2020-07-12
69
Родилась в Донецке. Окончив филфак Донецкого университета в 1990 году, преподавала русский и украинский языки в горном ПТУ, работала инженером по организации труда в украино-итальянском СП по добыче глины, служила референтом в банке, сотрудником отдела сбыта на майонезном заводе. Живет в Донецке.
five-o'clock
Дети мои, слова, маляры-штукатуры,
Золотошвеи, вязальщицы Робеспьера!
Время достигло комнатной температуры,
Замерло время, замерла даже вера.
С той стороны света — ни зги не видно.
С той стороны музыки — нет ни звука.
Тот, кто in vivo смотрит на нас — in vitro,
Просто берет нашу жизнь, будто чашку, в руку
И разбивает в жажде каких-то истин
Зеркало неба пристальным поцелуем.
Кто-то, гадая по нам, как по чайным листьям,
Более нашего верит, что мы — не всуе.
Ну а без веры есть ли на свете правда?
Пусть он увидит знаки пути и срока.
Дети мои, слова, лишь у вас есть право
Вырваться из безвременья five-o'clock′а.
Дикий виноград
Осенним паводком затоплены сады.
Сады полны по самые ограды —
Так много неба не было ещё.
Листва устала, собраны плоды,
И терпкий, дикий пурпур винограда
Повис небрежно брошенным плащом.
Добычей челяди большого кутежа
Во славу улетающего лета
Он станет чуть попозже, а пока
Нам, тем, кто пир намерен продолжать,
Он дразнит память шелковой мулетой —
Чудовищного сонного быка.
Пока вино еще не выболтало правд,
Спи, память, спи, коррида будет завтра,
Где ты и я — сойдемся, и песок
Долгов, желаний, обязательств, прав —
смешает враз смирение с азартом,
И выпьет кровь, как виноградный сок...
…………
Черпаю жизнь и пью её тепло
Из пригоршни, пока оно сквозь пальцы
Не вытекло и холод незнаком.
Пока октябрь — повеса и трепло —
Игриво набиваясь в постояльцы,
Не протрезвел — моим крепостником.
Сон о Лили Марлен
Бессонница. Пролог и эпилог.
Какой-то век, какой-то день и час.
И челюстями пол и потолок
Лениво пережевывают нас,
Как сытые волы свою траву,
Как волны терпеливые - гранит...
И вот уже не ясно - наяву
Или во сне - опять - фонарь горит
И ловит в перекрестие теней
Единственную цель, и этот плен -
Как переход фантазии о ней
В существование Лили Марлен.
А время не меняется в лице
Часов, остановившихся давно...
Неторопливый снайпер в свой прицел
Решает всё же досмотреть кино,
А может сон довидеть...И во сне
Узнать все истины в один единый миг:
Что смерть - она не более, чем снег,
Упавший спящему за воротник.
Тоска
Хоть ты монетками звени,
Хоть бубенцами,
Но не свести нам, извини,
Концы с концами.
И перемеривая жизнь
На вес, вещами,
Когда же мы с тобой, скажи,
Так обнищали?
….
А через шаткие мосты,
На пару с летом
Тоска, мотивчиком простым,
Таскалась следом,
И желтым светом фонарей
Во тьму косилась,
И проводила до дверей,
И напросилась.
Ложилась всем, что прощено,
Как покрывалом,
И как привязчивый щенок
Не отставала.
И померещилось в ночи —
Она не злая…
И я взяла твои ключи,
И отдала ей.
Завтра выпадет снег
Этот северо-северо-западный ветер горчит, как полынь.
И тасует колоду опавшей листвы, и гадает, и врет….
Всё, что тайно, запретно, что куплено из-под полы —
Это просто Стокгольмский синдром, это скоро пройдет.
Этот пасмурный день вдохновенен и слеп, как античный певец,
Так же грезит великими битвами, также бормочет слова...
Узнает нас на ощупь, как будто и мы под конец —
наконец-то причалили порознь к своим островам.
Этот северо-северо-западный ветер не дружит с умом,
И кудели тумана прядет в дождевую холодную нить...
И исплачется день, и очистится небо само.
На минуту прозреет — увидеть и всё изменить.
И простить белизну забытья парусам непросохших простынь.
И прочесть неразборчивость почерка писем на стеклах во сне…
Иероглифом изморозь ляжет и смысл его будет простым:
Ночью выпадет снег.
Письмо коту
Милый Бася, я маюсь четвертую из девяти,
Нам отпущенных жизней, ловлю, будто снег, конфетти
Человеческих снов, человеческих слов, человечье,
Распростертое стягом, закрывшее небо "Прости"
Я пытаюсь раскрасить вручную и не изувечить,
Не измять в неумелой моей человечьей горсти.
Но, увы, произволом моей человеческой речи,
Призываю на вече лишь призраков прожитых трех
Предыдущих историй меня, разбираю их треп
Обо мне - обомлев, обозлившись, облившись слезами,
От того, что шевелятся трупы проторенных троп,
От того, что сама я озвучена их голосами,
От того, что любовь, будто новый всемирный потоп,
Лишь осмеяна пылью в навеки оглохшем Сезаме.
Милый Бася, возможно, один ты и помнишь пароль
Для привратников жизни, его и мурлычешь порой,
От того тебе наши мытарства презренны и скучно
Наблюдать поединок людей, в коем каждая боль,
Как упрямый игрок, разорясь в ожидании куша,
Все же делает ставку на самую главную роль:
Объявить на пиру поминальном, что подано кушать.
Переспело
Переспело мои глаза по тебе не спят.
Время, кажется, спятило и ничего не лечит,
А стремится за тенью твоею, обратно, вспять,
Потому что уйти незаметно из тени — легче…
Время всё же течет, будто твой бесконечный чай,
Или всё же стоит, как невкусный холодный кофе?
Электричество замерло, умерло, и свеча
Вырезает из черной бумаги мой птичий профиль.
А тебя где-то там целиком с головы до пят
Засыпает известкой снега зима-убийца…
И опять переспело глаза по тебе не спят.
И не зло, но устало и голодно смотрит птица.
Постепенно, степенно, ступенями степеней
Отчужденья, слоями коросты, созревшим струпом
Отпадаем от ран и уходим в страну теней,
Населенную птицами, да именами трупов.
И рассвет, будто снег, упадающий на крыло,
Растворяет тени и делает нас другими.
Переспело глаза вчитаются в некролог,
И прозреют, увидев в нем общее наше имя.
Танец
Дни перелетные памятью не кольцую —
Было и сплыло… Что сбудется — не миную.
Это всего лишь танец и я танцую
Просто себя, но как будто судьбу иную.
Может быть ту, что была и твоей однажды.
Или другую, что жадно чужой осталась.
Это всего лишь танец, причина жажды,
Это всего лишь будущая усталость.
Верь в него так же, как веришь в своё мученье,
Верь, хоть блаженству поверить страшнее втрое.
Это лишь танец. Имеет ли он значенье?
Он не убьет, не ранит, но тронет…тронет
И переставит нас на доске …и страшно,
Что неизбежен низкий поклон прощанья…
Нас — перелетных — нет, как и нас — вчерашних.
И не продлиться музыке обещаньем.
Хороший вечер
…просто руками,
Чуткими и пустыми,
Трогая стену,
Заговорить как с ровней:
Здравствуйте, камни,
Как ваше время? Стынет
В каменных венах?
Связью меж нами кровной
Тянет меня
Теплую дня усталость
Переделить,
Сбыться или забыться.
В этих камнях,
Как и во мне, осталось
Столько тепла,
Но и оно струится
Мелким песком
В руки ветрам осенним,
Крупной росой
В ноги траве беспечной.
Здравствуй, стена,
Верный мой собеседник.
