Глава тридцать восьмая

 

Фашисты нервничали. За последние два дня с большим трудом удалось убрать из лагеря не более шести тысяч человек. Из Берлина одна за другой поступали угрожающие радиограммы – Гиммлер требовал скорее «покончить с делами». А Пистер не решался начать поголовное истребление. Он не надеялся на своих подчиненных, особенно на солдат. Большинство из них были людьми пожилого возраста и в случае бунта не смогли бы противостоять натиску заключенных. Комендант ждал военной помощи. Со дня на день должны подойти два эсэсовских полка и специальный батальон службы безопасности.

Штандартенфюрер опасался советских военнопленных. В них он видел сплоченный отряд, уничтожить который нелегко, и решил расправиться с русскими по частям. Шпионы и провокаторы сообщили, что наиболее сильное ядро составляют военнопленные, проживающие в деревянных бараках. Комендант дал приказ: «Приготовиться к эвакуации русским военнопленным, проживающим в трех деревянных бараках – первом, седьмом и тринадцатом, а также двум тысячам евреев из Малого лагеря!»

Наступил решительный момент. Надо было немедленно начинать восстание или выполнять приказ коменданта. И снова интернациональный центр большинством голосов социал‑демократов высказался против восстания.

Симаков собрал членов русского центра.

– Товарищи, часть русских эвакуируют, – сказал он. – Из лагеря уйдет одна из четырех бригад подпольной армии. Она должна действовать. Командиры рот, взводов и отделений должны быть со своими людьми. Я предлагаю, чтобы вместе с бригадой пошли члены центра Симаков, Бакланов и Левшенков и возглавляли боевые действия. В лагере пусть останутся Смирнов, Котов и Кюнг.

Против этого предложения никто не возражал.

– Вопрос решен, – заключил Симаков. – Теперь, Степан, ознакомь товарищей с положением в нашем арсенале.

– Мы имеем в своем распоряжении один ручной пулемет, восемьдесят семь немецких винтовок, около десяти тысяч патронов, девяносто восемь пистолетов, сто пятьдесят две самодельные гранаты, более двадцати бутылок с самовоспламеняющейся жидкостью и пятьдесят ножниц для резки колючей проволоки, – доложил Бакланов. – Я считаю, что уходящие из лагеря должны взять пятнадцать пистолетов и двадцать‑тридцать ножей. Кроме того, нужны карты и компасы. Остальное оружие останется в лагере.

Члены центра единодушно согласились с Баклановым.

– Перед бригадой, уходящей из Бухенвальда, стоит задача: при первом удобном случае разоружить охрану и начать активные действия на территории Германии или Чехословакии, – сказал командир подпольной армии подполковник Смирнов. – Если же бригаде не удастся выступить одновременно, надо организовать побеги мелкими группами. Эти группы должны пробиваться на восток, навстречу частям Советской Армии.

Слово взял Михаил Левшенков, возглавлявший отдел агитации и пропаганды подпольного центра.

– Друзья, нам предстоит расстаться, – взволнованно сказал он. – Как сложится наша судьба, сказать трудно. Но мы останемся до конца верными солдатами Родины. Мы дружно работали. На счету нашей организации много славных дел. Надо, чтобы о них узнали люди, когда фашизм будет окончательно разбит. У нас есть ряд документов, отчеты о деятельности организации, листовки, прокламации, доклады и другие материалы. Все это мы оставляем вместе с оружием в Бухенвальде. Ответственность за сохранность документов предлагаю возложить на отдел безопасности.

Кюнг утвердительно кивнул.

– А теперь, друзья, давайте попрощаемся, – Симаков встал и крепко обнял Ивана Ивановича.

 

* * *

 

Семьсот бойцов подпольной армии и две тысячи измученных евреев покинули Бухенвальд.

Комендант был доволен первым успехом. Он опасался, что русские окажут сопротивление и не пойдут на частичную эвакуацию, и на всякий случай поднял по тревоге всех солдат. Но все обошлось благополучно. «Надо, не теряя времени, продолжать действовать, – думал полковник. – Успех приносят быстрота и натиск!» Он вспомнил о предложении Густа и вызвал адъютанта:

– Передайте по радио, но только не в виде приказа. Нет! Просто сообщите: положение в лагере серьезное, и, чтобы избежать больших недоразумений и кровопролития, я, комендант Бухенвальда, хочу посоветоваться с лидерами политических партий. Прошу их собраться к двенадцати часам у главных ворот. Ясно?

Адъютант щелкнул каблуками.

– Будет исполнено, герр полковник!

– Это еще не все, – продолжал штандартенфюрер. – Передайте в отдел службы безопасности и гестапо, чтобы там были наготове и ждали моего прихода. Как только я появлюсь в воротах, надо броситься на главарей и схватить их!

