2020-08-05
65
А я все-таки опасаюсь – не поздно ли. Я с Георгиевцами поеду прямо через Дно на Царское и Петроград, а Императорские поезда через Смоленск – Лихославль – Тосно на Царское”.
Мы простились с Николаем Иудовичем, я пожелал ему успехов и сказал:
“Бог даст, скоро встретимся в Петрограде”.
“Дай Бог”,- ответил генерал Иванов и, наклонив голову, пошел в кабинет Государя.
Часов в 11 вечера, когда я сидел у себя в комнате, ко мне вошел барон Штакельберг и взволнованным голосом сказал: “Скорей собирайтесь. Мы сейчас уезжаем. Государь едет в Царское. Происходят такие события, что нельзя сказать, чем все это кончится”…
Через полчаса мы уже переезжали в автомобилях в свой свитский поезд.
Вместе со мною в этом поезде ехали:
командир Собственного Его Величества железнодорожного полка, генерал-майор Цабель, церемониймейстер барон Штакельберг, комендант поезда подполковник Таль, начальник дворцовой охраны полковник Невдахов, затем офицеры конвоя, сводного полка, Собственного жел.-дорожного полка, чины канцелярии Министерства Двора.
Наш поезд должен был уйти раньше «Собственного Его Величества» на час. Весь вечер и почти всю ночь мы все не расходились и беседовали о нашем срочном отъезде и хотя выражали надежду, что предуказанный парламентский строй внесет успокоение в общество, но отошли мы из Могилева, после 2 часов ночи 28 февраля, с большой тревогой.
Вторник. 28 февраля. После 12 часов ночи с понедельника на вторник Государь переехал в поезд и к Его Величеству тотчас прибыл генерал-адъютант Иванов и остался на аудиенции почти два часа. Государь, как мне передал Николай Иудович, по душе, сердечно и глубоко искренне говорил с ним. Измученный, боящийся за участь России и свою Семью, взволнованный озлобленными требованиями бунтующей Думы, Царь сказал генералу Иванову свои грустные и тяжелые соображения…
Днем, во вторник, мы проехали Смоленск, Вязьму. Всюду было полное спокойствие. Стоял яркий солнечный, немного морозный день. Царские поезда шли обычным порядком.
Нас сопровождали, каждый по своему участку, путевые инженеры.
Вот от одного из таких инженеров в нашем свитском поезде, который шел впереди Императорского поезда, мы узнали, через нашего инженера Эртеля, после 4 часов дня, что образовано какое-то новое «временное правительство», а старая власть свергнута.
Об этом оповещал телеграммой по железной дороге член Думы Бубликов, назначенный комиссаром путей сообщения. Он просил всех служащих на железной дороге “во имя добытой свободы” оставаться на своих местах и исполнять неуклонно свою работу.
Кроме того получена на одной из станций телеграмма от какого-то коменданта ст.Петроград сотника Грекова о направлении литерных поездов А и Б /т.е. свитского и Царского/ непосредственно в Петроград, а не в Царское Село через Тосно.
Эти неожиданные сведения нас всех взволновали. Стало понятно, что в Петрограде уже совершился революционный переворот и образованное “временное правительство” свободно распоряжаться Императорскими поездами, решаясь направить их по своему усмотрению.
После получения этого тревожного известия мы: генерал Цабель, барон Штакельберг, полковник Невдахов, подполковник Таль, чиновник канцелярии Министра Двора А.В.Суслов стали обсуждать вопрос, как же реагировать на него. Постановили, чтобы я написал обо всем, что нами узнано, письмо С.П.Федорову, едущему в поезде Государя, с которым я был близок, с просьбой сообщить дворцовому коменданту для доклада Его Величеству. /Дубенский Д./
Письмо мною было сейчас же написано, помню карандашем, при чем помимо фактов, было соображение, что в этих обстоятельствах ехать далее не следует и лучше через Бологое направиться в Псков, где находится штаб Северного фронта, там генерал-адъютант Рузский, есть близко войска и сам по себе Псков старый, тихий, губернский город, где Его Величество спокойно может пробыть, определить создавшиеся обстоятельства и выяснить обстановку.
