Всемогущество государства; древние не знали индивидуальной свободы

Гражданская община была основана на религии, ее построение было подобно церковной организации. Отсюда проистекала ее сила, отсюда проистекали также и ее всемогущество и неограниченное господство над своими членами. В обществе, основанном на подобном принципе, личная, [с. 249] индивидуальная свобода существовать не может. Гражданин был подчинен во всем и безо всякого исключения гражданской общине — государству; он принадлежал ему всецело. Религия породила государство, и государство поддерживало религию; они опирались взаимно друг на друга, составляя одно целое. Эти две силы, соединенные и слитые вместе, образовали почти сверхчеловеческую мощь, которой были в равной степени подчинены и душа, и тело человека.

В человеке не было ничего независимого. Его тело принадлежало государству и было посвящено его защите; в Риме гражданин был обязан нести военную службу до сорока шести лет, в Афинах и Спарте — всю жизнь. Имущество граждан было всегда в полном распоряжении государства; если гражданская община нуждалась в деньгах, то она могла приказать женщинам отдать ей свои драгоценности, кредиторам — уступить ей получение по домовым обязательствам; владельцам оливковых садов — отдать ей даром все выработанное ими масло. Частная жизнь также не ускользала от этого всевластного государства. Многие из греческих гражданских общин запрещали человеку оставаться неженатым. Спарта наказывала не только тех, кто не женился совсем, но и тех, кто женился поздно. В Афинах государство имело право предписать труд, а в Спарте — праздность. Тирания государства простиралась до самых мелких вещей: в Локрах закон запрещал мужчинам пить чистое, не смешанное с водою вино; в Риме, Милете и в Марсели он запрещал это женщинам. Обыкновенно одежда устанавливалась неизменно законами каждой гражданской общины: законодательство Спарты определяло, как должны убирать голову женщины; законодательство Афин запрещало им брать с собою в дорогу более трех одежд. В Родосе закон запрещал брить бороду; в Византии он наказывал штрафом того, кто имел у себя бритву: в Спарте, наоборот, закон требовал, чтобы граждане брили усы.

Государство имело право не терпеть в своей среде [с. 250] уродливых или безобразных граждан. Вследствие этого оно повелевало отцу, у которого родится уродливый ребенок, убить его. Этот закон находился в древних законодательных сборниках Спарты и Рима. Мы не знаем, существовал ли он также и в Афинах; нам известно только, что Аристотель и Платон вписали его в свое идеальное законодательство.

В истории Спарты есть одна черта, которая весьма восхищала собою и Плутарха, и Руссо. Спарта только что потерпела поражение при Левктрах, где погибло очень много ее граждан. При этом известии родственники убитых должны были появляться публично с радостными, веселыми лицами. Мать, знавшая, что ее сын избежал гибели и что она его вскоре увидит, выказывала печаль и плакала; наоборот, та мать, которая знала, что ее сын погиб и что она не увидит его более, выказывала радость и обходила храмы, благодаря богов. Каково было могущество государства, которое предписывало извращение естественных чувств и находило в ответ повиновение!

Государство не допускало, чтобы человек мог оставаться равнодушным к его интересам; ни философ, ни человек науки не имели права устраняться от государственной жизни. Для каждого являлось обязательным подавать свой голос в народных собраниях и отправлять известные государственные должности, когда до него доходила очередь. В те времена, когда так обычны были раздоры партий, афинский закон не позволял гражданину оставаться безучастным, нейтральным; он должен был бороться за ту или иную партию; относительно же тех, кто желал оставаться в стороне от всякой деятельности и пребывать в спокойствии, закон объявлял тяжелое наказание, а именно — он лишал их права гражданства.

Воспитание также было далеко не свободно у греков. Можно сказать, напротив, что не было области, где бы государство оберегало усиленнее свое владычество. В Спарте отец не имел никакого права на воспитание своего ребенка. [с. 251] В Афинах закон был, кажется, менее строгим, но гражданская община установила общее воспитание под руководством своих избранных наставников. Аристофан в весьма красноречивом изображении представляет нам афинских детей, отправляющихся в школу: в полном порядке, распределенные по кварталам, идут они сомкнутыми рядами в дождь и в снег и при блеске солнца; эти дети как будто уже сознают, что они выполняют гражданский долг. Государство желало само руководить всецело воспитанием, и Платон указывает на мотивы подобного требования: «Родители не должны иметь свободного выбора в вопросе, посылать ли своих детей к учителям, которых избрало государство, или не посылать, потому что дети принадлежат более гражданской общине, чем своим родителям». Государство смотрело на тело и душу каждого гражданина как на свою собственность, поэтому оно и желало образовать и тело, и душу таким образом, чтобы извлечь для себя возможно больше пользы. Оно обучало граждан гимнастике, потому что тело человеческое служило оружием для гражданской общины, и оружие это должно было сделаться настолько сильным и настолько ловким, насколько только это было возможно. Оно обучало граждан также пению религиозных гимнов, священному песнопению, потому что эти знания были необходимы для правильного совершения жертвоприношений и правильного исполнения празднеств гражданской общины.

За государством признавалось право не допускать свободного преподавания наряду с преподаванием государственным. В Афинах был издан однажды закон, запрещавший обучать молодых людей без разрешения правительства, и другой, запрещавший особо преподавание философии.

Человек не мог свободно избирать свои верования. Он должен был верить и подчиняться религии гражданской общины. Можно было ненавидеть или презирать богов соседней общины; что касается богов общего, так сказать, мирового характера, как Юпитер Небесный или Кибела или Юнона, то тут предоставлялась свобода верить в них или [с. 252] нет; но не следовало и осмеливаться сомневаться в Афине Полиаде, Эрехтее или в Кекропсе. Это было бы страшное нечестие, это было бы одновременное покушение и на религию, и на государство, и за такой проступок государство наказало бы строго. Сократ за преступление подобного рода был осужден на смерть. Свобода мнения о религии гражданской общины была совершенно неизвестна древним. Обязательно было приноравливаться ко всем правилам культа, появляться во всех процессиях, принимать участие в священной трапезе. Афинское законодательство налагало наказание на тех, кто уклонялся от празднования национальных праздников.

Итак, древние не знали ни свободы частной жизни, ни свободы воспитания, ни свободы религиозной. Человеческая личность значила чрезвычайно мало по сравнению с той священной, почти божественной властью, которая называлась отечеством или государством. Государству принадлежало не только право суда, как в наших современных государствах, по отношению своих граждан; государство имело право подвергать наказанию и совершенно невинного человека по той единственной причине, что тут могли быть затронуты интересы государства. Аристид не совершил безусловно никакого преступления, и никто его в этом даже и не подозревал, но гражданская община имела право изгнать его из пределов своей области в силу того единственного мотива, что своими высокими качествами он приобрел слишком сильное влияние и мог бы стать опасным, если бы того захотел. Это называлось остракизмом; институт этот существовал не только в Афинах, мы находим его и в Аргосе, в Мегаре, в Сиракузах, а по словам Аристотеля, он существовал во всех гражданских общинах Греции, где господствовал демократический образ правления. Остракизм, таким образом, не был наказанием; это была предосторожность, которую принимала гражданская община против своего члена, если она подозревала, что он мог стать в один прекрасный день неудобным для нее. В Афинах можно было обвинить и осудить человека за негражданский [с. 253]образ мыслей, т. е. за недостаток любви к государству. Жизнь человека не была ничем ограждена с того момента, как только вопрос касался интересов гражданской общины. В Риме издан был закон, разрешающий убить всякого человека, который возымел бы намерение стать царем. Известное правило, что благо государства — есть высший закон, было формулировано древними. Считалось, что право, справедливость, нравственность — все решительно должно уступать перед интересами отечества.

