Глава IV. Участие России в утверждении защиты прав человека в международном праве

 

Субъектами международного права, как мы уже отмечали, выступают, как правило, только суверенные государства. Отдельные лица не могут быть субъектами этого права.

Однако отсюда вовсе не вытекает, что они не имеют никаких прав в области международных отношений. Современная цивилизация и культура распространяют покровительство международного права и на права отдельных лиц. Они пользуются, во-первых, правами, которые принадлежат им безотносительно к их гражданству. Сюда относятся, например, личная и религиозная свобода. Отдельные лица пользуются, во-вторых, известной совокупностью прав, которые принадлежат им в области международных отношений как гражданам определенного государства. Вне пределов своего государства (отечества) отдельные лица выступают в качестве иностранцев, т.е. лиц иного гражданства. С точки зрения современного правосознания, иностранцы не являются бесправными. Они находятся под покровительством не только внутренних законов того или иного государства, но отчасти и норм международного права.

Отдельные лица, пользуясь покровительством международного права, несут перед ним, с другой стороны, и известную ответственность. Не являясь субъектами международных отношений в собственном смысле слова, отдельные лица могут, однако, оказаться субъектами посягательств на международно-правовые отношения*(343).

Принципы покровительства и защиты прав отдельных лиц в области международных отношений прочно вошли ныне в сокровищницу общекультурных ценностей прогрессивного человечества. В этом - заслуга передовых народов мира.

В деле утверждения этих начал международного общения одно из первых мест принадлежит Русскому государству. Это тем более важно подчеркнуть, что в смысле обеспечения личной свободы собственных подданных Россия до Великой Октябрьской социалистической революции являлась, как известно, одной из самых отсталых европейских стран.

В системе основных начал современного международного права личная свобода человека считается одной из самых важных. Запрет пиратства и принципиальное осуждение рабства принадлежат ныне к числу аксиом международного права. Эти начала утвердились в результате длительных усилий передовых наций. В своем конкретном выражении они, как известно, были направлены главным образом против морского разбоя и торговли европейцев неграми. Следует подчеркнуть, что наиболее последовательную и решительную позицию в борьбе против пиратства и негроторговли занимает именно Россия, и особенно в бассейне Средиземного моря, которое в течение ряда столетий являлось ареной безнаказанного морского разбоя.

Пиратство представляет собой не что иное, как морской разбой и другие действия против международного общения, совершенные в открытом море экипажем частного судна.

В Средние века и даже еще в Новое время морская торговля сильно страдала от нападения морских разбойников. Имущество, свобода и даже жизнь на торговых кораблях подвергались серьезной опасности во время плавания по морям.

В Средиземном море, и в особенности в Черном, русская торговля и русские люди часто становились жертвами наглых бесчинств дерзких насильников. В XVII в. в Турцию крымские татары ежегодно привозили свыше 20 000 невольников, и больше всего русских, для продажи в рабство*(344).

Вот почему уничтожение пиратства, например, на Средиземном море явилось результатом в значительной степени той решительной борьбы, которую вела Россия наряду с другими европейскими странами, главным образом с Англией. Борьбу с пиратством на Средиземном море Россия начинает вести уже в XVIII в. путем заключения соответствующих соглашений с Турцией, в которых наряду с охраной безопасности российского мореплавания и торговли турецкое правительство принимало на себя обязательства ограждать русских мореходцев от захватов их и продажи в рабство пиратами. Так, ст. 61 торгового трактата 1783 г. категорически требует, чтобы "всякий россиянин, сделанный таким образом невольником, был освобожден". Требование это было подтверждено в Ясском*(345) трактате 1791 г. (ст. VII). Соглашения с Турцией в начале XIX в., например, Бухарестский договор 1812 г. (ст. XII) и Аккерманская*(346) конвенция 1826 г. (ст. VII) свидетельствуют о неизменно-решительной позиции России в том же направлении.

В начале XIX в. Россия подняла вопрос об объединении усилий всех европейских государств в борьбе против пиратства на Средиземном море. В конце 1816 г. она предлагала, чтобы вся Европа вместе с нею вооружилась на борьбу с морским разбоем на Средиземном море. Предложение это, однако, не было принято из-за противодействия тому ряда европейских стран, усмотревших в нем мнимое посягательство со стороны России на турецкую независимость.

Уничтожение же насилий на Черном море и его берегах и торговли европейцами в Средней Азии является исключительно заслугой России.

Русское государство уже в XV в. при Иване III начинает выступать перед Крымом и Турцией с решительными протестами против бесчинств, которые творили татары и турки на берегах Черного моря против русских людей и русской торговли*(347).

Немало тысяч русских было освобождено, в порядке выкупа или размена, из татарской и турецкой неволи русскими послами, побывавшими в Крыму и Турции в XV, XVI, XVII вв.

Так, дьяк Прокофий Возницин, побывавший в 1681-1682 гг. московским послом в Турции, вывез из нее русских с женами и детьми более чем полторы тысячи человек*(348).

С присоединением к России Кавказа и Средней Азии торговле европейцами в этих областях наносится окончательный удар.

Пиратство ныне запрещено. Оно должно пресекаться любым судном всякого государства. Пират не может ссылаться на либеральные принципы международного права относительно "открытого моря". Велика заслуга Русского государства в деле уничтожения пиратства!

Что касается борьбы с негроторговлей, то Россия не только активно участвует вместе с другими странами в выработке соответствующих мер на международных конференциях, например, в Вене (1815 г.), в Лондоне (1841 г.), в Берлине (1885 г.) и в Брюсселе (1890 г.), но и играет известную самостоятельную роль в деле организации этой борьбы.

Наиболее ярким примером этому может послужить замечательное предложение России на Аахенском конгрессе 1818 г. организовать общеевропейскую борьбу против торговли неграми. Грандиозный план России заключался в организации на западно-африканском берегу особого международного и постоянно нейтрального учреждения под название "Institution Africaine". Оно имело две основные задачи: 1) пресекать негроторговлю и 2) распространять европейскую цивилизацию в Африке. Русский план предусматривал организацию исполнительного совета с судом и флотом. Для образования последнего все морские державы обязаны были предоставить в его распоряжение несколько военных быстроходных судов. Согласно проекту, "будучи объявлена вечно-нейтральною и нисколько не участвуя в местных политических интересах, эта морская сила преследовала бы единственную цель - строго поддерживать отмену торговли неграми" путем осмотра коммерческих судов всех наций. "Судебная власть, - говорится далее в проекте, - будет судить все проступки по торгу неграми, определенные в особенных законах. Верховный совет, в котором была бы сосредоточена вся власть этого учреждения, должен управлять действиями морских судов, пересматривать решения суда, приводить их в исполнение, наблюдать за всеми подробностями этого учреждения и давать отчет о результатах своей деятельности будущим международным собраниям". Продолжительность существования "Африканского учреждения" проектом ставилась в зависимость "от времени, потребного на развитие африканской цивилизации, им охраняемой, и на совершение благоприятного изменения в системе колониальной культуры"*(349).

