Ласковый, любовный укор

– Ладно, бабушка, – сказала Вашет.

– Спасибо тебе, Магуин, – сказала Шехин. Почтительная благодарность.

Старуха рассеянно кивнула, и Шехин повела нас прочь из пещеры.

 

* * *

 

Позднее, тем же вечером, я вернулся к дому Вашет. Она сидела на лавочке у входа и смотрела на небо и на заходящее солнце.

Она похлопала по лавочке рядом с собой, и я сел.

– Ну что, каково это – не быть больше варваром? – спросила она.

– Да в общем‑то все то же самое, – сказал я. – Только чуть пьянее.

После ужина Пенте затащила меня к себе домой, там устроили нечто вроде вечеринки. Хотя лучше назвать это собранием: там ведь не было ни музыки, ни танцев. И все‑таки я был польщен тем, что Пенте потрудилась отыскать еще пять адемов, которые были не прочь отметить мое принятие в школу.

Я с удовольствием обнаружил, что все адемское бесстрастие развеивается после нескольких кружек выпивки: вскоре мы уже все щерились, точно варвары. Это помогло мне расслабиться, тем более что мое собственное плохое владение языком теперь можно было списывать на перевязанную руку.

– Сегодня днем, – осторожно сказал я, – Шехин говорила, что знает историю о ринтах.

Вашет обернулась и посмотрела на меня. Лицо у нее было непроницаемым. Колебание.

– Я искал нечто подобное по всему миру, – сказал я. – Мало на свете вещей, которые я ценю выше.

Полная откровенность.

– И я тревожусь, что не сумел как следует дать это понять Шехин.

Вопрос. Настойчивая просьба.

Вашет посмотрела на меня, словно ожидая продолжения. Потом жестом показала: нежелание.

– Я скажу ей об этом, – пообещала она. Заверение. Кончено.

Я кивнул и оставил эту тему.

Мы с Вашет некоторое время сидели в дружеском молчании, пока солнце медленно опускалось за горизонт. Она перевела дух и глубоко вздохнула. Я осознал, что мы еще никогда не сидели вот так, за исключением тех случаев, когда дожидались, пока я отдышусь или приду в себя после падения. До сих пор каждая минута, которую мы проводили вместе, так или иначе была посвящена моему обучению.

– Сегодня вечером, – произнес я наконец, – Пенте мне сказала, что у меня прекрасный гнев и она хотела бы, чтобы я им с нею поделился.

Вашет хихикнула.

– Ей не потребовалось много времени!

Она понимающе взглянула на меня.

– И что было?

Я немного покраснел.

– Э‑э… Она… напомнила мне, что адемы не считают телесный контакт чем‑то особенно интимным.

Ухмылка Вашет стала почти что похотливой.

– И что она, накинулась на тебя?

– Ну, почти, – сказал я. – Я все‑таки стал попроворней, чем месяц назад.

– О, вряд ли ты достаточно проворен, чтобы сбежать от Пенте, – сказала Вашет. – Она ведь хотела только любовных игр. Ничего дурного тут нет.

– Ну, я и решил у тебя спросить, – медленно произнес я. – Узнать, точно ли тут нет ничего дурного.

Вашет приподняла бровь, одновременно показав легкую озадаченность.

– Пенте, конечно, миленькая, – осторожно сказал я. – Но все‑таки мы с тобой… Ну…

Я попытался найти подходящее выражение.

– …Были близки.

На лице Вашет отразилось осознание, и она расхохоталась.

– Ты имеешь в виду, что мы занимались сексом? Близость между наставником и учеником куда теснее этой!

– Ага, – сказал я, успокоившись. – Что‑то в этом духе я и подозревал. Но все‑таки хорошо знать наверняка.

Вашет покачала головой.

– Я и забыла, как это у вас, варваров, – сказала она. Ее голос был полон ласковой снисходительности. – Прошло так много лет с тех пор, как мне пришлось это объяснять моему поэту‑королю!

– Так ты, значит, не обиделась бы, если бы я… – я сделал перевязанной рукой неопределенный жест.

– Ты молод и энергичен, – сказала она. – Для тебя это естественно. На что мне обижаться? Или я хозяйка твоему сексу, чтобы беспокоиться, с кем ты им занимаешься?

Вашет остановилась, как будто ей что‑то внезапно пришло в голову. Она обернулась и посмотрела на меня.

– А тебя что, обижает, что я все это время занималась сексом с другими?

Она пристально вгляделась в мое лицо.

– Я вижу, ты изумлен.

– Изумлен, – признался я. Потом покопался в себе и с удивлением обнаружил, что не знаю, как именно я к этому отношусь.

– Я чувствую, что должен был бы обидеться, – сказал я наконец. – Но, по‑моему, я не обижен.

Вашет одобрительно кивнула.

– Хороший знак. Это говорит о том, что ты становишься культурным человеком. Это еще одно убеждение, в котором тебя воспитали. Оно как старая рубашка, из которой ты вырос. А теперь, приглядевшись, ты видишь, что она и с самого начала была некрасива.

Я немного поколебался и спросил:

– Мне просто интересно, а сколько мужчин у тебя было с тех пор, как мы вместе?

Вашет этот вопрос, похоже, удивил. Она поджала губы, долго смотрела в небо, потом пожала плечами.

