2020-06-10
72
Когда после своего спича я возвращался в президиум, куда меня усадили (дело происходило в Кремле, точнее, в тогдашнем Кремлевском театре), то меня вдруг обхватил ручищами какой-то очень большой человек: «Ну, Олег, вот прямо я не знаю, какой ты молодец. Приходи ко мне, все проблемы, которые у тебя есть — все разрешим». Я поднял глаза на того, кто говорил. Это был первый секретарь горкома Москвы Борис Николаевич Ельцин, незадолго до того приехавший с Урала в Москву. Ельцин дал мне все свои телефоны. Конечно, я к нему не обращался. А тут, через полтора года, прямо перед открытием театра — наша неразрешимая «проблема байпаса». Звоню. Мне в ответ: «Пожалуйста, приходите, мы вас ждем»…
Наши переговоры с Борисом Николаевичем длились, наверное, часа три. За это время он успел дать конкретные, очень жесткие распоряжения различным организациям. И спустя всего пять дней произошло чудо: байпас, покинув подвал, гигантским удавом обогнул подвал и исчез из нашего поля зрения.
Вот, пожалуй, и все наши злоключения. Кончилось «веселенькое» время преодоления высоких барьеров, {317} отвесных стен, минных полей и прочих заграждений.
Открытие театра было нашей коллективной победой.
Во время банкета по случаю открытия театра ко мне подошел хорошо мне знакомый первый замминистра Евгений Владимирович Зайцев, который, как только мог, доносил и капал на меня все это время. Должен заметить, что в масштабах всей страны тогда наступил весьма своеобразный исторический момент: это было время категорического запрещения употребления алкогольных напитков, причем выкорчевывался не только сам алкоголизм, но и сами «проклятые» виноградники, производившие сырье для проклятого зелья. Так вот, когда я увидел Зайцева на банкете, да еще рядом со мной, я прямо-таки зашелся от гнева. И приказал нашему молодому сотруднику Саше Попову: «А ну, налей ему стакан водки!» И Евгений Владимирович, будучи лихим казаком, махнул этот стакан залпом, а потом радостно выдохнул: «Спасибо, что вы есть, Олег Павлович!»…
Снова про кино
Как ни странно, но из кинофильмов, в которых мне приходилось сниматься в зрелые годы, я выделил бы не так уж и много. Фильм Митты «Гори, гори, моя звезда», например. О нем немало писали.
А вот одна моя работа, как мне кажется, оценена совсем недостаточно. Между тем она представляется мне весьма ценной по уровню явно возросшего актерского ремесла. Это роль академика Крамова в фильме Титова «Открытая книга». Картина создавалась за несколько лет до моего театрального Сальери, но две эти роли очевидно корреспондируются. Академик Крамов — герой собирательный. Благо примеров вокруг {318} было немало. Незадолго до съемок умер один чиновник из Министерства культуры РСФСР — начальник управления театрами. Произошло это следующим образом. Шло заседание, в первой части которого он, громыхая, клеймил Юрия Петровича Любимова. А в перерыве ему кто-то позвонил и сказал, что мнение о режиссере надо бы полярно изменить. Чиновник сделал это, а в конце заседания отдал Богу душу. Моему герою приходилось точно так же, балансируя у «бездны мрачной на краю», проявлять непередаваемые таланты, явно превосходящие цирковые возможности. Крамов — образ одного из тех самых ненавистных мне «перераспределителей благ», обладающих в прямом смысле убийственной силой. Если просмотреть только крупные планы Крамова в «Открытой книге», будет четко видна динамика лица этого человека, с явно проступающими дьявольскими приметами времени.
При всей растиражированности «Семнадцати мгновений весны» я очень ценю работу в этой картине. После первого просмотра меня отвел в угол Ю. В. Андропов и почти прошептал: «Олег, так играть — безнравственно». Я как-то присел и не нашелся что ответить. На самом деле, я считаю главным достоинством этой картины другой взгляд на врага. До этого во всех фильмах немцы были идиотами, в основном бегающими по избе с криком: «Матка — курка! Матка — яйка!» А мой отец, здоровый, умный, красивый, перворазрядник по лыжам, шахматам, теннису, все никак не мог победить этих дураков. Что-то здесь было не так. Татьяна Лиознова решила поднять уровень немцев и тем самым подняла значимость народного подвига. Мы воевали с нелюдями, но с мозгами у них все было в порядке. И не только с мозгами. Консультантом на картине среди других генералов был полковник Колхиани. Снимали сцену, когда мы с артистом Лановым и двумя стенографистками должны войти в бункер к Гиммлеру. Колхиани молчал, молчал, а когда мы ринулись {320} в бункер, сказал: «Нет, это невозможно. Они были интеллигентные люди, они женщин вперед пропускали». Потом мне племянница Вальтера Шелленберга открытку прислала, где было написано: «Спасибо Вам, что Вы были так же добры, как был добр дядя Вальтер». Что она имела в виду, мне так и не удалось узнать. Эта роль, несомненно, прибавила мне зрительской популярности, защищавшей меня тогда от властей.
Дорога мне и балаяновская «Каштанка», где, кроме оператора Вилена Калюты, был еще художник Давид Боровский. И «Достояние республики» Володи Бычкова. Потом уже были «Полеты во сне и наяву» Балаяна, «Обломов» Михалкова.
Возможно, главное в истории моих отношений с Никитой Михалковым — это душевная близость и доверие, в наибольшей степени существовавшие на картине середины семидесятых «Неоконченная пьеса для механического пианино». Самое ценное в этой работе добывалось не только и не столько из текста Чехова в переложении Михалкова и Адабашьяна, а из взаимоотношений между персонажами, от взаимозависимости, взаимодействия этих личностей, что было диковинно по тем временам и, на мой взгляд, по-настоящему художественно. К этому добавились просто волшебная работа оператора Павла Лебешева и невероятного таланта музыка Леши Артемьева. У Михалкова вообще дар собирать многие таланты в одну команду.
Уже тогда мне совершенно очевидны были необъективность и несправедливость отношения министерств, разнообразных комитетов по кино и премиям, а также многих моих коллег к Никите Михалкову. Как же можно было додуматься до того, что «Неоконченной пьесе…» не была дана ни одна государственная награда! Как сильно надо было вызлобиться, позавидовать действительным, настоящим успехам режиссера Михалкова, чтобы не отметить его за эту блестящую кинематографическую работу, где было столько поразительных {321} открытий, столько ярчайших характеров! Я уже не говорю об Александре Калягине, о Николае Пастухове. А как можно было пройти мимо Юры Богатырева? Понимаю, что вопрос риторический.
Андрей Попов
В следующей картине Никиты Михалкова — «Несколько дней из жизни И. И. Обломова» (опять-таки не отмеченной соотечественниками) мне пришлось работать со многими замечательными артистами, одним из которых был Андрей Алексеевич Попов.
Михалков пригласил его на роль Захара, слуги Ильи Ильича, — того самого, который, по выражению Ленина, «вместе с другими тремястами Захарами» и обеспечивал жизненный уровень Обломова.
Отцом Андрея Алексеевича Попова был Алексей Дмитриевич Попов, один из ближайших учеников и последователей К. С. Станиславского. Сам Андрей Алексеевич десять лет подряд возглавлял театр Советской Армии, а затем стал актером МХАТа. В театре Советской Армии сыграл множество главных ролей, начиная от Петруччо и заканчивая Хлестаковым. Самой заметной из его работ во МХАТе стала роль Лебедева в «Иванове».
В пору своего недолгого руководства театром им. К. С. Станиславского Попов взял под крыло трех своих учеников — Анатолия Васильева, Бориса Морозова, Иосифа Райхельгауза — и дал им «зеленую дорогу», в результате чего родились их прекрасные дебютные спектакли. Андрей Алексеевич не был честолюбивым человеком. Он пригласил молодых режиссеров только по одной причине — дать им шанс состояться. На подобный поступок — бескорыстно и неревниво подарить возможность жизни следующему за тобой поколению — не способно абсолютное большинство {322} моих коллег. Может быть, Попов этим и запал мне в душу.