Письмо было передано одному из офицеров, который сошел с нашего поезда на ближайшей станции, дождался поезда Собственного Его Величества и передал письмо лейб-хирургу С.П.Федорову. Часам к 12 ночи наш свитский поезд подошел к Бологому, где мы получили от генерала Воейкова ответную на мое письмо телеграмму:
“Во что бы то ни стало пробраться в Царское Село”.
Всех удивил этот ответ, некоторые из нас настаивали, чтобы задержаться в Бологом до подхода Собственного поезда, и еще раз переговорить с дворцовым комендантом, но в конце концов решили ехать дальше. Тронулись в путь и около часа ночи на 1 марта прибыли на ст.Малая Вишера.
Наш поезд не спал, мы обсуждали наше трудное положение и осознавали, что следовать далее не только крайне рискованно, но просто невозможно, не подвергая жизнь Его Величества опасности.
На самой станции Малая Вишера в наш поезд вошел офицер Собственного Его Величества железнодорожного полка и доложил командиру генералу Цабель, что станция Любань, а равно и Тосно заняты уже революционными войсками, там находятся, роты л.-гв. Литовского полка с пулеметами, что люди этой роты в Любани уже сняли с постов людей железнодорожного полка и что он едва мог уехать на дрезине сюда, чтобы доложить о том, что случилось.
Вслед за такими, уже определенно грозными, сообщениями было сделано немедленно распоряжение по ст.М.Вишера занять телефоны, телеграф и дежурную комнату; выставлены наши посты, указано железнодорожным жандармам охранять станцию от всяких случайностей, и она стала изолированной от сношений с кем бы то ни было без нашего ведома.
Решено было не двигаться и ожидать здесь подхода “Собственного” поезда для доклада полученных известий Его Величеству.
Генерал Цабель, барон Штакельберг и я находились на платформе, поджидая прибытия Царского поезда. Около 2 часов ночи он тихо подошел.
Из вагонов вышел только один генерал Нарышкин.
Мы спросили Кирилла Анатольевича, где же дворцовый комендант и остальная свита.
“Все спят в поезде”,- ответил он. Признаться мы крайне поразились этому известию.
“Как спят? Вы знаете, что Любань и Тосно заняты революционными войсками.
Ведь мы сообщили, что наши поезда приказано отправить не в Царское, а прямо в Петроград, где уже есть какое-то временное «правительство»”…
К.А.Нарышкин, неразговорчивый всегда, и на этот раз молчал. Мы вошли в вагон, где было купэ дворцового коменданта, и постучались к нему. Владимир Николаевич крепко спал.
Наконец, он пробудился, оделся, к нему вошел генерал Цабель и доложил, как непосредственно подчиненный, о всех событиях и занятии Любани и Тосно.
Через несколько минут генерал Воейков вышел в коридор с всклокоченными волосами и начал с нами обсуждать, что делать.
Некоторые советовали ехать назад в Ставку, другие на Псков, о чем я уже писал днем.
Генерал Воейков сам не высказывался определенно ни за то, ни за другое.
Затем он прошел в вагон Его Величества и доложил Государю все, что ему донесли.
Дворцовый комендант скоро вернулся от Государя, который недолго обсуждал создавшееся положение и повелел поездам следовать назад на Бологое, а оттуда на Псков, где находился генерал-адъютант Рузский. Государь вообще отнесся к задержкам в пути и к этим грозным явлениям необычайно спокойно.
Он предполагал, что это случайный эпизод, который не будет иметь последствий и не помешает Ему доехать до Царского Села. /Дубенский Д./
Я прошел в купе к С.П.Федорову, который не спал, да все уже проснулись в Царском поезде.
Меня интересовало, почему такое спокойствие царило в их вагонах после того, как мы им передали безусловно тревожные сведения.
“Да, Владимир Николаевич не придал им особого значения и думал, что поезда все-таки могут дойти до Царского, несмотря на приказание направить их на Петроград.
