Глава двадцать вторая

 

Наступил солнечный ноябрь. Теплые погожие дни. Высоко в синем небе летят на юг стаи птиц.

Заключенные провожают их тоскливыми взглядами.

– А у нас сейчас аисты улетают, – задумчиво говорит Каримов. – Умная птица аист…

Ферганец вместе с Андреем неторопливо шагает вдоль колючей проволоки, по аллее, отведенной для «прогулок». Парами и небольшими группами прохаживаются по аллее заключенные. Сегодня воскресенье – «короткий день». Узники имеют возможность час‑полтора подышать свежим воздухом, побыть наедине или встретиться с друзьями.

У Андрея с Батыром деловая встреча. Ферганец уже вторую неделю, по решению центра, живет в бараке, где размещены советские военнопленные азиатских национальностей: узбеки, таджики, киргизы, туркмены, казахи, татары.

– Придется тебе, Андрей, перед праздником не поспать, – Каримов говорит по‑узбекски, – и послушать ташкентское радио. Я пока опасаюсь отлучаться в ночное время. Возможно, за мной установлена слежка. Принимай, старайся записывать все. Любая мелочь играет роль… А записи передашь чеху Владиславу.

– Этому полицаю? – Андрей даже остановился от удивления.

– Иди спокойно, не привлекай внимания, – голос Каримова звучит ровно и повелительно. – Владислав коммунист. И форму полицая носит по заданию центра. Записи отдашь ему.

– Слушаюсь.

И они разошлись.

«Вот это настоящее задание! – у Андрея радостно бьется сердце. Он будет слушать Родину! Москву, Ташкент!»

Но, придя в блок, Андрей спохватился: «А чем записывать? Где бумага? Карандаш?»

Он вернулся на аллею. Каримова нигде не видно. Ушел. «Эх, растяпа, – мысленно корил себя Андрей, – нюни распустил, а спросить о главном забыл…»

У входа в барак его поджидал Бунцоль.

– Где ты шляешься? Кто за тебя убирать будет? Опять в моей комнате грязно!

Бурзенко взглянул на старосту, взял швабру и направился в его каморку:

– Хватит орать‑то…

Но в каморке Бунцоль преобразился. Он положил свою широкую ладонь на плечо Андрея:

– Будить тебя не буду. Как только сменятся караулы и эсэсовцы прокричат «хайль», приходи, – говорил он по‑немецки.

– Хорошо.

– А сейчас иди отдыхать. – Бунцоль забрал у него швабру. – Я и сам наведу порядок.

Но слушать голос Родины в эту ночь Андрею не пришлось. После вечерней поверки, когда заключенные возвращались в свои бараки, Андрея остановил Костя:

– Иди в вашраум, там тебя ждут.

В вашрауме – умывальне – Андрей увидел Михаила Левшенкова. Того самого, с кем он беседовал перед боксерским состязанием. Левшенков умывался. В этот момент в умывальню случайно зашли несколько зеленых, шумно разговаривая между собой. Когда Андрей подошел, Левшенков едва заметно подмигнул ему и «нечаянно» опрокинул ведро с грязной водой.

Андрей, поняв, напустил на себя суровый вид:

– Умываться не умеете! Ходи за вами, убирай! А ну, возьми тряпку и вытри!

Левшенков едва заметно улыбнулся.

– А ты не шуми, – он взял в руки тряпку, – давай помогу…

И, наклонись к Андрею, торопливо шепнул:

– Ночью, как сменятся караулы, приходи в седьмой блок. Есть дело.

– А как же… – Андрей хотел было сказать о задании Каримова, но Левшенков, выкручивая тряпку, продолжал шепотом:

– Все прочие задания отменяются. А теперь выпроводи меня.

Андрей плечом отстранил Левшенкова.

– Ну, хватит, – громко начал он, – иди, отдыхай, но следующий раз – смотри! Будь аккуратнее.

Ночь выдалась лунной и звездной. Андрей не спал, прислушивался. Вот началась смена караулов, эсэсовцы дружно прокричали «хайль». Потом послышались выкрики команды, топот кованых сапог, и через некоторое время над лагерем снова воцарилась мертвая тишина.

Андрей слез с нар и направился к выходу.

– Ты куда? – остановил его спросонья сосед.

– Куда царь пешком ходит, – нашелся Андрей, – идем со мной.

– А‑а‑а, – неопределенно промычал сосед и перевернулся на другой бок.

