Сила Грязнов выбирает профессию

 

Единственная ошибка, однако, которую сделала ворона Валька в своей жизни, была та, что она приняла Барби Кэт за Барби Машу — игрушку за волшебницу: поскольку Барби Маша уступила свою кровать Барби Кэт.

И в результате ворона своровала для своей передачи совершенно не ту куклу.

Видимо, Валька не могла себе представить, что Барби Маша может спать не в собственной роскошной кровати.

Барби Маша, лежа в потемках на узком диванчике, ничего не сумела сделать — ни крикнуть, ни выскочить навстречу жадной лапе Вальки, чтобы спасти Барби Кэт.

И теперь, глядя в темноту, она плакала в душе и спрашивала себя: почему она не спасла Барби Кэт?

Провожая волшебницу Барби Машу в мир, мастер Амати дал ей возможность спасать других, но сказал, что себе самой она ничем, к сожалению, помочь никогда не сможет.

Значит, Барби Маша должна была выступить вперед, чтобы схватили ее, а не Барби Кэт.

Барби Маша обязана была подставить себя вместо Кэт!

Но не сделала ничего.

Куколка Барби Маша лежала и размышляла.

И она поняла, что в данном случае, наверно, спасала не себя: какой-то страх, она это чувствовала, висел в воздухе — и если бы Валька схватила именно ее, то Маша никогда никому бы помочь не смогла.

А сейчас, на свободе, Маше много чего приходило в голову.

Она поняла, что ворона Валька замышляет что-то жуткое.

До сих пор Барби Маша не вступала с ней в борьбу, так как считала, что ворона почему-то охотится именно за ней, — а ведь сама Маша не имела права себя защитить.

Но теперь она поняла, что опасность угрожает не только ей, и надо выяснить кому — может быть, деду Ивану. Может быть, еще кому-нибудь.

Приходилось все рассчитывать на два хода вперед и действовать!

Вот, наверно, почему она затаилась и разрешила Вальке унести Барби Кэт.

Надо было разведать, что ворона собирается совершить.

Нужно было проникнуть к ней в дом, но Маша не могла.

Вспомним, что все ученики мастера Амати были добрые волшебники и не представляли себе, что можно влезть в чужой дом без спроса или со шпионскими намерениями.

Валька была не в счет, она не была ученицей мастера и нарушала правила, действовала грубой силой, используя уроки Амати в своих целях.

Барби Маша взялась за свой волшебный телефон и связалась с Барби Кэт.

— Как ты себя чувствуешь?

— Ой, я лежу закрытая в кухонном столе… Здесь так грязно и ходят какие-то домашние животные, такие жесткие… как утюги… С усами… На меня наступают… Раз, два, три… У них по шесть ног…

— Терпи, я тебя скоро освобожу… Ты можешь передавать мне все, что говорят в этом доме?

— Наверное, могу. Ой, Маша, в соседней комнате сидит Валька… С ней какой-то толстый человек… Они смотрят телевизор и смеются, там у них сорок экранов…

 

А тем временем Валентина Ивановна и Сила Грязнов, каждый со своей бутылкой, каждый в своем кресле, хохоча, нажимали на пульты.

Гремела музыка, симфоническая и всякая другая, шли вечерние конкурсы с выигрышем автомобилей, прыгали по экранам убийцы, динозавры и железные великаны, вампиры и красавицы с искусственными носами, зубами и подбородками.

Каждые пять минут пьяный Эдик порывался принять участие в конкурсе, дать по морде президенту, дать по шее фигуристке, чтобы она упала зубами об стенку, заткнуть оратору рот сапогом, придушить вон ту кошку или проткнуть шину у чемпиона авторалли: он слишком живо воспринимал телевидение.

Ленивая Валентина Ивановна сидела, как кучка больших тыкв, в своем кресле и ничего ему не разрешала, тогда Эдик визгливо на нее кричал.

Барби Кэт вела репортаж:

— Он сбегал сюда, на кухню, и взял с плиты сковородку… замахнулся… Запустил в Вальку… Не попал… Она превратилась в кобру, стоит на хвосте… Раздула капюшон, шевелит языком… и чем-то стучит… Хвостом… Он залез под кровать, пищит… Она превратилась опять в Вальку… Он не вылезает… Боится… Она говорит: «Испугался, дурачок?» Он говорит: «Ух ты, змея…»

Дальше разговор у Вальки и Грязнова был такой (причем она стояла на четвереньках, заглядывая под кровать):

— Когда мы получим все, ты будешь кем хочешь.

— Кем? — говорил Сила из-под кровати.

— Ну хочешь — Римским Папой?

— А кто это?

— За границей он главный в церкви.