Среди всех человеческих заблуждений одним из самых больших является та идея, будто бы в древних гражданских общинах человек пользовался свободой. Он не имел о ней даже и понятия. Он не думал, что может существовать с полным правом наравне с гражданской общиной и ее богами. Вскоре мы увидим, что хотя образ правления изменял несколько раз свою форму, но природа государства оставалась почти одна и та же, и его абсолютная власть почти нисколько не уменьшалась. Форма правления называлась по очереди монархией, аристократией, демократией, но ни один из этих переворотов не дал человеку истинной свободы, свободы личной, индивидуальной. Обладать политическими правами, голосовать в народных собраниях, назначать должностных лиц, иметь право стать архонтом — вот это называлось свободой; но человек был от того не менее порабощен государством. Древние и особенно греки чрезвычайно преувеличивали значение и права общества: это происходило, без сомнения, от того священного и религиозного характера, каким были облечены общества при своем возникновении.

Книга четвертая

Перевороты

Нельзя было вообразить себе ничего более прочно построенного, чем семья древних веков, которая содержала в себе своих богов, свой культ, своего жреца, свое управление. Нельзя представить себе ничего более сильного, чем гражданская община, которая тоже заключала в себе свою религию, своих богов-покровителей, свое независимое священство, жречество, которая повелевала как душой, так и телом человека, которая была бесконечно могущественнее современного государства и соединяла в себе двойную власть, разделяемую теперь, как мы видим, между государством и церковью. Никогда не создавалось общества более устойчивого, чем эта гражданская община. Но и оно пережило, подобно всему человеческому, ряд переворотов.

Мы не можем определить, в какую именно эпоху начались эти перевороты. В самом деле, совершенно понятно, что время это не могло быть одинаковым для различных гражданских общин Греции и Италии. Достоверно одно, что, начиная с седьмого века до нашей эры, эта общественная организация начала почти повсюду подвергаться нападкам и критике. Начиная с этого времени, она держится только с трудом и при помощи более или менее удачного сочетания его прежней стойкости с уступками новому.

Таким образом, эта организация сохранялась в течение нескольких веков, пока, наконец, не исчезла.

Причины, приведшие ее к гибели, можно свести к двум основным, Одна из них - это та перемена, которая произошла с течением времени в понятиях людей вследствие [с. 255] естественного развития человеческого ума; перемена эта, уничтожив и изгладив древние верования, одновременно с этим разрушила и социальное здание, которое было создано этими верованиями и единственно ими поддерживалось. Вторая причина - это существование целого класса людей, находившегося вне организации гражданской общины; класс этот страдал от подобного порядка вещей, в его интересах было разрушить эту организацию, и он вступил с нею в беспрерывную борьбу.

И как только ослабели верования, на которых был основан этот социальный строй, и одновременно с этим интересы большинства оказались в противоречии с ним, строй этот неминуемо должен был пасть. Ни одна гражданская община, ни одно государство не избежало этого закона преобразования, ни Спарта, ни Афины; ему подвергся Рим так же, как и Греция.

Подобно тому, как мы видели, что народы Греции и Италии имели в начале одни и те же верования и у них развивался тот же ряд учреждений, мы увидим теперь, что все эти государства прошли через тот же ряд одинаковых переворотов.

Нужно изучить, как и почему удалились люди от этой организации, и удалились не затем, чтобы в конце концов погибнуть, а наоборот, чтобы приблизиться к лучшей и более совершенной форме общественной организации: под видом беспорядка, нестроения, иногда даже упадка, каждая из созданных людьми перемен приближала их к цели, которой они еще сами не знали.

[с. 256]

Глава I

Патриции и клиенты.

До сих пор мы не говорили совсем о низших классах, и нам не приходилось о них говорить. Вопрос заключался в том, чтобы дать описание первобытной организации гражданской общины; низшие же классы не знали абсолютно ничего в этой организации. Гражданская община сложилась так, как если бы их совершенно не существовало; поэтому мы могли отложить изучение их до того времени, когда мы подойдем к эпохе государственных переворотов.

Древняя гражданская община, как и всякое человеческое общество, представляла в своей среде различные общественные слои, отличия и неравенства, В Афинах известно первоначальное различие между эвпатридами и тетами, в Спарте мы видим класс равных и класс низших, в Эвбее — класс всадников и простой народ. История Рима полна борьбой между патрициями и плебеями; эту же борьбу встречаем мы во всех гражданских общинах — сабинских, латинских и этрусских. Можно даже заметить, что чем дальше будем мы восходить к древней истории Греции и Рима, тем различия будут являться более глубокими, и общественные классы резче определенными — верное доказательство того, что общественное неравенство произошло не постепенно, в течение долгого времени, но что оно существовало уже в начале, что оно современно самому возникновению гражданской общины.

Важно найти, на каких принципах основывалось это различие классов. Мы могли бы, таким образом, легче понять, в силу каких идей и каких потребностей начинается борьба, чего требуют себе низшие классы, и во имя каких принципов господствующие классы защищают свое владычество.

Выше мы видели, что гражданская община возникла из федерации семей и триб. Но раньше еще чем образовалась [с. 257]гражданская община, семья уже содержала в своих недрах эти классовые различия. Действительно, мы видим, что семья не распадается на своих отдельных членов; она была неделима, как неделима первобытная религия очага. Старший сын имел один право наследовать отцу; он получал в свои руки священнослужение, собственность, власть, и братья его становились по отношению к нему в такое же положение, в каком были раньше по отношению к отцу. Так шло из поколения в поколение, от старшего к старшему передавалась власть, и в семье был всегда только один глава; он распоряжался жертвоприношениями, произносил молитвы, судил, управлял. Ему одному принадлежал в начале титул отца — pater, потому что это слово обозначало власть, а не отцовство в тесном смысле, и могло прилагаться только к главе семьи, рода. Его сыновья, братья, слуги — все называли его так.

Вот первый принцип неравенства во внутреннем строе самой семьи. Старший сын пользовался преимуществом в отношении культа, наследования, распоряжения всем. После смены нескольких поколений в каждой большой семье образовались совершенно естественно младшие ветви, которые в силу религиозных правил и привычки состояли в подчиненном положении по отношению к старшим линиям. Младшие линии жили под покровительством старшей и повиновались ее власти.