– Со сколькими людьми я с тех пор разговаривала? Или спарринговала? Сколько раз я ела, сколько раз выполняла кетан? Ну кто это считает?

– И что, большинство адемов думают так же? – спросил я, радуясь случаю задать наконец эти вопросы. – Что секс – не интимное дело?

– Интимное, конечно! – сказала Вашет. – Все, что связывает двоих людей, – дело интимное. Но мы секса не чураемся. Мы его не стыдимся. Мы не считаем важным присвоить себе чей‑то секс, как скряга присваивает золото.

Она покачала головой.

– Вот этой странностью мышления вы, варвары, отличаетесь от нас более, чем всем прочим.

– Ну а как же тогда романтика? – с легким негодованием осведомился я. – Как же любовь?

Тут Вашет снова расхохоталась, громко, раскатисто. Ей явно было ужасно смешно. Наверное, ее смех слышала половина Хаэрта, и он откликнулся эхом в дальних горах.

– Эти мне варвары! – воскликнула она, утирая слезы с глаз. – Я и забыла, какие вы отсталые! Мой поэт‑король был точно такой же. Бедняга долго мучился, прежде чем наконец понял: пенис и сердце – совершенно разные вещи!

 

ГЛАВА 125

ЦЕЗУРА

 

На следующее утро я проснулся немного похмельным. Не то чтобы я так уж сильно напился накануне, однако мое тело отвыкло от таких вещей, и в это утро за каждую кружку пришлось расплачиваться втройне. Я дополз до бань, плюхнулся в самый горячий бассейн, какой мог выдержать, потом, насколько сумел, смыл с себя смутное ощущение собственной нечистоты.

Я направлялся в столовую, и тут меня встретили в коридоре Вашет и Шехин. Вашет сделала мне знак следовать за ней, и я пошел следом. Я сейчас не был готов ни к занятиям, ни к торжественным беседам, но отказаться было немыслимо.

Мы покружили по коридорам и в конце концов вышли на улицу где‑то в центре школы. Мы пересекли двор и подошли к небольшому квадратному зданию, которое Шехин отперла маленьким железным ключом: первая запертая дверь, которую я встретил во всем Хаэрте.

Мы вошли в маленькую прихожую без окон. Вашет затворила наружную дверь, и в комнате сделалось темно, хоть глаз выколи. Непрестанный свист ветра тоже стих. Шехин отворила внутреннюю дверь. Нас встретил теплый свет полудюжины свечей. Поначалу мне показалось странным, что свечи оставили гореть в пустой комнате…

А потом я увидел, что висит на стенах. В сиянии свечей блестели мечи, десятки мечей, все стены были увешаны ими. Все мечи были обнажены, ножны висели под ними отдельно.

Там не было никаких ритуальных украшений вроде тех, что можно видеть в тейлинской церкви. Ни покровов, ни росписей. Только сами мечи. И все же было очевидно, что этому месту придают большое значение. В воздухе висело напряжение, какое ощущаешь в архивах или на старом кладбище.

Шехин обернулась к Вашет.

– Выбирай.

Вашет это, похоже, изумило, почти ошеломило. Она начала было делать какой‑то жест, но Шехин вскинула руку прежде, чем Вашет успела возразить.

– Он твой ученик, – сказала Шехин. Отказ. – Ты привела его в школу. Тебе и выбирать.

Вашет перевела взгляд с Шехин на меня, потом на десятки сверкающих мечей. Все они были изящные и грозные, и каждый чем‑то отличался от остальных. Некоторые были кривые, другие длиннее или массивнее прочих. По некоторым было заметно, что ими долго и много пользовались, в то время как другие выглядели как меч Вашет: потертая рукоять и гладкие клинки тускло‑серого металла.

Вашет медленно подошла к стене, что по правую руку. Сняла со стены меч, прикинула его на руке, повесила на место. Потом сняла другой, подержала и протянула мне.

Я взял меч. Он был легонький и тоненький, как шепот.

– «Дева расчесывает волосы», – сказала Вашет.

Я повиновался, несколько смущаясь, поскольку на меня смотрела Шехин. Но не успел я завершить разворот, как Вашет покачала головой. Забрала у меня меч и вернула его на стену.

Минуту спустя она протянула мне второй. Вдоль клинка у него шел полустертый узор, похожий на ветку плюща. По просьбе Вашет я выполнил «падающую цаплю». Я взмахнул мечом и нанес удар сверху вниз. Вашет вопросительно приподняла бровь.

Я покачал головой.

– Острие для меня слишком тяжелое.

Вашет это, похоже, не особенно удивило, и она вернула на стену и этот меч тоже.

И так далее и тому подобное. Вашет брала мечи один за другим. Большую часть из них она отвергала, не сказав ни слова. Еще три она вручила мне, попросила исполнить разные элементы кетана и вернула их на стену, даже не спросив моего мнения.

Перейдя ко второй стене, Вашет стала двигаться медленнее. Она дала мне меч, слегка искривленный, как у Пенте. У меня захватило дух: я увидел, что клинок такой же безупречный и отполированный, как у Вашет. Я бережно взял меч – но нет, рукоять не годилась под мою руку. Когда я его вернул, на лице Вашет отразилось заметное облегчение.

Продвигаясь вдоль стены, Вашет время от времени украдкой бросала взгляд на Шехин. В такие моменты она была совсем не похожа на мою уверенную, раскованную наставницу – куда больше она походила на юную девушку, отчаянно надеющуюся получить совет. Шехин оставалась невозмутимой.