Да, российские интеллигенты существовали и тогда, когда всех их, казалось, уже окончательно вытравили — либо вырезали, либо свели на нет, либо вынудили уехать. Их уничтожали целенаправленно, как вид, способный сопротивляться идиотизации и стереотипизации человеческого рода. А они все равно жили и трудились, оставляя за собой свет и мирру. Андрей Алексеевич был прекрасен, умен, талантлив, добр и независим вопреки всему.
Однажды мы вместе с Никитой Михалковым пришли к нему домой и увидели стоявший на почетном месте коротковолновый приемник, густо покрывшийся пылью. Абсолютно чистой оказалась только кнопка «Голоса Америки».
Съемки «Обломова» были веселыми и радостными. Бесконечное число шуток, анекдотов, проводимых вместе часов за обеденным или «ужинным» столом… Легко получались находки в кадре — вроде того отчаянного движения в сцене, когда барин спит, а Захар нечаянно роняет то одну, то другую вещь, а потом, рассвирепев, швыряет в окно и все остальное. Или первая наша с ним сцена, где он странным образом «клекочет», прыгает, неуклюже шаманит, чтобы разбудить почивающего беспробудным сном Илью Ильича.
Однажды в городе Сент-Луис я был свидетелем одного незабываемого зрелища, когда старые, седые, толстенные негры-джазисты играли свою гениальную музыку для самих себя — лабали настоящий, неразбавленный джаз с берегов Миссисипи. Джем-сейшен шел непрерывным полотном, негры сменяли друг друга, и каждый новый солист выдавал такие убийственные импровизации, такие виртуозные свинги, что следующие за ним музыканты заводились, наэлектризовывались, возбуждались и разворачивали пульсирующую {323} джазовую ткань совершенно по-новому, все выше и выше поднимаясь в космос…
Что-то похожее я испытывал, глядя на инспирирующего мое вдохновение Андрея Алексеевича. Не знаю, действовал ли на него подобным образом я, но о том, что он «доставал» меня, могу свидетельствовать со всей большевистской прямотой.
Юра Богатырев
Вторым моим партнером по «Обломову» был Юра Богатырев. Трудно даже назвать другого актера, который смог бы сыграть Штольца хотя бы так же, как он. Строчка стихотворения Ахматовой, обращенная к Пастернаку «Он, сам себя сравнивший с конским глазом…» — кажется мне весьма уместной для оценки Юриной работы в фильме «Несколько дней из жизни И. И. Обломова».
Богатырев был одним из молодых артистов, принятых в «Современник» в эпоху моего «позорного шестилетия». Господь одарил его чрезвычайно разнообразными талантами, красивой фактурой, но Юра не успел сделать и двадцати процентов из того, что мог бы. Хотя замечательно играл и в театре, и в фильмах у Авербаха, Михалкова, Титова… Был одинаково убедителен и в характерных ролях, и в героических, и в «молодых».
Впервые я соприкоснулся с Юрой в работе, когда ему было лет двадцать пять. Причем не как с актером, а как с художником. Я начинал репетиции пьесы Вампилова «Прощание в июне», а оформление к этому внеплановому спектаклю делали Адабашьян и Богатырев. Важной деталью декорации, изображавшей двор жилого «хрущебного» дома, было белье, развешанное на веревках в несколько ярусов. Потом бельевые веревки поднимались вверх, и взгляду зрителей открывалась {324} типовая игровая площадка, а затем и квартира Сарафанова. Удивительно емкое и многозначное оформление — до сих пор я не видел, чтобы его где-то использовали.
Юра вдохновенно и радостно писал портреты, раздаривая их направо и налево. Даже у меня, в моем кабинете на Чаплыгина, висят два очень смешных моих портрета авторства Богатырева. Один — с галстуком из американского флага, написанный после моей поездки в США, а на другом я запечатлен в роли Мальволио.
Юрино естество слагалось из переполнявшей его доброты, бескорыстия и абсолютно детской потребности любить. Его душевная беззащитность была несообразна с его могучим и тяжелым телом. Из‑за свойственной ему «хронической» неприкаянности мне иногда казалось, что Юра живет совершенно один.
Во время съемочного периода «Обломова» он завел один странный обычай. Никита Михалков очень смешно цитировал разговоры по этому поводу:
— Что ты делал вчера, Юра?
— Да… Пил с шоферами…
Ну не от хорошей же жизни!
Когда уходят из жизни люди немолодые — относишься к этому как к неизбежному порядку. А вот когда уходят люди младше меня, я ощущаю в этом какую-то жуткую несправедливость в том, что их уже нет, а я продолжаю жить. И живу, вспоминая, что не сделал для них, или не успел сделать, или сделал, но мало…
Юра умер в сорок с небольшим. За год до смерти он получил звание народного артиста России. Не думаю, что переход из «Современника» во МХАТ сделал его счастливее. Но я помню, как он поразительно играл Клеанта в мольеровском «Тартюфе», поставленном Анатолием Васильевичем Эфросом. Беспроигрышно красивая Настя Вертинская, милый и убедительный Миша Лобанов, Саша Калягин, Слава Любшин — все {325} были на своих местах. А Юра Богатырев играл риторическую роль голубого героя… До этого я видел, может быть, пять или шесть французских вариантов «Тартюфа», но ни в одном из них Клеант не был ни живым, ни смешным. Но на том мхатовском спектакле я ни над чем не смеялся громче и веселее, как над огромными периодами словесных эскапад, исторгавшихся из уст Клеанта — Богатырева. Надо же было родиться спектаклю по пьесе великого смехотворца Жана-Батиста Поклена в России, чтобы стало понятно, как надо делать эту роль! А вот так, как делал это Юра Богатырев, царство ему небесное…
МХАТ
С 76‑го до 83‑го года я оставался в «Современнике» на так называемых «разовых» ролях, а затем перешел во МХАТ к Ефремову. Случилось это после определенной акции театра по отношению ко мне. Акция эта была очень простой, и я бы сказал даже, банальной. «Современник» готовился к гастролям в Волгограде и Донецке. Я тоже должен был ехать туда вместе с театром, потому что был занят в спектаклях «… А поутру они проснулись», «Провинциальные анекдоты» и еще где-то. Перед этим я довольно долго, полтора или два месяца — как раз до окончания сезона в Москве, — работал в Канаде, где учил и ставил спектакли в университете «Йорк» города Торонто. Замечу, что начиная с шеффилдского «Ревизора» меня приглашали читать лекции и ставить спектакли за границей очень часто, что стало и источником неплохого заработка, и слагаемым большей моей автономности от театра. И вдруг я заболел. Как это часто бывает, началось с ОРЗ, потом добавился ларингит, фарингит, потом бронхит, потом воспаление легких. А потом мне поставили диагноз «астма». Астма была и у бабушки Ольги Терентьевны, {326} и у моей мамы Марии Андреевны. Постоянно слышать многоголосое звучание собственных бронхов психологически довольно тяжело. Я прекрасно помнил, что таким было дыхание у мамы, и от этого мне было особенно страшно… Помог мне выкарабкаться замечательный врач, академик Александр Григорьевич Чучалин. Он стал вводить мне аллерглобулин, после чего я резко пошел на поправку.
Звоню директору «Современника» Володе Носкову: «Ну вот, уже скоро я буду с вами». А он мне в ответ: «Да ладно, куда тебе спешить, все нормально, мы на твои роли уже ввели людей…» Я похолодел. Страшнее этого — когда узнаешь, что что-то сделано за твоей спиной, — для актера не может быть ничего. Сделано не потому, что ты отказываешься работать, а потому, что, в общем-то, люди могут обойтись и без тебя. Прямо по сталинской формуле, что незаменимых у нас нет. Тогда я и решил перейти во МХАТ.
Во время болезни меня навещал Олег Ефремов, пригласил к себе — как раз задумывалась новая работа. И в том же 83‑м году я сыграл свою первую роль в Художественном театре — Антонио Сальери в премьере пьесы Петера Шаффера «Амадей», поставленной Марком Розовским. Сальери — роль-долгожительница, самая старшая из тех, что я играю сейчас.