Кроме того семья имеет слуг, которые не расстаются с ней, которые прикреплены к ней наследственно и по отношению к которым pater или патрон пользуется троякой властью, как господин, как правитель и как жрец. Слуги эти в различных местностях назывались различно, но наиболее известные названия это — клиенты и теты.

Вот еще один низший класс. Клиент стоит ниже не только верховного главы семьи, но и младших линий. Между ними и клиентом та разница, что член младшей линии в восходящем ряду своих предков всегда находит одного, который назывался pater, т. е. был главою семьи, одним [с. 258] из тех божественных предков, которых семья призывает в своих молитвах; а так как он происходит от pater, то он называется patricius. Но сын клиента, наоборот, как бы далеко ни восходил в своей родословной, может встретить только клиента или раба. Среди его предков нет носящего титул pater. Отсюда происходит для него то состояние подчиненности, из которого ничто не может его вывести.

Различие между этими двумя классами общества весьма ясно в том, что касается материальных интересов. Собственность семьи принадлежала всегда целиком ее главе, который мог пользоваться этой собственностью совместно с младшими линиями и даже клиентами. Но в то время, когда младшая линия имеет по крайней мере предполагаемое право на собственность, в том случае, если старшая линия прекратится, клиент никогда не может сделаться собственником. Земля, которую он обрабатывает, находится у него лишь в временном пользовании, после его смерти она возвращается снова к патрону. В римском праве позднейших веков сохранились следы этого древнейшего законодательства в так называемом jus applicationis. Даже деньги клиента не принадлежат ему; настоящим их собственником является патрон и он имеет право взять их на собственные надобности. В силу этого древнего закона, римское право гласит, что клиент обязан дать приданое дочери патрона, он должен платить за своего патрона штраф, нести за него выкуп и участвовать в расходах, необходимых при исполнении общественных должностей.

В религии различия являются еще более резкими; только лишь потомок того, кто был pater, может исполнять религиозные церемонии семейного культа. Клиент присутствует при этом, за него приносится жертва, но сам он не совершает жертвоприношения; между ним и домашним божеством есть всегда посредник; клиент не может даже заместить отсутствующее потомство. Если семья угаснет, то клиенты не являются продолжателями культа, они расходятся [с. 259] тогда в разные стороны. Религия не есть для них отцовское наследие; она не принадлежит им по крови, она не досталась им от собственных предков. Эта религия заимствована ими, они могут ею пользоваться, но не владеть как собственностью.

Вспомним, что по мнению древних право иметь бога и молиться ему было наследственным. Священные предания, обряды, священные слова, могущественные формулы заклинаний, которые склоняли богов к действию, — все это передавалось только с кровью; и потому было совершенно естественным, что в каждой древней семье только ее свободная и свободнорожденная часть, действительно происходящая от первого родоначальника, одна обладала правом служения богам. Патриции и эвпатриды имели преимущество быть жрецами и иметь собственную, им лично принадлежащую религию.

Таким образом, классовые различия существовали раньше еще выхода общества из семейного строя; древняя домашняя религия установила эти различия. Когда позже образовалась гражданская община, то ничто не изменилось во внутреннем строе семьи. Мы указывали уже, что гражданская община не являлась в начале ассоциацией отдельных личностей, что это был союз триб, курий и семей, и что в этом союзе каждая из составных его частей продолжала оставаться тем же, чем была и раньше. Главы этих маленьких групп соединялись вместе, но каждый из них оставался полновластным господином в том маленьком обществе, главою которого он уже был. Вот почему римское право оставляло долго за главою семьи, pater, абсолютную власть над членами семьи и неограниченное владычество вместе с правом суда над клиентами. Классовые различия, родившись в семье, продолжали существовать и в гражданской общине.

Гражданская община в первое время своего существования была союзом глав отдельных семей. Есть свидетельства о тех временах, когда только они одни имели право быть гражданами. Следы этого правила можно видеть в древнем афинском законе, гласившем, что для того, чтобы [с. 260] считаться гражданином, нужно обладать домашним божеством. Аристотель замечает, «что в древние времена в некоторых городах считалось правилом, что сын не был гражданином при жизни своего отца, по смерти же отца только старший сын пользовался политическими правами». Значит закон не считал членами гражданской общины ни младшие отрасли, ни с тем большим основанием, клиентов. И Аристотель, действительно, добавляет, что число настоящих граждан было в то время очень немногочисленно.

Народное собрание, обсуждавшее общественные дела гражданской общины, состояло в те древние времена только из глав отдельных семей, patres. Позволительно не поверить словам Цицерона, который говорит, что Ромул называл сенаторов отцами, чтобы обозначить тем отеческую любовь, которую они питали к народу. Члены этого древнего сената совершенно естественно носили титул pater, так как они были главы родов. Одновременно с тем как, собравшись вместе, эти люди представляли собою гражданскую общину, каждый из них в отдельности оставался абсолютным владыкою своего рода, который был как бы его небольшим царством.

Мы видели с самого начала Рима также и другое народное собрание, более многочисленное, собрание курий, но оно очень мало отличалось от собрания отцов, patres. И в этом собрании также главный элемент представляли отцы, только здесь каждый отец, pater, являлся окруженный своей семьей; его сопровождали родственники, даже клиенты, и подобная свита указывала на его могущество. Но каждая семья владела на этих комициях только одним голосом. Можно предположить, что глава семьи спрашивал мнения своих родственников, быть может даже клиентов, но совершенно ясно, что подавал голос именно он; к тому же клиенту было запрещено законом держаться иного мнения, чем его патрон. Если клиенты были присоединены к гражданской общине, то лишь через посредство своих патрицианских глав. Они принимали участие в общественном культе, [с. 261] являлись перед судом, входили в народные собрания, но всегда лишь сопровождая своих патронов.

Не следует представлять себе гражданскую общину древних веков, как собрание людей, живущих вперемежку в пределах одних и тех же городских стен. Город в первые времена совершенно не был местом для жительства: он был святилищем, где пребывали боги общины, он был крепостью, которая их защищала и которая освящалась сама их присутствием; он был центром союза, местопребыванием царя и жрецов, местом, где отправлялось правосудие, но люди там не жили. Люди еще в течение многих поколений продолжали жить вне города, отдельными обособленными семьями расселившись по всей стране. Каждая из этих семей занимала отдельную область, где находилось ее домашнее святилище, и где она составляла нераздельную группу под властью отца, pater. Затем в известные дни, если того требовал интерес всей гражданской общины и обязанности общественного культа, главы семейств сходились в город и собирались вокруг царя, иногда для того, чтобы обсудить какие-нибудь вопросы, иногда, чтобы присутствовать при жертвоприношении. Если дело шло о войне, то каждый глава являлся в сопровождении своей семьи и своих слуг (sua manus); они группировались по фратриям или куриям и составляли войско гражданской общины под начальством царя.

Глава II

Плебеи.

Теперь нужно указать еще на другую составную часть народонаселения, которая была поставлена даже ниже клиентов; слабая и ничтожная в начале, она незаметно приобретает достаточно силы, чтобы разбить древнюю социальную организацию. Класс этот, который в Риме был многочисленнее, чем в какой бы то ни было другой гражданской общине, [с. 262] носил название плебеев. Надо знать происхождение и характер этого класса, чтобы понять ту роль, которую он сыграл в истории семьи и гражданской общины древних.