Письмо ваше он прочитал, но не доложил его Государю”,- ответил мне Сергей Петрович.
“Так вы думаете, Его Величество не вполне знает, что случилось”,- спросил я.
“Да, я полагаю, Он не вполне в курсе событий. Государь сегодня был довольно спокоен и надеялся, что раз Он дает ответственное министерство и послал генерала Иванова в Петроград, то опасность устраняется и можно ожидать успокоения”.
Пока переводили наши поезда на обратный путь, при чем дабы охранить Царский поезд от каких-либо, может быть преследований, наш поезд поставили позади, - мы успели прочесть сообщения какого-то листка о намеченном составе “временного правительства”.
Весь состав этого первого министерства почти исключительно кадетский, только Керенский стоит левее остальных, принадлежа к партии, кажется, социал-демократов; министр военный и морской Гучков считался в октябристах, но по своей деятельности и активной борьбе с правительством и Государем, он являлся самым ярым проводником новых начал и перемены власти.
Назначенный в начале августа 1915 года председателем промышленного комитета, Гучков много вложил злой энергии в расшатывание основ власти и совместно с бывшим тогда военным министром генералом А.А.Поливановым, его другом, сеял недоверие к деятельности Ставки и опять-таки к самому Государю.
Наша пресса, настроенная уже давно враждебно к прежнему правительству, встретила состав «временного правительства», судя по первым попавшим газетам и листкам, сочувственно и высказывала уверенность, что Россия приобретает огромные преимущества, заменив “неугодную царскую самодержавную власть”.
Сулились победы, подъем деятельности в стране, после “перемены шоффера”, как уже тогда выражались поклонники переворота, и устранения от власти “Николая”.
Так все это мы и прочитали уже 1 марта в М.Вишере.
Помню, мы начали обсуждать состав министерства и некоторые из нас находили его соответствующим настоящему моменту. На мое замечание, что вряд ли социалист Керенский может быть полезен в составе министерства, мне ответили: “Кто знает, он может успокоить рабочих, левое крыло Думы и несколько утихомирить революционные проявления, если, конечно, пожелает начать работать, а не продолжать революцию”…
Поздно ночью, в четвертом часу, наш свитский поезд отошел вслед за «Собственным».
Мы ехали в Псков к генерал-адьютанту Рузскому, надеясь, что главнокомандующий Северным фронтом поможет Царю в эти тревожные часы, когда зашаталась власть, устранить революционные крайности и даст возможность Его Величеству провести в жизнь народа спешные преобразования правления России, по возможности, более тихо, по намеченной уже программе, о чем сообщено было днем 27 февраля из Ставки в Петроград. В пути на Псков мы готовили манифест, в котором Государь призывал народ к спокойствию, указывая на необходимость единодушно с ним – Царем – продолжать войну с немцами. Казалось, старый, считавшийся умным, спокойный Рузский сумеет поддержать Государя в это страшное время.
Верил в это и сам Государь, почему и выбрал путь на Псков, а не в другое место.
Среда. 1 марта. Днем мы подходили к Старой Руссе. Огромная толпа заполняла станцию.
Около часовни на платформе, сгруппировались монахини местного монастыря.
Все смотрели с большим вниманием на наш поезд, снимали шапки, кланялись.
Настроение глубоко сочувственное к Царю, поезд которого только что прошел Руссу, и я сам слышал, как монахини говорили: “Слава Богу, удалось хотя в окошко увидать Батюшку-Царя, а то ведь некоторые никогда не видали Его”. /Дубенский Д./
Всюду господствовал полный порядок и оживление. Местной полиции, кроме двух-трех урядников, станционных жандармов, исправника, никого и не было на станции.
Я не знаю, было ли уже известно всему народу о создании “временного правительства”, но железнодорожная администрация из телеграммы Бубликова должна была знать о переменах и распоряжениях Государственной Думы, тем не менее все было по прежнему, и внимание к поезду особого назначения полное.
