Путешествию по Персии в записках Афанасия Никитина отведено 12 строк, но несмотря па это, а вернее, именно поэтому они вызывают так много вопросоде. В каких городах побывал путешественник и в какой последователъности, сколько времени провел в стране? Ответы на эти вопросы могли бы прояснить замыслы Никитина, причины, по которым он избрал тот или иной маршрут, лучше представить условия путешествия и связь с политическими событиями, происходившими в стране.
На первый взгляд, ответы никаких затруднений не представляют. Как будто автор все сказал сам: «Из Баки пошел есми за море к Чебокару, да тут есми жил в Чебокаре 6 месяць, да и в Саре жил дсесяць в Маздраньской земли. А оттуды ко Амили, и тут жил есми месяць. А оттуды к Ди-мованту, а из Димованту ко Рею... А из Дрея к Кашени, и тут есми был месяць. А из Кашени к Наину, а из Наина ко Ездеи и тут жил есмимесяц. А из Диес к Сырчану, а из Сырчана к Тарому... А из Торома в Лару, а из Лара к Бендерю. И тут есть пристанище Гурмызьское, и тут есть море Индейское» (13).
|
|
Разночтения в названиях пройденных городов, таких, как Рей, Йезд, Тарой, объясняются перепиской рукописей в XV—XVII вв. Однако что за город, в который Афанасий Никитин прййлыл из Баку?
Если Чапакур в Мазендеране, то в этой прикаспийской области, лежащей к востоку от Гиляна, русский путешественник провел восемь месяцев: полгода жил в Чапакуре и по месяцу в Сари и в Амоли. А если слова «в Маздраньской земли» относятся только к Сари и «за море в Чебокару да тут есми жил в Чебокаре 6 месяць» означает поездку в Среднюю Азию? Один из первых комментаторов «Хожения» не сомневался, что Никитин побывал в Бухаре, после чего приехал на юг Каспийского моря. Однако такое предположение отпадает при более внимательном прочтении записок. В другом месте Никитин прямо указывает: «в Чебокару в Маздраньской земле» (44). Более восьми месяцев путешественник проводит в Мазендеране, отделенном от Внутренней Персии горным хребтом Эльбурс. Климат тут влажный, с обильными осадками, склоны гор покрыты лесными чащами. Жители разводили шелк, возделывали хлопок и пшеницу. Область была раздроблена на ряд феодальных владений, плативших дань Узуну Ха-сану. В Амоли и Сари производили шелковые ткани и ковры, а о садах Амоля ходили легенды. Если бы город был осажден, поясняет Хамдаллах Казвини, он мог бы обойтись без подвоза продовольствия. Персидский географ писал эти строки в 1340 г. Если бы он застал нашествие Тимура, он увидел бы, что сады не спасли Амоль. В 1392 г. войска Тимура беспощадно расправились с населением Ма-зендерана, поднявшим восстание как против завоевателей, так и против местных феодалов.
|
|
Основной причиной продолжительного пребывания Никитина в Мазендеране, вероятно, была необходимость заняться торговыми делами, чтобы вернуть потерянное. Но с какой целью: чтобы сразу вернуться на Русь или продолжать путешествие? После длительного пребывания в При-каспии Афанасий Никитин направляется в Кашан. На своем пути он называет Демавенд и Рей. На склонах снежного Демавенда добывалась лучшая в стране сера. У подножия горы находилось одноименное селение и свинцовый рудник. Миновав Демавенд, Никитин попал в Рей. Расположенный в окрестностях современного Тегерана, город был знаменит под именем Раги в Древней Мидии, а позднее как один из крупнейших центров Передней Азжи по производству шелковых тканей и «рейской» керамики, известной и на Руси. Подвергнутый страшному разрушению в начало XIII в., Рей так и остался в развалинах, символизируя судьбу города, уничтоженного жестоким завоевателем. Кла-вихо, кастильский посланник ко двору Тимура, проезжал здесь в 1404 г. Город был разрушен и необитаем; центром округа стал Верамин. Мертвый город поразил Никитина. По преданию, распространенному среди мусульман-шиитов, с которыми общался путешественник, богатый Рей с зависимыми городами и областью был обещан полководцу Омару за выступление против имама Хусейна. В результате сын халифа Али и внук Мухаммеда Хусейн был умерщвлен с семьей в 680 г. в г. Кербела в Ираке. Но во времена Никитина шииты, почитавшие Хусейна, видели в разрушении Рея и соседних городов кару за гибель имама. Отражение этой легенды мы находим в записках Никитина. «А ту убили Шаусеня Алеевых детей и внучат Махметевых, и он их проклял, ино 70 городов ся розвали-ло»,— замечает путешественник, побывав в Рее и невольно связывая его с местом гибели Хусейна (13).