Хватит — о вечном…
Знаешь… хороший вечер.
Собаки и кошки
Рядись, наряжайся,суди по одежке,
Хромай или шествуй, кричи или слушай —
Мы все понемногу собаки и кошки,
И звери, и твари, и чьи-нибудь души.
Давай по карманам рассовывать совесть,
Авось пригодится — горохом об стену…
Откуда в тебе эта мерзкая псовость
Порожнего брёха над преющим сеном?
Откуда во мне эта жалкая лживость —
Облизывать руку твою с кнутовищем,
Когда вымогает и гордость, и живость
Порвать тебе вены и взять тебя — пищей?
Откуда в нас вера, дробящая щебень,
В свою правоту и законность желаний?
В желанность и нужность твоих возвращений,
И незаменимость моих ожиданий?
Откуда в нас эта безумная тяга
К мурлычущим звукам, прищуренным векам?..
Всё сбудется. Будет ли только во благо
Дичающим в нас человекам?
Домолчи
Как-нибудь домолчи до завтра. До послезавтра.
Домолчи до весны, а потом домолчи до лета.
Крепкий кофе на ужин и сразу же чай на завтрак,
Только чашка одна и та же, лишь время лентой
Кипятка бесконечно струится, течет и вьется,
И никак не наполнит бездонный провал посуды.
И бредут молчаливо бессонницы, будто овцы
Неприкаянные и бессчетные, как посулы.
Домолчи. Как бы ни было страшно молчать ночами
Под прицелом своей нерастраченной странной страсти.
Пусть на кухне который по счету сгорает чайник.
Пусть за окнами ветер орет, как больное счастье.
Пусть под веками красный песок из чужой пустыни
Заметает следы и шлифует рубцы на коже.
Домолчи, домолчи до поры, когда все остынет.
А поможет?
Театр теней
Положив под язык немоты леденец валидольный,
ненадолго еще задержусь у порога... И скоро,
пожимая плечами, опять залюбуюсь невольно,
обаянием пьесы и тем, как играют актеры.
Как изящно-уродливо тени танцуют. И двое
из теней прорастают, бездумно, как дикие лозы —
исхлестать и изнежить... И сердце взорвется от воя,
и внутри пустота захохочет беззвучно сквозь слезы…
Что слова? Как цветные штрихи в полотне гобелена,
повторимы и неповторимы, щедры и убоги…
Эта пара теней — беглецы из постылого плена —
сумасшедшие, мудрые и беспощадные боги...
Но холодные руки озноба ныряют под свитер.
Им никто не указ, им не нужно моё приглашенье.
Злая стая ворон, состоящая в траурной свите,
налетит... Похорон не отменит ничье воскрешенье.
Чем мы заняты? Жизнью и смертью. И стоит ли браться
описать, будто летопись, смысл совершённого жеста —
появленья веселого, легкого, пьяного братства,
и влечения в черно-багровых оттенках инцеста…
Это так одинаково, так ни на что не похоже,
это как одеяло, сокрытое в пододеяльник...
Осязаемость слов до скольжения ткани по коже —
как движение душ от намерений и до деяний.
Как мгновенный порыв сквозняка от окна до порога,
разрезает гортань коридора — спасти от удушья —
Из томленья, из страха, из сладкого плена порока —
«Я люблю тебя» — вырвется и захлебнется. Не слушай.
Потому что уменье не слышать, важнее, нужнее, чем — слышать,
Милосердней прощенья и дружественней соучастья…
Дай мне шанс незаметно оплакать, и все-таки выжить,
Воспринять эту мертворожденность как горькое счастье.
Не смотри, как пишу тебе письма, и тут же стираю,
и пытаюсь себя растворить в остывающей ванне,
как ломаются ногти, когда вместе с кожей сдираю
всю полынную горечь бесплотных твоих целований,
как меня разорвут ошалевшие кони печали,
разделяя обратно миры мои — горний и дольний...
Я исчезну с рассветом, уйду, пожимая плечами,
Положив под язык немоты леденец валидольный.
Так странно
Очнуться деревом, понять
Деревья в пору листопада,
Когда и некому пенять
Да и не надо…
Очнуться деревом, простить
Тебя, себя, судьбу и ветер.
И не удерживать в горсти
Ничто на свете.
Очнуться деревом, смолы
Наплывом выплакать сквозь рану
Чужого сердца от стрелы —
Своё.
Так странно…
Творчество
В зазеркалье немоты, в пустом стакане,
Переполненном жарой, свернулось время,
Пахнет бурей и коротким замыканьем -
Молочайной кровью всех родня со всеми.
Натыкаясь на чужие пепелища,
Посылая ловчих вслед за кровью певчих,
Что ты ищешь, Странный Странник,что ты ищешь?
Шторм озноба нетерпенья чем ты лечишь?
В зазеркалье сладко дышится полынью.
Спирт познанья запивая небесами,
Знаешь сам, ведь - параллельность всяких линий
Неминуемо сольется - полюсами.
Что ты носишь легкой ношей за плечами?
Сто имен любви, забвения и брани...
Стоязыкого чудовища молчанья
Чешуя сверкает азбукою Брайля,
Жаждет ласки...прочитай её руками,
И найди одно-единственное слово -
Странный Странник, нераскаявшийся Каин,
Познающий смертность смерти вновь. И снова
В зазеркалье мед греха прозрачно-липов...
Что ты ищешь, Странный Странник, между прочим
Пересматривая ленты снов и трипов
И отпаивая певчих кровью ловчих?
Так всё и кончилось
…так всё и кончилось. Хорошо.
Всякой потехе — час.
Выправит красным карандашом
Осень ошибки в нас.
Как же их много… Никто не слеп,
Даже моя тоска.
Вот — полюбилось смотреть вослед
Более, чем искать
Встречные взгляды. Сухим листом,
Выдохнув страх и дрожь,
Жизнь обнаженной легла на стол
Осени, как под нож.
Стоит ли думать о запятых?
Сам пересыплет сад
Вызревшей в приступе немоты
Маковостью досад
Перечень листьев. А что слова?
Сколько их не чини,
Все зачеркнет и поставит «два»
Осень. За цвет чернил.
Серое
Небо все ближе… того и гляди — дотянется,
Как прокаженный — очиститься — мокрыми пальцами
Веры своей до земли. А она, как пьяница,
Просит: пои меня!Окна распяли пяльцами
Дикий цыганский ковер с лебединой парою,
Розами, палой листвой и еще с оленями —
Все по стежку расшивать, распускать, выпарывать,
Новое вышить по старой канве. Аллеями
Льется ноябрь — истомить, испытать нас серостью
Времени выбора, будто пройти предтечею
Белой бумаги зимы и чернильной смелости
«Да» или «нет» — окончательного и вечного.
Похолодание
Похолодание.
Похолодание.
Люди сутулятся.
Ёжатся здания
Стенами всеми
И даже простенками
Как неврастеники.
Зябнут растения.
мерзнут в кафе
Опустевшие столики,
Стулья и стойки.
С какой-то символикой
Хлопают флаги
У клубного входа,
Полные влаги
И холода.
Мода
Вновь уступает
Желанью согреться
Свитером, сном,
Горячительным средством,
Просто соседством
Волнующей внешности.
Похолодание —
Повод для нежности.
Оттепель
Просто, или взаймы
Кто-то в маске из календаря
Отдал время зимы
Недоношенной, хилой весне...
Я живу лишь во сне.
Просыпаясь на время и зря,
Засыпаю опять,
Будто падаю в снег,
Чистый, праздничный снег января...
Нелюбовь и нужда
Грубо будят меня по утрам.
Подают мне наждак —
Утереться от каменных слез.
Как-то слишком всерьез
Каплет жизнь через сломанный кран,
Истекая, как грант
На леченье заноз
И никем не нанесенных ран...