Плебеи не были клиентами; историки древнего мира не смешивают этих двух классов. Тит Ливий говорит в одном месте: «Плебеи не хотели принимать участия в избрании консулов, но консулы были все-таки избраны патрициями и их клиентами». И в другом месте: «Плебеи жаловались, что патриции имеют слишком много влияния в комициях благодаря голосам своих клиентов». У Дионисия Галикарнасского мы читаем: «Плебеи вышли из Рима и удалились на Священную гору, патриции остались в городе одни со своими клиентами». И далее: «Недовольные плебеи отказались вступать в ряды войска; патриции со своими клиентами взялись за оружие и объявили им войну». Эти плебеи, совершенно отделенные от класса клиентов, не составляли, по крайней мере в первые века, части того, что называлось римским народом. В одной древней формуле молитвы, которая повторялась еще во времена пунических войн, у богов испрашивалось благоволение «к народу и плебеям». Следовательно, плебеи не входили в начале в состав народа, состоявшего из патрициев и их клиентов, плебеи оставались вне народа.

Древние дают нам мало сведений о том, как сложился этот класс. Мы имеем основание предположить, что он составился в значительной степени из древних завоеванных и покоренных народностей. Тем не менее мы удивлены, находя у Тацита, знавшего древние предания, что патриции попрекали плебеев не тем, что они происходят от покоренных народов, но тем, что у них нет ни религии, ни даже семьи. Уже во времена Лициния Столона подобный упрек являлся не заслуженным, а современники Тита Ливия едва понимали его; смысл его восходит к эпохе крайне древней и переносит нас к первым временам гражданской общины.

В самом деле, уже в самой природе древних [с. 263] религиозных верований мы замечаем много причин, которые должны были вести за собою неизбежное образование низших классов. Древняя религия не распространялась; родившись в семье, она оставалась замкнутой в ней. Каждая семья должна была создать себе свои верования, своих богов, свой культ. Но могло случиться, что некоторые семьи не обладали достаточной духовной мощью, чтобы создать себе свое собственное божество, установить культ, придумать гимны и молитвенный ритм. В силу одного этого подобные семьи стояли ниже тех, которые имели собственную религию, и не могли входить в сообщество с ними. Случалось, без сомнения, и так, что семьи, имевшие раньше домашний культ, утрачивали его в силу небрежности и забвения обрядов или же вследствие одного из тех преступлений или проступков, которые влекли за собою запрещение приближаться к своему очагу и продолжать совершение культа. Случалось, наконец, и так, что клиенты, у которых не было собственного культа, у которых был только культ их патрона, бывали изгоняемы из семьи или покидали ее по собственному желанию, а это значило отказаться от религии. Прибавим еще, что сын, рожденный от брака, совершенного без соблюдения религиозных обрядов, считался незаконнорожденным, как и сын, рожденный от прелюбодеяния; одинаково ни для того, ни для другого не существовало домашней религии. Все эти люди, исключенные из семьи, поставленные вне культа, попадали в класс людей, не имеющих очага. Существование плебеев являлось необходимым следствием исключительной природы древней организации.

Этот класс людей мы находим почти во всех древних гражданских общинах, но он отграничен от всего прочего населения. Греческий город был двойным: город в собственном смысле, πόλις, который возвышался обыкновенно на вершине холма; он бывал всегда основан с соблюдением религиозных обрядов и заключал в себе святилище городских божеств. У подножья холма находилось собрание домов, построенных безо всяких религиозных [с. 264] церемоний, без священной ограды — это было место жительства плебеев, которые не могли жить в священном городе.

В Риме первоначальное различие между этими двумя частями народонаселения поразительно. Город патрициев и их клиентов — это тот город, который основан Ромулом на Палатинском холме с соблюдением всего священного ритуала; местопребывание плебеев — это убежище (asylum), нечто вроде огороженного пространства на склоне Капитолийского холма, куда поместил первый римский царь пришедших к нему людей без роду и племени, тех людей, которым он не мог дозволить войти в его священный город. Позже, когда в Рим пришли новые плебеи, то, так как они были чужды римской гражданской общине, их поселили на Авентинском холме, т. е. вне священной ограды (pomoerium) и религиозного города.

Плебеев характеризует одно определение: у них нет культа; по крайней мере патриции упрекают их в неимении его. «У них нет предков», это значит по понятиям их противников, что у них нет известных, законно признаваемых предков, «у них нет отцов», т. е. напрасно стали бы они искать в восходящем ряду предка, бывшего главою религиозной семьи, имевшего звание pater. «У них нет семьи, gentem non habent», т. е. у них есть только естественная семья; что же касается той, которую образует религия, настоящего рода (gens), у них нет.

Для плебеев не существует священного брака, они не знают его обрядов. Не имея очага, они лишены и того союза, который устанавливается очагом. Вот почему патриции, для которых существовал только один законный союз, тот, который перед лицом домашнего божества соединял двух супругов, говоря о плебеях, выражались: Connubia promiscua habent more ferarum.

Для них нет семьи и нет отцовской власти; они могли иметь власть над своими детьми, но только такую, какая дается силой или естественным чувством, но у них нет той священной власти, какою облекает отца религия.

[с. 265] Для них не существует и права собственности, потому что всякая собственность должна быть основана и утверждена очагом, могилою предков, богами термами, т. е. всеми элементами домашнего культа. Если плебей и владеет землею, то земля эта не имеет священного характера, она простая, обыкновенная земля без священных границ. Но может ли он даже владеть землею в первые века? Известно, что в Риме никто не имеет права быть собственником, если он не гражданин; плебей же в первые времена существования Рима гражданином не был. Законодатель говорит, что собственником можно быть только по праву квиритов, но плебей в начале не считается в числе квиритов.

При возникновении Рима ager romanus был разделен между трибами, куриями и родами; следовательно, плебеи, не принадлежавшие ни к одной из этих групп, само собой не могли принять участия и в разделе земли. Плебеи, не имевшие религии, не владели тем, что дает человеку возможность наложить свой отпечаток на часть земли и сделать ее своею. Известно, что они жили очень долго на Авентинском холме и строили там дома; но лишь по прошествии трех веков, после долгой и усиленной борьбы добились они, наконец, права собственности на эту землю.

Для плебея нет ни закона, ни правосудия, так как закон есть религиозное постановление, а судебная процедура — собрание обрядов. Клиент имеет преимущество пользоваться правами гражданской общины через посредство своего патрона, для плебея не существует и этого права. Один древний историк говорит совершенно определенно, что шестой римский царь впервые издал законы для плебеев, тогда как патриции уже долгое время имели свои законы. Кажется даже, что эти законы были впоследствии отняты у плебеев или же, так как они не были основаны на религии, патриции отказались считаться с ними и исполнять их, потому что мы видим далее у того же историка, что когда была установлена должность трибунов, то понадобилось издать специальный закон для охраны их жизни и свободы, и закон этот [с. 266] был формулирован следующим образом: «пусть никто не осмелится ударить или убить трибуна, как он сделал бы с простым плебеем». Таким образом, плебея, по-видимому, можно было по праву ударить или убить, или, по крайней мере, подобный проступок по отношению человека, стоящего вне закона, не наказывался законным порядком.