Предложение России настолько было смело и радикально для своего времени, что не нашло поддержки со стороны участников Аахенского конгресса. Идеи русского проекта 1818 г. во многом предвосхитили известные постановления Берлинской конференции 1885 г. относительно Конго. По этому поводу русский международник Ф.Ф. Мартенс отмечал, что, читая русский проект, нельзя не удивляться, "насколько новейшие события оправдали широкий взгляд русского правительства в 1818 г. на роль европейских держав в отношении туземного населения Африки. Сравнение с современным обществом "Association Internationale Africaine", проектированного запискою графа Каподистрия учреждения, само собою напрашивается - до такой степени оно поразительно. Берлинская конференция 1884-1885 гг. по делам Конго и ее постановления относительно учреждения вечно нейтрального государства на берегах Конго служат полным подтверждением широты взглядов императора Александра I и ближайших его советников"*(350).

Усилия передовых людей в деле борьбы с рабством не увенчались, однако, успехом в XIX в. Рабство, принципиально осужденное еще на Венском конгрессе 1815 г., не было фактически отменено. Генеральный акт Брюссельской конференции 1890 г. запрещал торговлю невольниками, но не отменял рабства, например, в африканских колониях.

Необходимо заметить, что задача борьбы с рабством остается пока не разрешенной и в наше время в капиталистических странах. Конвенция 1926 г., выработанная по инициативе Лиги наций и подписанная представителями ряда государств, по существу ничего не изменила в этом вопросе. Институт рабства еще окончательно не упразднен. Упомянутая конвенция лишь платонически заверяет, что ее участники будут "продолжать прогрессивное упразднение рабства"...

Что касается религиозной свободы человека, то принцип этот, как известно, получил признание в Европе впервые в Вестфальском трактате 1648 г. и ныне является общепризнанным началом международного права в том смысле, что граждане государств имеют право, если религия их признана в их отечестве, исповедовать ее и в любом другом государстве.

В XIX в. это начало международного права было подтверждено в ряде международных соглашений. Так, в Берлинском трактате 1878 г. великие европейские державы, констатировав "добровольное заявление" Турции о ее намерении "соблюдать принцип религиозной свободы в самом широком смысле", постановили, что "ни в какой части Оттоманской империи различие вероисповедания не может подавать повода к исключению кого-либо или непризнанию за кем-либо правоспособности во всем том, что относится до пользования гражданскими и политическими правами, доступа к публичным должностям, служебным занятиям и отличиям, или до отправления различных свободных занятий и ремесл"; что "свобода и внешние отправления всякого богослужения обеспечиваются за всеми" лицами и религиозными общинами и что за дипломатическими и консульскими агентами держав в Турции признается "право официального покровительства" по отношению ко всем лицам и учреждениям духовным и благотворительным (ст. 62). Наряду с этим европейские государства обязали Балканские страны провести в законодательстве и в управлении равенство вероисповеданий как непременное условие признания ими независимости Черногории, Сербии и Румынии (ст. 27, 35, 44)*(351).

Берлинская и Брюссельская конференции 1885 и 1890 гг. также подтвердили принцип религиозной свободы. Так, например, ст. 6 Берлинского акта гласит, что в пределах бассейна Конго "свобода совести и веротерпимость будут положительно обеспечены как природным жителям, так и туземным подданным и иностранцам. Свободное и публичное отправление всех вероисповеданий, право сооружения богослужебных зданий и учреждение миссий, к каким бы вероисповеданиям оные ни принадлежали, не должны подлежать никакому ограничению или стеснению".

Русское государство принимало в области международных отношений активное участие, наряду с другими европейскими странами, в борьбе за религиозную свободу. Это тем более необходимо подчеркнуть, что отсталость внутреннего законодательства России в деле признания религиозной свободы - общеизвестный факт.

Религиозную свободу, до известной степени, предоставляет Россия иностранцам уже в XVI в., будучи заинтересованной в развитии внешней торговли и в иностранных специалистах.

Ярким примером религиозной терпимости царя Ивана Грозного могут послужить его замечания в письме к императору Максимилиану II относительно Варфоломеевской ночи 1572 г.: "Ты, брат наш дрожайший, скорбишь о кровопролитии, что у французского короля в его королевстве несколько тысяч перебито вместе с грудными младенцами: христианским государем пригоже скорбеть, что такое бесчеловечие французский король над стольким народом учинил и столько крови без ума пролил"*(352).

Удивительно это напоминает известное положение замечательного русского публициста XVI В.И. Пересветова: "Не веру Бог любит, а правду"*(353).

В этой терпимости нетрудно убедиться также из ответа, данного Иваном Грозным в 1581 г. папскому посланнику Антонию Поссевино. Посланнику было объявлено, что венецианским и цесарским купцам дозволено будет иметь с собой священников, "только бы они учения своего между русскими людьми не плодили и костелев не ставили: пусть каждый останется в своей вере; в нашем государстве много разных вер; мы ни у кого воли не отымаем, живут все по своей воле, как кто хочет; а церквей иноверных до сих пор еще в нашем государстве не ставливали"*(354).

Религиозную терпимость Москвы при Иване IV подтверждают и современники-иностранцы. Так, например, Штаден пишет: "Иноземец - кем бы он ни был - волен в своей вере"*(355).

Религиозная терпимость Москвы в XVI в. кажется "тем более поразительной, что это был век, когда на Западе разгорелись жесточайшие богословские споры, когда за догматические отклонения целые группы населения были лишаемы гражданских прав, когда правительства усердно занимались религиозным сыском и когда процветала инквизиция"*(356).

В XVII в. постепенно исчезает на Руси и запрет публичного отправления иноверческого богослужения. Иностранцы получают право строить свои церкви.

Так, например, ганзейские купцы в самом начале XVII в. (с 1603 г.) приобретают право иметь свои церкви и отправлять богослужение по своему обряду*(357).

Олеарий свидетельствует, что "москвитяне терпят всякого вероисповедания и охотно ведут дела с разными народностями"*(358).

В 70-х годах XVII в. в Москве уже существовали: три лютеранских церкви, две реформатские, одна голландская и одна английская. Особенно много в этот период открывается лютеранских церквей. Это отчасти объяснялось тем, что после отмены Нантского эдикта Людовиком XIV (1685) многие французы были вынуждены бежать за границу и находили себе убежище, в частности, в России, которая объявила, что она принимает к себе всех "утеклецев", и цари будут жаловать их "по оказуемой их службе и по породе и чести и сану их"*(359).

Цитируемый нами русский ученый М. Капустин даже утверждает, что "веротерпимость, существовавшая в России, была образцом религиозной кротости....Вера отцов, совесть каждого считалась у нас неприкосновенной святыней. В то время, когда Испания огнем хотела истребить верования мавров и кровью заливала протестантскую реформу в Нидерландах, когда даже ханжество Людовика XIV ужасалось снисходительности Генриха IV и права, дарованные Нантским эдиктом, были отняты у французов, - в то время Россия принимала к себе всех, не хотевших менять своих религиозных убеждений и дозволяла свободу вероисповедания: "Да всяк по вере отцов и своим языком молит Бога о благоденствии Российского Царства". Если бы Россия ничего больше не внесла в общую жизнь Европы, то одного начала веротерпимости было бы достаточно, чтобы ознаменовать ярким светом вступление Русского царства в сферу междугосударственных сношений"*(360).

Относительно большую веротерпимость Москвы XVII в. по сравнению с Западной Европой того времени справедливо отмечает в советской литературе, например, Е. Звягинцев*(361).