Я воспринимаю Сальери как собирательный, но такой знакомый мне образ «перераспределителя благ» среди нас, нормальных и одаренных тружеников искусства. Собственно, какие это были блага — ассигнования государственного бюджета на создание нового репертуара, на создание новых спектаклей… Знание изнаночных сторон людей этого сорта и было тем материалом, которым я оперировал, готовя роль. На сегодняшний день «Амадею» пошел восемнадцатый год, но это по-прежнему один из самых посещаемых спектаклей Художественного театра.
На следующий год Ефремов поставил пьесу Гельмана {328} «Скамейка». Исполнителей было двое: Татьяна Васильевна Доронина и я. Наша совместная работа была не только веселой, но и радостной. О сложном характере Татьяны Васильевны ходит много сказок и легенд, но я могу свидетельствовать, что редко-редко у меня бывали партнерши столь заинтересованные, столь серьезно готовившиеся и столь трепетно ждущие следующего спектакля, как это делала Таня Доронина. Те спектакли, которые мы сыграли с ней, были азартны и интересны этой нечасто встречающейся среди актеров потребностью выдать все, на что ты способен сегодня.
«Скамейка» шла три года, по сути дела, до раздела МХАТа.
Критики вяло восприняли спектакль. Они мямлили что-то относительно того, что это за маленькие люди с их маленькими проблемами и маленьким кругозором. Но это было ложью, и поэтому на газетные рецензии я обращал внимание меньше всего. Главной рецензией было отсутствие «лишнего билетика», и зрительское приятие для нас с Таней было основной подпитывающей нас энергией. Зал отзывался на одиночество этих «маленьких» людей и на их неубиваемую потребность любить и быть счастливыми вопреки всему тому, что они говорили. В этом спектакле заключалась огромная горечь констатации признаков заболевания общества, которое удивительно точно диагностировал Александр Вампилов в своих немногочисленных пьесах, и особенно в «Утиной охоте», — «Рак совести».
Рак совести — болезнь, поразившая общество после войны. Когда вдруг заткнули глотку людям, вкусившим настоящую свободу. Выигравший войну, заслуживший право на счастье народ взамен этого опять получил тюрьмы, ссылки и лагеря. А к пятидесятым годам все это стало усугубляться — возникли «космополитизм», «дело врачей», некие антисемитские акции, {329} убийство Михоэлса. Наступила полная поляризация общества. Анна Ахматова говорила в середине пятидесятых: «Вот когда они вернутся, то встретятся две России — Россия, которая сидела, и Россия, которая сажала». Шлейф ошибок тянулся за тем, кто не хотел жить общей жизнью, что было закономерно для структуры, исследованной у Евгения Замятина в антиутопии 1924 года «Мы», когда все — от того, с кем ты спишь, до того, что выносишь с работы — было ведомо Старшему брату, отслеживающему нашу жизнь. Примерно о том же было и в романе Джорджа Оруэлла «1984», написанном четверть века спустя.
Естественно, что бунтарский, неприкаянный, расхристанный русский характер не мог не заболеть. Но болезнь не искоренялась, не лечилась, а загонялась внутрь, увеличивалась, захватывая все новые органы, отравляя мозг и заставляя больных раком совести вести двойную, тройную бухгалтерию жизни… Слава богу, что открытая Вампиловым болезнь не передается генетически.
Рак совести поразил моего героя в «Скамейке» — изовравшегося человека под названием «Он», историю которого пришлось расхлебывать женщине, обладающей волшебной способностью русских баб собирать мужика, как разлитое по полу молоко, и скрывающейся под скромным местоимением «Она». Безусловно, это было настоящим и ярким свершением Тани Дорониной.
Следующей работой во МХАТе у меня была «Серебряная свадьба» Александра Мишарина. Было время, когда люди, начинавшие ту или иную работу, почти с уверенностью говорили: «Ну все, это на Государственную премию — уже точно». Примерно таким спектаклем в глазах актеров и была пьеса Мишарина «Серебряная свадьба». Но затем время удивительно спрессовалось, ускорилось и к моменту выдвижения спектакля на Государственную премию оказалось, что {331} он безнадежно отстает от самых современных и радикальных идей советского общества.
Кроме очевидного гражданского пафоса и гражданских барабанов работа над этим спектаклем была интересна прежде всего тем, что там были заняты замечательные актеры — и Олег Борисов, и Женя Евстигнеев, и Петя Щербаков, чье присутствие приносило с собой мгновения подлинного актерского откровения — самого важного, на мой взгляд, в нашем ремесле.
Замечательными были и декорации Давида Боровского, создавшего почти художественный римейк внутреннего убранства белого дерева хором сибирского областного или городского руководителя. Там и происходили все коллизии. Петя Щербаков был партийным руководителем, я — советским, и был еще залетевший по случаю выходец из тех мест, ставший руководителем союзного масштаба — Олег Борисов.
Но с Государственной премией за «Серебряную свадьбу» мы пролетели.
В спектакле «На всякого мудреца довольно простоты» я был введен на роль Мамаева. Роль просто бенефисная: и приходил на аплодисменты, и уходил на аплодисменты, и поворачивался, и говорил… Все было благополучно, достаточно бодро и весело.
«Кабала святош» для меня была интересной работой. Я люблю изменять себя — лицо, тело, фигуру, надевать парик — это дает мне дополнительный азарт, не оставляющий равнодушный и зрителя. Замечательные работы Иннокентия Михайловича Смоктуновского и Олега Николаевича Ефремова подчеркивали шарм одной из таинственных булгаковских пьес, с которыми связаны некие сложные трансцендентные явления. Не то чтобы на сцене явно присутствовали оккультные силы, но что-то такое все же имело место быть.
«Перламутровую Зинаиду» я так и не сыграл, хотя репетировал сначала одну роль, потом другую, но не получилось в силу разных объективных причин.
{332} Фамусов — роль, недоделанная мною. Мне кажется, что весь интерьер, созданный Борисом Мессерером при всей своей красоте и изяществе замысла был не слишком домашним, не слишком уютным, не слишком располагающим к этой истории. Как я вижу, история, рассказанная Грибоедовым, — прежде всего о бешеной любви Александра Андреевича Чацкого к Софье и о «мильоне терзаний», за этой любовью воспоследовавшей. Следуя чеховской градации, в «Горе от ума» любви пудов десять. Если этого нет, то все остальное носит характер либо «головной», либо понятный, смысловой, но не туманящий голову запахом черемухи и любовным угаром.
Мне хотелось бы снова сыграть роль Фамусова, но уже в более камерном варианте этой величайшей классической пьесы.
Раздел МХАТа
Непосредственно после «Серебряной свадьбы», в 1987 году, МХАТ подошел к, пожалуй, самому драматическому моменту в своей истории — разделу.
Раздел был затеян и, в общем, спланирован по причине бессмысленности, абсурдности существования разросшейся, гигантской труппы театра. Там было около ста шестидесяти человек, что давало возможность многим артистам видеться дважды в месяц — в дни выдачи зарплаты. Конечно, ни о каком ансамбле, ни о каком знании друг друга не могло быть и речи.
Труппа была так велика, так солидна и так остепенена, что почти у всех были дела помимо театра — у кого на радио, у кого в кино, у кого на телевидении, кто пел, кто танцевал и так далее.
Причиной непомерного разрастания труппы была постоянная необходимость находить исполнителей на те или иные роли. Положим, готовится спектакль «На {333} дне», и в труппе нет артиста на роль Алешки-сапожника, которому по пьесе лет 18 – 19. Молодого человека находят в каком-нибудь театральном вузе, берут в труппу, он играет Алешку, и на этом его востребованность заканчивается. Ему не дают ни Керубино в «Женитьбе Фигаро», ни офицера Федотика в «Трех сестрах». На эти роли берут еще и еще кого-то. Так эти актеры и остаются в театре, выпадая в осадок. За судьбой их не следят, за них никто не отвечает. А ведь артист должен играть постоянно, иначе он теряет чувство ритма в профессии.
Дальше это продолжаться не могло.
