2020-08-05
70
Его помощником стал Никольский, типичный прапорщик революционного времени, с ухватками митингового оратора, хам по манерам и по происхождению. Касательства к жизни заключенных он не имел никакого, а проводил время среди солдат отряда, найдя в них достойное себе общество.
О Кобылинском Борис Николаевич был неопределенного мнения.
Трудно себе представить, чтобы кадровый гвардейский офицер мог занять, благодаря своим революционным убеждениям, должность подобную той, которую он занимал.
С другой же стороны, не было никаких данных, которые давали бы возможность думать, что он занял таковуюпо поручению одной из правых организаций.
По отношению Их Величеств Кобылинский держал себя корректно и весьма сдержанно. Отношение к нему Их Величеств было недоверчивым и тоже сдержанным». /Марков С./
«Достаточной силы воли в нем не замечалось и никакого особого влияния на комитет, не говоря даже о власти над ним, он не имел. Битнер была принята Их Величествами, имела доступ в дом и давала даже уроки Великим Княжнам и Наследнику.
|
|
|
Держала она себя так же, как и Кобылинский, замкнуто и неопределенно.
Во всяком случае, убеждением Бориса Николаевича было то, что если наступит момент освобождения Царской Семьи, то Кобылинский препятствий к этому чинить не будет, но сам для этого ничего не сделает.
Отряд состоял из 150 человек при пулеметах и 8-ми офицерах, не считая Кобылинского.
Солдаты были набраны из запасного батальона 1-го, 2-го и 4-го гв. Стрелковых полков;
все это были старые солдаты, побывавшие на фронте, георгиевские кавалеры.
Среди них сразу же обнаружились солдаты, вполне лояльно относившиеся к Их Величествам, а глядя на них, и другие солдаты, вследствие долгой и близкой жизни при Их Величествах, переменили свою ухарски-революционную физиономию.
Из восьми офицеров надежными можно было считать двух.
Словом, коньюнктура для создания побега Их Величеств до большевицкого переворота, если и не была блестящей, то, во всяком случае, более или менее благоприятной.
С момента же перехода власти в руки большевиков положение резко изменилось к худшему.
В Тобольск стали проскакивать телеграммы из Петербурга, которыми советские власти стали корректировать жизнь Их Величеств, а «отряд» переизбрал председателя комитета, которого и послал в Петербург. Избран был подпрапорщик Матвеев, полуграмотный субъект, вернувшийся из «красной столицы», исполненный большевицкой благодати и уже в чине прапорщика!
По его заявлению он был произведен в офицеры самим Лениным. Лучше он от этого не сделался, а напротив, перевел всю свиту в губернаторский дом, где и без того Их Величества жили в страшной тесноте, и, что хуже всего, ограничил питание Их Величеств до крайности.
|
|
|
Вопрос питания вообще стал очень острым.
Борис Николаевич до сего дня различными способами передал Их Величествам 50.000 руб., из коих часть была из личных его денег и денег его жены, а другая была передана ему А. Вырубовой.
Кроме этого, некоторые тобольские купцы материально помогали Их Величествам.
Население относилось к нужде Их Величеств крайне отзывчиво и помогало, как могло, продуктами.
Епископ Гермоген и монастыри тоже посильно приходили на помощь Заключенным, стараясь, как можно, больше облегчить жизнь несчастным Страдальцам.
Очень повредило Их Величествам неожиданное выступление во время Рождественских праздников в Благовещенской церкви о. Васильева. Его арестовали, но вскоре выпустили, и для него из этого большой беды не вышло, говорил мне Борис Николаевич, но Их Величествам он безусловно, повредил так же, как напортила своей легкомысленностью М. Хитрово в августе.
Их перестали пускать в церковь, стали относиться подозрительно…
Матвеев и приехавшие на смену уехавшим старым солдатам, распущенные солдаты более молодых сроков стали видеть в этом необдуманном выступлении скрытую контрреволюцию!