Теснота башмаков
Беспощадна не только к ногам.
В монотонности гамм
Дышит блюз истекающих лет...
Разорюсь на билет
И уеду куда-то к снегам.
Чтобы в книге любви
Человеческий след
Вновь учиться читать по слогам.
И был со мною бог...
…И был со мною бог, диковинный, как «здравствуй»
Чужого языка, и здешний, как «прощай».
И я ему была и пассией, и паствой,
И зеркалом — легко нажить и обнищать.
Едва он задышал — мои вспылили степи
И выкатилась спесь скрипучим колесом…
Зеркальная душа все вынесет и стерпит.
Не зная ничего, но помня обо всём.
До судорог зрачков бесстыдно и бессонно
Изнежив, как волна, и ободрав, как наст,
Мой близорукий взгляд монгольского фасона
Увидит все, как есть. Но виду не подаст.
От «здравствуй» до «прощай» все было не однажды —
Несвежестью белья, оскоминой во рту.
Проточность бытия, усиливая жажду,
Шлифует серебро, и подгоняет ртуть,
И уменьшает боль соломою настила,
Оставшейся от жатв у прошлости в горсти…
…И был со мною бог. И я его простила,
Как равного себе. Как он меня простил.
Не-мадонна
Что чувствует зачеркнутое слово?
В своем родстве погашенному свету —
Что чудом не причастно, чудом снова
Не названо, не призвано к ответу,
Что, измарав не смысл, но лишь бумагу —
Свободно и ни в чем не виновато!
И кто когда сказал, что это — благо —
Принять и понести от Духа Свята?
...Она подумает, а говорить не станет
О боли тела и о чести мужа.
И накрест грудь холстиной перетянет,
И побредет привычно стряпать ужин,
Отстирывать свой грех от полотенца
Слезами, чтобы досуха их выжать,
И выплеснуть с обмылками младенца,
И грех принять, и вытерпеть, и выжить.
И вымолчать о том, как керосином
Сгорает молоко её вселенной,
Что смерть ее единственного сына —
Мгновенная — суть легче постепенной.
...Упрека не измыслив и не бросив,
И не посмев иное кинуть семя,
Вздохнет всепонимающий Иосиф:
"Аминь! Она такая же, как все мы".
Не сплю...
(На гибель ёлочной игрушки)
Не сплю, не сплю… испуганные сны
Шуршат и тихо шепчутся за дверью,
Поспешно запираясь от меня
На сто замков врезных и навесных...
Плохих примет и древних суеверий
Не будем беззаботно отменять:
Разбился шар. Пока звенит в ушах,
Пока глаза осколков не сыскали,
А руки пустоты не обрели —
Постой. Постой. Один неверный шаг,
И чью-то лодку вынесет на скалы,
А чью-то — остановит на мели.
Постой, постой. Один неверный жест
И то, что в мелочах непоправимо,
Непоправимо станет и в судьбе.
Весь ужас неминуемых торжеств,
Ни разу так и не прошедший мимо
Простудной лихорадкой на губе,
Уже разлился холодком в крови
И только ждет осколочных порезов —
Вступить в реальность игроком в игру,
Которую и без того кривит
Зеркальная осколков бесполезность….
Постой, пока я их не уберу
Подальше от тебя и просто с глаз,
Чтоб отраженью нервному и злому
Не дать твои любимые черты.
Чтоб жизнь, увы, незапертая в нас,
Свои изгибы и свои изломы
Не возвела до ложной прямоты.
Лебеда
Все смотрела пыльная лебеда —
Не плывут ли лебеди облаков?
И сверчок так рано залепетал,
Будто молочайное молоко
Не горчит и небо свою ваниль
Сыплет нам на головы, будто смех...
Но по ком бы колокол не звонил,
Он, полившись звоном, умоет всех —
Распроститься с тем, кто иной насест
Да иное небо летит обжить.
Лишь сентябрь, что родом из этих мест,
Возвратится, астрами сторожить
Дни свои от темени. Только страх
Вызнает дорогу у трав с утра.
Только тени к полудню на часах
Вытянутся перечнями утрат.
Только мятой перечной не унять,
Закровившей осени...Но пока
Рано за невзгоды сверчку пенять:
В лебеду влюбляются облака.
Кончился текст
Вызубрим роли. В зазубринах память — пилит
Бревна бессонниц и сыплет секунд опилки.
Это — рекламный ролик, и в нем мы пили
На брудершафт и себе я казалась пылкой…
Только очнулась пыльной и утомленной
Собственной верностью выдуманной химере —
Детской надежде, что елочный век зеленый
Долог настолько, чтоб каждому дать по вере.
Видишь, коварно дороги ровняет осень
Не зеркалами, а просто водой небесной.
Сорван стоп-кран. И с небес ударяясь оземь,
Пресуществится вода и отныне не будет пресной.
Гладкость дорог так обманчива. Знаешь, лужи
Тоже рыдают, но ниже, чем видно глазу.
Корчатся корни. Но ты приходи на ужин.
Кончился текст. Значит, я не собьюсь ни разу.
Жара
...жилье нам больше ни к чему... Жара,
А надо бы заехать за вещами...
На противне асфальта детвора
Рисует криптограммы завещаний,
Где двое человечков — я и ты —
Друг другу тянут руки, солнце-блюдце...
Мелок крошится и навек пусты
Протянутые руки остаются.
Уснувший ветер где-то тяжело
Пережидает в забытье сиесту.
И каждое оконное стекло
Нас отражая, знает, что не к месту
Мы больше здесь, не ко двору. И двор —
Вздыхающее жаром пепелище
Недавнего пожара, будто вор
Любви и времени, нас причисляет к нищим.
Письмо из осени
Снова здравствуй! И в смысле привета, и в смысле — здоров
Постарайся остаться, поскольку дожди и туманы
Надвигаются. Знаешь ли — осень, а роза ветров
В эту пору цветет сквозняками. А все-таки странно,
Что в палитре предзимья так мало холодных тонов!
По утрам, выходя на балкон уже в теплом халате,
Размышляю теперь о сезонной символике снов:
Чаще снятся умершие. Это к дождям. Ну и хватит
О погоде. Пожалуюсь: знаешь ли, день ото дня
Все ленивее кот, а капризы его аппетита
И изменчивость нрава то злят, то тревожат меня...
Да, читаю хорошую книгу, но только петитом
Напечатанный текст до того утомляет глаза,
Что потом, от мигрени спасаясь, глотаю микстуры...
Помнишь бусы? Афганские, из бирюзы? Бирюза
Оказалась пластмассой. А я, соответственно, дурой.
Признаюсь, что теперь я без кофе с утра — не жилец,
Но до завтрака сказано жесткое "Нет!" сигарете!
Да, для нашего фото я приобрела, наконец,
Симпатичную рамочку. Фото стоит на буфете.
Я себе вечерами вяжу шерстяные носки —
Собираюсь добавить в зимовку немного уюта...
Это нудное дело спасает-таки от тоски...
Ладно, вру — не спасает, но хоть подгоняет минуты.
Знаешь, я перед сном, как и раньше, считаю до ста...
Не хватает листа... Закругляюсь. К вечернему чаю
Надо будет остатки гречишного меда достать...
Меда с тонкой горчинкой.
Прощай.
Я скучаю.
Скучаю.
Прощай-прощай
Прощай, прощай… Из тысячи пощечин
Я выберу одну и отрезвею.
Сочту монеты, посмотрю на счетчик,
И раздразню гордыню, будто зверя.
Когда миры вращаются пращами,
Кто в силах их остановить — руками?
Итак, прощай!
...Из тысячи прощаний
Двум нашим — не совпасть. К чему лукавить?