Думая о том, чтобы вся труппа могла работать полноценнее, интереснее, разнообразнее, Олег Николаевич подготовил решение поделить труппу на две части, дав каждой половине свое стационарное помещение. К тому времени заканчивался капитальный ремонт-реконструкция здания в проезде Художественного театра. До этого МХАТ играл довольно долгий период на двух сценах — на улице Москвина, и на сцене, что на Тверском бульваре. Часть актеров по плану Ефремова предполагалось оставить на Тверском бульваре, а часть вернуть в здание, находящееся в проезде Художественного театра, как назывался в те поры Камергерский.
Дискуссия по поводу расселения труппы разгоралась все жарче, взаимные упреки становились совершенно скандальными. Неизвестно, как далеко могла зайти эта ситуация, если бы на одном из совершенно распаленных перепалками собраний я не встал и не сказал: «Вот что, коллеги. Тех, кто поддерживает Олега Николаевича Ефремова, я попрошу выйти в другую комнату». Надо заметить, что тогда собрания были собраниями коллектива, то есть в них участвовали рабочие, пожарные, костюмеры, работники других производственных мастерских МХАТа, поневоле становившиеся свидетелями разборок между «творческой {334} элитой». Ну вот, после моих слов группа людей встала и пошла за мной. Эти люди неформально разделяли точку зрения Ефремова и хотели поддержать его в минуту жизни трудной. Сейчас они работают во МХАТе в Камергерском.
Вторую половину труппы возглавила Татьяна Васильевна Доронина. Она нашла в себе мужество пожертвовать своим положением актрисы, несомненно, одной из первых в театре, знаменитой, талантливой, просто для того чтобы прикрыть собою образовавшуюся брешь. В этом смысле ее человеческий поступок мне кажется весьма неординарным и заслуживающим уважения. Ведь что такое было оказаться среди людей, которых Олег Николаевич не пригласил с собою? Многие из них испытывали от этого сильное и болезненное потрясение, ведь они отдали театру все, что имели, и вот что в итоге получили… Доронина возглавила группу людей, которые якобы никому не были нужны.
С того момента прошло двенадцать лет. Констатировать, что раздел принес счастье кому-то из разделившихся театров, я не могу. Наверное, Господь решил театр за этот «развод» наказать… Наступило затишье. Не хочу сказать, что не было серьезных спектаклей и в том, и в другом МХАТе, но звонкая радость счастливого, всепобеждающего успеха ушла из этих театров. А ведь внутренняя свобода актера рождается именно в этой атмосфере.
Разрешить конфликт по любви было невозможно. Захлопнулась форточка, которую мы открываем, чтобы впустить весенний солнечный день. Захлопнулась и больше не открывалась.
{335} Глава четвертая
«Табакерка»
{337} Из дневников Студии
Олега Табакова на Чаплыгина, 1977 – 1982
(отрывки)
20 ноября 1977 г.
Воскресенье. Сегодня была генеральная уборка помещения. Убрались здорово. Поработали на славу. Жалко только, что не все были. Ну, ничего. В следующий раз сознательность проявят все. Вечером было для желающих движение.
А. Аляутдинов
27 февраля 1978 г.
Вчера, в воскресенье, — относительно свободный наш день, решили собраться все вместе — отметить и отпраздновать День Армии. Вечером накрыли стол в зале, посидели, выпили, имели удовольствие по достоинству оценить высокие кулинарные способности Ольги. Потом танцевали, разговаривали, играли, причем во время игры умудрились все-таки надинамить Константина Аркадьевича и Олега Павловича. К сожалению, из всех педагогов были только они одни… Скорее всего и большей частью, в этом виноваты мы — не смогли лично всех пригласить, предупредить…
Расходились вчера поздно, не хотелось уходить, но… с утра репетиции: надо отдохнуть.
Да, хороший тост произнес вчера Олег Павлович. Он говорил, что в нашей тенденции собираться всем {338} вместе не только для работы, но и для отдыха, он видит наше желание узнать друг друга лучше, быть вместе, наш интерес друг к другу, в котором основа нашего будущего коллектива, нашей компании, которой еще пока нет, но ростки которой уже видны.
Еще вчерашнее знаменательное событие — Андрею Борисовичу исполнилось 40 лет. Он пока занят, и до среды не покажется в студии. Ребята ездили поздравлять его, подарили ему козлиную маску. Судя по радостному голосу в телефонной трубке, он очень рад…
Дежурные: А. Гуляренко, К. Панченко,
А. Селиверстов
19 – 21 марта 1978 г.
20 марта собиралось комсомольское бюро. Решили массу важных вопросов. Хорошо, если они останутся не только пустыми решениями. Не собраться было нельзя: полный развал дисциплины, вопросы движения, музвоспитания и т. д.
Журнал не заполнялся уже месяц, совет бездельничает, о нормальном дежурстве и не слышно: люди часто приходят в студию, как в гости; наши дамы просто с каким-то поразительным упорством не желают палец о палец ударить, для того чтобы в студии было уютно, чисто. Прошу прощения, что обвиняю девушек. У них есть достойные соратники среди ребят.
Возникает странное ощущение, что либо эти господа брезгуют замарать свои руки (которые, без сомнения, предназначены для более чистой работы, чем мытье полов и туалетов), либо они привыкли жить, простите за грубость, в сраче. Я не знаю, где еще эгоизм и полное пренебрежение к товарищам дошли до такой степени, как у нас…
Забыл: к сожалению, никто ничего не упомянул о 8 марта. Был праздник. Поздравляли девушек, подготовили несколько коротких номеров. Все прелестно. То, что малость перебрали в конце — впредь наука; {339} но при всех разговорах о «нашей тенденции к сближению» ни одна из дам (при мне, во всяком случае), никак не выразила чувства какого-то неудобства за то, что мы прождали целый час…
Кирилл Панченко
3 мая 1978 г.
Неожиданно пришел на репетицию «Двух стрел» А. М. Володин. Работали с автором в холодной комнате 2,5 часа. Все-таки везет нам! Общаемся с таким драматургом…
Игорь Нефедов
7 мая 1978 г.
Сдали контрольный урок по речи — хуже некуда. Весь день репетировали. В 12 ночи последними репетировали мы — «Пироговцы-Райкинцы». Сперва пили кофе, «вспоминали» вместе с одним из любимых педагогов дни съемок «Много шума…»,… ржали!!! Потом работа ли‑с! Хорошо работал и‑с! В 2 часа — отработали‑с. И спать не хотелось. Но спать легли, чтоб завтра работать. «Работа есть работа…» Хи‑хи!
[ Елена Майорова ]
8 мая 1978 г.
Сегодня утром сделали прогон отрывков: «Стрелы», «Горе», «Провинциальные анекдоты». Наконец в 16.00 идем в театр подбирать костюмы на «Пирог»… Витька назвал его сегодня ласково — «Кексик»!
Радостно как-то…
Нина [ Нижерадзе ]
Первый раз в жизни О. П. Табаков попросил своих студентов сделать самостоятельный прогон и обсуждение отрывков: «Две стрелы», «Горе…», «Провинциальные анекдоты». Наше время: от 10.30 до 12.30 {340} (в 13.00 — Фокин). Начался прогон в 11.30. Кто виноват? «Горе от ума» прогнать не успели. Видно, доверять еще сложно. Обсудить ни одного отрывка не смогли. Неответственно. Сейчас неответственно, а потом может быть хуже. Надо бы призадуматься. Самое страшное для меня то, что друг друга мы не интересуем сегодня …
На «Двух стрелах» присутствовал только Хомяков, а на «Анекдотах» — Гуляренко! Вот так…
Повторяю: больше всего волнует безразличие.
Ну, что же, думаю, что это все-таки исправимо.
Игорь Нефедов
31 мая 1978 г.
Два дня тому назад сдали наш первый и главный экзамен — мастерство. Впервые кафедра приняла нас хорошо… После спешки и напряжения всех этих дней стало как-то пусто и тоскливо… Господи, впереди столько экзаменов, а все кажется далеко не важным…
Да, действительно, что у нас есть дороже и радостнее нашего дела?!
Сегодня прогон по речи. С утра решили с Нинкой привести «Чаплыгино» в порядок. Шли привычным путем от метро, всего-то одни сутки здесь не были, а так щемило сердце, что показалось — вечность не были в своем подвале… Эхма…
Надо бы нам после экзаменов собраться на субботник. И уберемся основательно, и все вместе работать будем.