Катан был первым большим городом Персии, который посетил Никитин. Лежавший на перекрестке торговых путей, город славился трудом умелых мастеров-ремесленников. По словам Иосафата Барбаро, приехавшего в Кашан вскоре после русского путешественника, шелковые ткани и бумазею здесь изготовляли в таком количестве, что пожелавший купить тканей на 10 тыс. дукатов мог бы совершить эту покупку в один день. Большим спросом пользовались кашанские полосатые и клетчатые ткани, делали здесь также бархат и парчу — камку, как называли ее на Руси. По всей Персии расходилась фаянсовая посуда, покрытая глазурью, глазурованные плитки для облицовки зданий («каши»), изделия из прозрачной бирюзовой глазури, фаянсы с росписью эмалью. Благодаря залежам каолина, расположенным неподалеку от Кашана, город превратился в центр по изготовлению художественной керамики. Особенно популярной была роспись люстром различных оттенков с золотистым отблеском. Рецепт его изготовления донесла до нас «Книга о камнях и благовониях» Абдул-Касима Абдаллаха Кашани, жителя города. Кашан имел около 4 миль в окружности и был густо населен. Здесь Никитин, ведя торговые дела, провел месяц.
Из Кашана купеческие караваны обычно шли западным путем к Исфахану, до которого было несколько дней, и далее — на Йезд. Никитин двигался к Йезду другим, восточным путем. В г. Наин, не доходя до Йезда, Афанасий Никитин отметил вторую годовщину своего путешествия. Описывая пребывание в Индии, путешественник вспоминает о том, где встречал праздник пасхи в первые четыре года по отъезде из Твери: «Первый же велик день взял есми в Каине, а другой велик день в Чебокару в Маздраньской земле, третей велик день в Гурмызе, четвертый велик день взял есми в Ындее з бесермены в Бедере» (44).
В маршруте Никитина такого пункта, как Каин, нет вообще. Если это Наин, названный им на пути из Кашана, то первый праздник Никитин встретить там никак не мог, так как побывал здесь после Чапакура. А что если Каин в списках «Хожения» — персидский город Кайен? Последний лежит далеко от известного нам маршрута Никитина, в сторону Средней Азии. Тогда выходит, что путешественник, переплыв Каспийское море, пошел через Кайен в Бухару, возможно, пытался сухим путем, через горы, достигнуть Индии. Дошел до Кайена (кстати, Марко Поло шел в Среднюю Азию через Кайен), отметил здесь первый год путешествия, добрался до Бухары, провел здесь шесть месяцев и отметил второй праздник пасхи. И только после этого пришел в Сари. Однако мы уже выяснили, что Чебокара в списках «Хожения» — это Чапакур в Мазенде-ране, и все восемь месяцев после отплытия из Баку Никитин провел в этой прикаспийской провинции. Значит, Кайену места на карте путешествия Никитина нет. На юг Каспия, а не в Чагатайскую землю, которая не раз упомянута в записках Никитина, отправился он после Кавказа, и не было попытки проникнуть в Индию через горные перевалы.
|
|
Теперь мы можем с уверенностью сказать: первый «велик день» Афанасий Никитин встречал в Мазендеране. Следовательно, ошибка относительно Чапакура — ошибка памяти. И так как второй раз путешественник отметил праздник в Наине, а третий в Ормузе, то в общей сложности он провел в Персии не год с небольшим, а более двух лет.