Но как узнать — кому, какую плату
Не опоздать отдать за каждый вечер,
Когда прямоугольность циферблата
Мгновению пытается перечить,
И жизнь остекленевшими глазами
Запнулась на своем немом упреке,
И наш сентябрь ничем иным не занят —
Лишь выделкой пергамента под строки,
Которые не лягут, а проступят
Сквозь все перерисовки первым слоем —
Моим ознобом от твоей простуды
Прощальных писем. Время же — число им.
Сад
О Сад мой, кубок моих пиров,
О Сад мой, чаша для подаяний...
Уронит ворон своё перо
Над белым инеем — черным янем —
Всё с ног на голову, Сад мой. Сад —
Корнями в небо проросший город...
О Сад мой, сытость небесных стад —
Мой вечный голод, мой вечный голод...
О, Сад мой, друг мой, узнай меня
В другой, но в сущности — в той же самой...
Всё, что оставила у менял —
Прости мне просто, о Сад мой. Сад мой —
Исток и устье моих дорог,
Привеска четок черешен, вишен...
Не возвратить мне твоих даров,
Но будь последним, что я увижу.
Шелкопряд
...ибо равно мы нечисты,
не нагими нам быть, но голыми...
….междометиями, глаголами
Исцарапанные листы...
...И ожогом саднит плечо...
Время впишет врачебным почерком
расстояние — длинным прочерком,
и останется ни при чем.
Любопытно ли? Вот, смотри —
Это самостью смято, скомкано
одиночество — белым коконом
с мертвой гусеницей внутри...
Когда-то леталось
Когда-то, ты знаешь ли, мне леталось…
Теперь, ты поверишь ли, неохота…
Исходов лишь временна не летальность,
А леность ходов или переходов
Из уровня — вровень своей кровати —
На уровень — липовых медосборов,
Вцепившись в рукав, умоляет: хватит
Болтаться вне времени и опоры,
Слоняться чужими блажными снами,
Спиваться бессонницами чужими…
Откуда и что это, друг мой, с нами —
Прижимистость чувства и жизнь в режиме
Сидячей работы и снов незрячих,
И поисков лифта в хрущевках… это —
Как впрок запасаться водой горячей —
На лето. На долгие лета. До Леты.
Предзимье
Это всего лишь короткие дни,
Длинные ночи... Глубокая осень.
Чаще гляжу на часы, а они
Кажется, врут потихоньку... Несносен,
Невыносим этот явный ущерб
Времени жизни из дня светового.
И освещение наших пещер
Так суррогатно и так бестолково.
Так утомителен перерасчет —
Жизнь посезонно меняет устои —
Размежеванье "уже" и "еще"
Труд бесконечный, а дело пустое.
Но для того, кто душой — арестант,
Время тоски половинит работа.
Пей электричества кофе инстант,
Так и дотянем до солнцеворота.
Провинция. Зима
...Зимой тем более столице не чета
Провинция! Ты здесь по тротуарам
Нечищеным не разбежишься, паром
Пыхтя, как паровоз и ничерта
Не успевая толком сделать. Даром
И здесь не достается ничего,
Но ценности чуть превосходят цены,
И можно видеть жанровые сцены
Бесплатно из окошка своего
(чуть отодвинув саженец драцены,
Сменившей фикус в кадке). Пять минут
Привычно добавляя на дорогу,
Поглядывай — куда поставить ногу...
Часы и здесь случается, что врут,
Но время терпеливее, ей-богу!
Провинция. Весна
Пришло, нагрянуло, нахлынуло
В мою провинцию тепло,
Как будто вынырнуло, вынуло
Себя и просто раздало.
И разве нынче до печали нам,
И разве можно ждать беды,
Когда так честно и отчаянно
Цветут ничейные сады?
Когда дорожные обочины
Не помнят зла в который раз,
И жизнь божится, что не кончена,
И не отступится от нас.
Провинция. Лето
В моей провинции акация царит —
Её пора!
День бесконечен — год в зените! Шмель сердит
На дождь с утра,
Который пахнет детством: мамин шарф —
Духи и шелк...
Какой-то праздник, и воздушный шар...
И хорошо...
Встречаю сумерки без света — во вражде
Фонарь и тень.
В моей провинции акация в дожде.
И минул день.
И кто-то красным на закате отчеркнул
Карандашом
Его итог: и дождь прошел, и шмель уснул,
И хорошо...
Провинция. Осень
Если верить посулам осенней пустующей трассы,
Нам отсюда до моря — от силы часа полтора...
Растранжирим денек на туда и обратно, украсим
Нашу скудную память к зиме... Собирайся, пора!
Так сложилось, что летний сезон добывания денег
Нас, не в меру азартных, вчистую опять обыграл...
Карнавала не будет, а будет — так нас не заденет,
В переулок усталой тоски не войдет карнавал.
Может это и к лучшему, жизнь без того — паутина.
Чем отчаянней рвешься, тем туже узлы и прочней.
Все запутано так, что невинность петли серпантина
Соблазняет не жить, а, скорее, повеситься в ней.
Собирай бутерброды, я мелочь сочту на дорогу
И поехали к морю — подышим, потопчем песок...
Если нам повезет, мы отыщем Куриного Бога —
Как привет от удачи, которая знает свой срок.
Мы молча молчим
Мы молча молчим. Мы молчим и внутри, и вовне.
Мы были одним существом, мы себя познавали
Когда-то так пристально, что и в тебе, и во мне
Уже ничего своего не осталось. Едва ли
Измыслится новый мотив там, где шорох любой
Заранее ведом, оценен и числится в смете.
Не надо смотреть, отвернись, умирает любовь.
И я отвернусь от великого таинства смерти.
Мы молча молчим, благодарно не смея марать
Того, что уходит, но вняв его тайному знаку,
Мы не расстаёмся. Мы вместе ведем умирать
Любовь, как хороший хозяин уводит собаку.
После всего
Снег тает на руке —
Она теплее снега...
Нет в нашем языке
Названья для ночлега,
В котором есть кровать,
Камин и стол со стулом,
Но только ночевать
Желанья нет в сутулом,
Укрывшемся от всех,
Усталом человеке,
Чью живость только снег,
Ложащийся на веки,
И тронутый рукой,
Растаяв, обозначит...
Пора бы на покой,
Но так или иначе —
Снег тает на руке
И медленно и сонно...
И есть ли в языке
Название для стона,
Вместившего тоску,
Позор и безупречность...
И — о! — по волоску
Разобранную вечность.
Иван Волосюк
Родился в 1983 году в городе Дзержинске Донецкой области, в семье шахтёра. Выпускник русского отделения филологического факультета Донецкого национального университета. Публиковался в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Волга», «Новая Юность», «Юность», «Новый берег», «Интерпоэзия», «Воздух».Участник ряда Форумов молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья. Живёт в Донецке, работает журналистом.
* * *
Зови меня домой голодного, босого,
кричи до хрипоты, а всё-таки зови!
Мне снилось, что парад планет не согласован,
Венеру бьёт ОМОН, а Марс лежит в крови.
На кухне газ горит – мирок из песни Цоя,
а где-то Южный Крест, Корма и Паруса.
«Сынок, иди домой, она того не стоит», –
но я всю жизнь отдам за эти полчаса.
Я должен угадать полуночные знаки:
над шахтой «Чигари» звезда ползёт впотьмах,
а где-то пацанов бросают в автозаки,
но я не при делах, опять не при делах.
* * *
Остался вымпел на Луне,
где нет следов собак и кошек,
где Армстронг выпил в тишине,
где небо в беленький горошек.
Тем, кто не прыгал с гаражей,
поможет мягкая посадка.
За домом в девять этажей –
овраг, подстанция, посадка.