Для плебеев не существует политических прав. Прежде всего они не граждане, и ни один из них не может быть избран на общественную должность. В Риме в течение двух веков не существует других народных собраний кроме куриальных; в течение же первых трех веков после основания Рима курии заключают в себе только патрициев и их клиентов. Плебеи не входили даже в состав войска, пока оно распределялось по куриям.

Но самым очевидным образом отделял патриция от плебея тот факт, что у плебея не было религии гражданской общины; он совершенно не мог быть облечен в какую-нибудь священную должность. Можно даже допустить, что в первые века ему запрещено было даже молиться, так как религия не дозволяла открывать ему священные обряды. То же самое в Индии: «Шудра никогда не имеет права знать священные формулы». Он чужеземец, и вследствие этого одно его присутствие оскверняет жертвоприношение. Боги отвергают его. Между ним и патрицием все то огромное расстояние, какое может только положить религия между двумя людьми. Плебеи есть часть народонаселения презираемая, низкая, не имеющая ни религии, ни законов, стоящая вне общества и вне семьи. Патриций может сравнивать такое состояние только с состоянием животных, more ferarum. Соприкосновение с плебеем нечисто, оскверняет. Децемвиры в своих первых десяти таблицах забыли внести запрещение брака между этими двумя классами; но это потому, что эти первые децемвиры были все патриции, и ни одному из них не могла прийти даже в голову мысль о возможности подобного брака.

Мы видим, как в первое время существования [с. 267] гражданской общины расположены были один над другим общественные классы. Во главе была аристократия, главы семей, родов, те, кого официальный язык Рима называл patres, а клиенты называли reges, в Одиссее они носят название βασιλεῖς или ἄνακτες. Ниже стояли младшие линии семей; еще ниже клиенты; затем еще гораздо ниже и уже вне гражданской общины — плебеи.

Такое различие классов произошло из религии, потому что еще в те времена, когда предки греков, италийцев и индусов жили вместе в центральной Азии, тогда еще религия изрекла: «Старший да совершает молитву». Отсюда произошло преимущество старшего и во всем прочем. Старшая линия каждой семьи была линией священной и господствующей. Тем не менее религия придавала важное значение и младшим линиям, которые являлись как бы резервом и могли, когда понадобится, заменить угасшую старшую ветвь и спасти культ. Она придавала некоторое значение и клиенту, даже рабу, потому что они присутствовали при совершении религиозных священнодействий; но плебеев, не принимавших никакого участия в культе, она не ставила абсолютно ни во что. Таким образом установились в обществе классовые различия.

Но ни одна социальная форма, которую человек изобретает и установляет, не остается неизменной; данная же форма носила уже в самой себе зародыши болезни и смерти; этими зародышами было слишком большое неравенство между людьми. Слишком многие были заинтересованы в том, чтобы разрушить социальную организацию, не доставлявшую им ни малейшего благополучия.

Глава III

Первый переворот.

1. Цари лишаются политической власти.

Мы говорили, что в начале царь являлся религиозным главою гражданской общины, верховным жрецом общественного очага, что с этой священническою властью он соединял и власть политическую, так как казалось совершенно естественным, чтобы человек, бывший религиозным представителем гражданской общины, являлся в то же время и руководителем народных собраний, судьею и главным начальником войска. Этот принцип имел своим следствием то, что вся государственная власть сосредоточилась в руках царя.

Но главы семей, patres, и выше их главы фратрий и триб составляли очень сильную аристократию вокруг царя. Кроме того, царь не был единственным царем; каждый pater был подобно ему царем в своем роде; в Риме существовал даже древний обычай называть всякого могущественного патрона царем; в Афинах у каждой фратрии и у каждой трибы был свой глава, и наряду с царем гражданской общины были цари триб, φυλοβασιλι. Это была иерархия начальствующих вождей, из которых каждый имел в своей более или менее обширной области те же самые преимущества и ту же неприкосновенность. Власть царя гражданской общины не простиралась на все население. Весь внутренний уклад семьи и все клиенты ускользали от этой власти. Подобно феодальным царям, имевшим в своем подданстве только нескольких могущественных вассалов, цари древней гражданской общины повелевали только главами триб и родов, и каждый из этих глав мог быть лично так же могуществен, как и царь, а все вместе они были гораздо сильнее его. Можно представить себе вполне, что ему было не легко заставить их повиноваться себе. Люди [с. 269] должны были питать к нему большое почтение, так как он был главою культа и хранителем очага, но они, без сомнения, были весьма мало склонны подчиняться ему, так как он совершенно не обладал большой силой.

И правящие, и управляемые заметили довольно скоро, что они расходятся в понимании границ должного повиновения. Цари желали быть могущественными, отцы этого совершенно не хотели. И таким образом во всех гражданских общинах возгорелась борьба между царем и аристократией.

Всюду исход борьбы был один и тот же: всюду царская власть была побеждена. Но не надо упускать из виду, что эта первобытная царская власть была священна. Царь был человек, произносивший молитвы и совершавший жертвоприношения, человек, обладавший, по праву наследования властью призывать на город благоволение и покровительство богов. Поэтому нечего было и думать обойтись без царя; царь был необходим для религии, он был необходим еще и для благополучия гражданской общины. Поэтому мы видим во всех гражданских общинах, религия которых нам известна, что сначала священной власти царя совершенно не касались и довольствовались отнятием у него власти политической, которую цари присоединили как бы в дополнение к религиозной власти и которая не считалась священною и неприкосновенною подобно первой. Политическую власть можно было отнять у царя, не подвергая этим религии никакой опасности.

Таким образом, царская власть была сохранена, но лишенная своего политического могущества она обратилась лишь в достоинство жреца. «В очень древние времена, — говорит Аристотель, — цари имели абсолютную власть в вопросах войны и мира; но впоследствии одни сами отказались от этой власти, у других она была отнята силою, и царям была оставлена только забота о жертвоприношениях». То же говорит и Плутарх: «Так как цари выказывали себя гордыми и жестокими в управлении людьми, то большая часть [с. 270] греков отняла у них власть и оставила им только религиозные обязанности». Геродот рассказывает о городе Кирене и говорит: «Батту, потомку царей, оставили заботу о культе и обладание священными землями, но у него отняли всю ту власть, которою пользовались его отцы».

Эта царская власть, сведенная таким образом к исполнению чисто жреческих обязанностей, продолжала большую часть времени быть наследственной в священных семьях, которые воздвигли некогда очаг и положили начало национальному культу.

Во времена римской империи, т. е. спустя семь или восемь веков после этого переворота, в Эфесе, Марсели и Фесниях существовали еще семьи, сохранявшие титул и внешние знаки древнего царского достоинства и руководившие религиозными церемониями. В других городах священные семьи уже угасли, и царский сан сделался выборным; избрание происходило обыкновенно на годичный срок.