Йезд, расположенный в оазисе посреди пустыни, поражал своими урожаями шелка-сырца, которые были здесь в несколько раз выше, нежели в других местностях Персии. Да и большая часть жителей города состояла из ткачей. По сведениям Барбаро, мастера Йззда поставляли ежедневно до 20 тыс. вьюков шелковых тканей. Город снабжал тканями весь Ближний Восток. Они встречаются среди товаров русских купцов и имущества русских князей и бояр. Дома в Йезде, как и почти во всей безлесной Восточной Персии, были глинобитные, без деревянных перекрытий. Город окружал вал около 5 миль в окружности. Никитин провел здесь, как и в Кашане, около месяца.
Две караванные магистрали сходились в Йезде; одна вела из северо-западной части страны в область Керман, к порту Ормуз, другая связывала Хорасан с областью Фарс, главным городом которой являлся Шираз. Из Шираза через Лар также можно было попасть к Ормузу, но Никитин отклоняется к зостоку и приходит в Лар из области Керман со стороны Тарома. Почему Никитин избрал именно этот из возможных караванных путей? Возможно, причиной явилось неспокойное положение в Ширазе: Узун Хасан, писал Никитин, «на Ширязе сел и земля не окрепила» (46). Но была и другая причина — Никитину нужен был отменный конь, и это привело его на юго-восток Персии.
|
|
Никитин искал новый путь торговли для Руси. О том, что в Индии есть «товар на Русь», он был наслышан от купцов-мусульман. Но, прежде чем познакомиться с условиями рынка и приобрести товар из первых рук, нужны были средства. И Никитин, торгуя, надолго задерживается в Персии. У него нет состояния, которое позволило бы отправиться в отдаленную страну в качестве путешественника. Он едет как купец. Самым выгодным товаром, который в Индии ценился много дороже, чем в Персии или Аравии, были кони. И Никитин приобретает персидского жеребца. О том, что он привез в Индию через океан дорогого коня, говорит сумма, в которую обошлась вся эта торговая операция: «И яз грешный привезл жеребца в Ындейскую землю, и дошел есми до Чюнеря бог дал по-здорову, а стал ми во сто рублев» (14). О стране, где был куплен конь, путешественник прямо не говорит, но, определив по запискам Никитина, когда это происходило, мы можем установить и место купли.
Полагали, что Афанасий Никитин приобрел коня в Ор-музе. Но путешественник рассказывает, как бродил по конским ярмаркам в Индии и как продал наконец коня «о рожестве», т. е. в декабре первого года пребывания в Индии. «А кормил есми его год» (17),—добавляет Никитин. За год до этого Никитина в Ормузе еще не было. Значит, он приобрел коня южнее Наина, где был весной, скорее всего в Тароме или около этих мест. Именно здесь Никитин обращает внимание на стоимость фиников, входивших в рацион коня: «а фуники кормять животину, батман [мера веса] по 4 алтына» (13).
Из Йезда Никитин направился в Сирджан. Бывшая столица Кермана была расположена в оазисе, где собирали большие урожаи пшеницы, хлопка и фиников, но войска Тимура превратили город в груду развалин. От Сирджана Никитин двинулся к Тарому, где дешевы финики, и к Лару, главному городу области Ларистан. Во времена Никитина в Ларе насчитывалось около 2 тыс. домов (до 9 тыс. жителей). Преимущественно он был городом купцов, связанных с морской торговлей. Из Лара Никитин пришел наконец к Старому Ормузу. «И тут есть пристанище Гурмызь-ское, и тут есть море Индейское, а парьсейскым языком Гондустаньскаа дория, и оттуды ити морем до Гурмыза 4 мили» (13).