По традиции, слушали Высоцкого.
Гуля [ Анна Гуляренко ]
3 июня 1978 г.
Да, действительно, кончились занятия по мастерству, и стало недоставать нашей работы, всех Вас — даже тоска берет.
В этом взаимопроникновении, близости душевной {341} и беда наша, и надежда… В настоящем деле, как в любви, должно хотеться быть вместе.
Ну ладно, до свиданья, буду звонить Вам седьмого часов в 12 ночи.
В Москву вернусь 12 июня, разыщите меня,
Ваш Олег Табаков
11 июня 1978 г.
Зашел, чтобы проверить воду.
Бедный наш дом, он без нас, ей-богу, осиротел, и даже где-то постарел.
Так случилось, мы все его забыли, не приходим каждый день. А он живет только за счет нас. Нашей молодости.
Но еще немного. Не обижайся на нас. Скоро опять ты будешь уставать от нашего шума, от нашей суеты. Так уж заведено в жизни, когда возвращаешься в дом, в котором не был какой-то срок, то все тебе прощается: что долго не писал, что долго не навещал свой дом, и он рад, он счастлив, потому что это и есть смысл его жизни.
Мы скоро все придем, еще немножко, и мы опять твои.
М. В. К. [ Василий Мищенко ]
14 июня 1978 г.
Сегодня был экзамен по речи. Экзамен прошел хорошо! После экзамена Табаков оставил нас и сказал, кого он отчислил из студии. Топилина, Аляутдинов, Макаров — отчислены, Панченко перевелся к Гончарову в режиссерскую группу. Еще четыре человека оставили студию. Всегда ужасно неприятно, грустно, тяжело расставаться с друзьями, с которыми еще вчера работали. Очень тяжело. Нас осталось 14 человек, 14 бойцов. Это не так уж много! Так что не унывать надо, а идти вперед, дерзать, дерзать и дерзать.
Сергей Газаров
{342} 3 сентября 1978 г.
Воскресенье. В 10 часов была репетиция с Олегом Палычем «Двух стрел». Потом в 13.00 собрали всех ребят, кого нашли, и Олег Палыч прочел нам повесть Аксенова «Затоваренная бочкотара», потрясно прочел, можно сказать, побывали в театре одного актера. Вещь, конечно, потрясающая. Это будет нашим спектаклем, участие в инсценировке повести предстоит всем нам, и в дальнейшем все средства, вырученные от этого спектакля, пойдут на нужды студии.
Дежурные: Е. Майорова, Л. Кузнецова
7 сентября 1978 г.
С утра пришли убираться, это не так трудно, как кажется. И довольно выгодно. Дежурство налаживается. Самое главное, что дежурство становится не обязанностью, а ритуалом. И в этом есть своя прелесть.
Начали самостоятельные работы.
Дежурные: М. Шиманская, А. Якубов
11 сентября 1978 г.
С утра пришли на [овощную] базу. Подтягивались долго — не привыкли рано вставать, а тут к восьми надо. День начался, в общем, диетически: мы на сырой картошке; ребята на помидорах; от союзников перепало винограда, дынь, арбузов. Все же устали, там пыльно, сыро — девчат с ящиков сдувает сквозняком. «Трудно!»
Сегодня в 18.30 репетиция «Маугли». После базы волком ходить легче, плечи ссутуливаются без труда, леопарды лишь к вечеру проклевываются.
И, наконец, начинаем сегодня «бочкотару»! Все общаются друг с другом только текстом из повести: «честно», «могу руку сжечь, как Сцевола!»…
Дежурные: Е. Майорова, Н. Нижерадзе
{343} 18 октября 1978 г.
Сегодня нет репетиции.
Завтра наваливаемся основательно. Основная борьба еще впереди.
Мы еще, наверное, не отдаем себе отчет в том, какая ложится на нас ответственность за это первое дело. (Могло быть уже и вторым!) Нам нужно помнить об этом. А если, не дай бог, и это профукаем, то с этим уйдет и вера.
Дежурные: А. Марин, В. Мищенко
21 октября 1978 г.
… В 21.00 сегодня было собрание курса
1. Об уборке девочек;
2. О сачках, которые не убираются;
3. Выговор по институту Кузнецовой Ларисе за пропуск мастерства;
4. О том, что будут новые работы. Именно: «Прощание в июне» Вампилова и «Белоснежка и семь гномов» Устинова и Табакова. Последняя будет идти в театре «Современник»…
Впереди нас ждет выпуск спектакля. Это первое и необычное дело в наших стенах. Нас ждет радостная «предстартовая лихорадка», новые ощущения, понимание чего-то, пока не ясного.
Это действо будет 27 октября.
До пуска осталось б дней.
Самое главное, чтобы каждый выполнял свою задачу во имя общей задачи.
Алексей Якубов
31 октября 1978 г.
Трудный день.
Сегодня в 11.30 была репетиция спектакля. До 3‑х. Потом — занятия в институте. И вечером, в половине {344} десятого, — прогон со зрителями. По ощущению ребят, участников спектакля, это был хороший прогон: и ритм нормальный, и взаимодействие было. Завтра обсудят их работу педагоги.
Дежурные: Е. Майорова, А. Гуляренко,
Н. Нижерадзе
2 ноября 1978 г.
Сегодня у нас впервые в жизни была репетиция на сцене «Современника». Репетируем «Белоснежку». Оделись в старые костюмы и прошли по мизансценам. Было очень интересно.
Вечером показывали Островского. Показ был не из лучших.
Сергей Газаров
5 ноября 1978 г.
Утром — институт, вечером — в театре репетиция «Белоснежки». После репетиции О. П. читал пьесу Барри Кииффа «Прищучил».
Виктор Никитин
18 ноября 1978 г.
Сегодня занимались, вернее, после большого перерыва начали заниматься «Маугли». Прочитали сцену и поговорили о ней. Потом репетировали «Белоснежку».
Сергей Газаров
22 ноября 1978 г.
Сегодня на репетиции в театре был разговор Олега Павловича со студийцами, присутствующими на репетиции. Ситуация такова, что если будут продолжаться опоздания и неявки на репетиции, то незаменимых людей — нет! Значит: «Белоснежка» будет, но не с нами, и мечта педагогов осуществится, но тоже не с нами…
Дежурные: Н. Нижерадзе, Е. Майорова
{345} 23 ноября 1978 г.
Сегодня с утра была репетиция «Белоснежки». Репетировали главную сцену гномов. Остальных отпустили. По общему мнению, репетиция была удачной. Очень живая и, самое главное, деловая. Перед началом О. П. Табаков объявил нам, что перед выпуском с 4‑го по 10‑е будем репетировать по ночам. Из‑за того, что не успеваем по срокам.
Дежурные: А. Селиверстов, М. Хомяков
30 ноября 1979 г.
Днем репетиция в театре, затем институт. Вечером был спектакль, на котором присутствовал секретарь ЦК ВЛКСМ Пастухов.
В общем, обыкновенный рабочий день.
Дежурные: В. Никитину, М. Овчинникова
24 января 1979 г.
Олег Павлович предложил нам рассказать о том, как был прожит этот семестр: «Демократия начинается тогда, когда начинается гласность».
Итак, нужно начать.
А. Якубов: Что бы ни происходило в студии — праздник или любое другое событие, начинаешь думать о том, что я сделал для этого, какова мера моего вклада… Самое плохое, когда в спектакле видишь, что товарищ тянет одеяло на себя.
Селя (А. Селиверстов): … успех, наверное, в том, что мы впервые чувствовали друг друга и помогали друг другу.
О. П. Табаков: Ребята, не забывайте вести фиксацию важных моментов в нашей жизни: рецензий в печати, количество отыгранных спектаклей.
(М. Хомякову): Как будущий студиец, Миша, как будущий актер, ты многому научился. А что сделал для людей? Процессы, которые в тебе происходят, {346} мне, как педагогу, кажутся противоречивыми. Преодолевай в себе маразм, обломовщину.
А. Н. Леонтьев (М. Хомякову): Ты опаздываешь на репетиции…
О. П. Табаков (подхватывая мысль): Предлагаю за опоздание ввести штраф. Деньги — в студийную кассу.