Андрей, прижимаясь к стене и прячась в тени, добрался до седьмого блока. Там дежурил полицай Владислав.

– Сюда, сюда, – он проводил Бурзенко в комнату старосты, – осторожнее, не наступи на товарищей.

В темной каморке было тесно. На полу сидело много незнакомых людей. Андрей тоже уселся на пол.

– Двигайся, браток, ближе.

Андрей обрадовался моряку Косте. Они обменялись рукопожатием.

Потом в комнату втиснулось еще несколько человек.

– Все в сборе?

– Да, – тихо ответил кто‑то. Голос показался Андрею хорошо знакомым. «Товарищ Михаил!» – догадался боксер.

Потом заговорил Иван Иванович. Подполковника Смирнова Андрей сразу узнал по голосу.

– Товарищи, мы вас собрали по боевой тревоге. Над нашей организацией нависла смертельная опасность…

Собравшиеся насторожились.

Потом заговорил политзаключенный, возглавляющий в подпольной военно‑политической организации отдел безопасности. Андрей его не знал и слегка толкнул Костю:

– Кто это?

Костя так же шепотом ответил:

– Николай Кюнг.

– Мы располагаем точными сведениями, что сегодня ночью, в канун праздника Октября, – продолжал Николай Кюнг, – банда уголовников решила устроить «Варфоломеевскую ночь», праздник «крови и мести»: вырезать десятки коммунистов, общественников и активных политических, которые занимают административные должности. А завтра утром явиться с повинной к коменданту лагеря. Он, конечно, «великодушно» простит им убийство красных. У зеленых, как нам известно, на этот счет уже имеется договоренность с эсэсовцами.

Положение серьезное, – голос Кюнга звучал ровно, уверенно, словно он читал приказ. – Мы собрали вас, актив центра. Центр поручает нам боевое задание: не дать зеленым выйти из бараков, предотвратить террористские акты. С этой целью необходимо блокировать все выходы из бараков и любой ценой, вплоть до применения холодного оружия, удержать их до утра. Огнестрельное оружие не применять. Вопросы есть?

– Все ясно, – Андрей ответил за всех.

– Тогда выступаем. У главных ворот дежурит наш человек. У него фонарик. Если будет опасность, он даст сигнал: короткие вспышки света.

Тут же в комнате разбились на небольшие группы, и каждая из них получила определенное задание. В группе, в которую попал Андрей, был Костя. Моряк вооружился увесистой палкой. От ножа Андрей отказался. В короткой схватке он сможет действовать и кулаками. А нож – только лишнее вещественное доказательство.

– Пошли, ребята, – кратко бросил худощавый плечистый Валентин Логунов, и вся группа двинулась за ним.

Прячась в тени, один за другим пробирались узники к девятнадцатому бараку. На пулеметных вышках царило спокойствие. Правда, несколько раз группу нащупывал прожектор, но тут же луч света уходил в сторону. Андрей усмехнулся: эсэсовцы, видимо, принимали их за уголовников.

К девятнадцатому блоку, в котором с вечера собрались заправилы зеленых, подошли тихо, соблюдая предосторожности.

Андрей, Костя и еще пять человек заняли главный выход.

Потекли минуты ожидания. В блоке зеленых Подозрительно тихо. Тишина висит и над всем концлагерем. Луна, поднявшись в зенит, заливает концлагерь холодным светом. Легкий морозец дает о себе знать. Хочется погреться, размять затекшие мышцы.

Подошел Валентин Логунов, руководитель группы.

– Вот что, ребята, – сказал он, – надо и технику использовать.

И он велел Косте и Андрею приготовить к действию противопожарный насос. Вдвоем они бесшумно размотали брезентовый рукав, опустили один конец в бочку с водой.

– Идем к дверям, – посоветовал Костя, – пусть с насосом возятся, кто послабее.

– Дело, – одобрил руководитель.

Бурзенко осмотрел свои кулаки и старательно обмотал кисти тряпками, которые он носил с собой вместо носового платка. А то при нанесении удара можно повредить суставы. Он несколько раз разжал и сжал кулаки. «Порядок, – решил Андрей и вздохнул, – скорей бы, что ли!..»

Вдруг Логунов поднял руку:

– Внимание!

За дверью барака послышался легкий шум, шаги. Или это только показалось?