2. История этого переворота в Спарте.

Спарта всегда имела царей, и тем не менее переворот, о котором мы говорим здесь, совершился и в ней точно так же как и в других гражданских общинах.

Кажется, что первые дорийские цари пользовались неограниченною властью, но начиная с третьего поколения возникают распри между царями и аристократией. В течение двух веков происходит постоянная борьба, сделавшая Спарту одною из наиболее беспокойных гражданских общин Греции; известно, что один из ее царей, именно отец Ликурга, погиб, сраженный в гражданской войне.

Нет ничего более неясного, чем история самого Ликурга; рассказ о нем его древний биограф начинает такими словами: «О нем нельзя сказать ничего, что не вызвало бы спора». Достоверно по крайней мере то, что Ликург появился в эпоху раздоров и междоусобий, «в то время, когда правительство колебалось постоянными смутами». Из всех сведений о нем, которые дошли до нас, наиболее очевидно[с. 271] то, что его реформа нанесла царской власти удар, от которого она не могла уже более оправиться. «В царствование Харилая, — говорит Аристотель, — монархия уступила место аристократии». Этот самый Харилай был царем, когда Ликург проводил свою реформу. От Плутарха мы знаем к тому же, что на Ликурга были возложены обязанности законодателя среди разгоревшейся смуты, когда сам царь Харилай должен был искать убежища в храме. Был момент, когда во власти Ликурга было уничтожить совершенно царское достоинство, но он этого не сделал; Ликург считал, что царская власть необходима, а царская семья неприкосновенна. Но он устроил таким образом, что с этого времени цари были подчинены сенату во всем, что касалось управления, сами же были не более как председателями этого собрания и исполнителями его решений. Спустя столетие царская власть была еще более ослаблена, и у нее была отнята исполнительная власть, которая была вверена особым должностным лицам, избираемым на год; они назывались эфорами.

Легко судить по тем правам, которые были предоставлены эфорам, как мало власти было оставлено царям. Эфоры судили гражданские дела, в то время как сенат судил дела уголовные. Эфоры, по поручению сената объявляли войну или же устанавливали статьи мирного договора. Во время войны два эфора сопровождали царя и наблюдали за ним; они установляли план кампании и распоряжались всеми военными операциями. Что же оставалось у царей, если у них было отнято право суда, внешние сношения, военные операции? Им было оставлено священнослужение. Геродот описывает их прерогативы: «Когда гражданская община совершает жертвоприношение, то они занимают первое место за священным обедом; им первым подают кушанья и всего в двойном количестве; они первые совершают возлияния, и им принадлежат шкуры жертвенных животных. Каждому из них дают два раза в месяц жертву, которую цари приносят в честь бога Аполлона». «Цари, — [с. 272] говорит Ксенофонт, — совершают общественные жертвоприношения, и им принадлежат лучшие части жертвенного мяса». Если они не являлись судьями ни по гражданским, ни по уголовным делам, то им предоставлялось, по крайней мере, право суда по некоторым делам, касающимся религии. Во время войны один из двух царей шествует во главе войска, совершая ежедневные жертвоприношения и справляясь с предзнаменованиями. В виду неприятеля приносит он жертву и, если знамения благоприятны, то царь дает знак к битве. Во время сражения он окружен прорицателями, которые указывают ему волю богов, и музыкантами, играющими на флейтах священные гимны. Спартанцы говорят, что начальствует царь, потому что он держит в своих руках религию и ауспиции, но эфоры и полемарх управляют всеми движениями войска.

Следовательно, можно сказать совершенно утвердительно, что царское достоинство в Спарте есть, главным образом, наследственное священство. Тот же самый государственный переворот, который уничтожил политическую власть царей во всех гражданских общинах, уничтожил ее также и в Спарте. Власть в действительности принадлежит сенату, который управляет, и эфорам, которые исполняют его повеления. Цари во всем, что не касается религии, подчинены эфорам. Поэтому Геродот говорит с полным правом, что Спарта не знает монархического образа правления, а Аристотель, — что образ правления в Спарте аристократический.

3. Тот же переворот в Афинах.

Выше мы видели, каков был общественный строй первобытного народонаселения Аттики. Страной владело некоторое число семей вполне независимых и ничем между собою не связанных; каждая составляла небольшую общественную группу, управляемую своим наследственным главою. Позже эти группы вступили между собою в союз, и из такой ассоциации произошла афинская гражданская община. Тезею [с. 273] приписывают завершение огромного дела объединения Аттики. Но предание прибавляет, и мы этому без труда верим, что Тезею пришлось победить много препятствий. Не клиенты и не бедняки, рассеянные по местечкам и по γένη, оказывали ему сопротивление. Эти люди, наоборот, могли скорее радоваться перемене, которая давала высшего главу их вождям и обеспечивала им, таким образом, прибежище и покровительство. От перемены страдали главы семей, родов, вожди местечек и триб — βασιλεῖς, φυλο βασιλεῖς, те эвпатриды, — которые по наследственному праву имели высшую власть в своих родах или в своих трибах. Они защищали насколько было сил свою независимость, а потеряв ее, они об ней сожалели.

Они постарались, по крайней мере, удержать от своей старинной власти все, что только могли. Каждый из них остался всесильным вождем, главою своей трибы или своего рода (γένος). Тезей не мог разрушить власть, которую установила и сделала неприкосновенной религия. Более того: если мы станем рассматривать предания, относящиеся к этой эпохе, то заметим, что эти могущественные эвпатриды согласились соединиться вместе для образования гражданской общины только лишь под тем условием, что управление будет действительно федеративное и что каждый из них будет принимать в нем участие. Хотя и существовал верховный царь, но лишь только в чем-нибудь были затронуты общие интересы, как требовалось обязательно созвать собрание вождей, и ничто важное не могло быть совершено иначе, как с согласия этого собрания, бывшего как бы подобием сената.

Эти древние предания на языке последующих поколений приняли приблизительно такую форму: Тезей изменил образ правления в Афинах и из монархического сделал его республиканским. Так говорят Аристотель, Исократ, Демосфен, Плутарх. Под этой несколько ложной формой есть истинное основание. Тезей, действительно, как говорит предание, «передал верховную власть в руки народа». Только [с. 274] слово народ, δῆμος, которое сохранилось в предании, не имело во времена Тезея того широкого приложения, как во времена Демосфена. Этот народ, или политическое целое, не мог быть в то время ничем иным, как только аристократией, т. е. собранием глав отдельных родов (γένη).

Устанавливая эти собрания, Тезей не был добровольным новатором. Образование великого афинского единства изменило, помимо его воли, условия управления. С тех пор как те же самые эвпатриды, власть которых оставалась нетронутой в пределах семьи, соединились в одну гражданскую общину, они образовали могущественное целое, имевшее свои права и предъявлявшее свои требования. Царь небольшого утеса Кекропса стал царем всей Аттики; но зато раньше в своем маленьком владении он был абсолютным владыкой, теперь же он только сделался главою федеративного государства, т. е. первым между равными.