Театр — это очень живое место. Надо двигаться! Кедров шутил: театральное искусство — как велосипед. Или едет, или падает, не стоит…
… Категорически запрещаю курить! Наказываться будут удалениями с репетиций, устранением с ролей!
Л. Кузнецова: Мы все вместе работали в этом семестре хорошо. Я работала плохо, и мешаю всем остальным. Это мой метод работы…
А. Н. Леонтьев: Так можно работать только в наших условиях, в другом месте не получается — актера заменяют…
О. П. Табаков, А. Н. Леонтьев: Вместо того, чтобы ввести человека в нужное состояние, оба вырубаются. Вместо того, чтобы зажечь другого, совершается акция отвращения — «не надо мне в душу». Это проблема не только твоя, Лариса. Нарвешься на людей, способных преодолеть любовь к тебе… — лопухнешься.
И. Нефедов: Занятым в Островском — ЗАВИДУЕТ. Что такое тянуть одеяло на себя — не понимаю… Начинаю ловить кайф — не нравится…
А. Н. Леонтьев: Кайф лови в другом месте. Шаляпин никогда [себе] не позволял на сцене потерять контроль над собой.
О. П. Табаков: «… О счастливых озарениях, когда вдруг… твое подсознание подсказывает, что ты сделаешь в следующий момент» (Качалов).
(Педагоги и Гуляренко показывают Нефедову, что такое «тянуть одеяло на себя»), [ Заметка на полях ]: Это-то умеют!
{347} Е. Майорова: Очень трудный и интересный семестр. Первая большая работа в театре. Многое не удавалось в репетициях, но постепенно… 2‑3 правильных, хороших спектакля.
Много опаздывала. Злюсь на себя за это. Вообще, ничего пригодного для студии не сделала. Халдейством, что ли, объяснить это? Не знаю. Но научилась за это время многому в мастерстве…
В. Никитин: Повезло с работой в Островском!!! Удивляюсь и радуюсь судьбе. Расту… душевно, больше начинаю оглядываться вокруг… Есть злостное в студии: вранье, ложь… Опоздания у нас — уже норма. Осуждаем, но опять все повторяется…
А. Н. Леонтьев: Быстротечность хорошего — зыбкий островок в океане враждебного. Для Райкина важен результат работы, он патологически вкладывается в работу — это ужасно, что вы опаздываете к нему на репетиции…
Мы работаем с вами по любви. Лгать любимому человеку трудно, мы в себе этим что-то убиваем. Любовь же должна быть взаимной…
А. Марин: Театр?! Я не знаю, мнение о нас опережает наши дела. Впервые мы были монолитны, когда выходил спектакль «С весной…» или на «Белоснежке», когда занавес оборвался, снова ощутил, что мы все вместе. Но нельзя же ждать, когда занавес оборвется…
М. Шиманская: Я смогла многое в этом семестре переоценить, переосмыслить. Неискренность, невнимание — мы говорили об этих вещах еще на втором курсе. Это все понятно. Мы становимся не вместе, когда мы вне работы.
О. П. Табаков: Для того чтобы родилась вера, надо создать, поверив в это, вызвать к жизни бога внутри себя. Наступает момент, когда каждый должен дать отчет себе в готовности к исполнению идеи — театр. Есть истина, что на спектакль «С весной» надо приходить {348} за 1 час. Это мой вклад в дело. Преодолевая себя, болезни, сложности транспорта, все равно приду за такое время. Ходом дня я подготовлю себя к радости, к спектаклю. Иначе — смерть роли, смерть нравственности, души. Это — финишная прямая. Изначально мы все стоим в рост — в этом равность вклада в дело, тогда происходит вычисление театра. Я становлюсь мощнее на равное число, число рядом стоящих лиц. Этим выигрывал «Современник» в первые годы. Я лично заинтересован в успехе дела. И мы вас любим и растим вас для себя, и делаем это лучше, чем те, кто растит не для себя.
Когда вы говорите, что думаете друг о друге — это хорошо. Как попытаться биться за спектакль, чтобы зритель говорил: «Я этого не видел»… Если не пойму, что вы способны на это, … даже если будет разрешение на театр, то все равно его не будет. Бог накажет. Нельзя с блефа начинать…
… Давать надо отчет: Зачем театр нужен? — А я в нем буду играть! А почему в этом, а не в том? Что вам нравится? Что вы любите? Что вы ненавидите? Это один из… разговоров, которые у нас еще будут не раз. Мы только поднимаемся с четверенек! Будьте нетерпимее к себе, но недовольство — не есть раздражение…
17 февраля 1979 г.
Репетировали сегодня «Маугли» — финал последнего совета. После перерыва репетировали «Белоснежку» — все сцены с Принцем: завтра Игорек впервые будет его играть; и прошли первый просцениум с Белоснежкой.
Завтра на спектакль приедет со съемок Марина. Машу выпишут где-то ко вторнику.
Завтра, кроме спектакля, никаких репетиций, хотя, думаю, мы могли бы репетировать «Маугли» и по воскресеньям.
Дежурные: С. Газаров, А. Гуляренко
{349} 27 февраля 1979 г.
… Очень трудно репетировать, нет полного включения в репетицию, не все работают в полную силу. Разбирали линию каждого «волка» в отдельности, не играть плохих, они такие же, как мы…
Дежурные: Н. Нижерадзе, Е. Майорова
3 марта 1979 г.
Прошу прощения, что решил обратиться письменно.
Игорек, я сижу в захламленном помещении студии. Кто не убрался — не знаю. Кто в очередной раз не сдал ключи на вахту в театр — не знаю. Чей тапок лежит на радиоле — понятия не имею!!! Где студиец, с которым я договаривался встретиться, — не знаю. Не знаю, чьи окурки валяются по студии, не знаю еще очень многого. Нужно иметь железные нервы, чтобы, как ты «предлагаешь», предложить им задуматься. Понимаю состояние Саши Марина. Нам, Игорек, нам уже 5 лет предлагают задуматься, но похоже, что мы — та «почва, на которой ничего не растет».
Хочется все полить бензином и поджечь вместе с собой и милыми студийцами. Признаюсь, я не знаю, что делать.
Витя Шендерович
P. S. Еще раз прошу прощения за письменное вторжение в журнал.
5 марта 1979 г.
Великое достижение века! — в институте не было только троих человек по уважительным причинам… В студии сегодня только репетиция Багиро-Мауглинской сцены…
Дежурные: С. Газаров, А. Гуляренко
{350} 15 марта 1979 г.
Назначен помрежиссера Игорь Нефедов (сп. «С весной я вернусь…»). Газик починил абажур. Все убрано, во всех комнатах. Убирались с удовольствием, просто приятно! Ни пуха, ни пера на спектакле!!!
Дежурные: Е. Майорова, Н. Нижерадзе
22 марта 1979 г.
Спектакль «С весной…» прошел хорошо. На спектакль были приглашены немецкие друзья (15 человек). После спектакля состоялась беседа с немцами, которая прошла в нормальной дружественной обстановке. Они высказывали свою благодарность. «Если бы я создавал новый театр, то я бы представлял его таким…» — говорил один из них.
Игорь Нефедов
30 марта 1979 г.
Дежурные должны запрещать курение в студии. Это входит в их обязанность. В студии все еще курят.
А. Леонтьев
2 апреля 1979 г.
По поводу записи А. Н. Леонтьева… — насчет курения.
Тут надо что-то наконец выяснить — дружно, всем вместе и раз и навсегда.
Либо можно курить в студии — и мы в ней курим, либо нельзя — и мы не курим. Опять получается глупое положение: слова и дела идут параллельно, не пересекаясь.
Недежурный студиец Шендерович
15 апреля 1979 г.
Предполагаемые репетиции «Прощания в июне» и «Две стрелы» отменились по причине массовой простуды студийцев.
{351} Первый спектакль («Белоснежка…») был удачным…
Игорь Нефедов
18 апреля 1979 г.