В конце концов Вашет подошла к третьей стене, и дело пошло еще медленней. Теперь она брала в руки почти каждый меч, подолгу медлила и вешала его на место.

И вот она медленно опустила руку на еще один меч с тускловато‑серым клинком. Она сняла его со стены, стиснула рукоять – и как будто постарела лет на десять.

Стараясь не смотреть на Шехин, Вашет протянула мне меч. Гарда этого меча была слегка вытянута и выгнута наружу, немного защищая руку. Ничего общего с гардой, полностью закрывающей кисть. Такая объемная гарда сделала бы половину кетана бесполезным. Однако все же эта гарда давала пальцам дополнительную защиту. Мне это понравилось.

Теплая рукоять легла в ладонь удобно, как гриф лютни.

Не дожидаясь просьбы Вашет, я сделал «деву, расчесывающую волосы». Это было все равно что потянуться после долгого и крепкого сна. Я перешел к «двенадцати камушкам» и на кратчайший миг почувствовал себя таким же грациозным, как Пенте во время поединка. Сделал «падающую цаплю» – это было просто и приятно, как поцелуй.

Вашет протянула руку, чтобы забрать у меня меч. Мне не хотелось с ним расставаться, но все же я его отдал. Я понимал, что это самое неподходящее место и время, чтобы устраивать скандал.

С мечом в руках Вашет повернулась к Шехин.

– Это меч для него, – сказала она. И впервые за все время, что я знал свою наставницу, мне показалось, будто места для шуток в ней не осталось. Ее голос звучал предельно сухо.

Шехин кивнула.

 

– Согласна. Ты молодец, что его нашла.

Вашет явно испытала прямо‑таки осязаемое облегчение, но ее лицо по‑прежнему выглядело несколько напряженным.

– Что ж, быть может, это оправдает его имя, – сказала она. И протянула меч Шехин.

Шехин жестом ответила – «отказ».

– Нет. Твой ученик. Твой выбор. Твоя ответственность.

Вашет сняла со стены ножны и вложила в них меч. Потом повернулась и протянула меч мне.

– Он зовется Цезере.

– Цезура? – переспросил я, изумленный этим названием. «Цезура» – этим словом Сим называл паузу в строке древневинтийского стиха. Неужели мне вручают меч поэта?

– Цезере, – повторила она вполголоса, как если бы то было имя Бога. Она отступила назад, и я снова ощутил в ладонях тяжесть меча.

Чувствуя, что от меня чего‑то ждут, я вынул его из ножен. В слабом звоне металла и шорохе кожи послышалось произнесенное шепотом имя – «Цезере». В моей руке он лежал легко, как пушинка. Клинок был безупречен. Я убрал его обратно в ножны, и звук на этот раз был другой. Он звучал как пауза в строке. «Цезура».

Шехин отворила внутреннюю дверь, и мы удалились так же, как вошли. Безмолвно и почтительно.

 

* * *

 

Остаток дня оказался совершенно не вдохновляющим. Вашет с упрямой серьезной настойчивостью учила меня ухаживать за мечом – как его чистить и смазывать, как разбирать и собирать, как носить ножны на плече или на боку, как подстроить отдельные хваты и движения кетана под увеличенную гарду.

Меч был не мой. Меч принадлежал школе. Адемре. Я должен был вернуть его, когда не смогу больше сражаться.

В другое время я бы не стерпел, чтобы мне по нескольку раз талдычили одно и то же, но сейчас я спокойно предоставил Вашет право твердить свое. Ничего, пусть повторяется – это было самое меньшее, что я мог для нее сделать. Она явно нервничала и пыталась собраться с мыслями.

Когда она пошла на пятнадцатый круг, я спросил, что мне делать, если меч сломается. Не рукоять и не гарда, а сам клинок. Принести его назад?

Вашет уставилась на меня в смятении, граничащем с ужасом. На вопрос она ничего не ответила, и я постарался больше вопросов пока не задавать.

 

* * *

 

После обеда Вашет снова отвела меня в пещеру Магуин. Настроение моей наставницы, похоже, немного улучшилось, но все равно она пока была не похожа на себя прежнюю, веселую и общительную.

– Магуин поведает тебе историю Цезере, – сказала она. – Тебе следует заучить ее наизусть.

– Историю? – переспросил я.

Вашет пожала плечами.

– По‑адемски это называется «этас». История твоего меча. Кто его носил. Что совершили эти люди. Такие вещи следует знать.

Мы дошли до конца тропы и очутились перед дверьми Магуин. Вашет серьезно посмотрела на меня.

– Старайся вести себя как можно лучше и будь очень вежлив.

– Хорошо, – сказал я.

– Магуин – важная особа, внимательно слушай все, что она скажет.

– Хорошо, – сказал я.

Вашет постучалась в дверь и проводила меня внутрь.

Магуин сидела за тем же столом, что и в прошлый раз. Может, и книга, которую она переписывала, была та же самая. Увидев Вашет, она улыбнулась, потом заметила меня, и ее лицо приняло привычное бесстрастное выражение.

– Здравствуй, Магуин, – сказала Вашет. Чрезвычайно вежливая просьба. – Ему нужен этас его меча.