Невольно думалось об разнице в отношении к Царю простого народа в глубине провинции, здесь в Ст.Руссе, и теми революционными массами Петрограда…
Свитский поезд шел сзади «Собственного», но на ст.Дно, которую прошли совершенно спокойно, мы обогнали Царский поезд, дабы к Пскову подойти раньше.
Когда мы проходили на ст.Дно мимо «Собственного» поезда и некоторые из нас стояли на площадке вагона, то дворцовый комендант вышел из своего вагона, стал на подножку, приветливо помахал нам рукой и улыбаясь громко крикнул в мою сторону: “ Надеюсь, вы довольны, мы едем в Псков ”. Вид у Владимира Николаевича был очень бодрый, веселый…
Первое марта, проклятый и позорный день для России кончался, когда мы после 7 часов вечера стали подходить к древнему Пскову. Станция темноватая, народу немного, на платформе находился Псковский губернатор, несколько чинов местной администрации, пограничной стражи генерал-лейтенант Ушаков и группа лиц служебного персонала…
Губернатор сообщил, что Псков равнодушно отнесся к событиям и в городе тихо. “Впрочем, мы на театре военных действий и у нас трудно было ожидать волнений”,- добавил начальник губернии.
На вокзале народа мало, так как из Петрограда после революционных дней конца февраля поезда не приходили и пассажирское движение еще не установилось.
Около 8 часов вечера прибыл «Собственный» поезд. Мы с бароном Штакельбергом прошли в вагон лиц свиты и застали всех в коридоре: тут был граф Фредерикс, К.Д.Нилов, князь Долгорукий, граф Граббе, С.П.Федоров, герцог Лейхтенбергский. Уже знали, почетного караула не будет и Его Величество на платформу не выйдет. Спросили нас, что слышно о городе, спокойно ли там.
Государь на очень короткое время принял губернатора. Все ждали прибытия главнокомандующего Северным фронтом генерала-адьютанта Николая Владимировича Рузского.
Через несколько минут он показался на платформе в сопровождении начальника штаба фронта генерала Юрия Никифоровича Данилова /бывший генерал-квартирмейстер при великом князе Николае Николаевиче/ и своего адьютанта графа Шереметьева.
Рузский шел согбенный, седой, старый, в резиновых галошах; он был в форме генерального штаба. Лицо у него бледное, болезненное и глаза из-под очков смотрели неприветливо.
Небольшой с сильной проседью брюнет генерал Данилов, известный в армии и штабах под именем “черный”, следовал за главнокомандующим.
Они вошли в вагон свиты, где все собрались, и Рузский прошел в одно из отделений, князя Долгорукова, поздоровался со всеми нами и сел в угол дивана около двери.
Мы все обступили его. Волнение среди нас царило большое. Все хотели говорить.
Рузский, отвалившись в угол дивана, смотрел как-то саркастически на всех...
Граф Фредерикс обратился к Рузскому со следующими словами:
“Николай Владимирович, вы знаете, что Его Величество дает ответственное министерство.
Государь едет в Царское. Там находится Императрица и вся Семья, наследник болен корью, а в столице восстание. Когда стало известно, что проехать прямо в Царское нельзя, Его Величество в М.Вишере приказал следовать в Псков к вам и вы должны помочь Государю наладить дела”.
“Теперь уже поздно”,- сказал Рузский. “Я много раз говорил, что необходимо идти в согласии с Государственной Думой и давать те реформы, которые требует страна.
Меня не слушали. Голос хлыста Распутина имел большее значение. Им управлялась Россия.
Потом появился Протопопов и сформировано ничтожное министерство князя Голицына.
Все говорят о сепаратном мире”… с яростью и злобой говорил генерал Рузский. /Дубенский Д./
Ему начали возражать, указывали, что он сгущает краски и многое в его словах неверно.
Граф Фредерикс вновь заговорил: “Я никогда не был сторонником Распутина, я его не знал и кроме того вы ошибаетесь, он вовсе не имел такого влияния на все дела”…
“О вас, граф, никто не говорит. Вы в стороне стоите”,- ответил Рузский и в этих словах чувствовалось указание, что ты дескать стар и не в счет.