С посещаемостью в институте очень плохо. Сегодня в институте было 6 человек. В 7 часов вечера было собрание курса. Присутствовали педагоги: О. П. Табаков, А. Н. Леонтьев и К. А. Райкин. Говорили о наших разных делах: о перспективах поездки в город Задрищенск, в тамошний театр. А. Н. Леонтьев думает, что некоторым может там повезти…
Дежурные: М. Хомяков, А. Селиверстов
22 апреля 1979 г.
Еле‑еле привели студию в нормальный вид… беспорядок был дикий.
Вчера было два прогона «Маугли»… Вечером был самый лучший за все время прогон. Ребята из ГИТИСа… поздравляют нас, завидуют.
Мальчик из… студии сказал: «Жалко, что у вас мало зрителей помещается, а то бы привести весь актерский факультет и показать, как надо работать».
Ребята с параллельного курса говорили: «Нельзя сказать, кто играл хуже, кто лучше… Все работали, и все работали хорошо — выкладывались, иначе не было бы стаи…»
Дежурные: А. Гуляренко, С. Газаров
5 мая 1979 г.
По поводу «Белоснежки»: спектакли в целом прошли, по-моему, неплохо. НО — впечатление из зрительного зала: есть ощущение отсутствия сиюминутности происходящего, какая-то неприятная накатанность. Впечатление из-за кулис: перед выходом на сцену, прямо перед (за 1‑2 секунды) тем, как изображать {352} горечь по поводу смерти Белоснежки, в которую влюблен, нельзя, обнимая Гребенюк, весьма цинично шутить… Это непрофессионально и пошло.
Студиец Шендерович
… Вновь сорвалась репетиция «Маугли». Совет так и не вынес никакого решения. Пришел Авангард Николаевич и провел долгий разговор вместе с Андреем Борисовичем. Ощущение тягостное. Сейчас пришел Константин Аркадьевич. Говорит о том же: «Все разваливается». Удивляет терпение и доброта педагогов…
Андрей Дрознин-младший
9 мая 1979 г.
Читка пьесы «Партию фортепьяно исполняет…» [ Заметка на полях: М. б. «Страсти по Варваре»? ]
Хомяков: Мне понравилось.
Игорь [ Нефедов ]: Впечатление хорошее, пьеса сегодняшняя, ситуация знакомая, есть что делать.
Шендерович: Я понял, что хорошая пьеса. «Женщина в джинсовой юбке» вызвала очень большую симпатию. Женщина в кримпленовом платье очень узнаваема. Хотел бы перечитать во второй раз.
(Все высказываются — пьеса понравилась)
О. Табаков — О. Кучкиной [ автору ]: Спасибо Ольге за доверие. Если ты рискуешь дать пьесу нам…
О. Кучкина: Я связываю свои надежды с вашим возрастом. Хочется попробовать здесь. Интересно начать сначала…
12 мая 1979 г.
День особенный. Сегодня премьера «Прощай, Маугли!».
Для первого спектакля неплохо/хорошо. «Много физиологии, пота, рыка…» (К. Райкин). После спектакля все шумно поздравляли друг {353} друга с появлением, рождением третьего спектакля в студии.
Всех поздравляю. Целую!
На спектакле был А. Райкин.
Игорь Нефедов
27 мая 1979 г.
Сегодня студийцы сыграли 50‑й спектакль «Белоснежка и семь гномов». Было весело.
Студиец А. Марин
5 июня 1979 г.
Снова дежурство — формальность: в студии полно пыли и пуха. Если не будет ежедневных, полноценных уборок, отменим спектакли.
А. Леонтьев
12 июня 1979 г.
Сегодня в студии не было дежурных (Нижерадзе и Майорова).
Неизвестно, где ключи от студии.
Три дня не заполняется журнал. Нет записи о таком важном событии, как вчерашний спектакль «Маугли». Вообще, и дежурство, и ведение журнала — формальность и отписки. Записи не содержат главных событий студии. Не было упоминаний о спектаклях, ни слова о том, кто был в числе гостей. А ведь бывают близкие и дорогие нам люди. Вчера, например, был Никита Михалков, заходил в теплую комнату, поздравлял, говорил хорошие слова о спектакле. После спектакля прошла встреча с группой студентов-журналистов из ГДР и Чехословакии, которые тоже хорошо отзывались о спектакле. Закончился вечер поздравлением Анны Гуляренко с днем рождения.
Вам, студийцам, лень писать в журнале, или, может быть, вас не волнует то, что происходит в студии, кроме ваших личных успехов.
{354} И если сегодня, после моего вчерашнего замечания о том, что дежурство ведется плохо, что 10 июня никто не дежурил; после того, что я позавчера специально звонил Марину, как завхозу, и напоминал ему, что контроль за чистотой в студии — его прямая обязанность; после стольких моих хлопот по поводу элементарного дежурства, с которым справляются школьники младших классов, студия беспризорна, то я закрываю ее до возвращения педагогов с гастролей. На гастролях мы подумаем, что нам делать, если вас всех личная карьера интересует больше общего дела, если студия — не дом ваш, а казенное место…
Пять лет мы говорим о студии с одной частью из вас, три года — с остальными, и что же? Приходится заниматься мелочной опекой. Вы даже не можете обслуживать себя, убирать за собой. Где уж вам думать о более серьезных студийных заботах! Вас не спасает ничто: ни совет из трех человек, ни два завхоза. Ни у кого из вас по-настоящему не болит душа за дело, иначе вы давно навели бы порядок.
Вчерашнее хамство Хомякова в мой адрес во время замечаний по «Маугли», как эхо повторившее хамство Шиманской во время разбора «Маугли» б июня, врезалось мне в память. Я думал об этом сегодня целый день, не мог заснуть ночью. Подумал ли кто-нибудь из вас об этом? Вообще о студии, о том, что вы неправильно существуете, что вы иждивенцы, что мы не можем к вам пробиться, что в роковые минуты вы бываете жестоки даже друг к другу, как в случае отлучения Якубова от студии. Но имеете ли вы право так наказывать собрата своего, когда сами сплошь грешите против студии…
И [обо] всем, что я пишу сейчас, мы говорили вам много раз. Но глухи вы к воплям нашим.
Л. Леонтьев
{355} 1 июля 1979 г.
Сегодня в 18.00 — первое собрание.
Олег Павлович читал пьесу В. Белова «Не спи на закате». Пьеса всем понравилась…
Как мне показалось, эта пьеса должна была быть отправной точкой для большого и серьезного разговора о вере. Мы должны были поговорить о нашей вере, о том, во что мы верим все вместе и во что верит каждый из нас.
Но, к сожалению, разговор получился довольно поверхностный (со стороны студийцев). Наверное, мы были не готовы к нему.
Тем не менее этот вечер безусловно не прошел впустую. Каждый из нас (наверное) вынес для себя что-то…
Игорь Нефедов
15 июля 1979 г.
Только что началась репетиция. Началась с крайне, на мой взгляд, неприятного инцидента, связанного с недоговоренностью о проведении репетиции «танца», в результате которой несколько студийцев пришли раньше времени, а Андрей Борисович Дрознин целый день прождал звонка.
Надо бы отдельно разобраться, почему так произошло, но я о другом. Похоже, хамство педагогам становится нашей доброй студийной традицией. Слушать это тяжело, выносить уже невозможно. Доколе, о Катилина…
Виктор Шендерович
16 июля 1979 г.
Вечером «Прощай, Маугли!» № 12.
На Спектакле присутствовали люди, от которых зависит судьба студии, т. е. что будет дальше! Суждено нам родиться, вернее, выжить или нет?!
Отмечалось, что спектакль серьезный, работа достойна {356} уважения. Также отмечалось и гостями, и О. П., что спектакль этот мы провели достойно.
По владению профессией продвинулись вперед, так что спектакль для нас в какой-то степени этапный…
Что касается записи Шендеровича, то, к сожалению, он прав. После всех разговоров… Да что говорить! «Шумите вы, и только» (т. е. мы).
Виктор Никитин
18 июля 1979 г.
Наша безалаберность плавно переходит в маразм. По вине студийцев сорваны занятия по танцу с Андреем Борисовичем. В студии, как в «Кабачке 13 стульев», не стихают шутки, веселье и смех.
В. Шендерович
26 июля 1979 г.