– А какой меч ты ему нашла? – спросила Магуин и сморщилась еще сильнее, пытаясь разглядеть.

– Цезере, – сказала Вашет.

Магуин рассмеялась – чуть ли не захохотала. Она сползла со своего кресла.

– Не могу сказать, что меня это удивляет! – сказала она и скрылась за дверью, ведущей в глубь скалы.

Вашет ушла, а я остался стоять, чувствуя себя довольно неловко, как в одном из этих кошмарных снов, когда стоишь на сцене и не помнишь, что говорить, и даже какую роль играешь.

Магуин вернулась с толстой книгой, переплетенной в коричневую кожу. Она махнула мне, и мы уселись в кресла друг напротив друга. У нее кресло было мягкое, кожаное. Мое – нет. Я сидел, держа на коленях Цезуру. Отчасти потому, что это казалось уместным, отчасти потому, что мне нравилось держать его под рукой.

Магуин распахнула книгу, держа ее на коленях. Заскрипел переплет. Она немного полистала страницы и наконец нашла то место, которое искала.

– «Первым был Шаэл, – прочла она. – Он выковал меня в пламени с неведомой целью. Он поносил меня и бросил».

Магуин подняла голову: жестикулировать она не могла, обе руки у нее были заняты тяжелой книгой.

– Ну? – осведомилась она.

– А что мне надлежит делать? – вежливо осведомился я. Жестикулировать я тоже не мог из‑за перевязанной руки. Так мы оба и сидели, полунемые.

– Ну же, повторяй! – раздраженно сказала она. – Ты должен заучить это все наизусть.

– «Первым был Шаэл, – повторил я. – Он выковал меня в пламени с неведомой целью. Он поносил меня и бросил».

Она кивнула и продолжала читать:

– «Следующей была Этайн…»

Я повторил и это тоже. Это длилось около получаса. Один владелец за другим. Имя за именем. Принесенные клятвы, убитые враги.

Поначалу все эти имена и названия меня завораживали. Потом, по мере того как список все тянулся и тянулся, он начал меня угнетать, поскольку почти каждый пункт завершался смертью владельца. И далеко не мирной. Некоторые пали на войне, некоторые в поединке. Некоторые просто были «убиты таким‑то» или «зарублены такой‑то» без уточнения обстоятельств. Я услышал уже три десятка имен, но так и не дождался ничего похожего на «Мирно скончался во сне, окруженный упитанными внуками».

А потом список перестал быть угнетающим и сделался попросту нудным.

– Следующей была Финол, чей взор был ясен и светел, – старательно повторял я. – Возлюбленная Дульсена. Она своими руками убила двух дарунов, а потом пала от рук моркунов при Дроссен Торе.

Я кашлянул, пока Магуин не перешла к следующему отрывку – Извини, а можно спросить? – сказал я. – Сколько всего людей носили Цезуру за эти годы?

– Цезере! – резко поправила она. – Не вздумай коверкать его имя. Оно означает «ломать», «ловить» и «лететь».

Я опустил глаза на меч в ножнах, что покоился у меня на коленях. Я ощущал его тяжесть, холод металла под пальцами. Над краем ножен виднелась узенькая полоска гладкого сероватого металла.

Как бы так сказать, чтобы вы поняли? «Цезере» – хорошее имя. Узкое, блестящее и грозное. Оно подходило этому мечу как перчатка к руке.

Но оно не было идеальным. Имя этого меча было «Цезура». Зияющий разрыв в идеальной строке. Прервавшееся дыхание. Гладкий, стремительный, острый, смертельный. Оно было не перчаткой, но кожей. Даже более того. Оно было костями, мышцами, движением. Всем тем, что представляет собой рука. И Цезура был мечом. Это было и имя, и вещь сама по себе.

Не могу сказать, откуда я это знал. Но я это знал.

К тому же, если уж я собирался быть именователем, отчего бы тогда, черт возьми, мне самому не выбрать имя собственного меча?

Я поднял голову и посмотрел на Магуин.

– Это хорошее имя, – вежливо согласился я, решив держать свое мнение при себе, пока не уберусь из Адемре подальше. – Я только хотел узнать, сколько всего владельцев у него было. Мне же следует знать и это тоже.

Магуин недовольно взглянула на меня: очевидно, она поняла, что я уступаю ей как ребенку. Однако она перевернула несколько страниц книги. Потом еще несколько.

– Двести тридцать шесть, – сказала она. – Ты будешь двести тридцать седьмым.

И вернулась к началу списка.

– Что ж, начнем сначала.

Она перевела дух и прочла:

– «Первым был Шаэл. Он выковал меня в пламени с неведомой целью. Он поносил меня и бросил».

Я с трудом подавил вздох. Даже с моей актерской привычкой заучивать наизусть длинные роли потребуется немало долгих утомительных дней, чтобы выучить все это наизусть.

А потом я осознал, что это означает на самом деле. Если каждый хозяин владел Цезурой хотя бы лет десять и меч не лежал без дела больше пары дней, значит, Цезуре, по самым скромным подсчетам, более двух тысяч лет…

 

* * *

 

В следующий раз меня удивили три часа спустя, когда я попытался отпроситься поужинать. Когда я встал, Магуин объяснила, что мне предстоит оставаться с ней, пока я не заучу всю историю Цезуры наизусть. Еду нам кто‑нибудь будет приносить, и тут есть комната, где я могу спать.