При Петре I свобода вероисповедания для иностранцев получает еще более либеральный характер. Так, например, в его известном манифесте 1702 г. было сказано: "И како уже здесь в нашей столице свободное отправление веры всех, хотя и от нашей церкви отделенных, христианских сектов введено есть, то одинакож сие паки сим подтверждается таким образом, что како мы, при данной нам силе от Всевышнего, принуждения над совестми человеческими себе не восприемлем и охотно соизволяем, да каждый христианин на собственной свой ответ о попечении спасения своего трудится, тако мы будем накрепко то повелевати, дабы по прежнему обыкновению никто в вышепомянутом своем как явственном, так и приватном отправлении веры препятия не имел, но при том отправлении от всякого обеспокоивания оборонен и притом содержан был"*(362).

Иностранные дипломаты подтверждают большую веротерпимость в России XVIII в.*(363).

Следует заметить, однако, что к католикам Россия относилась менее терпимо. Они получают право строить свои церкви в России лишь в начале XVIII в.

Интересен ответ князя Долгорукова, русского посла в Польше, на вопрос депутатов польского сейма 1710 г. относительно безопасности людей католического вероисповедания "в землях Царского Величества": "Сия безопасность им дана будет, ежели такая ж безопасность и греческую веру исповедующим в Польше дана будет"*(364).

"Римская вера в землях царского Величества отправляется свободно, и в разных местах, где есть этой веры жители, костелы иметь позволено, именно в Москве и в Петербурге...", - говорили русские министры чрезвычайному и полномочному польскому послу Воловичу в начале 1714 г.*(365).

Объяснение менее терпимому отношению к католикам надо искать в особом характере русско-польских отношений того времени, точнее, - в той враждебности, которую проявляла тогда Польша по отношению к русскому народу и Русскому государству, и в тех притеснениях, которые она чинила в отношении православной части своего населения, навязывая ему религиозную унию, т.е. добиваясь отречения его и от веры предков, и от самой своей народности.

И в до-московский, и в московский период русский народ всячески сопротивлялся попыткам католиков навязать ему свою веру, а, следовательно, и подчинить его своему политическому влиянию. Эта позиция русского народа находит свое отражение уже в ранних международных договорах. Так, например, в договоре Новгорода с польским королем Казимиром IV (1470 г.) категорически оговоривается: "А римских церквей тебе, честны король, в Великом Новгороде не ставится, ни по пригородам новгородским, ни по всей земле новгородской" (ст. 23)*(366).

Международно-договорное определение отношения России к религиозной свободе иностранцев на ее территории имеет место уже в XVII-XVIII вв.

Так, согласно Столбовскому мирному договору со Швецией (1617 г.) шведским купцам в России была разрешена свобода богослужения; правда, право воздвигать свои церкви предоставлялось лишь при условии неприкосновенности православной церкви в Ревеле*(367).

По Ништадскому мирному договору 1721 г. (ст. X) Россия предоставляет шведам на условиях взаимности свободное богослужение с правом строить церкви и учреждать училища.

Так, в ст. 2 коммерческого трактата, заключенного Россией с Австрией 1 (12) ноября 1785 г., австрийским подданным предоставлялось право пользоваться свободой вероисповедания "в полной мере и отправлять служение по своему закону без всякого когда-либо в том помешательства, или обезпокоения, в собственных ли своих домах или в зданиях, или же церквах, от нас на то назначенных, или позволенных". Тот же принцип выражен в ст. 3 коммерческого трактата с Францией, подписанного 31 декабря 1786 г. Здесь сказано: "Совершенная свобода веры дозволится французским подданным в России на основании совершенной терпимости, дарованной в оной всем верам. Они могут свободно исполнять должности веры своея, отправлять богослужение по их закону как в своих домах, так и в церквах, не претерпевая в том никакого и никогда затруднения"*(368).

Предоставляя известную религиозную свободу иностранцам, Россия вместе с тем стремилась оградить религиозные интересы не только своих православных подданных, но и вообще своих единоверцев за границей безотносительно к их подданству. Это объяснялось тем, что в силу известных исторических условий Русское государство оказалось единственным и естественным защитником религиозных интересов православной части населения в других странах. Известно также, что эти интересы нередко бесцеремонно нарушались не только в восточных странах, но и в Европе, что и вынуждало русскую дипломатию к соответствующим представлениям и демаршам, в особенности в Польше, Швеции, Австрии и Турции.

Так, еще в 1490 г. вел. князь Иван Васильевич в переговорах о сватовстве его дочери за римского короля Максимилиана требовал разрешения построить в Австрии православную церковь*(369).

В 1653 г. московский посол в Польше князь Б.А. Репнин требовал у польского правительства свободы вероисповедания русским людям в Польше.

Так, по договорам - Столбовскому 1617 г. и Кардисскому 1661 г. со шведами - Россия добивается признания неприкосновенности православной церкви в Ревеле*(370).

По Московскому договору 22 мая 1684 г. со Швецией России удается выговорить свободу отправления православного исповедания для своих единоверцев в Ревеле, в Ижерской земле и Корелах*(371).

Московский договор с Польшей 26 апреля 1686 г. (ст. IX) устанавливал, что монастыри и церкви православной веры, находящиеся в Польше и Литве, должны быть неприкосновенны. Исповедующие православную веру не должны быть принуждаемы к унии.

В 1717 г. по настоянию Петра I в Лондоне разрешается богослужение в православной церкви.

В 1749 г. Россия обращается к Австрии с представлением о тех религиозных гонениях и притеснениях, которым подвергались православные славяне в Кроации, Трансильвании и других местах Австро-Венгерского королевства в целях принуждения этих славян приступить к унии с римской церковью*(372).

Следует подчеркнуть, что к России обращались за защитой от притеснений католиков не только православные, но, например, в Польше, и протестанты. Так, в сентябре 1718 г. польские протестанты обратились к Петру I с просьбой защитить их от гонений. Они писали: "Не только мы, но и вся старая Русь подразумевается под именем диссидентов, и вместе с нами подвергается гонению: так много церквей, епископов, монастырей отпало, и почти вся шляхта русская от своего закона отступила, не имея доступу к должностям по причине своего благочестия. Так как теперь дошли до того, что и самого короля духовенство не слушает и на грамоты его не смотрят, то никто нас не осудит, что мы прибегаем к вашему царскому величеству, ибо вы посредник между королем и Речью Посполитою и виновник общего мира, и тем, которые терпят насилие, не имеют покоя, которых права и привилегии уничтожаются, не только вольно, но и должно прибегать к вашему величеству"*(373). По этому поводу историк Соловьев пишет, что "знаменитый диссидентский вопрос, имевший такое значение в истории падения Польши, начинался уже теперь"*(374).

Первая попытка обеспечить защиту религиозных интересов православной части турецкого населения была сделана Россией при заключении Бахчисарайского трактата от 5 января 1681 г.*(375), в котором турецкое правительство дало обещание не препятствовать русским подданным ходить в Иерусалим на поклонение. Дальнейшим развитием этого постановления явилась ст. XII Константинопольского трактата от 3 июля 1700 г. Согласно упомянутой статье обеспечивались религиозные интересы русских подданных, отправлявшихся в Турцию с чисто религиозными целями на более или менее продолжительный период времени*(376).