Попробуй небо обогреть,
оно не даст тебе свалиться,
бывает проще умереть,
чем из Фейсбука удалиться.
* * *
Я на завод приехал в Киров
в цех светотеней, а потом
меня разбросило по миру,
Бог посыпал меня песком:
морским – в конце, речным – в начале,
и мы друг друга узнавали.
Я был на ёлке у Него
вращающимся шаром полым,
я мог упасть, скорей всего,
и умер там, больной и голый,
но бесконечность вверх и вниз,
и я на ниточке повис.
* * *
Я смотрел невооружённым взглядом на звёзды и планеты.
Я слушал невооружённым ухом голоса перелётных птиц.
Я прикасался невооружёнными пальцами к остывающим камням.
Что я ещё мог сделать,
чтобы остановить войну?
* * *
Нарушена оптика в капле росы,
а город ногами затоптан,
и входит шаманство в движенья осы
из темных времен допотопных.
И так до Христа без царя в голове
(какие там яти и еры!)
я только учился ходить по земле,
а думал вернуться в пещеры.
Из речи согласный вытравливал звук,
оставив гуленье сплошное,
я снова младенчески видел вокруг
съедобное или смешное.
На празднике жизни сдвигают столы
и форм переходных не кажут,
о том, что забуду спросить у пчелы,
она мне сама не расскажет...
* * *
Давай о смерти ни гугу,
кто был не прав – война поправит,
мой голос внутренний картавит,
и я по снегу, как могу,
иду домой.
Но медленней ползёт улитка,
чем я (во сне) туда иду.
Что, если это не молитва,
а так – губами шевелю,
о ангел мой?
Хоть стены там тепла не держат,
есть только стулья и кровать…
Из человека выпал стержень,
и больше нечего ломать.
* * *
Снег сам собой не образует мифа:
мы бабу снежную лепили – дети скифов,
сакральный смысл оставив на потом,
с кургана покатились кувырком.
А зимы были страшные: страшнее,
чем ночь в бомбоубежище. Дощечки
привязывали вместо лыж к ногам;
и даже если дом не уцелеет,
то в кухне летней как-нибудь у печки
перезимуем и хвалу богам
весной, когда снега сойдут с курганов,
мы выразим посредством истуканов.
* * *
По живому пространству, где фосфор
оставляет чахоточный след,
я прошел невесомо и просто,
без знамён, без потерь, без побед.
Там о смерти ни слова – не каркай:
ворон ворона не заклюёт!
На какие военные карты
нанесут этот пеший поход?
Я ходил по холмам и пригоркам
(хочешь смерти – так быть посему),
но ни корки теперь, ни полкорки
я с чужого стола не возьму.
Екатерина Сокрута
Родилась в Донецке, закончила филологический факультет Донецкого национального университета, аспирантуру. Кандидат филологических наук, преподаватель, автор работ по теоретической поэтике, нарратологии, компаративистике, современной литературе. Живет в Москве.
Мы похожи — и нам все хуже.
Совпадают не только мнения.
Совпадают ботинки, лужи,
Впечатления, откровения.
Мы похожи — и мы все ближе.
Просто смотришься в отражение.
Тот, кто нами синхронно движет, —
Перепутывает движения.
Так похожи, что дрожь по коже.
В каждой строчке, привычке, мелочи
Мы молчим об одном и том же —
Говорить сразу стало не о чем.
Это больше страшит, чем радует,
Это грустный финал для повести.
Нас разрежет сегодня надвое.
По-живому — вечерним поездом.
***
Странно, что нас еще не карает законодательство.
Мы ведь живых берем и вплетаем в строчки.
С ними нас, как правило, связывает предательство.
Мы, как правило, истерики, психи и одиночки.
Нет, и у нас случаются светлые полосы.
В них нам отчаянно не рифмуется, не плачется, не поется.
Мы, как Мюнхгаузен, таскаем себя за волосы
И лупим собой обо все, что под руку попадется.
А потом еще долго судим о силе эха:
Хорошо ли? Достаточно звонко для этой местности?
Каторжане захудалого поэто-цеха.
Чернорабочие всея изящной словесности.
***
Большинство событий происходит внутри головы.
Только внутри головы и никак иначе.
И от устройства вселенной, к которой уже привык,
зависит, что и сколько сегодня значит.
Внутренняя логика, черт бы ее побрал,
путает явь и морок с чужими снами.
Только решил, что понял или поймал —
а это приснилось. И было совсем не с нами.
Роберт Фишер умер в свои шестьдесят четыре.
Он был параноик и редкостный скандалист.
Но его знали во всем многоликом безумном мире.
Не так уж мало за одну недлинную жизнь.
Земная слава проходит быстро — иначе
у человечества засоряется жесткий диск.
Но он — из ребят, которые будут значить
кое-что еще долго, хотя и перебрались
в миры получше. С хорошим видом на вечность.
На Землю теперь не тянет — какой резон?
…запрокинув голову, ощущаешь не бесконечность,
а бесконечно широкий диапазон —
разброс между прошлым, вечным и настоящим.
Кричишь в эту темень: «Есть ли там кто-нибудь?!?»
А небо безмолвствует. Ты чересчур навязчив.
Лезешь, куда не просят. Не в этом суть.
Суть в восприятии. Иногда ощущаешь смертность
не поражением жизни — наоборот.
Как непреложную, нормальную достоверность
того, что еще с тобою произойдет.
Как будто не кончится жизнь хлопком по мишени в тире,
как будто протянется сверху другая нить…
Клеток на шахматных досках всегда шестьдесят четыре.
И он прожил их. Не знаю, как объяснить.
***
Комната старых книг. Сколько их здесь скопилось…
Ты входишь неслышно — как всякий незваный гость.
Смотришь вокруг и думаешь: получилось.
У него получилось. Ему это удалось.
Тот-кем-ты-мог-бы-стать вышел. Сейчас вернется.
Он чем-то захвачен, он бросит на стул пальто…
Все это его. Все это его дождется..
Он будет здесь к месту. А ты уходи, Никто.
Никто идет дальше. Находит домик у моря.
Прибой, скоро осень. Звенящие голоса.
Как много намешано: счастья, смятений, горя.
Но у любви, конечно, Ее глаза.
И здесь есть Другой. Опять Другой — ты не стал им.
Он тоже вернется, обнимет своих детей.
Он будет веселым, решительным и усталым.
Они его ждут. А ты уходи, Ничей.
Ничей идет в горы. Ищет в горах покоя.
Пьет воду из рек, наблюдает слова в воде.
Он раньше был лучше. Помнил что-то такое.
Он раньше был где-то, теперь же он стал — Нигде.
Нигде идет к небу. А небо — оно по росту..
Он был приземлен, а стал отчаянно смел.
И не пожалел, о том, Что Могло Бы — просто
Хотел быть Собою. И, кажется, преуспел.
***
Люди нового поколения. Золотая волна.
Непонятно, что чудится в нахальных очах.
С одинаковой частотой «Да пошел ты на»…
И «я считаю, что постмодернизм зачах».
Из них можно выжать все, если сжать им сроки.
Они любят судить о поэтах и подлецах.
Хорошо воспитаны как на высоких,
Так и на искусно завышенных образцах.
Много читают. С ними устанешь спорить.
Цитируют Библию, Достоевского, Джи Эф Кей.
Еще больше пьют. К утру выпивают море.
И становятся только злее и веселей.
Верят во всякую чушь вроде вечных истин.
Не согласишься — голову оторвут.
Ищут любовь, трагедию, смысл жизни.
Говорят, что не ищут — и, как обычно, врут.
***
Город городит вокруг меня свои бастионы,
громоздит небоскребы, которым так далеко до неба.
Город движет вперед угрюмые гарнизоны
солдат Великого Мирового WEBа.
