вторую миску, – ты ведь прихватила тайком малость перчику, когда мы были в Левиншире?

Анна самодовольно усмехнулась.

– У всех у нас свои секреты, дорогуша, – сказала она. – Не дави на даму.

Я спросил у Аллега:

– А как у вас дела идут в последнее время?

– Недурно! – ответил он с набитым ртом. – Вот три дня тому назад, в Левиншире, все прошло как нельзя лучше.

Он подмигнул.

– Потом сам увидишь.

– Рад это слышать!

– На самом деле, – он заговорщицки подался вперед, – все идет настолько хорошо, что я чувствую в себе прилив неслыханной щедрости. Я готов тебе предложить все, что угодно! Вообще все! Проси что хочешь, и оно твое.

Он подался еще ближе и театральным шепотом произнес:

– Я хочу, чтобы ты знал: это беззастенчивая попытка тебя подкупить, чтобы ты остался с нами. Твой чудный голос поможет нам набить кошелек!

– Не говоря уже о песнях, которым он может нас научить! – вставил Гаскин.

Аллег делано нахмурился.

– Эй, парень, не помогай ему торговаться! У меня такое чувство, что нам и без того нелегко придется.

Я немного поразмыслил.

– Пожалуй, я мог бы и остаться…

Я не договорил и умолк.

Аллег понимающе улыбнулся:

– Но?..

– Но я потребую три вещи.

– Хм, три вещи? – он смерил меня взглядом. – Прямо как в сказке!

– Ну, мне кажется, так будет справедливо, – сказал я.

Он нехотя кивнул.

– Пожалуй, что да. И сколько же времени ты с нами останешься?

– Пока никто не будет возражать против моего ухода.

– У кого‑то есть с этим проблемы? – Аллег окинул взглядом свою труппу.

– А если он потребует один из фургонов? – спросил Тим. Его голос меня поразил: он был резкий и хриплый, как будто два кирпича друг о друга трутся.

– Неважно, он же поедет с нами, – отпарировал Аллег. – Все равно они принадлежат нам всем. А поскольку он не может уйти, пока мы не согласимся…

Никто не возражал. Мы с Аллегом ударили по рукам, труппа разразилась радостными возгласами.

Кита подняла стакан.

– За Квоута и его песни! – сказала она. – У меня такое чувство, что он стоит того, во что он нам обойдется.

Все выпили, и я поднял свою кружку.

– Клянусь молоком моей матери, никто из вас впредь не заключит лучшей сделки, чем та, которую вы заключили со мной нынче вечером!

Это вызвало новые приветственные вопли, все снова выпили.

Аллег утер губы и посмотрел мне в глаза.

– Ну и что же ты потребуешь первым?

Я опустил голову.

– На самом деле, ничего особенного. У меня нет своей палатки. Если мне придется путешествовать с родичами…

– Ни слова более! – Аллег взмахнул деревянной кружкой, точно король, одаряющий подданного. – Ты получишь мою собственную палатку, пол которой устлан мехами и одеялами в две пяди толщиной!

Он махнул через костер, туда, где сидели Френ и Джош.

– Поставьте ему палатку!

– Да ладно, зачем? – запротестовал я. – Я и сам управлюсь!

– Цыц, им только на пользу! Это позволяет им чувствовать себя полезными. Да, кстати…

Он махнул Тиму.

– Приведи их, ладно?

Тим встал, держась за живот.

– Минутку, сейчас. Сейчас вернусь…

Он повернулся и направился в лес.

– Что‑то мне нехорошо.

– Вот что бывает, когда жрешь как из корыта! – крикнул ему вслед Отто. Он обернулся к нам. – Рано или поздно он поймет, что не может лопать больше меня и не маяться при этом животом.

– Ладно, Тим там дерево разукрашивает, пойду‑ка я за ними схожу, – сказал Ларен с плохо скрываемым нетерпением.

– Нет уж, на страже нынче я, – сказал Отто. – Я сам!

– Я сама схожу! – раздраженно сказала Кита. Она взглядом заставила обоих плюхнуться на место и ушла за фургон слева от меня.

Из второго фургона вылезли Джош и Френ с палаткой, веревками и кольями.

– Где тебе больше нравится? – спросил Джош.

– Это не тот вопрос, который часто приходится задавать мужчине, а, Джош? – хмыкнул Френ, ткнув приятеля в бок.

– Я обычно храплю, – предупредил я. – Так что, наверно, стоит поставить ее чуть поодаль. Вон там, между двумя деревьями, в самый раз будет, – показал я.

– Ну, в смысле с мужчинами вопросов обычно не возникает, верно, Джош? – продолжал Френ. Они отошли в сторону и принялись натягивать палатку.

Кита вернулась через минуту и привела с собой пару хорошеньких девушек. У одной было худощавое тело и лицо и прямые черные волосы, подстриженные коротко, под мальчишку. Вторая была попышнее, с золотистыми кудряшками. У обеих на лице застыло безнадежное выражение. На вид и той, и другой было лет шестнадцать.

– Познакомься, это Крин и Элли! – сказала Кита, указывая на девушек.

Аллег улыбнулся.