И между царской властью и такого рода аристократией не могло не произойти столкновения. «Эвпатриды сожалели о своем истинно царском могуществе, каким пользовался до сих пор каждый из них в своем владении». Эти воины-жрецы, как кажется, прикрываясь религиею, стали утверждать, что власть местных культов была уменьшена. Если верно, как говорит Фукидид, что Тезей пытался разрушать пританеи местечек, то не удивительно, что против него восстало и возмутилось религиозное чувство. Нельзя сказать, сколько пришлось ему выдержать борьбы, и какое число восстаний должен был он подавить хитростью или силой, но достоверно одно, что в конце концов он был побежден, был изгнан из Аттики и умер в изгнании.

Таким образом, эвпатриды одержали верх; они не уничтожили царскую власть, но они поставили себе царя по своему выбору — Менесфея. После него род Тезея снова захватил в свои руки власть и сохранял ее в течение трех поколений, а после него власть перешла к роду Мелантидов. Вся эта эпоха была, без сомнения, полна борьбы и волнений, но у [с. 275] нас не сохранилось ясных воспоминаний о гражданских войнах того времени.

Смерть Кодра совпадает с окончательной победою эвпатридов; но они все-таки и на этот раз не уничтожили царской власти, потому что это им запрещала их религия; но они отняли у царей власть политическую. Путешественник Павзаний, живший много позже этих событий, но исследовавший весьма тщательно древние предания, говорит, что царская власть потеряла в те времена большую часть своих прав и «стала зависимой»; это означает, без сомнения, что с этого времени она была подчинена сенату и эвпатридам. Современные историки называют этот период афинской истории — архонтством и не забывают сказать при этом, что царская власть была в то время уничтожена. Это не вполне верно: потомки Кодра еще в течение тринадцати поколений наследовали от отца к сыну. Они все носили звание архонтов, но есть древние документы, которые придают им также титул царя, а выше мы говорили, что эти два титула были полными синонимами. Следовательно, в Афинах, в течение этого длинного периода времени, были еще наследственные цари, но гражданская община отняла у них политическую власть и оставила им только религиозные обязанности. Это — то же самое, что было сделано и в Спарте.

По прошествии трех столетий эвпатриды нашли, что религиозная царская власть все еще сильнее, чем бы им того хотелось, и они ее ослабили. Было решено, что один и тот же человек не может быть облечен этим высоким религиозным саном дольше, чем в течение десяти лет; но в прочем продолжали держаться того мнения, что только древний царский род один правоспособен исполнять обязанности архонта.

Таким образом прошло около сорока лет. Но однажды царский род осквернил себя преступлением; тогда, на основании древнего закона, он был лишен права исполнять священнические обязанности, и тут же было постановлено, что впредь, на будущее время, архонты будут избираться вне [с. 276] царского рода, и что звание это будет доступно всем эвпатридам. Спустя еще сорок лет, чтобы ослабить и эту царскую власть или чтобы разделить ее между б о льшим количеством людей, избрание стало совершаться только на годичный срок, и в то же время власть эта была разделена на две различные должности. До этих пор архонт был в то же время и царем, теперь эти два титула были разделены: одно должностное лицо, под именем архонта, и другое — под именем царя — разделили между собою права древней религиозной царской власти. Обязанность блюсти, чтобы семьи не прекращались, разрешать или запрещать усыновления, принимать духовные завещания, судить по делам, касающимся недвижимой собственности, одним словом — все те вопросы, в которых была заинтересована религия, были предоставлены архонту. Обязанность совершать торжественные жертвоприношения и судить по делам, касающимся нечестия — были предоставлены царю. Таким образом, титул царя, титул священный и необходимый для религии, продолжал существовать в гражданской общине вместе с жертвоприношениями и национальным культом. Царь и архонт вместе с полемархом и шестью тесмотетами, которые существовали, быть может, уже с давних пор, составляли девять, избираемых ежегодно, должностных лиц; их привыкли называть архонтами по имени первого из них.

Переворот, отнявший у царского сана его политическую власть, в различных гражданских общинах совершился под различными формами. В Аргосе, уже со второго поколения дорийских царей, царская власть была ослаблена до такой степени, «что потомкам Темена оставлено было только название царя без всякой власти»; но эта царская власть все же оставалась наследственной в течение многих веков. В Кирене потомки Батта сначала сосредоточили в своих руках и жреческую и царскую власть; но начиная с четвертого поколения, им была оставлена только власть религиозная. В Коринфе царская власть передавалась сначала наследственно в роде Баккиадов; следствием переворота [с. 277] явилось то, что власть эта сделалась выборною, сроком на год, но она не выходила из пределов рода, и члены его пользовались ею по очереди в течение целого столетия.

4. Тот же переворот в Риме.

Царская власть была вначале в Риме тем же, чем она была и в Греции. Царь был верховным жрецом гражданской общины; он был в то же время и верховным судьею, а во время войны он предводительствовал армией граждан. Рядом с ним стояли главы отдельных семей, patres, которые составляли сенат. Царь был только один, потому что религия предписывала единство в культе и единство в управлении, но разумелось само собою, что во всех важных делах царь должен был совещаться с вождями, главами семей, входивших в федеративный союз.

Историки, начиная уже с этой эпохи, упоминают о народных собраниях, но нужно спросить себя, что могло подразумеваться тогда под словом народ (populus), т. е. какое это было политическое тело во времена первых царей. Все исторические свидетельства сообщают нам в полном согласии друг с другом, что народ собирался по куриям; курии же были союзом родов; каждый род являлся туда в полном составе и имел только один голос. Там же находились и клиенты, сгруппированные вокруг своего главы, pater; с ними, быть может, совещались, у них, быть может, спрашивали мнения, и они принимали, таким образом, участие в составлении того единого голоса, который подавал род, но они не имели права быть иного мнения, чем их глава, pater. Это собрание по куриям было, таким образом, не что иное, как община патрициев, собранная в присутствии царя.

Из сказанного мы видим, что Рим находился в тех же условиях, как и другие гражданские общины. Царь поставлен лицом к лицу с прочно установленной аристократической организацией, черпающей свои силы в религии; и [с. 278] те же самые столкновения, которые мы видели в Греции, произошли также и в Риме.

История семи римских царей есть история этих долгих распрей. Первый царь хочет увеличить свое могущество и освободиться из-под власти сената. Он привлекает к себе расположение и любовь низших классов, но отцы относятся к нему враждебно, и он погибает, убитый в одном из заседаний сената.

Аристократия пытается тотчас же уничтожить царскую власть, и отцы исполняют по очереди обязанности царя. Низшие классы, правда, волнуются, они не хотят, чтобы ими управляли главы родов, они требуют восстановления царской власти. Но патриции, в утешение себе, постановляют, что отныне власть эта будет выборная, и затем, с необычайной ловкостью, устанавливают порядок избрания: сенат должен будет избирать кандидатов, патрицианское собрание по куриям — утверждать это избрание, и, наконец, патрицианские авгуры скажут, угоден ли вновь избранный царь богам.