Несмотря на то, что охрана Их Величеств, благодаря приезду новых солдат, потерпела существенные изменения, Борис Николаевич сообщил мне, что среди них наберется 30 человек, на которых можно положиться и быть уверенными, что они окажут содействие при освобождении Царской Семьи из заключения.
После ознакомления меня со создавшейся обстановкой Соловьев перешел к изложению плана возможного спасения Заключенных. По всем имеющимся у Соловьева данным, никакой концентрации верных Их Величествам людей в районе Тобольска не было.
Наиболее реальную помощь путем присылки необходимых вещей и облегчения безконтрольного сообщения с внешним миром, оказала Их Величествам А. Вырубова. Связь между Тобольском и Петербургом она поддерживала как через Соловьева лично, так еще через несколько других лиц.
Лично Соловьеву удалось на месте сделать следующее:» /Сонин Л./
«1) Твердо установить тайную связь с Заключенными.
2) Образовать в Тобольске и в ближайшем к нему районе группу верных людей.
3) По всей линии от Тобольска до Тюмени на расстоянии, равном перегонам ямщиков, установить ряд определенных пунктов с верными и надежными людьми, через которых пересылается корреспонденция и мелкие вещи из Тобольска до Тюмени.
4) Удалось установить после больших трудов постоянный и верный контроль над почтово-телеграфными сообщениями как «отряда», так и Совдепа.
Кроме того, и Тюменская почтово-телеграфная станция была у него под наблюдением, так что даже шифрованные телеграммы Тюменского совета не были для него тайной.
5) Наконец, посильная материальная помощь Бориса Николаевича.
Моими рассказами о положении Петербургской организации, возглавляемой Марковым-2, и о ее безденежьи Соловьев был поражен. Когда я рассказал ему, что тот требовал денег у А.Вырубовой, открыто говоря ей, что денег организация не имеет. Он мне резонно ответил:
“Я этого никак понять не могу… Из ваших слов следует, что организация зародилась с мая месяца прошлого года, то есть почти год, и за этот промежуток времени Марков 2-й не смог собрать достаточных средств и мог, по вашим словам, выслать в эти места только одного Седова!
Какое же он имел право бросать обвинения А. Вырубовой в ее ничегонеделании в этом направлении?
Я могу удостоверить, что она сделала все. Что было в ее силах и возможности”!
На это я ответил Борису Николаевичу, что откровенно говоря мне самому не особенно понятно, как Марков 2-й не мог до сего дня обезпечить организацию необходимыми деньгами принимая во внимание, что в его распоряжении было целое лето и осень, вплоть до октября, когда банки работали еще исправно. Единственно, остается предположить, это то, что имя его не популярно в тех кругах, которые желали бы материально помочь Императорской Семье.
|
|
|
Не найдя средств для исполнения своей заветной цели, поездки в эти края, в своей организации, я нашел их у А. Вырубовой, за что ей до конца своих дней буду благодарен.
Я приехал сюда и готов голову сложить ради пользы Их Величеств.
Из разговора с Борисом Николаевичем я понял, что он сильно рассчитывал на помощь некоторых московских кругов, для связи с которыми в ближайшие дни поедет сын о.Васильева». /Марков С./
А вот рассказ Соловьева о Тобольске:
«…Рано утром нас разбудил колокольный звон, так как было воскресенье, и, приведя себя в порядок мы отправились к обедне в соборе, где как раз Литургию служил Епископ Гермоген, злой враг моего покойного тестя. Епископ Гермоген отлично знал меня с детства и очень любил меня.*
Мой отец был тоже всегда в хороших отношениях с Владыкой, и даже когда его постановлением Синода выслали из Петербурга, мой отец снабдил опального Епископа необходимыми на дорогу деньгами. Владыка Гермоген был настоящим безсеребренником, все, что имел, всегда раздавал нищим, а потому всегда нуждался в деньгах…
Я отошел в сторону и стал ждать, пока собор опустеет и епископ удалится в алтарь.