– Это один из тех подарков, которыми поделился с нами щедрый Левиншир! Сегодня ночью одна из них будет греть тебе постель. Это мой тебе подарок как новому члену семьи!

Он откровенно окинул девушек взглядом.

– Которая тебе больше нравится?

Я обвел их взглядом.

– Это трудный выбор. Дайте подумать.

Кита усадила их у костра и сунула каждой в руки по миске похлебки. Золотоволосая девушка, Элли, съела несколько ложек, как деревянная, а потом застыла, как игрушка, у которой кончился завод. Глаза у нее были такими, словно она видела нечто, чего никто из нас не видел. Крин же гневно смотрела в огонь. Она сидела напряженно, держа миску на коленях.

– Девочки, – укоризненно сказал Аллег, – как же вы не понимаете, что все пойдет на лад, как только вы станете покладистей?

Элли медленно проглотила еще ложку и снова замерла. Крин все смотрела в огонь, напряженно и зло.

Анна, сидевшая у костра, ткнула их своим деревянным половником.

– Лопайте!

Реакция была та же, что и прежде. Одна проглоченная ложка. И яростное сопротивление. Анна, насупившись, подошла поближе, крепко ухватила черноволосую девушку за подбородок, а второй рукой потянулась за миской с похлебкой.

– Не надо! – попросил я. – Они сами поедят, когда достаточно проголодаются.

Аллег с любопытством посмотрел на меня.

– Я знаю, о чем говорю. Лучше дайте им что‑нибудь попить.

Старуха какое‑то время колебалась, но потом пожала плечами и отпустила подбородок Крин.

– Ну и ладно. Мне все равно надоело кормить ее силком. От нее одни хлопоты.

Кита фыркнула в знак согласия.

– Эта сучка бросилась на меня, когда я ее развязала, чтобы дать ей помыться, – сказала она и откинула волосы, чтобы показать царапины на щеке. – Чуть глаз мне не выцарапала, черт бы ее взял.

– И чуть не сбежала к тому же, – хмуро сказала Анна. – Пришлось на ночь подливать ей сонного зелья.

Она с отвращением махнула рукой.

– Пусть голодает, коли хочет!

Ларен вернулся к костру с двумя кружками, сунул их в безвольные руки девушек.

– Вода? – спросил я.

– Эль, – ответил он. – Так для них лучше, если уж они не едят.

Я хотел возразить, но сдержался. Элли принялась пить с тем же отсутствующим видом, как и ела. Крин перевела взгляд с костра на кружку, потом на меня. Я ощутил почти осязаемый толчок: она была так похожа на Денну! Не отводя глаз от меня, она стала пить. Жесткий взгляд был непроницаем, было непонятно, что происходило у нее в голове.

– Усадите их со мной! – сказал я. – Мне так проще будет решить.

Кита подвела их ко мне. Элли была покорна, Крин напряжена.

– С этой поосторожней, – сказала Кита, кивнув на черноволосую. – Царапается!

Вернулся Тим. Тим выглядел бледновато. Он сел к костру. Отто ткнул его в бок.

– Еще похлебочки хошь? – ехидно спросил он.

– Отвали! – слабо прохрипел Тим.

– Хлебни эля, полегчает, – посоветовал я.

Он кивнул: похоже, ему хотелось найти хоть что‑нибудь, что может помочь. Кита налила ему новую кружку.

Девушки к этому времени уже сидели по обе стороны от меня, глядя в костер. Вблизи я разглядел то, чего прежде не заметил. На затылке у Крин багровел синяк. Запястья блондинки просто намяло веревками, а у Крин запястья были растерты и исцарапаны. Однако пахли они чистым. Волосы у них были расчесаны, одежда свежевыстиранная. Кита за ними ухаживала.

Кроме того, вблизи они были куда более хорошенькие. Я приобнял обеих за плечи. Крин дернулась, потом застыла. Элли никак не отреагировала.

Из леса раздался голос Френа:

– Готово! Лампу тебе зажечь?

– Да, пожалуйста! – отозвался я. Потом обвел девушек взглядом и посмотрел на Аллега.

– Не знаю, которую выбрать, – честно признался я. – Возьму, пожалуй, обеих!

Аллег недоверчиво рассмеялся. Потом, видя, что я не шучу, запротестовал:

– Да ты что, брось! Это несправедливо по отношению к нам. К тому же ты все равно не сможешь…

Я откровенно взглянул на него.

– Ну‑у, – замялся он, – даже если и сможешь, все равно…

– Это вторая вещь, которую я требую, – торжественно произнес я. – Обеих этих девушек.

Отто издал протестующий возглас, ему эхом отозвались Гаскин и Ларен.

Я примирительно улыбнулся им.

– Только на эту ночь!

Френ и Джош вернулись от моей палатки.

– Скажи спасибо, Отто, что он тебя не потребовал! – сказал Френ толстяку. – Вот Джош выбрал бы тебя, а, Джош?

– Захлопни дырку, Френ! – возмутился Отто. – А то мне тоже как‑то нехорошо!

Я встал, закинул на плечо лютню. И повел двух очаровательных девушек, золотоволосую и черноволосую, к своей палатке.

 

ГЛАВА 131