Город уже не раз предлагал мне — в жены,
сулил довольно много питья и хлеба,
и теплый бокс для ночного сна и стабильный быт.
И двойку в списке, где каждый третий бывает бит.
И чем сильнее — тем яростнее забыт.
Город никогда тебя не осудит,
но перетасует как карточную колоду
Слишком холодно — а теплее уже не будет,
Обжигаясь, дуешь на ледяную воду.
Впав в задумчивость, рисуешь — но не природу,
А опять эти улицы, бесконечные переходы, башни
лестничные пролеты, скребущие горло шпили.
Что-то звенит в душе осколками о вчерашнем —
Словно опять не удержали — и уронили.
Отпусти меня город, меня ведь уже убили.
Неужели держать меня здесь — так важно.
Но выйдя из Города, неминуемо попадаешь
В следующий — как прежний. И в третий — тоже.
И постепенно, незаметно, ты понимаешь,
что это один и тот же, а не все города похожи.
И не так уж важно, чьим именем названа площадь,
но повернув налево точно придешь к вокзалу.
За высоким домом всегда небольшая роща,
а вниз — возможность речки или канала.
…И рекламный щит «Сделаем мир проще!»
— это меня почему-то решительно доконало.
УРОКИ В БАЛЕТНОЙ ШКОЛЕ
И я не знаю, кто эти движения ставил нам,
Но, по-моему, мы испортили звукоряд.
Ты пойми: я не то чтоб забыла, как надо правильно,
А я, кажется, никогда и не знала, как надо правильно,
Я опять стою там, где сильнее всего кричат.
И от этого зеркала меня схватят пристально –
И отпустят, чуть в непрочности уличив.
Город мой, сокол мой, судебные твои приставы
Слетаются из зеркал в ледяной ночи.
Это не школа балетная, это жизнь – балетная,
Вечно на цыпочках, вечно тянуться в рост,
Переметная, перелетная, пере-летняя,
Пере-зимняя – все избыточно, все внахлест.
И такая косолапость медвежья, детская,
Что на сцену-то и не выпустят – засмеют.
Неуклюжая, мол, не тоненькая, не резкая –
Очень жаль, говорят, что в школах теперь не бьют.
ЖИ-ВИ
Живи. Как полагается – живи.
Дыши, дыши, не убегай сквозь пальцы.
Смотри, как рано утром соловьи
На солнечных выныривают пяльцах,
И вышивают золотом зари
Одно и то же тонкое – «жи-ви».
Живи, давай, хоть ложку молока,
Хоть вечер с книжкой, хоть бульона чашку.
Смотри, какие нынче облака,
Какие кеды, дети, свет, ромашки,
Тюльпаны, стражи улиц городских.
Смотри, какое будущее время.
Какой смешной и неуклюжий стих,
Какой вокруг зеленый май со всеми.
Ну как тебя спасти живьем, скажи,
На глубину куда пробиться свету?
Я целый мир несу тебе – транжирь.
Возьми хоть колокольчик, хоть монету,
Хоть дом, хоть эхо старого двора,
Хоть запах – вишен, дыма ли, прибоя.
Нет, правда. Оживай давай. Пора.
А то ведь я останусь здесь тобою.
НЕЖНОЕ
Февраль из снега сделан лишь на треть.
Две трети – это сумрак, ничего.
Но если у кого должно болеть –
Пусть лучше у меня, чем у него.
Но если у кого должно стучать
В висках на полпути в аэропорт,
Пускай все мне. Я все смогу смолчать.
Не выкричать. Не выйти на рекорд
В счет выбитых из ярости сомнений.
Молчание – топология пути.
Любовь сильнее наших представлений
О том, как все должно произойти.
Ты так руки моей не выпускаешь,
Как будто бы все сроки не прошли.
Как будто ты меня не провожаешь,
А сталкиваешь
с краешка
Земли.
ОТТЕПЕЛЬ
Ноль по Цельсию. Ноль по Хроносу.
Рейса нет – нулевая видимость.
Ветер бьет самолеты по носу,
Подвергает пространство выносу.
Не туман, а какой-то студень,
Снег по полю и лед кусками.
Хотя, может быть, это люди
Там лежат, побелев висками.
Прилегли – да так и застыли там,
Покручинились, подымили.
Если завтра мы все не вылетим –
Я предсказываю пандемию.
Всех накроет, как ни сутулься.
Тихо станет – ни сна, ни свиста.
Пострашнее утраты пульса
Нам придется утрата смысла.
Выйдешь, глянешь, пожмешь плечами.
Ни куда, ни зачем – неведомо.
Даже право хранить отчаяние
Будет только у самых преданных,
Опаленных уже, горящих
Божьих датчиков тьмы ночной...
«Эй, здесь есть ли по-настоящему
Кто живой?!»
ВОПРОС
Нанял плохих актеров исполнять бездарную пьесу.
Снег покупал у крестьян с января по март.
Уголь древесный сажал в лесу и отдавал – лесу,
Ловил луну в городском пруду колодой цыганских карт.
Был побиваем камнями, собрал, сложил их, носил с собою,
Спал под открытым небом в реке, головою лежал в воде.
Шел одиноким пустынным днем, вторил ночному вою,
Был всей душою на небесах, сердцем же был – нигде.
Верил в удачу свою и жил, вовсе не зная правил.
Строил землянки на дне морей, темный взрывая ил.
Что же я сделал правильно, Господи, за что ты меня оставил?
Что же я сделал так, как они, что ты обо мне забыл?
ПЕСНИ БРОДЯГ
– Вот и вся моя жизнь, – он поет, озираясь во сне. –
В этом море шумящем, в запутанной старой блесне,
В этих ставнях, скрипучих ступеньках, неровной доске –
Вот и вся моя жизнь замирает, как краб на песке.
Вот и вся моя жизнь, это вечный прилив и отлив,
Кто-то долго идет вдоль воды, обо всем позабыв,
Омываемый равно и ровно песком и волной,
Истончаемый морем – вот то, что случилось со мной.
Я остался нарочно, не стал никуда уезжать,
Всех дорог не запомнить, провалов не избежать.
Я остался специально, уселся, вздохнул и застыл.
Солнце выбелит память, оставит прекрасно-пустым.
Вот и вся моя жизнь, и другой мне не будет дано.
Мера миру – лишь море, и ветер, и хлеб, и вино.
МОСКВА. НОЧЬ
А по ночам в Москву приходят ее цари
Казнить непокорных, строить монастыри,
Стращать деревни, распахивать пустыри,
Ждать последней своей зари.
Ближе к осени, когда отшумят дожди,
Выйдут памятники – писатели и вожди,
От каменной их походки земля дрожит,
Они ищут время, но время от них бежит.
К полуночи очнется Главный Городовой.
Вздохнет, заслышав долгий, истошный вой,
Выглянет, кто летает там над Москвой,
Нарушает его покой.
Вспомнит о чем-то, вылезет на крыльцо –
Тащиться к Кремлю, укладывать мертвецов,
После пройтись по центру, пугнуть жильцов,
Тех и других Садовым скрутить кольцом.
Он не знает, как долго все это будет длиться,
Ждет приказа к рассвету разом остановиться,
Но под утро бредет к метро и, не глядя в лица,
Вновь заводит: «Для москвичей и гостей столицы...»
Хочешь – беги, от себя никуда не деться.
Вот тебе Курский, вон тебе Павелецкий,
Всех-то потерь – пара-тройка иллюзий детских,
Да, может быть, сердце. Может быть, станет сердце.
Может быть, это вправду хоть что-то значит,
Здесь пребывают те, кто не смог иначе.
По ночам веселятся, по утрам безутешно плачут.
Здравствуй, приезжий. Желаем тебе удачи.
ПАМЯТКА
"Ибо слабость велика, а сила ничтожна".