Ко мне вскоре подошел старик монах и торопливым шепотом попросил прийти в Митрополичий дом после вечерни. Довольный удачным началом, вышел я из собора и в сопровождении шурина Димитрия отправился на постоялый двор, где нас ожидал кипящий самовар и различная сибирская снедь. Как водится, хозяева вступили с нами в разговор: зачем и надолго ли мы приехали?
Удовлетворив их любопытство и сообщив, что останемся до первого базарного дня, мы из дальнейшего разговора выяснили подробности из жизни Царской Семьи в Тобольске. Обычно массы народа заполняли улицу перед губернаторским домом, где жила Царская Семья, и народ приветствовал появлявшихся в окнах Ее Членов. Исключения были редки.
|
|
|
А местные татары, собравшись в один из своих праздничных дней во главе с муллой, перед домом отслужили под открытым небом молебствие о здравии Их Величеств…» /Соловьёв Б./
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
*Епископ Саратовский Гермоген /Долганов Георгий Ефремович 1858+1918/.
«Был также случай, когда, при прохождении Их Величеств в церковь, один рабочий крикнул по Их адресу обидное оскорбление, за что народ его чуть не разорвал на части!..
Простояв в соборе до конца вечерни, я подождал, пока разошлись все молящиеся, вышел из церкви и через несколько минут оказался около Митрополичьего дома.
Открывший мне массивную дубовую дверь монах сказал, что Владыка уже меня ожидает.
Епископа Гермогена я нашел в большом кабинете. Увидев меня, он торопливо пошел мне навстречу и после благословения воскликнул:-“Какими судьбами?! Вот уж не ожидал!”
Я давно не видел Владыку, и мне понадобилось много времени, чтобы рассказать ему о своей жизни за последние годы. Когда я дошел до рассказа о женитьбе, Владыка вскочил со свего места и сказал:
-“Я знаю, что великий крест ты на себя взял, женившись на дочери Григория в такое время, но верю, что ты будешь для нее верной и крепкой защитой! Совершишь великий подвиг, и Господь не оставит тебя за твою любовь к гонимым и обездоленным!
Слушай! Ты отлично знаешь историю моих отношений с покойным Григорием!
Я его любил и верил в него, вернее, в его миссию внести что-то новое в жизнь России, что должно было укрепить ослабевшие связи между Царем и народом на пользу и благо последнего!
Но его самовольное отступление от нашей программы, противоположный моему путь, по которому он пошел, его нападки на аристократию и на таких людей, как Великий Князь Николай Николаевич, которых я всегда считал опорою Трона, заставило вначале отвернуться от него, а затем, видя его усилившееся влияние при Дворе и учитывая, что при этом условии его идеи будут еще вредоноснее, я начал энергичную кампанию против него. В азарте этой борьбы я многого не замечал. Я не видел, например, что моя борьба усиливает вредные элементы среди оппозиции Государственной Думы. Я не видел, что, словно сатана, искушавший Христа, вокруг меня вертится, неустанно внушая мне ненависть, упорство и злобу, это подлинно презренное существо, Илиодор!
Результаты ты помнишь? Громкий скандал: я побежден и отправлен в ссылку в Жировицкий монастырь, где, когда волнения души улеглись и я обрел возможность спокойно размышлять, я с ужасом увидел итог моего выступления:
борясь за Трон, я своей борьбой только скомпрометировал его лишний раз!
Сколько мук и терзаний пережил я потом! И вот,1916-й год, декабрь месяц, и Григорий убит!..
Тебе расскажу, как я узнал эту новость. Я служил обедню в монастыре.
Богомольцев было мало, и службу я окончил сравнительно рано. Благословив присутствовавших, я разоблачился, надел шубу и в сопровождении своего келейника пошел к себе в келью.
На пути, как обычно, меня встретил о. гостинник с отобранной для меня корреспонденцией, немногими письмами и газетами, которые я регулярно выписывал.
Поблагодарив о. гостинника, я прошел к себе, где келейник раздел меня, дал домашний подрясник и туфли. Время близилось к обеду, и я тут же благословил его идти на монастырскую кухню, что он и исполнил. Я остался один. Надев туфли, вооружившись очками, я принялся за чтение газет.