«Первым был Шаэл…»

 

ГЛАВА 126

ПЕРВЫЙ КАМЕНЬ

 

Следующие трое суток я провел с Магуин. Это было не так уж плохо, особенно учитывая, что моя левая рука все еще не зажила, так что я не мог толком ни говорить, ни сражаться.

Хотелось бы думать, что я справился довольно неплохо. Мне проще было бы запомнить наизусть целую пьесу, чем вот это. Пьеса собирается вместе, как головоломка. Диалоги цепляются друг за друга. Сюжет придает ей форму.

А то, что я заучивал с Магуин, представляло собой лишь длинный ряд незнакомых имен и бессвязных событий. Список покупок, притворяющийся историей.

И все‑таки я его заучил. Вечером третьего дня я наконец‑то прочитал это Магуин наизусть без запинки. Сложнее всего было не начать петь. Музыка переносит слова за много километров, проникает в сердца и в воспоминания. И удерживать в памяти историю Цезуры сделалось значительно легче, когда я принялся про себя перелагать ее на мелодию старинной винтийской баллады.

На следующее утро Магуин потребовала, чтобы я повторил все сначала. После того как я рассказал все два раза подряд, она написала записку Шехин, запечатала ее воском и выпроводила меня из своей пещеры.

 

* * *

 

– А мы‑то думали, Магуин с тобой еще несколько дней провозится, – сказала Шехин, прочитав записку. – Вашет отправилась в Феант и вернется не раньше, чем дня через два.

Это означало, что я заучил этас вдвое быстрее, чем они рассчитывали. Я изрядно возгордился.

Шехин взглянула на мою левую руку и слегка нахмурилась.

– Когда тебе сняли повязки? – спросила она.

– Я не сразу тебя нашел, – сказал я. – И сходил к Даэльну. Он сказал, что рука отлично зажила.

Я покрутил левой рукой, только что освободившейся от повязки, и сделал жест «радостное облегчение».

– Кожа почти не стянута, и он меня заверил, что даже то, что есть, скоро пройдет, если я буду как следует лечиться.

Я посмотрел на Шехин, ожидая увидеть какой‑нибудь одобрительный или удовлетворенный жест. Но она продемонстрировала раздраженное негодование.

– Я что‑то сделал не так? – спросил я. Смущенное сожаление. Извинение.

Шехин указала на мою руку.

– Это был удобный предлог отложить твое каменное испытание, – сказала она. Раздражение и покорность судьбе. – А теперь придется провести его сегодня, несмотря на то что Вашет нет.

Я ощутил, как знакомая тревога снова леденит мне душу, как будто черная птица вонзила свои когти глубоко в мышцы шеи и плеч. Я‑то думал, что нудная зубрежка была последним испытанием, а оказывается, второй сапог еще не прилетел. И что это за каменное испытание такое? Все это мне не нравилось.

– Возвращайся сюда после полуденной трапезы, – сказала Шехин. Разрешение уйти. – Ступай. Мне до тех пор многое нужно подготовить.

Я отправился разыскивать Пенте. Теперь, когда Вашет не было, она осталась единственной, кого я знал достаточно хорошо, чтобы расспросить о предстоящем испытании.

Но Пенте не было ни дома, ни в школе, ни в банях. Наконец я сдался, сделал растяжку и принялся повторять кетан, сначала с Цезурой, потом без. Потом пошел в бани и хорошенько отмылся после трех дней ничегонеделания.

Когда я вернулся после обеда, Шехин ждала меня со своим мечом, вырезанным из дерева. Взглянув на мои пустые руки, она сделала негодующий жест.

– А где же твой тренировочный меч?

– У меня в комнате, – сказал я. – Я же не знал, что он понадобится.

– Так сбегай за ним, – сказала она. – А потом жди меня у каменного холма.

– Шехин, – сказал я. Настойчивая мольба. – Я же не знаю, где это! Я вообще не знаю ничего о каменном испытании.

Удивление.

– Так Вашет тебе ничего не говорила?

Недоверие.

Я покачал головой. Искреннее извинение.

– Мы были слишком заняты другими вещами.

Раздражение.

– Все довольно просто, – объяснила она. – Ты прочтешь этас Цезере всем собравшимся. А потом начнешь подниматься на холм. У первого камня ты сразишься с членом школы, дошедшим до первого камня. Если ты победишь, ты продолжишь подниматься и сразишься с кем‑нибудь из второго камня.

Шехин взглянула на меня.

– В твоем случае это чистая формальность. Иногда в школу поступают ученики выдающихся способностей. Вашет была одной из них, и она с первого же испытания дошла до второго камня. – Грубая прямота. – Ты не из таких. Ты все еще плохо владеешь кетаном, и тебе не стоит рассчитывать миновать даже первый камень. Каменный холм находится к востоку от бань.

И она махнула мне рукой: бегом!

 

* * *

 

К тому времени, как я пришел, у подножия каменного холма собралась целая толпа, больше ста человек. Серой домотканой одежды и тканей скромных цветов тут было куда больше, чем алых одежд наемников, и приглушенный ропот толпы слышался издалека.