В связи с войной, объявленной Турцией России (20 ноября 1710 г.), Петр I в уже упоминавшейся нами грамоте к черногорскому народу 3 марта 1711 г. не только определил оборонительную задачу Русского государства, но и задачу освобождения православных христиан от турецкого ига: "Намерение имеем, дабы не токмо возмощинам против неприятеля оного бусурмана отпор чинить, но и сильным оружием в средину владения его вступить и от утеснений православных христиан, аще Бог допустить поганского ига освободить"*(377). Однако война эта, как известно, была неудачной для России. 20-тысячная русская армия оказалась лицом к лицу с 200-тысячной армией турок. Положение было критическим. Дипломатическое искусство Петра и талант вице-канцлера Шафирова спасают Россию от гибели: ценою возвращения туркам Азова и срытия ряда крепостей. 12 июля 1711 г. был подписан Прутский мирный договор между Россией и Турцией. Спустя 63 года этот договор был отменен и заменен новым, радикально изменившим к лучшему положение России на Востоке. Мы имеем в виду Кучук-Кайнарджийский мирный договор 1744 г.

По Кучук-Кайнарджийскому договору 1774 г. Турция не только дала России обязательство гарантировать религиозную свободу русским подданным в Турции, но и обещала "твердую защиту христианскому закону и церквам оного" (ст. 7) и даже признала за русским правительством право покровительства и заступничества в пользу христианской части турецких подданных (ст. 14). Этим исключительным правом покровительства Россия пользовалась до Парижского трактата 1856 г., который, как мы уже отмечали, поставил христианских подданных Турции под коллективное "покровительство" великих держав Европы.

Как известно, одной из внешних причин Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. являлось стремление России упрочить религиозную свободу православной части населения турецких владений, особенно угнетенное положение которой - исторический факт, не вызывающий сомнения.

Не меньшую активность проявляла русская дипломатия в ограждении упомянутых интересов и в других восточных странах. Уже в Кяхтинском договоре России с Китаем 21 октября 1727 г. содержится условие, что "россиянам не будет запрещено молитися и почитати своего Бога по своему закону" (ст. 5)*(378). По Тяньцзинскому же договору 1 (13) июня 1858 г. Китай обязывался перед Россией "не только не преследовать своих подданных за исполнение обязанностей христианской веры, но и покровительствовать им наравне с теми, которые следуют другим допущенным в государстве верованиям"*(379). При заключении одного из первых торговых договоров с Японией, а именно Едоского 7 (19) августа 1858 г., Россия включила в него условие, по которому русские подданные, пребывающие в Японии, "пользуются правом свободного и открытого вероисповедания, и правительство японское прекращает попирание предметов, служащих знаками их религии" (ст. 7)*(380).

Известно, что выступления русской дипломатии в защиту религиозной свободы человека преследовали нередко чисто политические цели. Но, тем не менее, сама по себе международная позиция русского государства в этом вопросе, безотносительно к политическим тенденциям царского правительства и к его известной внутренней политике преследования "раскольников" и т.п., имела, вообще говоря, прогрессивное значение с точки зрения утверждения в области международных отношений принципа религиозной свободы как одного из начал международного права.

Чувство веротерпимости и религиозной свободы коренится глубоко в вольнолюбивой природе русского народа. Эта благородная черта характера великого народа нашла свое наиболее яркое выражение в религиозной политике большевистской партии и советского правительства в социалистическом государстве. Наша партия борется против религии вообще, так как всякая религия есть нечто противоположное науке. Однако единственно законным средством борьбы против религиозных предрассудков партия и правительство признает народное просвещение. Всякое оскорбление религиозных чувств верующих, и тем более преследование за исповедание религиозных учений - глубоко чужды социалистическому государству. Советский народ поднимает на более высокую ступень лучшие традиции русского народа и в религиозном вопросе.

Провозглашенная декретом 23 января 1918 г. свобода совести закреплена незыблемым Основным Законом нашей страны - Советской Конституцией.

Что касается теперь правового положения иностранцев, то принципы его определялись в XIX в., главным образом, под влиянием демократических идей передовой части человечества в соответствии с поступательным развитием международных экономических отношений.

Широкое признание в законодательстве и в международно-договорной практике европейских стран получает в XIX в. так называемый принцип национального режима, т.е. уравнения иностранцев с местными гражданами в отношении всех гражданских прав, исключая политических, а также так называемого принципа наибольшего благоприятствования, т.е. уравнения иностранцев между собой.

Как известно, Россия шла относительно медленно по пути признания в своем законодательстве упомянутых принципов. Это объяснялось историческими особенностями ее политического и экономического развития и естественной настороженностью русского народа по отношению к иностранцам, со стороны которых (в особенности со стороны немцев) он испытывал так много обид, оскорблений и прямых насилий.

Признание принципа уравнения иностранцев с русскими подданными в гражданских правах получает в русском законодательстве только во второй половине XIX в., а именно со времени издания указа от 7 июня 1860 г. В этом указе говорилось, в частности, что, принимая во внимание то полезное влияние, которое может иметь на все отрасли народного богатства предоставление больших удобств пользоваться в предприятиях разного рода иностранными капиталами, и желая явить новый знак особой заботливости о преуспеянии торговли, земледелия и промышленности вообще в империи, а также оказать иностранным державам справедливую взаимность, - признается за благо даровать пребывающим в России иностранцам такие же в этом отношении права, какими пользуются уже русские подданные в главнейших европейских государствах.

Последовавшие в конце XIX в. некоторые ограничения прав иностранцев в России не затрагивали общего принципа и вызывались исключительно соображениями государственной безопасности. Иначе говоря, эти стеснения не представляли собою чего-либо необычного; подобные ограничения являлись нередким явлением и в других странах.

К этому типу ограничений можно отнести, например, воспрещение (22 ноября 1886 г.) китайским и другим выходцам из китайских и корейских пределов селиться в пограничных с Китаем и Кореей местностях; воспрещение (12 июня 1886 г.) иностранцам приобретать в Туркестане недвижимое имущество; воспрещение (14 марта 1887 г.) приобретать иностранцам в Царстве Польском и в некоторых смежных с ним губерниях право собственности на недвижимое имущество, а равно право владения и пользования недвижимым имуществом, отдельного от права собственности вообще, в частности же вытекающего из договора найма или аренды, а также заведовать недвижимым имуществом, расположенным вне городских поселений, в качестве поверенных или управляющих*(381).

Изучение истории вопроса о положении иностранцев в России дает нам основание утверждать, что она в ряде отношений и в отдельные периоды идет в этом вопросе далеко впереди западноевропейских стран.

Отношение русского народа к иностранцам, несмотря на все те притеснения, которые он часто испытывал от них, отличалось с глубокой древности большей гуманностью, чем это имело место во многих западноевропейских странах.

Еще Ломоносов, обращаясь к иностранцам, подчеркивал, что русский народ им:

"Дает уже от древних лет

Довольство, вольности златыя,

Какой в других державах нет".

Общеизвестно, что славяне вообще, а русские люди в особенности отличались своим гостеприимством. Гостеприимство считалось всегда весьма важной доблестью русского человека.

О демократическом и вольнолюбивом характере славян, об их исключительном гостеприимстве свидетельствуют уже писатели древности. Так, Прокопий (VI в.) указывает, что славяне "не подчиняются одному человеку, но исстари живут в демократии"*(382). Так, Маврикий (Стратег) свидетельствует, что славяне отличаются любовью к свободе и что "их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению, они храбры". "К прибывающим к ним иноземцам они относятся ласково и, оказывая им знаки своего расположения (при переходе их) из одного места в другое, охраняют их в случае надобности, так, что, если бы оказалось, что по нерадению того, кто принимает у себя иноземца, последний потерпел (какой-либо) ущерб, принимавший его раньше начинает войну (против виновного), считая долгом чести отомстить за чужеземца"*(383).