— Да ну… Молиться, что ли?.. Да ну!

— Хочешь — космонавтом?

— Да ну… Там у них еда из тюбиков… Выйти и то некуда…

— Хочешь — начальником на телевидении!..

— Да ну, на работу таскаться… К девяти утра…

— А кем ты хочешь быть?

Эдик поломался и сказал:

— Честно?

— Ну.

— Я хочу быть как ты. Вообще все уметь. Понятно?

— Быть как я?!! Да я двадцать лет училась! Жила, понимаешь, в диком месте в горах! Диета, спорт, ни капли спиртного! Работала за компьютером! Никаких друзей, никаких гулянок! Я плаваю, как бобик! Я знаю языки! Хотя кончила всего четыре класса! Я могу все! Меня учил сам волшебник Амати! Он меня одобрял! Я главная на свете! То есть завтра буду главной… А ты… Ишь ты… Кто ты такой?! Ты кто?

— Я кто? Да я вообще не знаю… Ни отца, ни матери… Мне сказали, что мать меня бросила в мусорный контейнер, а дедушка с бабушкой нашли и забрали домой… Но я от них ушел… Они меня ругали, попрекали… Что я буду как моя мать… Если не буду учиться. Что двойки… И учителя в школе зундели… А ребята били… Я ушел от всех… Я хочу быть самым главным, я всем покажу, кто я… Скажи мне, что для этого делать?

— Надо что? Учиться, учиться и учиться, как сказал один умный человек Ленин, который учился и потом всем показал, где раки зимуют! От это я понимаю! Это был мужик!

— Учиться я не буду. Не такой я дурак. Вон Толик с нашего двора не учился, а стал богатым. У него два ларька на рынке. У него целая группировка ребят. Он ездит в «Мерседесе». Три жены. Все жены работают, деньги ему носят каждый день, а он только считает.

— Ой! — сказала Валька базарным голосом. — Ой! Видали мы твоего Толика. Его вчера взорвали его ребята прямо в «Мерседесе»!

— Правда? — обрадовался Эдик, вылезая из-под кровати. — Вот хорошо! А я ему был должен три копейки еще с детства, он сказал, твой долг вырос неимоверно, ты сидишь на счетчике и должен мне миллиард. И я перестал приходить домой, так его боялся. Как отлично! — радовался Эдик. — Теперь вернусь к бабушке и дедушке.

— Не радуйся понапрасну, никто твоего Толика еще не тронул, но, если ты меня будешь слушаться, я этого Толика взорву точно.

— Знаешь, и Гагика тоже.

— Ладно, ладно.

— И Хромого.

— И Хромого…

— Сегодня, — капризным тоном сказал Эдик.

— Сегодня я уже отработала.

— Ну ты и змея! А завтра?

— Посмотрим, как вести будешь… себя, — сказала Валька и пошла спать к себе в комнату. — Завтра, — она обернулась и широко зевнула, — мы с тобой пойдем на телевидение и завоюем весь мир.

 

И все эти глупые разговоры должны были слушать обе Барби.

— Он вылез из-под кровати и опять смотрит телевизор, — заключила свой рассказ Барби Кэт.

— Возвращайся ко мне, — сказала Барби Маша, — а утром будешь снова лежать в ящике и подслушивать.

И Барби Кэт вернулась в дедов домик, приняла ванну, переоделась и легла на Машину кровать.

А Барби Маша встала, немного поколдовала и оказалась у проходной на телевидении, где заступила на пост дежурного милиционера в виде красотки в мундире и сапогах.

Там ее и застал рассвет.

Барби Кэт уже лежала в грязном ящике на кухне у Валентины Ивановны и передавала Барби Маше:

— Она встала… Поднимает Эдика… Он не встает… Принесла чайник холодной воды… Поливает Эдика… Он закрылся подушкой и спит на мокром… Превратилась в кобру… Он залег под кровать… Кобра выгнала его из-под кровати… Он переодевается… Кричит: «Никто меня никогда не мог разбудить!» Обзывает ее гадюкой семибатюшной. Она превратилась в Валентину Ивановну… Попила чаю из носика чайника… Побежали ловить машину… Все.

— Вас слышу, конец сеанса, — ласково сказала милиционерка Маша и отключила переговорное устройство.

Прошло две минуты.

Тут же она заступила дорогу толстой накрашенной известной певице (в сопровождении сильно небритого, испуганного ассистента) со словами:

— Документы попрошу.

— Ооу, — запела певица, — нас, блин, не узнали…

— Что у вас есть на вход? — спросила Маша, берясь за кобуру.

— Испугала как не знаю что, — сказала певица и исчезла.

Тут же мимо милиционера быстро пробежал рыженький таракан и исчез в щели.