Сам холм не был ни особенно высоким, ни особенно крутым. Однако тропа, ведущая к вершине, петляла из стороны в сторону. На каждом повороте имелась широкая, ровная площадка с массивной серой каменной глыбой. Четыре поворота, четыре камня, четыре наемника в алых рубахах. И на вершине холма возвышался высокий серовик, знакомый, как старый друг. Рядом стояла маленькая фигурка в ослепительно‑белых одеждах.

Когда я подошел ближе, ветер донес до меня запах: запах жареных каштанов. И только тогда я успокоился. Это просто торжественная церемония. В словах «каменное испытание» слышалось нечто угрожающее, но я очень сомневался, что со мной сделают нечто ужасное на глазах у многочисленной публики, лузгающей жареные орешки.

Я вошел в толпу и направился к холму. Я видел, что рядом с серовиком стоит Шехин. У третьего камня я увидел знакомое лицо сердечком и длинную косу Пенте.

Пока я шел к подножию холма, толпа незаметно расступалась. Краем глаза я увидел, как ко мне протискивается кто‑то в кроваво‑алом. Я встревожился, оглянулся и увидел, что это не кто иной, как Темпи! Он устремился ко мне, сделав широкий жест «восторженное приветствие».

Я подавил порыв улыбнуться и вскричать «Темпи!» и сделал вместо этого жест «радостное возбуждение».

Он остановился прямо напротив меня и шутливо встряхнул меня за плечо, словно хотел поздравить. Но взгляд у него был напряженный. Его рука, спрятанная у самой груди, показала обман, так, чтобы никто, кроме меня, этого не видел.

– Слушай, – торопливо сказал он вполголоса, – тебе не победить в этом бою!

– Да не тревожься, – подбадривание. – Шехин тоже так думает, но, может, я вас еще удивлю!

Темпи стиснул мое плечо до боли.

– Да послушай же! – прошипел он. – Ты посмотри, кто у первого камня!

Я посмотрел ему за спину. Это была Карсерет. И глаза у нее были как ножи.

– Она в ярости, – зашептал Темпи, делая напоказ жест «теплая привязанность». – Мало того что тебя приняли в школу, ты еще и получил меч ее матери!

Эта новость вышибла из меня дух. В голове у меня пронеслась последняя часть этаса.

– Ларель была матерью Карсерет? – спросил я.

Темпи правой рукой ласково погладил меня по голове.

– Да. Она вне себя от гнева. Я боюсь, что она с радостью искалечит тебя, даже если ее за это выгонят из школы.

Я серьезно кивнул.

– Она будет стараться тебя обезоружить. Берегись этого. Избегай захватов. Если она возьмет тебя «спящим медведем» или «вращением рук», сдавайся. Кричи, если надо. Если ты замешкаешься или попытаешься вырваться, она сломает тебе руку или выдернет ее из плеча. Я слышал, как она сказала это своей сестре не далее как час назад.

Внезапно Темпи отступил назад и сделал жест «глубокое почтение».

Я почувствовал, как кто‑то дотронулся до моей руки, обернулся и увидел морщинистое лицо Магуин.

– Идем, – сказала она тихо и властно. – Пора.

Я пошел следом за ней. Вся толпа приветствовала ее разными почтительными жестами. Магуин привела меня к началу тропы. Там лежала серая каменная глыба, высотой чуть повыше колена, такая же, как на поворотах тропы.

Старуха показала, что мне следует встать на глыбу. Я окинул взглядом толпу адемов, и меня охватила небывалая боязнь сцены.

Я слегка наклонился и шепотом обратился к Магуин.

– Можно ли мне повысить голос, когда я буду читать этас? – нервно осведомился я. – Я никого не хочу задеть, но, если я буду говорить тихо, те, кто стоит в задних рядах, ничего не услышат.

Магуин улыбнулась мне – впервые за все время. Ее морщинистое лицо внезапно сделалось добрым и ласковым. Она похлопала меня по руке.

– Тут никто не обидится, если ты станешь говорить громко, – сказала она, жестом добавив во всем нужна мера. – Говори!

Я отстегнул Цезере и протянул его ей. Магуин жестом приказала мне подняться на камень.

Я читал этас. Магуин следила за мной. Я не сомневался в своей памяти, однако это все же нервировало. А что будет, если я пропущу кого‑нибудь из владельцев или имя перепутаю?

Мне потребовалось немногим менее часа. Адемская публика слушала меня в пугающем молчании. Когда я закончил, Магуин подала мне руку и помогла спуститься с камня, точно я был дамой, выходящей из кареты. И указала вверх, на холм.

Я вытер потную руку, стиснул деревянную рукоять тренировочного меча и начал подниматься по тропе. Красные одежды Карсерет были туго примотаны к ее длинным рукам и широким плечам. Кожаные ремни, которыми она пользовалась, были шире и толще, чем у Темпи. И цвета они были более яркого. Нарочно она, что ли, их выкрасила для сегодняшнего дня? Подойдя ближе, я увидел у нее под глазом тускнеющий синяк.

Увидев, что я смотрю на нее, Карсерет медленным, плавным движением отбросила в сторону свой деревянный меч. И сделала жест «презрение», такой широкий, что его наверняка было видно даже на грошовых местах в самых задних рядах толпы.

Толпа загомонила. Я остановился, не зная, что делать. Поразмыслив, я положил свой собственный тренировочный меч рядом с тропой и пошел дальше.