Первое, что мне бросилось в глаза, это было сообщение о смерти Григория Распутина…
Я невольно подумал: вот, он гнал меня, и за него я нахожусь сейчас на положении ссыльного, но возмездие было близко, кара Божия обрушилась на него, и он убит!
Вдруг, я никогда не забуду этого момента, я ясно услышал громкий голос Григория за спиной:
- Чему радовался?.. Не радоваться надо, а плакать надо! Посмотри, что надвигается!
Я обомлел в первую минуту от ужаса…
Уронив газету и очки, я боялся повернуться, да и не мог сделать этого… Словно остолбенел.
Наконец, перекрестившись, я быстро встал, оглядел келью – никого!
В прихожей тоже никого!.. Опустившись на кресло, я не знал, что предпринять!
В это время раздался стук в дверь и обычная молитва:- Господи Исусе!
Аминь! – с трудом ответил я; вошел с едой мой келейник. Не успел он переступить порога, как я его осыпал вопросами, не встречал ли он кого-либо по дороге и в коридоре и не разговаривал ли он с кем-нибудь, на что получил отрицательный ответ!”». /Соловьев Б./
«“Чей голос слышал я? Пришлось ответить: Григория!.. Я не мог в этом ошибиться!
Не мне тебе рассказывать, ты это не хуже меня знаешь, что Григорий был особенным человеком, и много чудесного связано с его личностью. Одно скажу, я с трудом дождался вечерни, после которой я отслужил по нем панихиду, давно примирившись с ним”…
Владыка стал мне много рассказывать о Григории Ефимовиче, но так как я торопился, то он, благословив, отпустил меня, условившись, что во время моего пребывания в Тобольске мы будем видеться после вечерни.
Выйдя из Митрополичьего дома, я быстро пошел к дому, где жила молодая девушка Х., 23-х лет, придворная служащая при Государыне. Во время отъезда Их Величеств из Царского Села она была больна, и было решено, что она приедет позже.
Но когда она, поправившись от болезни, приехала в Тобольск, охрана не допустила ее в губернаторский дом, и она была принуждена остаться в городе.
Меня она никогда раньше не видела, чем и объясняется ее недоумение и страх при виде меня.
Я ей объяснил, что приехал по поручению А. Вырубовой и передал ей ее письмо.
Когда она кончила его читать, ее испуг сменился радостью, и она была безконечно благодарна мне за сообщенные ей последние петербургские новости о ее родных и знакомых. Я передал ей, что имею несколько посылок для Их Величеств, которые нужно передать, не возбуждая ничьих подозрений.
Она с радостью согласилась исполнить мою просьбу через камердинера Государыни Волкова, который имел свободный доступ в дом и у которого она часто бывала.
Деньги и целый ряд писем для Их Величеств я оставил у Х., и она завтра же обещала передать их Волкову. Условившись прийти к ней на следующий день вечером, я в радужном настроении покинул ее. Все складывалось, как нельзя лучше.
Господь не оставлял меня Своими милостями! На другой день вечером я снова был у Владыки…
Я подробно рассказал Владыке, зачем приехал, рассказал и о А. Вырубовой и о ее мытарствах и о хлопотах по приисканию денег…
Владыка молча, не прерывая меня, слушал, изредка покачивая головой. Когда я кончил, Владыка сказал, что я сделал благородный поступок, взяв на себя миссию помочь Несчастным.
-“Бог наградит тебя за это…
А люди, - ну, да что о них говорить, будь ответчиком перед своей совестью, будет она покойна, ничьи суждения тебя не потревожат, и помни всегда, что добро и любовь должны светиться в человеке независимо от его политических убеждений”.
Затем Владыка поделился своими впечатлениями о поездке к Святейшему Патриарху Тихону.
- “Много мы беседовали со Святейшим и о судьбе России, и о Царской Семье.
Он убежден, да и меня убедил, что царство большевиков на Руси неизбежно и продлится долго, несколько лет, по всей вероятности, а если вспыхнет, не дай Бог, гражданская война, то затянется еще дольше. Его стремление отделить Церковь от политики и сохранить тем ее в тяжелое время.