– Будет исполнено, герр полковник! Комендант открыл кожаную папку и, взяв исписанный лист, протянул его лейтенанту:

– А этот список передайте Шуберту. На всякий случай. Если политические главари не придут, пусть вызовет каждого персонально.

К двенадцати часам эсэсовцы были наготове. Но к главным воротам никто не пришел. Тогда лагерфюрер Шуберт приказал сорока шести политзаключенным явиться в канцелярию. Он пытался убедить, что вызывают их для «спасения и защиты от русских!»

Ему никто не поверил.

Шуберт, изрыгая ругательства, велел старостам бараков, в которых проживали вызванные сорок шесть узников, прибыть для объяснения.

Лагерь ответил молчанием. Блоковые не явились.

Вызов сорока шести лидеров различных политических партий и группировок встревожил интернациональный центр. Социал‑демократы и другие умеренные активисты примолкли. Угроза гибели нависла и над ними. И те, кто еще вчера обвиняли Симакова в «поспешности» и «авантюризме», сегодня засуетились. На свои национальные подпольные организации они надеяться не могли: сплоченности у них нет, военная подготовка отсутствует, их люди в основном привыкли вести словесные бои. А фашисты оказались чересчур жестокими, стремятся уничтожить всех. Деваться некуда. Интернациональный центр спешно пригласил на свое заседание подполковника Смирнова: «Мы все узники фашизма и должны действовать сообща. Залог победы – в нашем единстве. Все национальные организации поддержат русских в любом деле, в любой момент!»

 

* * *

 

Сорок шесть политических лидеров были разбиты на группы и спрятаны в русских бараках. В сорок втором разместили восемь человек: троих немцев, австрийца, англичанина, грека, голландца и польского еврея. Около умывальной комнаты подпольщики отодрали доски и открыли небольшой подпол. В нем, тесно прижимаясь друг к другу, укрылись лидеры. Доски установили на место, а сверху навалили тела умерших. Обстановка в лагере была столь напряженной, что мертвых не убирали из бараков.

Вечером пришел Кюнг. Он собрал в умывальной Андрея, Мищенко и других активистов и сказал:

– Если этих восьмерых эсэсовцы найдут, то расстреляют весь блок. Будьте осторожны. Оберегайте спрятанных товарищей. В случае появления охранников нападайте на них, начинайте драку, дайте возможность вашим подопечным скрыться.

Мишенко от имени блока заявил, что задание центра будет выполнено:

– Хотя бы ценой наших жизней, – заверил он.

Узники обсудили план действий, распределили обязанности. Андрей стал во главе ударной группы. Она, в случае опасности, нападет на фашистов и любой ценой сдержит их. Тем временем Мищенко с другими подпольщиками уведут восьмерых товарищей в другое безопасное место.

Ночь и день прошли без особых происшествий. В лагере было тихо. Эсэсовцы большими группами ходили по баракам, искали исчезнувших лидеров. Однако найти их не смогли.

Глубокой ночью Андрей открыл тайник и выпустил спрятанных поесть и размяться. Гарри Миттельдорп принес небольшой бачок брюквенной баланды и три пайки хлеба.

Польский еврей – голубоглазый, с энергичными чертами лица – знал русский язык и горячо благодарил Андрея:

– Мы этого никогда не забудем!

Остальные поддакивали и кивали головами. После «прогулки» они снова спрятались в убежище.

Томительно тянется ночь. Подпольщики держатся кучкой. Курят. Разговор не клеится. Собственно, и говорить‑то не о чем.

Вдруг открывается дверь, и в барак входят двое. Один в форме лагерного полицейского, другой в полосатой куртке с красным треугольником.

Андрей и его товарищи насторожились. Ни того, ни другого они не знали. Что привело их в такой поздний час?

Полицейский подошел к Андрею и спросил:

– Ты знаешь этого человека?

Бурзенко отрицательно покачал головой.

– Нет, впервые вижу.

– Он шел к эсэсовцам, – полицейский понизил голос, – сообщить им, что у вас в бараке прячутся комитетчики, которых ищут. Он заглядывал в окно и даже видел, куда вы их спрятали.

Андрей растерялся. Кто этот узник в форме полицейского? Говорит на чистом русском языке. Но русский ли он? Не провокация ли это?

Товарищи Бурзенко напряженно следили за разговором, готовые по первому сигналу ринуться на полицая.

Боксер поискал глазами Мищенко. Тот уже спешил к ним и издали улыбался полицейскому. Бурзенко облегченно вздохнул: значит, свой.

Полицейский сказал:

– Друзья, этот тип – шпион. Он выследил вас и направлялся к эсэсовцам. Я схватил его и, под предлогом уточнения, привел к вам.

Доносчика уничтожили. Андрей не спал до утра. Мучили сомнения: успел шпион сказать кому‑нибудь о тайне или нет?