В забитом досками, оккупированном войсками,
Побелевшими пальцами, зашкаливающими висками,
Осыпающейся реальностью, новой терминологией,
Ощущая себя всесильными и убогими,
Вечно живыми, катастрофически хрупкими,
Тонкими лакмусами, вечными недоумками,
Уродами в семьях, народами в перспективе,
В этом отснятом босховом негативе,
В небе, гудящем артиллерийским залпом,
В будущем, наступающем так внезапно,
Что космос не выдерживает и рвется,
Вышибает текстуры, гневается, смеется,
Лезет на стену, рушит, швыряет об пол,
Время, что так охотно уходит в штопор,
Мысли, что нам не выбраться,
Лики паник,
Вечный коктейль, как лед, океан, титаник,
В этом немыслимом чертовом кукловодстве –
Обними меня, слышишь?
Когда еще доведется.
… И сразу такая тишь и такая радость,
И Господь на секунду лишь всем дарует малость –
Краешек солнца и островок газона.
И заповедь исчезающим, но влюбленным
Пишет:
«1.Любовь сильнее любого ада.
2.А смерти нет.
3.Бояться ее не надо».
НИКТО
Этот город настолько пуст,
Что все время уходит в рост.
Каждый пишущий нынче Пруст,
Каждый грезящий – сразу Босх.
Убеждающий – Златоуст,
Молча жертвующий – Христос.
Мы друг друга почти не видим.
Это незачем. Все и так
Знают, кто здесь у нас Овидий,
Кто Вергилий, а кто дурак.
Мы идем на любые роли.
Кем ты станешь, какой горой?
Человек – испытатель боли,
С автоматиком за спиной.
Говорят, что не стало смерти.
Сразу вечность, за тем леском.
Это правда, но вы не верьте.
Просто в горле свинцовый ком
Не проходит, как ни старайся.
Как эпоха последних дней.
Хочешь праздника? Оставайся.
Хочешь радости? Не жалей.
Пустота где-то прячет ножик,
Носит бархатное пальто.
Говорить с ней никто не может.
И молчать – никто.
****
А через некоторый объем времени…
Верь мне, я с виду псих, а вообще я пророк и сила.
Мы будем болтаться – сплошь дыры на джинсах,
диалоги, ехидные шуточки.
Где-нибудь на окраине чужого жилого массива,
Чтобы пруд и вино, тень от ивы, детишки, уточки.
(Будем просто болтать или куст обирать смородинный).
А на нас вдруг из тени, оборванный, некрасивый
Странный выйдет чувак, глянет в землю:
Привет.
Я – родина.
Я пришел вам сказать, что меня уже отпустило.
Песня Севера
Сбиться с дороги -
это слиться с метелью.
Ф.Г.Лорка
Это песня Севера, ты слышишь меня?
Песня Севера.
Говорят, что Бронкс стоит на Восточном ветре.
Говорят, что лето в Ирландии сплошь из клевера.
Из дорог Италии солнце – на каждом метре.
Та земля, где мы с тобой, поет свою песню Севера.
Сотканную из любви и смерти.
Песня Севера надвигается тьмой на город.
Высоко – не смотри, задохнешься! – сияют звезды.
Из звездной тьмы опускается Вечный Холод.
Говоря – укройтесь, укройтесь пока не поздно.
Выметает улицы, поля выстилает белым,
Гасит костры, прижимается к окнам ярким,
Благоволит подготовленным, а не смелым,
Оставляет у очагов подарки.
Мы играем с ним, греем его в ладонях,
Катаемся с гор ледяных, носим шарфы в клетку,
Но каждый знает, как глубоко затронут
Песней Севера, когда приложив монетку
К стеклу замерзшему, можно увидеть искры
На снежном насте, веток узор морозный,
Но если взглянуть украдкой, по-детски быстро,
На тебя глянет Север –
предвечный, спокойный, грозный.
Песня Севера, получаемая в наследство
Размеренность слов, дыхания, жестов, пауз,
И вера в то, что покуда пылает сердце –
Что-то еще осталось.
Оттого и молчу, что много острее слух.
Оттого не гляжу, что страшно яснеет взор.
Вижу, вижу, как воздух над степью горяч и сух,
Вижу туман, обнимающий горизонт.
Слышу: до горизонта шумят жита.
Желты, не сжаты – некому, что ли, жать.
Знали бы вы, какая там красота.
Это ведь память. (Из памяти не сбежать).
Места такого больше, пожалуй, нет.
Там впереди окоп, позади редут.
Там разливается красный неверный свет,
Черные точки, как танки, за ним ползут.
Это не многоточие - наших дней,
Наших судеб, распахнутых в крике рук...
Просто в тиши рассветной её слышней:
Это морзянка, друг. Просто морзянка, друг.
Это две армии кличут друг друга по именам,
Смотрят на схемы, ждут до пяти утра.
Война нынче - время Ареса. Он тоже там.
Курит ли, спит ли, греется у костра.
Скоро средь шлемоблещущей кутерьмы
Тени отступят, в штабе наладят связь.
Где-то в тенях отступим от них и мы -
Строка здесь не кончилась,
Только оборвалась.
***
Home Sweet Home есть русское «восвояси».
Восвояси – это ночью пешком по трассе,
Это ближе к рассвету – дряхлый упрямый «пазик»,
Это реки, вьющиеся во мгле.
Восвояси – это мята, чабрец, крапива,
И красиво, Господи, как красиво,
Когда солнце всходит неторопливо
Над тобой, затерянным на Земле.
Это километры дорожной пыли,
Где мы только ни были, ни ходили,
Где нас воспевали, где хоронили,
Где нам говорили «останься здесь».
Перекати-подпольщики, астронавты,
Горизонт – то место, куда нам надо,
Расстояние – это метод, а не преграда,
Потому что мир все еще не весь.
Ты моя извечная путь-дорога,
Подожди, замри, ничего не трогай,
Дай мне постоять еще у порога
И запомнить свет от твоих волос.
Я совсем не избранный, я – ведомый,
Вечный мой удел – приближаться к дому –
Правда, это место мне незнакомо,
И пока затеряно среди звезд.
***
- На пяти языках научившись кричать "помогите",
Не разжалобишь всадников, гнавших тебя сквозь лес.
Что ты им говорил?! - Говорил, что придет Спаситель.
- Что ты знаешь о нем? - Знаю только, что Он воскрес.
Те из вас, кто не примет природы Второго Пришествия,
Кто положит мне пулю под утро повыше предсердия,
Все равно станут началом Нового Путешествия,
Основанием храма Немыслимого Милосердия.
Когда первый луч пробьется в мое оконце,
Когда станет некого здесь стращать...
И взойдет огромное просто Солнце.
Даже как-то больно его вмещать.
Арсений Александров
как далеко здесь от заката до зари…
я на заре нашёл на розовую стену.
а у меня – лишь три вулкана по колено…
какой же после этого я принц…
но я же точно знаю, что я – принц,
и только эта мне дарована свобода.
не экономь свою смешную воду.
и почини мотор. и не умри.
мой Антуан де Сент-Экзюпери
8 апреля 14 – 9 сентября 15
*
я боялся тоски ночной
больше свадеб, толпы и ток-шоу…
это было уже давно,
а потом он меня нашёл.
и умён и сутул он тоже,
и кошачьи блестят глаза.
мы становимся рожа к роже,
и решаем: ни шагу назад
*
у каждого из нас была весна –
залог весны заветной, несказанной.
я пропустил какой-то мрачный семинар,
и в северную солнечную высь
гиганты-вышки елями вонзались
*
сын, ты уже взрослый.
что я тебе скажу:
этот растущий шум –
звук твоего роста.
звук твоего роста –
этот растущий шум.