Дверь распахивается. В светлом проеме вырастает рослая угловатая фигура. За ней вторая, третья, пятая…

Андрей преграждает им путь:

– Назад!

От неожиданности уголовники оторопели. Первый – это был Трумпф – чуть попятился назад. Видимо, бандит подумал, что перед ним охранник. В следующую секунду, сообразив, что это всего навсего заключенный, уголовник смачно выругался. В лицо Андрею пахнуло винным перегаром.

– Прочь, скелет! – зарычал Трумпф и коротко взмахнул рукой. Тускло сверкнуло лезвие ножа.

Но Андрей опередил бандита. Перенеся вес тела на левую ногу, боксер послал вперед правый кулак. Удар попал точно в подбородок. Трумпф, лязгнув зубами, свалился под ноги своим дружкам.

– Бей красных! – взвыли уголовники и кинулись на боксера.

Но их встретили ударами увесистых палок. Схватка была короткой, ожесточенной. В разгар столкновения в лица бандитов ударила сильная струя воды. Вода была холодной, отрезвляющей. Это и решило исход сражения. Несмотря на численное превосходство, уголовники не выдержали. Мокрые, с разбитыми носами, синяками и кровоподтеками, они отступили назад, в барак, и шумно захлопнули за собой дверь. Закрылись.

– Сидите, швабры, и не вылазьте! – Костя выругался.

Зеленых караулили до самого рассвета. Но те больше и не пытались высовываться из блока. Крепкие удары и водяная струя, видимо, охладили их пыл.

Не смогли уголовники выбраться и из других бараков. Все их попытки вырваться были остановлены сильными руками. «Варфоломеевская ночь» не удалась, «праздник крови и мести» не состоялся. Уголовники лишний раз убедились, что заправилами внутри лагеря, какими они были еще год назад, теперь уже им не бывать, что политические – это такая сила, с которой просто так им не справиться. Концлагерь стал не таким, каким он был недавно.

Утром в праздник Октября весь Бухенвальд знал о ночном столкновении. Уголовники ходили хмурые, главари, заправилы отсиживались в бараках. Капо, надсмотрщики и другие прислужники эсэсовцев присмирели. Авторитет зеленых, годами державшийся на силе и жестокости, таял. Даже многие лидеры немецких социал‑демократов, перепуганные и забитые люди, боявшиеся не только выступить против фашизма, но и говорить на эту тему, немного оживились.

– О! Руссиш! Гут, гут!

А ведь всего за несколько месяцев до этого они на встрече с представителями русского подполья печально разводили руками и уныло бубнили:

– Бороться? В концлагере? Бессмыслица, авантюризм…

Жизнь доказывала правильность курса, взятого коммунистами и комсомольцами. Их поддерживали антифашисты всех стран, на их стороне было большинство мучеников Бухенвальда. Бороться не только нужно, но и возможно!

А вечером, перед поверкой, когда тысячи узников выстроились на аппель‑плаце, из колонны в колонну с быстротою молнии пронеслась радостная весть: «Советские войска заняли Киев!»

Столица советской Украины освобождена!

Узники, особенно советские военнопленные, вызывающе смотрели в лица своим палачам.

Эсэсовские офицеры, командиры блоков ходили мрачные, злые. У солдат был растерянный, хмурый вид. Наступление Советской Армии, видимо, заставило эсэсовцев подумать о будущем.

Мощные громкоговорители передавали специальный выпуск последних известий из Берлина. Гнусавый диктор долго и монотонно бубнил о какой‑то «эластичной обороне», о пресловутой тактике «выравнивания линии фронта», о мифическом «восточном вале» и т. д. Но за всеми высокопарными словами, подтасованными цифрами явственно проступала растерянность, которая охватила правителей третьего рейха. Советские войска неудержимой лавиной приближались к границам Германии.

И впервые тысячи советских военнопленных после вечернего аппеля не разошлись поодиночке, а, четко отбивая шаг деревянными колодками, строго соблюдая равнение, колонна за колонной, направились к своим блокам. Они пели старинные украинские песни: «Распрягайте, хлопцы, коней», «Вечер близенько», «Реве та стогне Днипр широкий». Пели русские и татары, украинцы и узбеки, белорусы и грузины. И простые, чудесные песни Украины звучали над Бухенвальдом, как бы говоря о том, что нет в мире силы, способной покорить народы свободной страны и разрушить их братский союз.

С восхищением смотрели другие узники на измученных неволей, но не сломленных советских людей.