“Но, однако, что же делать. Вы видите, что мы стоим над пропастью. На вас только и надежда”,- спросили разом несколько человек Рузского. В век не забуду ответа генерал-адьютанта Рузского на этот крик души всех нас, не меньше его любивших Россию и беззаветно преданных Государю Императору. “ Теперь надо сдаться на милость победителя ”,- сказал он…
В это время флигель-адъютант полковник Мордвинов пришел и доложил Рузскому, что Его Величество его может принять. Главноком и его начальник штаба направились к выходу…
После разговора с Рузским мы стояли потрясенные и как в воду опущенные. Последняя надежда, что ближайший главнокомандующий Северным фронтом поддержит своего Императора, по видимому, не осуществится. С цинизмом и грубою определенностью сказанная Рузским фраза: “надо сдаваться на милость победителя”, все уясняла и с несомненностью указывала, что не только Дума, Петроград, но и лица высшего командования на фронте действуют в полном согласии и решили произвести переворот.
Прошло менее двух суток, т.е. 28 февраля и день 1 марта, как Государь выехал из Ставки и там остался его генерал-адъютант начальник штаба Алексеев и он знал, зачем едет Царь в столицу, и оказывается, что все уже сейчас предрешено и другой генерал-адъютант Рузский признает “победителей” и советует сдаваться на их милость.
Чувство глубочайшего негодования, оскорбления испытывали все.
Более быстрой, сознательной предательской измены своему Государю представить себе трудно.
Думать, что Его Величество сможет поколебать убеждение Рузского и найти в нем опору для своего противодействия начавшемуся уже перевороту – едва ли можно было.
Ведь Государь очутился отрезанным от всех. Вблизи находились только войска Северного фронта, под командой того же генерала Рузского, признающего “победителей”.
Генерал-адъютант К.Д.Нилов был особенно возбужден и когда я вошел к нему в купэ, он задыхаясь говорил, что этого предателя Рузского надо арестовать и убить, что погибнет Государь и вся Россия. К.Д.Нилов не надеялся на какой-либо благоприятный переворот в начавшемся ходе событий.
“Только самые решительные меры по отношению к Рузскому, может быть улучшили бы нашу участь, но на решительные действия Государь не пойдет”,- сказал Нилов…*
“Царь не может согласиться на оставление трона. Это погубит всю Россию, всех нас, весь народ. Государь обязан противодействовать этой подлой измене Ставки и всех предателей генерал-адьютантов. Кучка людей не может этого делать.
Есть верные люди, войска и не все предатели в России”. К.Д. стал убеждать меня пойти к Государю и еще раз доложить, что оставление трона невозможно…
При этом первом свидании Рузского с Государем сразу же определилось создавшееся положение. Рузский в настойчивой, даже резкой форме доказывал, что для спокойствия России, для удачного продолжения войны, Государь должен передать престол наследнику при регентстве брата своего великого князя Михаила Александровича.
Ответственное министерство, которое обещал Царь, уже не удовлетворяет Думу и “временное правительство”, требуют оставления трона Его Величеством.
Главком Северного фронта сообщил о согласии остальных главнокомандующих с этим мнением Думы и “временного правительства”.* /Дубенский Д./
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------*Нилова Марианна Михайловна, урожденная княжна Кочубей, фрейлина, жена К.Д.Нилова.
**Телеграмма Алексеева главкомам по вопросу отречения послана 2 марта в 10 часов 15 минут утра, а ответы главкомов сообщены Алексеевым того же числа в 14 часов 30 минут. В ночь на 2 марта Рузский вел беседу с Царем, добиваясь исключительно ответственного министерства.
Верховное командование всеми Российскими силами необходимо передать прежнему верховному, великому князю Николаю Николаевичу. Рузский опять повторил – “о сдаче на милость победителя” и недопустимости борьбы, которая, по его словам, была бесполезна, так как и высшее командование, стоящее во главе войск, против Императора.