Ярким примером выражения этой высокой доблести русского человека может послужить, например, следующее место поучения Владимира Мономаха своим детям: "Более же чтите гость, откуду же к вам придет или прост, или добр, или сол, аще не можете даром, - брашном и питьем; ти бо мимоходячи прославлать человека по всем землям любо добрым, любо злым"*(384).

Мусульманский писатель Х в. Ибн-Даста указывает, что русские "гостям оказывают почет и обращаются хорошо с чужеземцами, которые ищут у них покровительства, да и со всеми, кто часто у них бывает, не позволяя никому из своих обижать или притеснять таких людей. В случае же, если кто из них обидит или притеснит чужеземца, помогают последнему и защищают его"*(385).

Даже заклятый враг славянства Гельмольд (XII в.) вынужден был признать на основании своего собственного опыта, "что нет народа, более гостеприимного, чем славяне". "Если же кто-нибудь, что бывает очень редко, откажет страннику в гостеприимстве и будет уличен в этом, - говорил он, - то его дом и имущество подлежат сожжению; все сходятся во мнении, что тот, кто не постыдился отказать страннику в куске хлеба, бесчестен, подл и заслуживает всеобщего презрения"*(386).

"Все славяне, естественно, являются чрезвычайно демократическими, - говорит Бенеш. - Они больше склонны к равноправию, чем другие европейские страны"*(387).

Мы уже отмечали, что Московская Русь, будучи заинтересована в иностранных специалистах, охотно допускает их в свои пределы. Либеральную политику Москвы в этом отношении отмечают даже ее заклятые враги из числа иностранцев. Так, например, Штаден пишет: "Не смотрят ни на лицо, ни на одежду, ни на знатность, но ко всем его (иностранца. - Ф.К.) речам относятся с большим вниманием. В тот самый день, когда он приходит на границу, ему выдаются еще деньги на корм до Москвы. В Москве также в день приезда выдают ему кормовую память, т.е. записку о кормовых деньгах"*(388).

Петр I, касаясь однажды своей политики в отношении иностранцев, говорил: "Я принимаю и ласкаю чужестранцев, для того токмо, чтобы они охотно у нас оставались, и дабы от них научиться и подражать их наукам и искусству, и, следовательно, для благосостояния Государства и очевидные пользы моих подданных"*(389).

И, действительно, многие иностранцы остались в России и даже пустили глубокие корни в ее жизни. Некоторые из них получили широкую известность в России, например, П.И. Гордон, как сподвижник Петра I, прапорщик Юрий Лермонт, предок поэта Лермонтова, дипломат П.Г. Менезий*(390) и др.

Гостеприимное отношение к иностранцам в XVIII в. свидетельствуют сами иностранцы-современники*(391).

Неудивительным поэтому является то, что ряд стеснительных обычаев относительно положения иностранцев, обычаев, господствовавших в средневековой Западной Европе, не существовал вовсе в России. К числу наиболее варварских средневековых норм относились, например, береговое право и право государства конфисковать в свою пользу имущество после иностранцев.

Обычай берегового права заключался в том, что прибрежный феодал имел право собственности на корабли, потерпевшие крушение у его берегов, при этом экипажу и пассажирам грозили плен и обязательство выкупа.

Право после иностранцев заключалось в том, что они не только не могли наследовать в недвижимости и даже в движимости, находящейся в чужом государстве, но в случае смерти теряли свою собственность в пользу иноземного феодала. Эти обычаи уничтожаются в Западной Европе только после Великой Французской буржуазной революции, например, во Франции в 1790 г., в Германии в 1815 г.

Русский же народ уничтожил эти варварские обычаи почти на тысячу лет раньше, чем они были уничтожены немцами! Мы имеем в виду уже отмечавшийся нами знаменитый договор руссов с греками 911 г. В этом договоре было определено: "Аще вывержена лодья будет ветром великом на землю чюжю, и обрящються тамо иже от нас Руси, да аще кто идет снабдети лодью с рухлом своим, и отсылати пакы на землю крестьянску, да проводим ю сквозе всяко страшно месте, дондеже придеть в безстрашно место"... (ст. 8)*(392). "О работающих в Грецах Руси у Хрестьянского царя, аще кто умреть, не урядив своего именья, ци и своих не имать, да в'звратить именье к малым ближикам в Русь; аще ли створить обряжение, таковый в'зметь уряженое его, кому будеть писал наследити именье, да наследить е от взимающих куплю Руси от различных ходящих в Грекы и удложающих"... (ст. 13). "Си же вся да творять Русь Греком, идеже аще ключится таково" (ст. 15).

Говоря о береговом праве, необходимо даже подчеркнуть, что договор 911 г. не только отрицает это право, но идет еще далее того. Он вменяет обеим сторонам, т.е. русским и грекам, в обязанность оказывать всяческую помощь судну, потерпевшему аварию, принимая меры к охране груза и к содействию экипажу этого судна для проводки его в безопасное место. Договор 911 г. указывает, как мы видим, что если греческая "ладья" будет выброшена бурею на чужой берег и в этом месте окажутся русские, то последние возьмут на себя охрану аварийного судна до безопасного места Византийских берегов. Если же греческое судно окажется почему-либо не в состоянии продолжать курс, то русские, будучи в этом месте, обязуются оказать ему соответствующую помощь. Если при этом катастрофа произошла ближе к русским берегам, то владельцам судна предоставляется право распродать здесь груз его и возвратиться на родину. Что касается суммы, вырученной от продажи самого судна и той части груза, которая почему-либо греками не могла быть продана лично, то русские, принявшие на себя заботу о судне, обязуются отправить ее в Византию при первой же оказии. При этом они несли уголовную ответственность, если на судне, принятом ими к охране, имело место убийство, оскорбление действием и даже кража.

Приведенные положения договора 911 г. свидетельствуют о передовых чертах обычного морского права наших далеких предков и о широком их влиянии уже почти тысячу лет назад в бассейне Черного моря, недаром называвшегося в ту пору "Русским морем".

В русском происхождении этих новых начал морского права нет сомнения как в силу искони существовавшего в нашем народе обычая оказывать всяческую помощь мореплавателям, потерпевшим аварию, и охранять свободу морской торговли вообще, так и благодаря тому соображению, что русские заключили упомянутый договор в качестве могущественных победителей и поэтому, естественно, внесли в него лишь такие условия, которые соответствовали их правовым представлениям*(393).