Сопровождающий певицу ассистент топтался у входа, и вдруг его окликнули из бюро пропусков:

— Господин Сила Львович Грязнов, есть такой?

— Есть! — рявкнул Эдик, и вскоре он был пропущен усатым милиционером, а красавицы милиционерки уже не было.

 

Звуки музыки

 

А что поделывает наш дедушка Иван?

Ведь Барби Маша, как мы знаем, с самого раннего утра исчезла, оставив деду кастрюлю вечно теплых макарон с томатным соусом.

Барбин домик стоял пустой.

Дед Иван, обнаружив эту пропажу, с утра толокся во дворе под старой липой, глядя на вороньи гнезда, он смотрел вверх и думал, настолько ли умны вороны, чтобы прятать свои находки каждый раз в новом месте.

Однако следовало на всякий случай проверить гнезда.

Дед, как говорится, сошел с круга — только что в кукольном домике сидели две Барби, Маша и Кэт, и вдруг такой фокус — нет ни одной.

Буквально испарились за ночь.

Для кого теперь, спрашивается, мастерить музыкальный инструмент под названием орган, если Маша украдена?

Побегав под липами, дед Иван снялся с места и, голодный, отправился на автобусе по знакомому маршруту в поселок Восточный, надеясь встретить там мальчика по прозвищу Чума, чтобы этот Чума оказал ему любезность и слазил еще раз на липу, посмотрел бы в гнездах насчет Барби Маши.

Ведь дедова работа над музыкальным органчиком почти подошла к концу, оставалось только отделать скамеечку для куклы Маши.

Причем дед Иван смастерил этот музыкальный инструмент с одной маленькой хитростью — стоило посадить Машу за органчик, как скамейка прогибалась, пружинка под ней растягивалась, задвижка отскакивала и сама собой начиналась музыка, — а впечатление было, что играет кукла.

То есть органчик этот был замечательной игрушкой с механическим заводом (дед Иван уже подкрутил колесико) — не хватало только скамейки и куклы Маши для испытаний.

Спустя час осиротевший дед Иван, стало быть, уже бегал по поселку Восточный, и за ним следовали две уличные собаки — они, видимо, признали в нем старого друга и не отставали от него ни на шаг, а частенько и забегали вперед. Дед искал мальчика Чуму в большом городе Восточный, ни на что не надеясь.

Была, правда, одна зацепка — местные пенсионерки.

Они наверняка знали и Чуму, и его мать Шашку.

Но дед Иван так и не решился обратиться к бабушкам, хотя они сидели наготове там и тут у подъездов на скамейках специально для информации (сбор и передача новостей, устная газета «Глаза жильцов»).

Но именно у них почему-то неловко было спрашивать, где здесь проживает парень Чума (имя дед забыл).

Не мог дед вот так просто взять и подойти к бабкам, которые по возрасту годились ему в невесты, и сказать: «Не знаете ли вы, где тут живет Чума или его мама Шашка?»

Бабульки наверняка бы подняли его на смех, обозвали психом и подумали бы, что это он таким путем хочет познакомиться с ними со всеми и жениться.

(Бабульки только об этом и мечтают всегда, чтобы иметь возможность сказать «во дурак больной» и посмеяться над каким-нибудь дедулькой.)

Тем не менее две собаки, сопровождавшие его, Дамка и Тузик, сразу догадались, кого ищет дед Иван.

Они помнили Ивана по прошлой встрече, когда им пришлось сопровождать куклу Барби в лес к тому месту, где дед Иван лежал без памяти, рукой в капкане.

Именно они спасли деда, так получилось.

А, как известно, если кто-то кого-то когда-то спас, то этот спаситель будет любить спасенного всю жизнь!

Тем более что дед Иван в прошлый раз еще и угостил Дамку с Тузиком хлебом, чем окончательно покорил сердца бедных собачьих нищенок.

И собаки, охваченные чувством любви к спасенному деду Ивану, нежно виляя хвостами, бежали впереди, оглядываясь и как бы приглашая его следовать за ними.

 

В это же самое время в городе, в квартире деда Ивана, зажегся свет, яркий, как в больнице во время операции…

Там вдруг зазвучал игрушечный орган — один, без деда и без Барби Маши (мало ли, соскочила пружинка в механизме), — и музыка играла, орган вздыхал, рокотал, нежно переливался, как ручеек, и гудел, как оркестр трубачей.

То есть работал на полную мощность.

Соседки в доме так и замерли на своих кухнях, вороны в гнездах прилегли, дети за помойкой во дворе перестали привязывать коту на хвост консервную банку, кот перестал дико орать и вырвался из старой телогрейки, в которую его завернули умные ребята.