Государь редко перебивал Рузского. Он слушал внимательно, видимо сдерживая себя.
Его Величество указал, между прочим, что он обо всем переговорил перед своим отъездом из Ставки с генералом Алексеевым, послал Иванова в Петроград.
“Когда же мог произойти весь этот переворот”,- сказал Государь.
Рузский ответил, что это готовилось давно, но осуществилось после 27 февраля т.е. после отъезда Государя из Ставки. Перед Царем встала картина полного разрушения Его власти и престижа, полная Его обособленность, и у него пропала всякая уверенность, в поддержке со стороны армии, если главы ее в несколько дней перешли на сторону врагов Императора.
Зная Государя и все особенности его сложного характера, его искреннюю непритворную любовь к родине, к Семье Своей, Его полное понимание этого неблагоприятного к нему отношения, которое охватило “прогрессивную” Россию, а главное, что это бедственно отразится на продолжении войны, многие из нас предполагали, что Его Величество может согласиться на требование отречения от престола, о котором говорил Рузский.
Государь не начнет борьбу, думали мы, боясь не за себя, а за судьбу своего отечества.
“Если я помеха счастью России и меня все стоящие ныне во главе ее общественных сил просят оставить трон и передать его сыну и брату своему, то Я готов это сделать, готов даже не только царство, но и жизнь отдать за родину.
Я думаю, в этом никто не сомневается из тех, кто меня знает”,- говорил Государь.
Государь в эту ночь, с 1 на 2 марта, долго не спал. Он ждал опять прихода генерала Рузского к себе, после его разговоров с Петроградом и Ставкой, но Рузский не пришел.
Его Величество говорил с графом Фредериксом, Воейковым и Федоровым о Царском и его очень заботила мысль о Петрограде, Семье, так как уже с 27 февраля, т.е. два дня Его Величество ничего не знал и никаких сношений с Царским Селом не было…
Я взял извозчика и проехал в город. Ночь была звездная, морозная и безветренная.
Улицы старого города безлюдны, дома мало освещены, только около штабов было люднее и ярко светились окна и фонари. На какой-то колокольне пробило 2 часа, и я вернулся в поезд.
Неужели же я нахожусь в древнем Пскове вместе с Государем императором и присутствую при обсуждении вопроса об оставлении Царем российского престола в дни величайшей войны с немцами после того, как этот Царь, ставший предводителем Русской армии, накануне перехода в наступление и вся страна и весь народ уверены, что мы разобьем врага.
И все это оказалось ни к чему. Его заставляют передать престол отроку сыну и слабому маловольному регенту – брату Михаилу.
А у власти, явной власти, становятся случайные люди и среди них личный враг Царя Гучков, Родзянко и все эти лидеры “прогрессивного блока”, мечтающие о министерских портфелях…
Четверг. 2 марта. В этот день Государь встал ранее обычного и уже в 8 часов утра Его Величество сидел за письменным столом у себя в отделении…
Уже несколько дней все мы, и даже Его Величество, не знали, что собственно происходит в Петрограде, и насколько безопасна там жизнь наших семей и близких людей.
Из слов Рузского о разгроме дома графа Фредерикса на Почтамтской улице видно было, что революционная толпа неистовствует в городе. С целью узнать что-либо о происходящем, я послал моего деньщика в Петроград, переодев его в форму хлебопеков псковской команды.
С ближайшим поездом он отправился в Царское Село и Петроград. Ему удалось доехать быстро по назначению и даже привезти нам всем ответы, но уже в Могилев, что значительно успокоило нас.
Привожу этот случай для показания, в какой обособленности были Царские поезда в эти дни, и даже Государь не мог пользоваться телеграфом и телефоном. /Дубенский Д./
В 9 часов должен был прибыть генерал Рузский и доложить Его Величеству о своих переговорах за ночь С Родзянко и Алексеевым.
Всю ночь прямой провод переносил известия из Пскова в столицу и Ставку и обратно.