Что касается Царской Семьи, Святейший очень скорбел о Их судьбе, говорил мне, что он хоть бы морально помогал Узникам, но лично для Них ничего сделать не может, а монархистов, которые могли бы помочь, как организации, в Москве не существует.
Все рассыпались, все заняты спасением своих животов.
На прощание Святейший дал мне большую просфору, просил передать Государю вместе с его Патриаршим благословением.
Радость, которую я имел по случаю вступления на Патриарший престол Святейшего Тихона, возрождения Патриаршества на Руси, омрачилась беседами со Святейшим и многими лицами, собравшимися тогда в Москве”.
“Эта поездка нанесла сильный удар моему оптимизму. Я стал внимательно приглядываться к настроению различных слоев общества, особенно его низов.
Я почуял большую силу, которая мне не без основания казалась вредной, с которой надо бороться, хотя бы и без надежды на успех». /Соловьёв Б./
«С тяжелым сердцем я выехал из Москвы и, доехав с трудом до Тобольска, отдался здесь целиком борьбе с большевизмом. И должен тебе признаться, что последний сильнее моей проповеди.
Я с ужасом вижу, как эта зараза распространяется по краю.
Что касается моего мнения о судьбе Царской Семьи, положение ее трагическое.
Вряд ли кто думает и отдает себе в этом ясный отчет.
С приходом большевизма Их ждет несчастный жребий Марии Антуанеты и Людовика.
Все в истории повторяется, и разве ты в России не слыхал желаний уничтожить Их?
Да что в России! Такие голоса раздаются уже у нас, в Тобольске! Нет, нет не помогать Им деньгами, не кофточки и одеколон посылать Им – спасти Их надо! Понимаешь, спасти ”!
Я был потрясен беседой с Владыкой. У меня как бы раскрылись глаза.
Да, я слышал повсюду требования судить, а чаще просто убить бывшего Царя.
Я лишь не отдавал себе отчета, насколько серьезны эти угрозы.
Опасность для Царской Семьи была налицо. Ее тихое и мирное пребывание в Тобольске могло сразу и совершенно измениться к худшему. Для этого только стоило в Тобольске появиться большевикам!
Да! Владыка был прав, в истории все повторяется, и Русский Император со Своей Семьей в Тобольске, были недалеки от трагических дней, пережитых в свое время в Тюльерийском дворце.
Владыка, видя мое смущение, прервал воцарившееся молчание:
-“Не падай духом, мужайся и помни, что пути Господни неисповедимы!
Молись, и вера в Господа даст тебе спокойный и здравый рассудок”!
Я ответил Владыке, что есть мудрая русская пословица, а именно:
Береженого и Бог бережет.
Я не вижу, чтобы кто-нибудь берег Их Величества и думал над этим вопросом, кроме Владыки.
Но разве он один может уберечь Царскую Семью, не говоря о Ее освобождении из Тобольска.
Владыка встал из своего кресла и нервными шагами пошел по комнате из угла в угол говоря:
-“Я пастырь, я призван духовно пасти моих верующих чад.
Я по своему положению у всех на глазах. Я не могу быть ни конспиратором, ни организатором тайного общества, кое должно быть тайным, ты это и сам понимаешь…
Добился негласной связи с Царской Семьей и поддерживаю Ее не только духовно, но, и материально, но эта последняя помощь ничто перед тем, что нужно было бы сделать…
Когда Их Величества перевезли в наши края, я был уверен, что непосредственно приедет, действительно, строго конспиративно не одно лицо, а целый ряд преданных и верных Им людей.
У меня и в мыслях не было помышлять о добывании материальных средств, я не говорю уж, для Их спасения, а для повседневной жизни. В прошлом сентябре исподволь да разумно можно было многих людей здесь разместить, ну, а теперь… Теперь все изменилось. Много напортило неудачное появление здесь М.С. Хитрово. Я ни на минуту не сомневаюсь в ее преданности и безграничной любви к Царской Семье, но она была слишком малоосмотрительна во время своей поездки.