Впоследствии на Руси устанавливается на некоторое время обычай за спасение иностранного имущества от аварий взимать известную часть стоимости этого имущества. Таково, например, положение о вознаграждении по условию за спасение судна или груза, предусмотренное в ст. 44 договора Смоленского князя Мстислава Давидовича с Ригою, Готландом и немецкими городами 1229 г.*(394). В период Московской Руси воеводам вообще вменялось в обязанность, в случае потопления судов, как русских, так и иностранных, принимать меры к отысканию товаров и по нахождении отдавать их хозяевам с уплатой в государеву казну десятого процента, что называлось "десятая выть". На это имеется прямое указание в Разрядной книге 1617 г.: "А которое судно разобьет на море или на Ладожском озере, а товар топленый того судна прибьет морем к берегу Ноугородского или Ладожского уезда; и боярину, и воеводам с товарищи то топленые товары велети сыскивати; а что какого товару сыщут, а те будет Немцы, чье товары, в то время в Новгороде будут; и им те товары отдавать тем Немцом, а на Государя имати с того товару десятая выть, и делать по посольскому договору". Но впоследствии и этот вычет был уничтожен по договорам, заключенным между Россией и Швецией 27 февраля 1617 г. в Столбове и 21 июня 1661 г. в Кардисе, всякий иностранец, потерпевший кораблекрушение, мог взять все свое имущество, "что сберег", и ехать без задержки в свое отечество. В этом отношении Россия опередила остальные государства Европы*(395).

Что касается права на имущество после иностранцев, то Россия не только отрицает его, но уже в XVIII в. даже отказывается от права вычета или взимания пошлин с имущества умерших на русской территории иностранцев. Так, например, в ст. 9 договора между Россией и Персией, заключенного в Реште 13 февраля 1729 г.*(396), было указано, что в обоих государствах недвижимое имущество, товары и пожитки остаются после смерти приезжих купцов "наследникам законным... без удержания и ущерба отдаваны да будут". В русско-саксонской конвенции от 20 августа (1 сентября) 1800 г. договаривающиеся державы, желая устранить все то, что "может причинить препятствие торговле и взаимному между ними сношению", выразили согласие "отменить и навсегда уничтожить всякое право на какое бы то ни было удержание, или на десятую долю, как то доселе во владениях их учреждено и взимаемо было с родовых и наследственных имений, оставленных обоюдными их подданными, умершими во владениях одного из двух государей".

Число таких соглашений особенно быстро стало увеличиваться с 2 июня 1823 г., когда было повелено отменить "производимый в государственную казну вычет на вывоз и перевод за границу наследственных и других имений иностранцев в пользу подданных тех держав, которые взаимно постановят во владениях своих такую же отмену в пользу российских подданных"*(397).

Как мы уже отмечали, признание в русском законодательстве начала уравнения иностранцев с русскими подданными в гражданских правах имеет место только во второй половине XIX в. *(398) Однако известное признание этого принципа встречается еще в законодательстве и в ряде международных договоров древней Руси. Блюсти в Литве Псковича, как Литвина, а в Пскове блюсти Литвина, как Псковича; а блюсти Литвина, как и своего брата Новгородца, по крестному целованию*(399) (договор Новгорода с Казимиром IV 1470 г.).

Уравнение в правах иностранцев с русскими видно в особенности из определяемой по договорам одинаковости наказаний за одни и те же преступления как русскому за преступление против иностранца, так и наоборот. Так, например, в договоре Новгорода с немецкими городами и Готландом, заключенном в 1270 г., указано: кто ранит человека острым оружием или копьем, тот должен заплатить ему полторы марки серебра (ст. XXIV); если один ударит другого в ухо или по шее, то должен ему заплатить три фердинга (ст. XXV)*(400).

Отметили мы также, что в ряде отношений иностранцы на Руси в некоторые периоды ее истории пользовались даже известными преимуществами по сравнению с самими русскими, особенно в процессуальных правах. Так, например, долг в пользу иностранного кредитора взыскивался в древней Руси прежде удовлетворения претензии русского. Кто, вступив с немцем или голландцем в торговые дела, испортит или растратит его товар, должен прежде всего удовлетворить гостей, а потом других, коим должен (ст. ХХ)*(401).

Далее, вместо представления свидетелей, для подтверждения своих слов на суде иностранцы могли ограничиться присягой; испытание железом и судебный поединок также были для них необязательными; иностранец-должник не подвергался тюремному заключению; если Новгородец сделает долг в Готландии, то его (за оный) нельзя посадить в погреб (тюрьму). Равным образом, не должно делать сего в Новегороде немцам или готландцам (ст. Х)*(402).

Самый суд над иностранцами был нередко организован по-иному, в Смоленске он принадлежал самому князю, в вольном Новгороде - посаднику и тысяцкому, в Московском государстве - посольскому приказу. Если возникнет между немцами и новгородцами ссора, то она должна быть покончена во дворе Св. Иоанна, при посаднике, тысяцком и при купцах (ст. XI)*(403); в случае, если бы летние и зимние гости имели в чем-либо разделаться судом, то они должны это покончить пред тысяцкими, старшинами и новгородцами и должны без препятствия ехать своею дорогою. Где потому ссора возникнет, там должно ее покончить (ст. XVI)*(404).

Приведенные примеры не оставляют никакого сомнения в том, насколько широких взглядов еще в древности держался русский народ в отношении прав иностранцев. Он даже был готов далеко идти им навстречу, но, однако, до известных пределов, которые ставились его политическим престижем.

Попытки иностранцев добиться от русского народа больших прав, т.е. таких, которые приводили бы к ущемлению его политической независимости, неизменно наталкивались на решительный отпор с его стороны.

Особенно часты и назойливы были этого рода попытки со стороны немцев. Ярким примером этому может послужить попытка немцев навязать Великому Новгороду в период 1209-1210 гг. неравноправный договор, который был полностью отвергнут. Немцы добивались в предложенном ими проекте договора права своего собственного суда над преступником из русских даже в пределах русской территории; они требовали, чтобы русские предъявляли взыскание к немцам на русской территории не перед своими судьями, но перед альдерманом (старшиной) немецкого суда; они требовали далее непомерного расширения прав немецкой фактории; наконец, они предлагали применять такие наказания, как клеймение преступников, порка розгами за незначительную кражу и смертную казнь за кражу крупную, которые Русская Правда совершенно игнорирует: она не только не знает смертной казни, но и телесного наказания*(405).

Следует отметить также, что иностранцы нередко весьма злоупотребляли теми серьезными льготами, которые им предоставляло не раз Русское государство, например, в области торговли, заметно ущемляя, таким образом, материальные интересы русских купцов.

Иностранные купцы скупали в русских селах и деревнях по дешевой цене русские товары - хлеб, пеньку, лен и прочее и продавали эти товары с большой выгодой у себя на родине; в России же они сбывали товар низкого качества и по высоким ценам, прибегая при этом к различного рода махинациям.

Эти обстоятельства, а также политические мотивы, связанные с казнью короля Карла, вынудили правительство царя Алексея Михайловича в 1649 г. запретить англичанам торговлю в России, кроме города Архангельска, где разрешалось им продавать свои товары оптом с выплатой узаконенной пошлины.

При Петре I для иностранцев вновь открываются широкие возможности для торговли в России.

Следует заметить, что принцип наибольшего благоприятствования был известен русской дипломатии еще в начале XVIII в. В уже упоминавшейся нами инструкции Петра I русским уполномоченным на Аландском конгрессе 1717 г. содержались подробные указания о тех принципах, которые должны быть положены в основу экономических отношений между Россией и Швецией после заключения мира. Указывалось, в частности, что "обоих народов и государств люди подданные имеют взаимно трактованы быть в обеих государствах против других приятельских и лучшим образом фаворизованных народов"*(406).

Эти и другие факты, которые мы приведем в дальнейшем, бесспорно, свидетельствуют, нам кажется, о том, что русский народ не только имел определенные международно-правовые представления, но даже оказывал в лице государства свое творческое влияние на развитие этого права уже в Средние века.