В начале десятого часа утра генерал Рузский с адьютантом графом Шереметьевым прибыл на станцию и тихо прошел платформу, направляясь в вагон Его Величества.
На вокзале начал собираться народ, но особенного скопления публики не было.
Мы встретили нескольких гвардейских офицеров-егерей, измайловцев, которые нам передавали о столкновениях в дни революции у гостиницы Астория, а главное о том, что если бы было больше руководства войсками, то был бы другой исход событий, так как солдаты в первые дни настроены были против бунта.
Говорили, что никаких пулеметов на крышах не было.
Все эти офицеры выбрались из Петрограда и направлялись в свои части на фронт.
Они спрашивали о Государе, о его намерениях, о здоровье, и искренно желали, чтобы Его Величество проехал к войскам гвардии. “Там совсем другое”, поясняли они.
Чувство глубочайшей преданности к Императору сквозило в каждом их слове.
Рузский пробыл у Его Величества около часа. Мы узнали, что в Псков должен приехать председатель Государственной Думы М.В.Родзянко для свидания с Государем…
Дело в том, что за ночь Рузский, Родзянко, Алексеев сговорились и теперь решался не основной вопрос оставления трона, но детали этого предательского решения.
Составлялся манифест, который должен был быть опубликован.
Манифест этот вырабатывался в Ставке и автором его являлся церемониймейстер Высочайшего двора директор политической канцелярии при Верховном Главнокомандующем Базили, а редактировал этот акт генерал-адъютант Алексеев.
Когда мы вернулись через день в Могилев, то мне передавали, что Базили, придя в штабную столовую утром 2 марта, рассказывал, что он всю ночь не спал и работал, составляя по поручению генерала Алексеева манифест отречения от престола Императора Николая-II.
А когда ему заметили, что это слишком серьезный исторический акт, чтобы его можно было составлять так наспех, то Базили ответил, что медлить было нельзя и советоваться было не с кем и что ему приходилось несколько раз ходить из своей канцелярии к генералу Алексееву, который и установил окончательный текст манифеста и передал его в Псков генерал-адьютанту Рузскому для представления Государю Императору.
Весь день 2 марта прошел в тяжелых ожиданиях окончательного решения величайших событий…
Прежде всего мы мало верили, что великий князь Михаил Александрович примет престол.
Некоторые говорили об этом сдержанно, только намеками, но генерал-адъютант Нилов определенно высказал:“Как можно этому верить.
Ведь знал же этот предатель Алексеев, зачем едет Государь в Царское Село.
Знали же все деятели и пособники происходящего переворота, что это будет 1 марта, и все-таки, спустя только одни сутки, т.е. за одно 28 февраля, уже спелись и сделали так, что Его Величеству приходится отрекаться от престола.
Михаил Александрович – человек слабый и безвольный и вряд ли он останется на престоле.
Эта измена давно подготовлялась и в Ставке и в Петрограде.
Думать теперь, что разными уступками можно помочь делу и спасти родину, по моему, безумие.
Давно идет ясная борьба за свержение Государя, огромная масонская партия захватила власть и с ней можно только открыто бороться, а не входить в компромиссы”.
Нилов говорил все это с убеждением, и я уверен, что К.Д. смело пошел бы лично на решительные меры и конечно не постеснялся арестовать Рузского, если бы получил приказание Его Величества.
Кое-кто возражал Константину Дмитриевичу и выражал надежду, что Михаил Александрович останется. Что может быть, уладится мирно. Но никто не выражал сомнения в необходимости конституционного строя, на который согласился ныне Государь… /Дубенский Д./
Граф Фредерикс узнал от генерала Рузского, что его дом сожгли, его жену, старую больную графиню, еле оттуда вытащили. Бедный старик был потрясен, но должен сказать, что свое глубокое горе он отодвинул на второй план.
Все его мысли, все его чувства были около Царя и тех событий, которые происходили теперь.
Долгие часы граф ходил по коридору вагона, не имея сил от волнения сидеть.