И разве от нее можно требовать партийной конспирации, присущей нашим противникам?
Не нам судить ее за ее искреннее желание помочь Их Величествам.
Потом приехало несколько человек офицеров. Нашумели, наболтали лишнего и были высланы.
Результатом всего этого явилось строгое наблюдение за всеми приезжими”.
“Теперь оно несколько ослабло, потому что за последние месяцы никто сюда не приезжал, но все советую тебе быть осторожным. Помни, что всякий опрометчивый шаг с нашей стороны может быть гибелью для Тех, о ком мы заботимся”.
Из дальнейшего разговора с Владыкой я выяснил, что наилучшим способом незаметного пребываниыя вблизи Тобольска являются его окрестности, на которые местное начальство пока своего внимания не распространяло. По его совету я на следующее же утро выехал в Абалакский монастырь, находящийся неподалеку от Тобольска.
-“Там найдешь ты подкрепление своим духовным силам и увидишь людей, кои, как и ты, хотят помочь Их Величествам”, - напутствовал меня Владыка…». /Соловьёв Б./
«Совсем незаметно мы очутились перед зубчатыми стенами Абалакского монастыря.
Монах привратник с молчаливой дружелюбностью встретил нас и проводил в приемную комнату монастырской гостиницы, а сам пошел за отцом гостинником…
- “Господи Исусе”,- услышал я. Димитрий и я вскочили с места. О. гостинник очень радушно нас принял, но так как здание не отапливалось, то он предложил нам пройти в церковь, где шла вечерняя служба, чтобы этим временем затопить печь в обеих предоставленных нам комнатах.
В небольшой, покрытой сводами церкви царил полумрак.
Несколько свечей у икон и лампады были всем освещением. Человек пятнадцать монахов стояли рядами, слушая заунывный голос чтеца, перебирая четками, беззвучно шевеля губами молитвы.
Я опустился на скамейку в совершенно не освещенном притворе, рассеянно следя за службой, и вскоре целиком предался мыслям о судьбе Царской Семьи. Я все более убеждался в правдивости слов Епископа Гермогена, что не конфеты и шоколад Им нужны, а что нужно Их спасти.
Но легко сказать спасти, но как? Оставался единственный способ: это похищение и увоз в надежное место, где Они могли бы пока скрываться в безопасности.
А как их похитить? И кто способен на это рискованное для самой Царской Семьи дело?..
Вдруг неожиданно шагах в двух-трех от меня на каменном полу что-то заворочалось, загремев цепями. От неожиданности я прямо остолбенел. Это «что-то», поднимаясь, приобрело человеческий образ. Неведомый странник в продолжении всего времени был распростерт на полу, и естественно, в темноте притвора я его не заметил. Поднявшись, он с укоризной обратился ко мне:
-“Измаял ты меня, окаянный, думу вымотал, всю службу испортил. Ты бы, Понтий Пилат, вместо думать, помолился бы. Молись Царице Небесной, а думать за тебя подумают.
Муж разумный видит путь и идет по нему, а неразумный сидит у ворот да думает, как пройду”.
И пустив не то ругательство, не то молитву по моему адресу, гремя веригами, прошел к алтарю, где опустился на камни и погрузился в молитву.
Я еще долго не мог прийти в себя. Самое интересное, чем это я потревожил странника? Как он узнал мои мысли? Такие люди водились на Руси, я знал много примеров и удивлен этому не был.
Решив расспросить обо всем о. гостинника, я по окончании службы, приложившись к чудотворному образу Абалакской Божией Матери, пошел в гостиницу, спеша расспросить монаха о страннике…
Сразу же, не дав времени монаху расспросить, откуда я, я ему рассказал о своем испуге в церкви. Монах долго смеялся, прежде чем мог рассказать мне о страннике.
Странник, по его словам, уже несколько лет известен в монастыре и ежегодно раз-два появляется на несколько дней у них. Он чрезвычайно религиозен и не расстается с тяжелыми веригами, которые носит на голом теле. Есть богобоязненные люди, которые утверждают, что он читает чужие мысли, что его молитва помогает болящим.