Карсерет ждала меня в центре ровного, поросшего травой круга метров десяти в диаметре. Земля под ногами была мягкая, и в других обстоятельствах я не стал бы опасаться бросков. В других обстоятельствах. Вашет объясняла мне, что бросить на землю и швырнуть – это разные вещи. Во время культурного спарринга ты бросаешь человека на землю. А в настоящем бою ты швыряешь его об землю, с целью искалечить или убить.

Не подходя слишком близко, я принял привычную борцовскую стойку. Вскинул руки, присогнул колени и с трудом подавил желание приподняться на цыпочках: я знал, что так буду чувствовать себя более проворным, но мне станет сложнее сохранять равновесие. Сделал глубокий вдох, выравнивая дыхание, и начал приближаться к ней.

Карсерет приняла ту же стойку и, как только я приблизился к ней на расстояние удара, сделала ложный выпад в мою сторону. Всего лишь слегка дернула рукой и плечом, но я был так взвинчен, что принял это за чистую монету и отскочил на безопасное расстояние, точно вспугнутый кролик.

Карсерет опустила руки и выпрямилась, оставив борцовскую стойку. Она сделала широкий жест «насмешка», потом «приглашение». И обеими руками поманила меня к себе. Снизу, из толпы, донеслись смешки.

Как ни унизительно выглядело ее поведение, я был только рад воспользоваться случаем застигнуть ее врасплох. Я бросился вперед и осторожно попытался сделать «руки‑ножи». Слишком осторожно: она отступила назад, ей даже не пришлось поднимать руки.

Я понимал, что как боец я ей не ровня. Значит, оставалось надеяться лишь на то, чтобы сыграть на ее взбудораженных чувствах. Если я сумею ее разозлить, она, возможно, начнет совершать ошибки. Если она будет совершать ошибки, я, возможно, сумею победить.

– Первым был Шаэл! – сказал я и улыбнулся широкой, самой что ни на есть варварской улыбкой.

Карсерет подступила на полшага ближе.

– Сейчас я переломаю твои красивенькие ручонки! – прошипела она на чистейшем атуранском. Сказав это, она сделала в мою сторону свирепый хватающий жест.

Она пыталась меня напугать, заставить отшатнуться и потерять равновесие. И, честно говоря, мне захотелось так и поступить, столько яду было в ее голосе.

Но я был готов. Я преодолел рефлекторное желание уклониться. И при этом на миг застыл, не отступая и не наступая.

Разумеется, на это‑то Карсерет и рассчитывала на самом деле: на мгновенное колебание, пока я борюсь с желанием сбежать. Она одним‑единственным легким шагом подступила ко мне вплотную и схватила меня за запястье. Рука у нее была как железный наручник.

Я, не задумываясь, применил оригинальную двуручную версию «укрощения льва», что показала мне Целеана. Идеальный вариант для девочки, борющейся со взрослым мужчиной или для музыканта, пытающегося вырваться из рук адемской наемницы, которая намного сильнее его.

Я сумел освободить руку, а незнакомый прием заметно выбил Карсерет из колеи. Я воспользовался этим и проворно нанес удар «посевом ячменя», резко хлестнув костяшками пальцев по внутренней стороне бицепса.

Удар вышел не особенно сильный – дистанция была слишком короткой. Но, если бы мне удалось попасть в нерв, рука у нее бы онемела. Это не только ослабило бы ее левую сторону, но еще и усложнило бы выполнение всех элементов кетана, требующих двух рук. А это значительное преимущество.

Поскольку мы по‑прежнему оставались на короткой дистанции, я сразу вслед за «посевом ячменя» выполнил «вращающийся жернов»: коротко и сильно толкнул Карсерет, чтобы она потеряла равновесие. Мне удалось упереться в Карсерет обеими руками и даже сдвинуть ее сантиметров на десять, однако равновесия она отнюдь не потеряла.

И тут я увидел ее взгляд. Я‑то думал, она и прежде на меня злилась, но это все было ничто. А вот теперь я сумел по‑настоящему ее ударить. И не один раз, но дважды. Варвар, приступивший к учебе меньше двух месяцев тому назад, дважды сумел ударить ее, да еще на глазах у всей школы!

Я просто не возьмусь описать, как она выглядела. А даже если бы и взялся, на вас это не произвело бы должного впечатления: ее лицо по‑прежнему было почти совершенно бесстрастно. Вместо этого скажу вам одно. Я еще никогда в жизни не видел человека в подобном гневе. Амброз. Хемме. Денна, песню которой я раскритиковал, маэр, которому я бросил вызов. Все они были как бледные свечки по сравнению с пламенем кузнечного горна, что бушевало в глазах Карсерет.

Но даже в пылу самой буйной ярости Карсерет по‑прежнему сохраняла полный контроль над собой. Она не стала бешено размахивать руками или орать на меня. Она держала все слова при себе, пережигая их, как топливо.

Я не мог победить в этом бою. Но мои руки, приученные сотнями часов тренировок, двигались автоматически, стремясь воспользоваться преимуществом, которое давала мне короткая дистанция. Я шагнул вперед и попытался схватить ее за руку, чтобы сделать «взметнувшийся гром». Она взмахнула руками, отбивая атаку, и ударила ногой, делая «лодочника у причала».

Думаю, она не рассчитывала попасть. Более опытный противник непременно бы уклонился или заблокировал удар. Но я слегка оступился, потерял равновесие и замешкался. Поэтому ее стопа уперлась мне в живот и толкнула меня.