Ввиду этого нельзя признать правильным утверждение, например, М. Таубе, что в греко-славянском мире вообще отсутствовало в Средние века представление о международном праве*(407), а что касается русского народа непосредственно, то он якобы лишь бессознательно шел в этот период навстречу международному общению и притом лишь постольку, поскольку ему приходилось соприкасаться с жизнью Запада*(408).

Эта концепция Таубе свидетельствует о недооценке им роли Русского государства в области международно-правовых отношений и отражает собой вредное влияние немецкой школы на отдельных представителей исторической науки в России.

Следует заметить, что вообще иностранцы*(409) и, в особенности, немцы нередко чрезмерно преувеличивали, по понятным причинам, так называемую "отсталость" и "невежество" в прошлом русского народа.

Немцы еще со времен Ивана Грозного много содействовали тому, чтобы создать в общественном мнении Западной Европы искаженное представление о русских деятелях, о русском народе вообще. Особенно озлобленными характеристиками по адресу русского народа полны донесения уже упоминавшегося нами известного авантюриста и проходимца XVI в. немца Штадена, прожившего на Руси 12 лет и даже побывавшего несколько лет на службе в опричнине.

В XVIII в. немало клеветал на русский народ пресловутый Фридрих II*(410).

В действительности такой степени невежества, какую описывают иностранцы, никогда не было на Руси. Великий писатель земли Русской Ломоносов совершенно справедливо заметил однажды, что "не мало имеем свидетельств, что в России толь великой тьмы невежества не было, какую представляют многие внешние писатели"*(411).

Следует подчеркнуть, что историческая действительность опровергает подобные взгляды на прошлое русского народа как "внешних", так и "внутренних" писателей этого рода*(412). Советская наука международного права, в частности, обязана показать действительную роль России в области развития международного права и его науки.

Истории развития русской науки международного права мы предполагаем посвятить специальный труд, если к этому представится возможность. В нем мы хотели бы показать, что русская наука международного права по богатству своих идей, по глубине научного анализа, по широте охвата политико-правового материала, по своей прогрессивности, по силе научного предвидения, по своей гуманности, наконец, по изяществу своей литературной формы - не только не уступает лучшим западноевропейским образцам в этой области права, но, в ряде отношений, она положительно превосходит их.

Русская литература по международному праву в XIX в. (в ХХ в. еще в большей степени) представляет собой весьма заметное явление в общемировой литературе этого предмета.

Следует заметить, что не только иностранные ученые, что, пожалуй, понятно, но, к сожалению, нередко и русские недооценивали роль и значение нашей отечественной международно-правовой литературы. Так, например, известный русский ученый Мартенс отмечал, что якобы "русской литературы по международному праву, собственно говоря, совсем не существует, и до сих пор нет ни одного систематического руководства по этой науке, составленного русским ученым"*(413).

Разумеется, с этим утверждением Мартенса согласиться нельзя. Оно противоречит действительности. Русская литература по международному праву существовала и до Мартенса.

Ознакомление с прошлым нашего народа, с историей русской правовой мысли вскрывает, с другой стороны, явную необоснованность и полную ненаучность попыток рассматривать русских писателей по международному праву как простых учеников западноевропейских ученых. Мы решительно отвергаем также и это.

Мы утверждаем, что многие русские международники были оригинальными учеными и не только шли в уровень с юридической наукой своего времени, но далеко двигали ее вперед.

Н.М. Коркунов, давая общую характеристику русской науки права вообще, справедливо заметил, что можно пожаловаться разве только на малое число людей, посвятивших себя научному изучению права, но не на их качество*(414). Это же самое можно сказать и применительно к русской науке международного права.

Высокое научное достоинство русских работ по праву вообще и по международному праву в частности тем более заслуживает внимания, что условия в дореволюционной России для самостоятельного научного творчества были неблагоприятны, что деспотизм царского режима душил всякую свободную мысль.

Кроме того, важно подчеркнуть, что в России наука международного права определилась вообще значительно позже, чем в Западной Европе, где, в свою очередь, она зародилась намного позже других правовых наук, например, науки гражданского права.

Зарождение и развитие науки международного права связано с факторами разложения феодализма и роста капитализма.

Развивающийся капитализм рождает потребность в науках, которые способствовали бы его дальнейшему развитию. Вместе с расцветом буржуазии шаг за шагом шел вслед гигантский рост науки. Возобновился интерес к астрономии, механике, физике, анатомии, физиологии. Буржуазии для развития ее промышленности нужна была наука, которая исследовала бы свойства физических тел и формы проявления сил природы. До того же времени наука была смиренной служанкой церкви, и ей не было позволено выходить за пределы, установленные верой, короче - она была чем угодно, только не наукой. Теперь наука восстала против церкви; буржуазия нуждалась в науке и приняла участие в этом восстании*(415).

В известном смысле это относится к области общественных наук, к области права, в том числе и международного.

Его развитие было подготовлено, как показал, между прочим, русский ученый В.Э. Грабарь*(416), еще средневековыми юристами - глоссаторами и комментаторами, юридические конструкции которых покоились на основе римского права. А это право, как известно, сохранило свою силу и на территории государств, образовавшихся на руинах так называемой Священной Римской империи.

В основе рецепции римского права лежали глубокие экономические причины: прогресс промышленности и торговли, стимулировавший развитие частной собственности. Маркс и Энгельс указывали: "Лишь только промышленность и торговля - сперва в Италии, а позже и в других странах - развили дальше частную собственность, как тотчас же было реципировано и возведено в авторитет разработанное римское частное право. Когда впоследствии буржуазия так усилилась, что государи стали защищать ее интересы, чтобы с ее помощью сокрушить феодальную знать, тогда только и началось во всех странах - во Франции в XVI в. - настоящее развитие права, совершающееся повсюду, за исключением Англии, на основе римского кодекса"*(417).

Элементы науки международного права встречаются уже в феодальную эпоху, получают свое дальнейшее развитие в период разложения феодализма, кристаллизуясь затем в определенных формах в эпоху буржуазных революций и национально-освободительных войн.

Исключительную роль в процессе кристаллизации основных положений международного права в Европе сыграли Французская буржуазная революция и ее идеи.

В.И. Ленин указывал на то, что Французская революция играла творческую роль как внутри страны, так и в международных отношениях. "Как внутри страны французской революционный народ тогда впервые проявил невиданный в течение столетий максимум революционной энергии, так и в войне конца XVIII в. он проявил такое же гигантское революционное творчество, пересоздав всю систему стратегии, порвав старые законы и обычаи войны и создав, вместо старых войск, новое, революционное, народное войско и новое ведение войны"*(418).

Это замечание Ленина имеет исключительно важное принципиальное значение. Оно говорит, в частности, о законах и обычаях войн. Новые законы и обычаи войны вошли непременной составной частью в новую систему международного права, созданную в период буржуазных революций*(419) и национально-освободительных войн против феодализма и абсолютизма.

Как известно, основными идеями, под лозунгами которых Французская буржуазная революция выступила против феодализма и абсолютизма, были идеи частной собственности, идеи независимости, свободы, равенства, справедливости и пр. Все эти принципы, в конечном счете, имели, разумеется, формальное значение. "Свобода", "равенство" и проч. оказывались в реальной жизни свободой и равенством для господствующих классов.