Дяденьки за длинным дощатым столом перестали стучать костяшками домино. Они начали нежно переставлять их, как будто играли в шахматы, и произошло еще одно событие: бутылка под скамейкой, почти полная, сама собой внезапно ахнула и опрокинулась навзничь как бы в обмороке, короче говоря, вылилась.

А органная музыка все играла.

И местный дворовый бандит вдруг перестал заботливо считать патроны, а пошел и выкинул их в ближайший пруд вместе с пистолетом, наручниками и охотничьим ножиком типа «белка».

После чего этот бандит побежал в церковь и там, весь дрожа (а музыка играла), купил сто свечек и поставил их у всех икон, а потом этот бандюга заказал панихиду по мамочке и папочке (убиенным Анатолию и Матильде), которых ему пришлось прикончить, а то бы они его вдвоем прикончили, такие дела.

Мы не будем здесь говорить, что волшебник мастер Амати спустился в дедову квартиру из своего хрустального дворца в Гималаях, нет.

Мастер Амати никуда не спускался.

Но его живо интересовали все музыкальные инструменты мира, и для знакомства с ними у мастера существовало несколько волшебных способов.

Мастер Амати и не был, и был в дедушкиной квартире, и он там и играл, и не играл на игрушечном органе, и этот орган остался прежним, а может быть, и приобрел какие-то новые свойства.

Во всяком случае, один человек, проезжавший мимо дедова дома, который не видел собственных детей вот уже пять лет и не вспоминал о них ни по каким праздникам, вдруг резко крутанул руль «Мерседеса» и въехал во двор своего бывшего дома.

Затем этот человек взбежал на второй этаж и позвонил, а когда ему открыла старая бабушка и уже совсем было хотела плюнуть ему в лицо и на этом захлопнуть дверь, странный посетитель (а орган все играл и играл) быстро заскочил в квартиру, окинул взором всю нищенскую обстановку, увидел две бедняцкие кроватки детей, двух плюшевых старых мишек на подушках и множество зачитанных книг на полках — и только тогда он спросил старушку: «А дети в школе?» — и, не получив ответа, вынул из кармана свой большой кошелек и смирно положил на письменный стол.

Бабушка тоже слушала тихую музыку из-за стены и поэтому не сказала: «Обойдемся без тебя» (а это был ее собственный сын), — а только прошептала со слезами: «Сердце тебе надо лечить, сердце», — и на этом мы их оставим.

Органчик поиграл-поиграл, а потом вдруг яркий свет в окнах деда погас и музыка кончилась.

Доминошники тут же стали страшно стучать костяшками об стол, кто-то крикнул: «Рыба!», кто-то протянул длинную руку под стол и обнаружил там пустую бутылку, и все начали обвинять друг друга, произнося вслух заковыристые фразы.

То были слова, которых вы не найдете в школьных словарях (это особый язык, который никто не хочет знать, но понимают его все, в отличие от английского, который все хотят знать, но никто не понимает).

Странно, кстати, было бы наоборот, если бы доминошники за столом начали выяснять отношения и кричать друг другу по-английски, к примеру: «Кто есть кто?»

А за помойкой, как только музыка кончилась, дети тут же начали с веревкой, телогрейкой и консервной банкой искать кота.

Но кот уже сидел на крыше и с интересом смотрел, как бегают мальчики.

«Маленькие ведь, как мыши, — думал кот, — поймать и съесть».

А тот миллиардер, который только что оставил свой кошелек матери, тронув с места «Мерседес», как раз когда музыка прекратилась (то есть секунду спустя), подумал о том, что сделал большую глупость и надо бы вернуться, добрая мамаша отопрет. А уж как забрать лежащие на столе деньги, никого учить не надо — и этот человек решительно крутанул руль.

И его «Мерседес» тут же крепко поцеловался с чужим автомобилем марки «Чероки», и прохожий радостно воскликнул «Есть!», а из «Чероки» уже вылезал владелец, похожий на трехкамерный холодильник, и на этом мы их тоже оставим, туда едут милиция с сиреной и «Скорая помощь».

Мы не говорим уже о том бандите, который, безоружный и со слезами на глазах, помолившись в церкви, побежал по собственной воле в отделение милиции и силой стал рваться в камеру предварительного заключения. Причем он лез на дежурного сержанта, как таран, на коленях, стуча лбом об пол и вопя: «Я убил своих родителей, Толю Хромого и Маню Кошелку, вы их знали».

И он так плакал и убивался, что над ним сжалились и пустили его в камеру.

Но вот музыка кончилась, и бандит стал вырываться из камеры заключения обратно с криком: «Обижаешь сироту, мусор!»

На этом мы их опять-таки оставим.