в нём находить ноты,
петь сквозь тоску и срам, -
это тебе не работа,
это, родной, игра
*
и будут ландыши готовиться цвести,
и будет к лестнице приставлена лопатка,
и след от самолета растечется в облаках,
и я пойму, что здесь конец пути.
и мерный шум поднимется в ушах,
и вот, уже не шум, а птичий голос,
и жизнь откроется, короткая, как новость,
и я, начав, не кончу новый шаг
*
баллада о гадании
за иззубренный край террикона
залегла фонарей череда.
мы присели под низкие кроны,
раздышались и стали гадать.
загадал и прислушался первый.
тишина всё брала на измор…
вдруг – на северной трассе, наверно,
разорвался спортивный мотор!
загудел телефон у второго:
- что так поздно пошел со двора?
он ответил:
- пошла ты, корова!
и – моя подоспела пора.
и немедленно ветер, как волос
отогнул острия тополей,
и раздался рокочущий голос
из невидимых темных полей.
заводскому гудку уже поздно…
разве, снился донецким ночам
этот голос, тревожный и грозный…
я и сам еще так не кричал
*
ГИМН ДОНЕЦКА
разладилась где-то гитара,
тих восьмигранный фонтан.
варится наше марево -
знайте вы это - там!
здесь бабло побеждает зло,
а добро побеждает бабло;
в небе звезда и молот -
в гербе города До.
под килем пучина с пучиной
трутся лениво и зло.
если хотите причину -
нам, вот – пиздец припекло!
ведь бабло побеждает зло,
а добро побеждает бабло;
в небе звезда и молот -
в гербе города До!
*
мы слышим вой пожарных страшных труб,
а по дорогам рыщут бэ-тэ-эры.
но мы дошли, вступили в этот сруб,
и ветхий свет оставили за дверью.
ну вот и всё.
и через несколько минут
накатят стеклолицые солдаты.
старик промолвит: «любо отдохнуть»,
и станет пламень, вечный и пиздатый
*
пошли мне, Отче, сон,
где я порезал руку,
я чувствовать хочу,
что я не только здесь,
а я ещё и там,
и в ране что-то есть,
и странные слова
доходят не до слуха
*
ДОНЕЦКАЯ БАЛЛАДА
на заката волне воспаленной -
шахты черный заброшенный ствол,
и спешащие в город вороны
далеко огибают его.
из бетонного гулкого зева,
той ли угольной древней грязи,
полумрак фонарями разрезав,
поднялся вороной лимузин.
и никто у сиденья пустого
здесь не спросит водительских прав,
а в салоне сидят: Роберт Говард,
да - дружок его, Говард Лавкрафт.
они едут меж двух стадионов,
и возговорит Говард Лавкрафт:
- это – Хаоса бастионы,
слышишь вопли, - выходит, я прав.
отвечает ему Роберт Говард:
- не спеши, да не лезь на рожон:
я узнал эти грёзы и город –
здесь опять Киммериец рождён!
МОЯ ДЕМБЕЛЬСКАЯ
мы росли на пологой дороге,
нам шахта звездою горела
и поезд рычал как море...
как сладко нам кочевалось
вдоль Киевского проспекта,
вдоль будущих линий обстрелов…
аукнулась наша тревожная спесь,
когда всего - «мало!» и «надо!», -
мы истаскали кормилицу степь,
и степь нам ответила "Градом".
эти камни вокруг, и в бурьяне дорожки ветхие,
по которым до прошлого можно дойти, погостить…
во мгновение ока в Донецке ложатся дома столетние;
на ветру разгораются спички одна из пяти-шести.
мы общались на ощупь
в закатной и ветреной тьме,
на земле терриконов, чаще под анашой,
не знали порядка, не шили себе эмблем,
никто из нас не требовал перемен.
железная буря,
всеобщий ожоговый шок,
не то, что семьи - души пошло трясти!
мы - встали, как позвонки становой кости, -
те,
кто сумели
всё-всё простить.
эти камни вокруг, и в бурьяне дорожки ветхие,
по которым до прошлого можно дойти, погостить…
во мгновение ока в Донецке ложатся дома столетние;
на ветру разгораются спички одна из пяти-шести
*
кто-то у жизни своё возьмёт…
а я, вот - ещё уйду!
отражение крупных небесных сот
будет дрожать в пруду.
всё, что заилится там, на дне,
в мире слепых камней, -
через дрожание звёздочек-вех, -
всё отразится вверх
*
какие вокруг размахнулись силы!
какие колоссы проходят сквозь нас!
мы всё это чаяли и любили,
когда выбирали тебя, Донбасс.
ни доброй смерти не даст война,
ни очистительного горнила.
а – будем скрежетно вспоминать:
как – это чаяли,
чем – любили
*
защитникам Славянска
Не верь, не бойся, не проси
темной ночи, бойцы,
без чудес и страстей.
не бояться легко,
того легче – не верить.
только вот, не простить –
это много трудней,
не просить ничего,
кроме темных ночей,
по которым не хлопают двери
*
комната с видом на Карачун
на подоконнике иконка и маслёнка,
и строчка горизонта начинается с пригорка,
на нём стальная узкая антенна,
как восклицательный высокий знак.
давно уже: до штурмов и обстрелов,
она в ночи рубинами горела…
и вот, в окне, гремя, сгустилась темень,
и в ней антенна больше не видна
май 14-го, город-герой Славянск
*
между нами дороги не пух,
к ним обочны кренит и кренит,
вон, ступенечками коренья... -
отражения наших разрух,
ведь у нас и внутри: города
из оврагов и грешных чертогов,
и бредут по небесным дорогам
облаков невозможных стада
июнь 14-го, город-герой Славянск
*
Славянская баллада
протянулись, распухли нити
от оглохшей за вечер земли,
далеко те ракеты ушли,
вспышек никто не видел.
теперь: ясной ночью, как ни проснись, -
круто задрав хвост,
над городом светит и смотрит вниз
вертолёт из семи звёзд
8 июня, город-герой Славянск.
*
на время дольше выполнения команды
никак нельзя загадывать у нас,
но – сигарет, сегодня, вот, невиданной «Армады»,
я, воля ваша, сделаю запас.
в траве становится не видно светлячка,
когда ракеты нас вычерчивают в поле…
Твоя – святая, да моя земная воля, -
как два, навстречу связанных, «рожка»
июль 14 г., село Степановка
*
семь десятков годов
эта кружка жила
во дворе, выходящем в яр.
вот, пришла и ушла
эта пёстрая власть,
и она затряслась
на трофейном шасси…
и узоры, что время успело свести,
разболелись,
почти как встарь
июль 14 г., село Степановка
*
это стихотворение я написал в Снежнянском районе летом, когда слухам про обстрелы Донецка еще не хотелось верить
с самой давней войны наши – тот же народ:
всё у фельдшера просят «капель»…
а мне проспектом бы Мира пройтись без АК,
да – зачем-то резные глаза на дубовых воротах…
мы не знаем часов, живём по времени суток,
да по циклам, когда в колодцы приходит вода…
а в Донецке стоит, поди, небоскрёб-залупа,
с которого ничего вот этого не видать
село Степановка, июль 2014
*
на Северной трассе раз пять пристанут,
в каждом взгляде - по штык-ножу, -
удостоверение покажу,
разговаривать даже не стану.
часовня Варвары, и вправо провал,
предуниверсамье, зауниверсамье...
мы здешний кремль придумали сами,
а стражи:
та мёртвая голова,
твоя ненаглядная голова,
да любимая твоя голова
август 14 г., село Первомайское
*
Мариновский терминал
только на узких стежках нету черного хруста; Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:
вот горящий Донбасс, а вот - ростовские веси.
приберите их трупы, да грузите крупы,
|
|