Нума был первым царем, избранным по этим правилам. Он выказал себя в высшей степени религиозным, более жрецом, чем воином; он исполнял самым тщательным образом все священные обряды культа и вследствие этого был весьма предан религиозному строю семьи и гражданской общины. Он пришелся вполне по сердцу патрициям и умер спокойно на своем ложе.

Кажется, что в царствование Нумы царская власть была сведена к исполнению обязанностей жреца, так же точно, как это было и в греческих гражданских общинах. По крайней мере, достоверно известно, что религиозная власть царя была совершенно отлична от его власти политической, и что одна из них не влекла за собою необходимым образом другую. Доказательством этому служит то, что происходило двойное избрание. В силу первого избрания, царь был только религиозным главою; если к этому сану он желает присоединить и политическую власть, imperium, то для этого требовалось, чтобы гражданская община вручила ему [с. 279] эту власть специальным декретом. Этот пункт вытекает совершенно ясно из того, что говорит нам Цицерон о древнем строе государства. Таким образом, власть религиозная и политическая были различны; они обе могли быть соединены в одних руках, но для этого требовалось двойное народное собрание, комиции и двойное избрание.

Третий царь соединил, действительно, эти обе власти в своем лице, — в его руках была и религиозная и политическая власть; он был даже более воин, чем жрец; он пренебрегал религией и желал уменьшить ее значение, которое составляло силу аристократии. Мы видим, что он принял в Рим целую толпу чужеземцев вопреки религиозному принципу, который их исключал; он доходит даже до того, что осмеливается даже жить среди них на холме Целийском. Он раздает плебеям некоторые земли, доходы с которых употреблялись до тех пор на издержки жертвоприношений. Патриции обвиняют его в том, что он пренебрегает обрядами и даже, вещь еще более серьезная, что он их изменяет и искажает. И он умирает подобно Ромулу: боги патрициев поражают его молнией, а с ним и его сыновей.

Это событие возвращает сенату его власть, и он назначает царя по своему выбору. Анк Марций тщательно соблюдает все постановления религии, ведет возможно меньше войн и проводит свою жизнь в храмах. Вполне угодный патрициям, он умирает спокойно, своею смертью.

Пятый царь, Тарквиний, получил власть вопреки сенату, опираясь на низшие классы. Он не особенно религиозен, мало склонен верить; требуется, по меньшей мере, чудо, чтобы убедить его в знаниях авгуров. Он враг древних родов; он своею властью создает патрициев и нарушает, насколько может, древний религиозный строй гражданской общины. Тарквиний убит.

Шестой царь добыл себе царскую власть хитростью; кажется даже, что сенат так и не признал его законным царем. Он покровительствует низшим классам и раздает [с. 280] им земли, не признавая, таким образом, древнего основания права собственности; он дает им даже место в войске и в гражданской общине. Сервий убит на ступенях сената.

Распри между царями и сенатом принимали характер социальной борьбы. Цари привлекали к себе народ: из клиентов и плебеев они создавали себе поддержку. Могущественной организации патрициев они противопоставляли низшие классы, многочисленные уже тогда в Риме. Тогда аристократия очутилась в двойной опасности, и необходимость смириться перед царской властью не была худшей из них. Аристократия видела, что сзади нее поднимаются низшие, презираемые ею классы; она видела, что поднимаются плебеи, класс без религии и без очага; быть может, она видела даже, что на нее внутри самой семьи нападают клиенты, и строй этой семьи, право, религия — все было подвергнуто критике и все находилось в опасности. Цари были, следовательно, для аристократии ненавистными врагами, которые для увеличения своей власти стремились разрушить священную организацию семьи и гражданской общины.

Сервию наследовал второй Тарквиний; он обманывает ожидания избравших его сенаторов; он хочет быть властелином, de rege dominus exstitit. Он причиняет патрициату столько зла, сколько может: он уничтожает наиболее знатных: он царствует, не спрашивая совета у отцов, начинает войну и заключает мир без их разрешения. Патриции, по-видимому, совершенно побеждены.

Но тут представляется удобный случай: Тарквиний далеко от Рима; не только он, но и войско, т. е. то, что составляет его силу. Город находится временно в руках патрициев. Префект города, т. е. тот, в чьих руках находится гражданская власть в отсутствие царя — патриций Лукреций. Начальник конницы, т. е. тот, кому после царя вверена военная власть, тоже патриций — Юний. Эти два человека подготовляют восстание. Сообщниками их являются другие патриции — Валерий и Тарквиний Коллатин. Местом собрания назначен не Рим, но небольшой городок Коллаций, который [с. 281] составляет собственность одного из заговорщиков. Там они показывают народу труп женщины и говорят, что эта женщина убила сама себя из-за преступления, совершенного над нею одним из сыновей царя. Народ в Коллации восстает; идут в Рим; там повторяется та же сцена, умы взволнованы, сторонники царя в смущении, к тому же в это именно время законная власть в Риме принадлежит Юнию и Лукрецию.

Заговорщики остерегаются созвать народное собрание; они отправляются в сенат. Сенат объявляет низложение Тарквиния и уничтожение царской власти. Но постановление сената должно быть еще утверждено гражданскою общиною. Лукреций, в качестве префекта города, имеет право созывать собрания. Курии собираются, они думают так же, как и заговорщики; они объявляют низложение Тарквиния и создают на место царской власти должности двух консулов.

Когда этот главный вопрос разрешен, то собранию центурий предоставляется назначить консулов. Но не будет ли это собрание, в которое входят также некоторые плебеи, протестовать против того, что сделали патриции в сенате и в куриях? Оно не может этого сделать. Потому что в каждом римском народном собрании председательствует должностное лицо, которое обозначает вопрос, подлежащий голосованию, и никто не имеет права поставить на обсуждение какой-нибудь другой вопрос. Более того: никто иной кроме председателя не имел права, в те времена, говорить. Идет ли дело об издании закона, центурии имеют право вотировать только да или нет. Идет ли дело о выборах, председатель предъявляет список кандидатов, и подавать голос можно только за предложенных кандидатов. В данном случае председатель, назначенный сенатом Лукреций, один из заговорщиков. Он обозначает единственным предметом голосования — избрание двух консулов; затем он предлагает центуриям двух лиц — Юния и Тарквиния Коллатина. Оба эти человека по необходимости избраны. [с. 282] Сенат утверждает избрание, а авгуры со своей стороны утверждают его от имени богов.

Но не все в Риме сочувствовали этому перевороту. Многие плебеи присоединились к царю и разделили с ним его судьбу. Зато новое правительство настолько пришлось по душе и настолько согласовалось со взглядами богатого сабинского патриция, главы могущественного и многочисленного рода, Атта Клауза, что он переселился в Рим.

Впрочем, упразднена была только одна политическая власть, религиозная царская власть была священна и должна была существовать и дальше. Поэтому поторопились назначить поскорее царя; но это был царь только лишь для жертвоприношений, rex sacrorum. Были приняты все возможные предосторожности, чтобы этот царь-жрец не мог никогда злоупотребить тем огромным влиянием, какое давали ему его обязанности, для захвата политической власти.

Глава IV