Однако было бы неправильным в то же время не видеть известного прогрессивного значения этих идей для народа, для рабочего класса. Для рабочего класса совсем не безразлична форма его угнетения.

Вскрывая сущность всякого буржуазного государства, в том числе и государства буржуазной демократии, Ленин пишет: "Если Энгельс говорит, что при демократической республике "ничуть не меньше", чем при монархии, государство остается "машиной для угнетения одного класса другим", то это вовсе не значит, чтобы форма угнетения была для пролетариата безразлична, как "учат" иные анархисты. Более широкая, более свободная, более открытая форма классовой борьбы и классового угнетения дает пролетариату гигантское облегчение в борьбе за уничтожение классов вообще"*(420).

Основные идеи и принципы буржуазной демократии нашли свое первоначальное выражение в так называемой школе "естественного права" еще задолго до Французской буржуазной революции, получив благодаря ей свое дальнейшее развитие. Как известно, школа "естественного права" исходила из того основного положения, что источником всякого права является разумная природа человека, противопоставляя, таким образом, "естественное право", отражавшее тогда классовые интересы растущей буржуазии, "положительному", т.е. феодальному "кулачному праву".

Эти идеи были распространены и на международные отношения государств в виде принципов их суверенности (независимости), равноправия (какова бы ни была их величина и значение) и самостоятельности (недопустимость вмешательства во внутренние дела других стран).

Значительную роль в этом отношении сыграл Гуго Гроций (1583-1645 гг.). Гуго Гроций, использовав и развив высказывания своих предшественников - Доминика Сото (1494-1560 гг.), Франциска Суареца (1543-1617 гг.), Бальтазара Айала (1548-1584 гг.), в особенности Альберико Джентили (1551-1608 гг.), далеко двинул вперед науку международного права. Гроций справедливо считается основоположником современной науки международного права. Его трактат "О праве войны и мира" (1625 г.) пользуется всемирной известностью. Гроций определяет международное право как право, регулирующее взаимные отношения между народами и правителями народов. Гроций положил начало двум направлениям в доктрине международного права: естественно-философскому, стремившемуся установить общие философские основы международного права, и позитивному, исходившему из существующих обычаев и государственной практики.

Наиболее видными представителями первого направления считаются в Западной Европе Пуффендорф (1632-1694 гг.), Христиан Томазий (1655-1728 гг.), Христиан Вольф (1679-1754 гг.) и, в особенности, Эмерих Ваттель (1714-1767 гг.).

Наиболее видными представителями второго направления считаются там Бейнкерсгук (1673-1743 гг.), Иоанн Яков Мозер (1701-1785 гг.), Зёч (1590-1660 гг.), Георг Фридрих Мартенс (1756-1821 гг.).

Крайности этих направлений вызвали против себя реакцию, и в XIX в. господствующее место занимает компромиссное, так называемое историко-позитивное направление, наиболее видными представителями которого в западноевропейской и американской международно-правовой литературе являются Гефтер, Бульмеринк, Трипель, Лист - в Германии; Уэстлек, Филимор, Холланд, Оппенгейм - в Англии; Бонфис, Фошиль - во Франции; Мур, Лоуренс, Уитон - в США.

В России же международное право начинают основательно изучать лишь со времен Петра I. Известно, что этот великий преобразователь Русского государства лично интересовался международным правом. Он предписал наставникам царевича Алексея читать и объяснять последнему книги Гуго Гроция и Пуффендорфа.

В знаменитом наказе Петра I "Каким образом поступать при учении государя царевича Алексея Петровича" было предусмотрено, между прочим, следующее: "Тако ж возможно заранее Пуфендорфову малую книжицу, о должности человека и гражданина, на французский язык перевесть, и в Голландии напечатать велеть, дабы оное употреблять яко введение в право всенародное, и яко преддверие Гроция или Пуфендорфова ж о право естественном и народном, из которого основание всех прав, а особливо права о войне и мире, которое меж потентами в почтении, изучити возможно"*(421).

Приведенные наставления Петра I убедительно свидетельствуют высокую степень уважения его к международному праву. В дальнейшем изложении нашего труда будет показано не раз подтверждение этому на отдельных фактах государственной, дипломатической и полководческой деятельности этого поистине великого человека.

11 сентября 1724 г. последовал специальный указ Петра I Синоду о переводе трактата Пуффендорфа о должности человека и гражданина*(422).

Следует заметить, что Петр I даже предполагал учредить в академии, и в академическом университете - особую кафедру международного права под именем кафедры "права натуры и политики".

Со времени основания Московского университета (1755 г.) международное право становится предметом изучения в высшей школе России.

По определению, данному в Записке профессоров Московского университета в 1765 г.: "В юридическом классе или факультете обучают правам российским, а при том и правам чужестранным, тако же всеобщему праву публичному. В оном научаются студенты тому, что в их отечестве и в других просвещенных народах с правом сходствует, и каким образом в гражданских, криминальных, военных, вексельных и до кораблеплавания принадлежащих случаях, по своим и чужестранным законам, праведно судить можно. Всеобщее публичное право показывает связание и сношение владений и государств между собой и интересы и претензии владеющих держав, церемониальную науку и пр."*(423).

При Александре I международное право включается в учебный план и других русских высших учебных заведений. В XVIII в. и в начале XIX в. международное право преподается в России вместе с правом естественным и государственным. С 1835 г. эта наука отделяется и получает самостоятельную кафедру.

Международное право стало изучаться в России позже, чем во многих других западноевропейских странах - тем более важно заметить, что в истории русской литературы по международному праву еще задолго до работы Ф.Ф. Мартенса "Современное международное право цивилизованных народов", вышедшей в свет в 1882 г., известен ряд весьма крупных трудов по общим вопросам международного права, написанных именно русскими учеными, не говоря уже о монографических исследованиях по специальным вопросам этого права, которыми вообще весьма богата русская международно-правовая наука*(424).

Первым русским оригинальным сочинением по международному праву надо считать труд Золотницкого Владимира Трофимовича под названием: "Сокращение естественного права, выбранное из разных авторов для пользы Российского общества". Москва, 1764.

Замечательным для своего времени является также сочинение В.М.*(425) "Рассуждение о мире и войне", СПб., 1803*(426). Высокую оценку этому труду дает известный русский ученый-юрист XIX в. Д.И. Каченовский. По его словам, он предложил эту книгу лондонскому обществу мира и написал на нее краткую рецензию в Herald of peаce, June, 1858*(427).

В 30-х годах XIX в. выходит в свет небольшой по объему, но весьма интересный по своему содержанию, в особенности для своего времени, труд Н. Безобразова "Исследование начал внешнего государственного права", СПб., 1838.

Н. Безобразов анализирует в упомянутой работе ряд коренных проблем международного права. Он решительно восстает против широко распространенного в свое время в теории международного права уподобления государства человеку со всеми вытекающими отсюда последствиями для науки международного права.

По мнению Н. Безобразова, "государства суть юридические самостоятельные лица, потому что в них заметны все признаки сей юридической личности; каждое из них имеет определенную цель, известные обязанности и права для достижения сей цели, и каждое составилось соединением физических лиц, осуществляющих эту цель" (с. 46).

"Согласно с нашим воззрением, - говорит он, - наука внешнего государственного права будет содержать правила: каким образом государство должно действовать для определения и обеспечения прав своих подданных при их сношениях с подданными других государств"