… Олег Павлович вкладывает в нас гораздо больше, чем мы отдаем…
В. Шендерович
30 июля 1979 г.
Присутствуют все.
Олег Павлович сегодня подводит итоги пяти-, трехлетнего общения с нами. И то, с чем мы пришли к финишу III курса.
О. П. Табаков: Баланс года — положительный… В главном работа (спектакль) правильна… Применение отсебятины будет наказываться снятием с роли… Работать самостоятельно не умеете. Вас надо увлекать…
Наступило время, сложное для вас. Гипноз прошел, очарование спало. Делаем дело, которое зависит от вашей манкости, от способности выдавать. Человек, мало подвижный внутренне, не нужен.
До конца 79‑го года должны выйти 3‑4 спектакля. Объявляем год ОБРАЗОВАНИЯ И КУЛЬТУРЫ. {357} Взятые пьесы должны предполагать значительность внутренних процессов в вас. Надо становиться интересней.
… Мы вступили в новый этап взаимоотношений — перед вами сидят режиссеры. Забудьте развязность и тон, которые вы допускали. Работа по закону — кончена, дальше… — работа по совести…
Пьеса «Прощание в июне» — случай сложный. Пьеса… может стать манифестом целого поколения…
А. Б. Дрознин: У меня всегда ощущение, по сравнению с тем, что вы должны делать, что вы находитесь на более низком уровне… Главное — неумение собраться, отношение к репетиции. Вы «включаетесь» только после «мордобоя», когда педагог становится бешеным. Вы нелепо расточительны и средненько двигаетесь. Учитесь создавать рабочую, творческую атмосферу…
О. П. Табаков: Как ни странно — мы с Авангардом Николаевичем присоединяемся к Андрею Борисовичу…
15 сентября 1979 г.
Утром репетиция ночных сцен. Вечером «Маугли».
Снят спектакль «Прощание в июне». Причина — бездуховность.
Дежурные А. Марин, В. Мищенко
28 – 29 сентября 1979 г.
… С утра — репетиция, прогон двумя составами «Двух стрел». После прогона — весьма откровенный разговор с Табаковым: наша разболтанность и неспособность работать ставят спектакль под удар. Если не прорвемся к автору, к материалу — спектакля не будет. Олег Палыч обещает усилить строгость и требовательность в работе. Хорошо бы и нам усилить строгость по отношению к себе.
{358} Вышел первый номер студийного журнала. Приятно [ Заметка на полях: «Чистые пруды», № 1 ].
[ А. Дрознин-младший ]
11 октября 1979 г.
Первый прогон на зрителе «Двух стрел».
С. Газаров
19 октября 1979 г.
Похоже, что с 12 октября студия вымерла: никаких записей! Хотя за эти дни был очень важный спектакль «Прощай, Маугли!» для участников Международного театрального симпозиума, был прогон «Двух стрел» и прочие интересные мероприятия. Это первое.
Второе. То состояние, в котором оставили студию предыдущие дежурные (Хомяков, Селиверстов), допустимо, по-моему, только в случае авианалета. Других объяснений найти не могу. Понимаю, что все устали (хотя вчера впервые за долгое время занятия закончились довольно-таки рано), но крошки со стола и бумаги с пола поднять все же можно. Впрочем, конечно же, я могу и ошибаться. Тогда приношу всяческие извинения. Просто я, наверное, несколько меньше, чем вы, люблю тараканов. Надеюсь, это простительная слабость.
Андрей Дрознин [ младший ]
20 октября 1979 г.
Когда же кончится сачкование Марины Шиманской? Стыдно.
Дорогие друзья!
Записывать надо не дни побед и поражений, а процесс [ подчеркнуто ] обучения актерскому делу! Возмутительно! Пропущено несколько крайне важных для студии дней. Опять приступ эгоизма и безыдейности в нашем деле.
Олег Табаков
{359} 28 октября 1979 г.
5 лет студии.
В 21.00 — спектакль «Маугли» для Большого Театра. Прошел неплохо, но «сложно» (определение Райкина). Есть над чем работать, восстанавливать и улучшать.
Дежурные: М. Шиманская, А. Дрознин
при активном участии В. Шендеровича
16 ноября 1979 г.
20.00 — «С весной я вернусь к тебе…» Спектакль прошел неплохо, можно сказать — хорошо. Возможно, благодаря тому, что смогли собраться. Оказывается, хоть редко, но мы это умеем.
После замечаний Олега Павловича было оглашено распределение ролей в пьесе В. Малягина «Утренняя жертва» (режиссер А. Н. Леонтьев)…
Марина Шиманская
8 декабря 1979 г.
Спектакль «Две стрелы» начался в 13.30. Спектакль был неплохой. Зрителями были гости из академгородка Пущино, американцы из театра двух актеров, который мы смотрели 5 декабря в Малом театре (их спектакль всем нам очень понравился), была актриса этого театра Джессика Тэнди [ Звезда Голливуда, обладательница двух «Оскаров», жена Хьюма Кронина ]… Были работники телевидения. Они снимали наше обсуждение, которое вел Олег Палыч, перестановку декораций и кусочек из «Маугли». Все это продлилось до 17.00.
В 17.45 — репетиция «Утренней жертвы». Репетиция началась с прослушивания пластинки, на которой был записан церковный праздник «Пасха»…
Дежурные: Е. Майорова, А. Якубов
{361} 10 декабря 1979 г.
Сегодня днем был экстренный спектакль «Маугли».
Показывали продюсеру из Франции и американцам. Какое впечатление произвел спектакль на первого, неизвестно, а вот американцам понравился[3].
«Хочу быть такой же молодой, как Вы…» — сказала Джессика Тэнди в заключение беседы со студийцами.
Кроме этих людей, были еще: Комиссаржевский и режиссер (женщина) из Польши.
А. Б. Дрознин сказал только о том, что спектакль французу якобы понравился. Это очень хорошо!!!
Студийцы, поздравляю вас с первой большой удачей…
Дежурные: А. Селиверстов, М. Хомяков,
А. Дрознин
20 декабря 1979 г.
Сегодня нет ни репетиций, ни спектаклей — завтра экзамен по эстетике. В студии — никого, только Авангард Николаевич приезжал, закрашивал пятна в зале, и Олег Павлович приезжал проверять воду — затопило или нет…
Дежурные: М. Шиманская, А. Дрознин [ мл ]
23 декабря 1979 г.
Несмотря на болезни большинства товарищей, хорошо сыграли «Маугли» 2 раза. Запомним день как свою победу.
Дежурные: С. Газаров, А. Гуляренко
{362} 7 января 1980 г.
В студии до ужаса [ подчеркнуто ] чисто. Господи! Дай нам сил удержать статус кво…
Дежурные: М. Шиманская, А. Дрознин [ мл ]
13 января 1980 г.
Утром — репетиция Кучкиной и Малягина.
Вечером… Вечером — день варенья Газика. 22 года бородатому! Поздравляем тебя! День рождения совпал со старым Новым годом.
Газа! Будь счастлив! Фортуны тебе! Держи то, что набрал. Не отступай. Ты один из немногих, которым не надо желать быть добрее, так уж будь таким всегда…
Игорь Нефедов
21 января 1980 г.
«Две стрелы» играли хорошо, неплохо, во всяком случае, так уверяет Лариса Кузнецова, а она в этом знает толк. Собрались и на «Маугли», хотя подготовка к спектаклю прошла в аварийном темпе. Смотрел Председатель Национального собрания Франции и сопровождающие его лица. Не ударили в грязь лицом, за что всем нам спасибо!
А. Дрознин [ мл ]
23 января 1980 г.
Утром Малягин. Репетиция плохая, сонная. Вечером «Маугли». Спектакль хороший, удачный. 25 немцев из ФРГ.
Якубов болен. Играл с температурой 39. Очень хорошо играл.
Дежурные: Н. Никитин, М. Овчинникова
1 февраля 1980 г.
Утром институт. Вечером Островский. Ночью Малягин.
Дежурные: М. Хомяков, И. Нефедов
{363} 2 февраля 1980 г.
Дежурные еще сделают запись, а я хочу предложить Совету студии вместе с педагогами решить вопрос с пуском на спектакль. Предлагаю: пускать
