Турецкий план сражения при Четати

Ноябрьские победы на Кавказе и Черном море сильно подняли дух русского общества и воскресили в нем надежду на успешное окончание Россией ее исторической задачи на Ближнем Востоке. «Если увидите митрополита Филарета, — писала графиня Блудова Погодину 25 ноября 1853 года⁸⁴, — просите его от меня молиться за государя в это критическое время и поручить в Лавре, у раки Св. Сергия, молиться и о нем, и о страждущих народах соплеменных, чающих избавления, как некогда ждала его Россия — и готовящихся на борьбу такую же, как Россия во время св. Сергия». Но недомолвки на берегах Дуная несколько охлаждали это настроение и вызвали даже саркастическое пожелание архиепископа Таврического Иннокентия послать подобных Нахимову на Дунай, «который что-то крайне обмелел»⁸⁵.

В свою очередь Шевырев в день Рождества Христова писал Погодину: «Государь весел. Победы его развеселили. Война и война — нет слова на мир. Ото всей России войне сочувствие. Флигель-адъютанты доносят, что таких дивных и единодушных наборов еще никогда не бывало. Крестовый поход. Государь сам выразился, что ему присылают Аполлонов Бельведерских на войну: в течение двадцати девяти лет он ничего подобного не видывал... Никогда еще мнения в Петербурге так резко не высказывались, как теперь. Русского тотчас отличишь от западника. Жертвовать все готовы. Есть движения, напоминающие двенадцатый год…»

377

Но полученное вскоре известие о четатинском деле изменило настроение. «Дело Анрепа под Калафатом, — записал граф Граббе, — навело грусть на Двор и общество... Распоряжения очевидно нелепы…» Русское общество чувствовало, как все это должно было подействовать на государя, и душой скорбело о нем. «Говорят, — писал 29 января 1854 года Шевырев Погодину, — что государь был нездоров. Молится он по ночам перед сном долго на коленях, и его нашли уснувшего так во время молитвы. Услыши ее, Господи!»... «Вы знаете, — сообщал через несколько дней Хомяков Попову, — что я не сентиментален, но мне его жаль. Я бы рад был сказать слово, как умею, не для Руси только, а и для него. Но где доступ слову? Двадцать лет душили мысль. В важную минуту наткнулись на бессмыслие, и мне чувствуется страшная беспомощность, скрываемая под плохой личиной спокойствия и надежды. Что-то Бог даст? А время великое!»...⁸⁶

И вся польза от славного дела при Четати заключалась лишь в новых геройских лаврах на доблестных знаменах Тобольского и Одесского полков, составивших себе громкое имя в армии и во всей России. Об этом, между прочим, свидетельствует и доныне стоящий скромный крест на площади с. Соловьевки Радомысльского уезда, который был сооружен в 1855 году крестьянином Прокопием Лукичом Савченко «в память храбрецам тобольцам и одессцам, павшим на Четатинском поле 25 декабря 1853 года»⁸⁷.

Описанными событиями окончились наши действия на Дунае в 1853 году. Бросая общий взгляд на происшедшее на главном театре военных действий, мы должны отметить отрицательный для нас результат истекшего периода и ухудшение нашего положения.

«Quant aux Principautés, — писал военный министр князю Меншикову, — les troupes y ont combattu avec une bravoure héroïque; mais quel en a été le résultat. J’en ai le coeur navré, et je m’attends encore à des mécomptes. Vous trouverez sous ce pli un bulletin sur l’affaire du 25 près de Kalafat; il a fallu des effortspour le rendre un peu comprehensible, car, d’après le journal, on y conçoit rien»⁸⁸.

Та фальшивая искусственная обстановка, в которую была поставлена Дунайская армия политическими соображениями и обязательствами Петербургского кабинета, совместно с противными военному взгляду и духу императора Николая целями, поставленными нашим войскам, на Дунае расположенным, являются главными причинами неудачных действий князя Горчакова. С другой стороны, этой искусственной обстановкой отлично воспользовался в своих выгодах талантливый турецкий главнокомандующий Омер-паша.

378

Невозможно было предполагать, чтобы сосредоточение на неприятельской территории грозной стотысячной армии в виде гарантии в исполнении Турцией принятых на себя обязательств не повлекло бы за собой кровавых столкновений. Преграда, отделявшая обе враждующие армии, Дунай, могла послужить к уменьшению опасности близкого соседства лишь при искреннем желании обеих сторон мирно уладить существовавшие недоразумения. Но таковое желание было только со стороны императора Николая; Турция же, чувствуя за собой нравственные симпатии всей Западной Европы и материальную поддержку морских держав, была настроена далеко не так миролюбиво.

Поставленная при подобных условиях Петербургским кабинетом задача армии князя Горчакова — не переходить Дунай, а отбивать лишь посягательства турок на наш берег — была крайне неблагодарна. Она давала противнику возможность под прикрытием Дуная, как за китайской стеной, не только спокойно подготовляться к будущей кампании, но и наносить нам, не опасаясь последствий рискованных предприятий, хоть и мелкие, но досадные в начале кампании удары на широком фронте княжеств, занятых русскими войсками. Дунай служил крайне выгодной для турок преградой не только военной, но и политической. В первый период войны, когда подчинение своей воли воле противника имеет такое первенствующее значение, мы не только добровольно уступили этот могущественный фактор в руки противника, но и постарались создать ему очень благоприятную обстановку. Принужденные только отбивать наносимые удары, мы невольно растянулись на огромном протяжении Дуная, томили и дергали войска и, имея стотысячную армию в руках, всюду были слабы и всюду опаздывали.

Известный стратег той эпохи генерал Жомини, живший во время кампании уже на покое в Брюсселе, в своей интересной записке военному министру о плане войны пишет между прочим⁸⁹: «Я уже сообщал князю Варшавскому и Горчакову мое мнение о той опасности, которую представляет линия Дуная в отношении оборонительных действий, в особенности если их растянуть до Видина. Ясно, что удачное серьезное наступление против нашего левого фланга повлечет ввиду географического положения фронта операций большую опасность правому флангу, так как этот фронт, вместо того чтобы быть параллельным базе, перпендикулярен к линии Прута, которая ее составляет».

Нельзя сказать, чтобы такие мелкие уколы самолюбию благотворно действовали на дух привыкшей до сего времени к победам славной русской армии. Ей непривычна, непонятна была война с турками, взявшими на себя почин наступательных действий.

379