Стук в дверь и обычная молитва: Господи Исусе, - прервал его рассказ.
В келию вошел тот, о котором шла речь, странник Афоня.
-“Чайком побалуешь, что ли, барин”? - обратился он ко мне.
Я подвинул ему стул, а монах пошел за стаканом.
Я думал, что странник неспроста зашел ко мне, и ждал, что он начнет разговор.
Но не тут то было. Он целиком погрузился в чаепитие, упорно не желая вступать в разговор.
Самовар потух, чай был допит, а странник все молча сидел на своем месте.
Отец гостинник стал убирать со стола и скоро, пожелав мне доброй ночи, ушел к себе.
Странник, позвякивая веригами, встал:
-“Ну, прощения просим”,- сказал он: “ты меньше думай, больше делай. Не робей, воробей, дерись с орлом. Да что меня, дурака, слушать! Купец почтенный, счастливо тебе оставаться, прощай, да звать то как? Борис? Ладно, молиться буду”. Я дал ему денег, и странник оставил меня одного.
Утром, отслужив молебен и осмотрев монастырь, поблагодарив монахов за гостепреимство, мы с шурином отправились в обратный путь в Тобольск, к дому, где жила Х., и в условленное время позвонил у подъезда». /Соловьёв Б./
«Она уже ожидала меня. Большая часть вещей была уже передана Царской Семье, оставались книги и большая бутылка одеколона, за который Х., особенно волновалась; пронести ее незаметно не представлялось возможным.
Ее забота об одеколоне вызвала у меня в памяти слова Епископа Гермогена: не духи и шоколад Им нужны.., что не замедлило отразиться на моем настроении.
Действительно, думалось мне, мы все точно ослепли и не видим надвигающегося ужаса. Не выдавая Х., своих мыслей, я с интересом принялся за письмо Государыни и записки Великих Княжен.
Особенно последние были довольны и счастливы полученным подаркам.
Все были очень рады видеть меня и лишь сожалели, что нельзя было говорить со мной лично.
Государыня писала Х., что это Бог устроил, что она не попала к Ним в Дом Свободы, так как, оставаясь вне его, она для них является более полезной, чем кто-либо.
В письме была небольшая записка, сложенная вчетверо и тщательно заклеенная.
На ней была надпись рукой Государыни: лично для молодого офицера.
“ По вашему костюму торговца вижу, что сношения с Нами небезопасны.
Я благодарна Богу за исполнение отцовского и Моего личного желания: Вы муж Матреши.
Господь да благословит ваш брак и пошлет вам обоим счастие.
Я верю, что вы сбережете Матрешу и оградите от злых людей в злое время!
Сообщите мне, что вы думаете о Нашем положении. Наше общее желание это достигнуть возможности спокойно жить, как обыкновенная семья, вне политики, борьбы и интриг.
Пишите откровенно, так как Я с верой в вашу искренность приму ваше письмо.
Я особенно рада, что это именно вы приехали к Нам.
Обязательно познакомьтесь с о. Васильевым, это глубоко преданный Нам человек.
А сколько времени намерены пробыть здесь? Заранее предупредите об отъезде ”.
Подумав, я решил посоветоваться с Епископом Гермогеном и передать Х., ответ для Императрицы завтра вечером. Скопировав письмо Государыни известным только мне шрифтом, сам подлинник вместе с записками Великих Княжен сжег в топившейся печке…
Утро началось с церкви, где служил о. Васильев. Торопливое совершение службы произвело на меня неприятное впечатление. После обедни я подошел к нему и попросил его переговорить с ним наедине. Я ему сообщил, что приехал в Тобольск, чтобы помочь материально Царской Семье, и что Императрица выразила желание, чтобы мы познакомились.
О. Васильев, наученный горьким опытом, с большой осторожностью отнесся к моим словам и делал вид, что весьма удивлен моему появлению, а тем более моему заявлению, что я являюсь по поручению Императрицы, так как он с Царской Семьей ни в каких отношениях не находится.