«Лодочник у причала» – это не резкий удар, рассчитанный на то, чтобы ломать кости. Это толчок, предназначенный для того, чтобы заставить противника потерять равновесие. А поскольку я уже и так потерял равновесие, меня он сбил с ног. Я с размаху рухнул на спину, откатился и остался лежать, неловко разбросав конечности.

Ну, и конечно, кто‑то скажет, что я сильно ушибся и слишком растерялся, чтобы подняться на ноги и продолжать бой. А кто‑то скажет, что хотя мое падение и выглядело зрелищно, однако ушибся я не так уж сильно и что мне случалось вставать на ноги и после более тяжелых ударов.

Лично я думаю, что грань между растерянностью и хитростью порой бывает довольно тонкой. Ну а насколько тонкой, я, пожалуй, предоставлю решать вам.

 

ГЛАВА 127

ГНЕВ

 

– Чем же ты думал? – осведомился Темпи. Разочарование. Резкий упрек. – Каким дураком надо быть, чтобы бросить меч?

– Она же первая его бросила! – возразил я.

– Да, только затем, чтобы тебя обдурить! – сказал Темпи. – Это была ловушка.

Я пристегивал ножны Цезуры так, чтобы рукоять оказалась у меня за плечом. После того как я проиграл бой, никаких особых церемоний не проводилось. Магуин просто вернула мне меч, улыбнулась и похлопала меня по руке, как бы утешая.

Я посмотрел вниз, на медленно рассасывающуюся толпу, и ответил Темпи вежливым недоверием.

– Что же, я должен был оставить при себе меч, когда она была безоружна?

– Да! – полное согласие. – Она же впятеро более сильный боец, чем ты! Если бы ты оставил меч, у тебя, может, и был бы шанс.

– Темпи прав, – раздался у меня за спиной голос Шехин. – Летани требует знать своего врага. Если уж бой неизбежен, разумный боец пользуется любым преимуществом.

Я обернулся и увидел, как она спускается по тропе. Рядом с ней шла Пенте.

Я сделал жест «вежливая уверенность».

– Если бы я оставил меч и победил, Карсерет оказалась бы в дураках, а ко мне люди стали бы испытывать неприязнь за то, что я получил ранг, которого не заслуживал. А если бы я оставил меч и проиграл, это было бы унизительно. Так или иначе, это отразилось бы на мне дурно.

Я обвел глазами Шехин и Темпи.

– Я прав или ошибаюсь?

– Ты не ошибаешься, – сказала Шехин. – Но и Темпи не ошибается.

– Всегда следует стремиться к победе, – сказал Темпи. Твердо.

Шехин обернулась к нему.

– Главное – успех, – сказала она. – Для того чтобы преуспеть, победа нужна не всегда.

Темпи жестом изъявил «почтительное несогласие» и открыл было рот, чтобы что‑то ответить, но Пенте перебила его:

– Квоут, ты не поранился во время падения?

– Не особенно, – сказал я, осторожно поведя плечами. – Так, наверно, несколько синяков.

– А у тебя есть, что к ним приложить?

Я покачал головой.

Пенте шагнула вперед и взяла меня под руку.

– У меня дома все есть. Пусть эти двое стоят и рассуждают о летани. Нужно же кому‑то позаботиться о твоих ушибах!

Она держала меня под руку левой рукой, и оттого ее слова получились странно безэмоциональными.

– Да, конечно, – сказала Шехин, помедлив, и Темпи поспешно выразил согласие. Однако Пенте уже решительно вела меня вниз.

Мы прошли метров триста. Пенте легонько придерживала меня за руку.

Наконец она заговорила на атуранском, со свойственным ей слабым акцентом:

– Ты действительно так сильно ушибся, что тебе требуется мазь?

– Вообще‑то нет, – признался я.

– Я так и думала, – сказала она. – Но после того, как я проиграла бой, мне обычно не нравится, когда мне объясняют, как именно я его проиграла.

И она улыбнулась мне чуть заметной, заговорщицкой улыбкой.

Я улыбнулся в ответ.

Мы шли дальше. Пенте все держала меня под руку, незаметно направляя нас – сначала через рощу, потом вверх по крутой тропе, высеченной в склоне небольшого утеса. И вот наконец мы пришли в уединенную лощину, выстеленную ковром цветущих в траве макоцветов. Их распущенные кроваво‑алые лепестки были почти того же цвета, что наемничьи одежды Пенте.

– Вашет мне говорила, что у вас, варваров, с сексом связаны какие‑то странные ритуалы, – сказала Пенте. – Она мне говорила, что, если я хочу с тобой переспать, надо тебя привести к каким‑нибудь цветам.

Она широким жестом указала на лощину.

– Вот это лучшие, какие можно найти в эту пору.

И выжидательно посмотрела на меня.

– Ага, – сказал я. – Я думаю, Вашет решила подшутить над тобой. А может, надо мной.

Пенте нахмурилась, и я поспешно продолжил:

– Но у варваров действительно множество ритуалов, предшествующих сексу. У нас там все несколько сложнее.

Пенте ответила угрюмым раздражением.

– Меня это не удивляет, – сказала она. – Про варваров рассказывают много всякого. Отчасти ради наставления, чтобы я могла себя правильно вести там, у вас.