Неподалеку от побережья Персидского залива, у входа в Индийский океан, лежит скалистый остров. Сюда в конце XIV в., за 100 лет до описываемых событий, был перенесен город Ормуз (у арабов Хормуз). Остров Дже-раун, где поднялся новый Ормуз, распвложен был на пересечении важных торговых путей. Здесь сходились караванные пути из Персии и Багдада и морские из Индии. Другой путь, связывающий Ближний Восток и Западную Европу с Индией, проходил через Красное море и Египет. Власть ормузского мелика распространялась на Маскат в Аравии и на Бахрейнские острова, знаменитые добычей жемчуга. «Гурмызскими зернами» называли на Руси в отличие от своего речного жемчуга драгоценности, привозимые из Ормуза. На доходы от торговли я ловли жемчуга мелик содержал наемное войско и военную флотилию. Они-то и принесли Ормузу эпитет «Дар-аль-аман» — обитель безопасности. Посол Шахруха, правившего в Герате, нашел здесь в 1442 г. купцов из Ирана и Аравии, Египта и Сирии, Ма!ой Азии, Ирака Арабского, Золотой орды, Средней Азии, Китая и различных областей Индии: Малабара, Виджаянагара, Бенгалии 1.
В 1471 г. на острове Джераун появился русский купец Афанасий Никитин. «А Гурмыз есть на острове»,— пишет Никитин, называя новый город Гурмызград, а старый, на берегу, Бендерь — пристанище Гурмызское (бендер по-персидски «пристань»),Средневековый Ормуз как центр посреднической торговли сравнивали с Венецией. На этом сходство и заканчивалось.
Палящий жар стоял над городом. «Силно вар в Гур-мызе,— пишет Никитин,— да в Катобаграиме, где ся жемчюг родить... да в Жидде, да в Баке» (24). На Бахрейнских островах (Катобаграим) и в Джидде Никитин не был, но жар Ормуза, как и Баку, он испытывал на себе. «А в Гурмызе,— замечает он, проведя здесь более месяца,—есть варное солнце, человека съжжеть» (13). Как видно из пометок на рукописи «Хожения», слова эти в XVIII в. вызвали у одного из читателей записок Никитина недоверие (185—186). Если бы этот скептик раскрыл «Книгу» Марко Поло, дважды побывавшего в тех местах, он прочел бы: «Живут тут сарацины, Мухаммеду молятся. Жара тут сильная, и потому-то здешний народ устроил свои дома со сквозняками, чтобы ветер дул; и все потому, что жара сильная, невтерпеж» 2.
О городе на острове Никитин пишет, что «всего света люди в нем бывают, и всякий товар в нем есть, что на всем свете родится, то в Гурмызе есть все» (41). И тут же отмечает преграду, которую мелик ставил европейским купцам: «тамга же велика, десятое с всего емлют». Действительно, пошлина для немусульман была равна десятой части стоимости товара, тогда как купцы-мусульмане, державшие в своих руках всю торговлю, платили в четыре раза меньше — два с половиной процента.
Пряности, ткани, краска индиго были главными предметами ввоза из Индии, основной же статьей вывоза через Ормуз были кони. Верховых лошадей для путешествий и быстрой езды в Индию ввозили из Аравии и южных районов Персии, боевых коней, которых покрывали кольчугой, доставляли из золотоордынских степей. Купцы покупали степных лошадей по 8—10 динаров и гнали караванными путями к Ормузу. Нередко перегоняли табуны до 6 тыс. коней, где на каждого купца приходилось по 100—200 коней. Степных коней продавали за морем по 100 динаров, на лучших коней цена доходила до 500 динаров и выше. Известны случаи, когда привозной конь стоил в Индии до 1000 золотых монет (206). По-разному объясняли в средние века причины, по которым в Индии не было коневодства: и тяжестью климата, и трудностями обеспечения подходящим кормом. Однако были и иные препятствия. «Ежегодно,— рассказывает Марко Поло об одном из индийских владетелей,— царь покупает тысячи две коней и побольше; столько же покупают братья; а к концу года нет и ста лошадей, все околевают»3.
Поставка лошадей для армий различных индийских государств велась в течение столетий. Об этом писали Марко Поло, византийский купец Козьма, побывавший в Индии в VI в. Рассказывает об этом и Афанасий Никитин. Коней, пишет он, привозят из Мисра (Египет), из Аравии, из Хорасана и Средней Азии. И привозят их, добавляет путешественник, все в тавах — индийской земли кораблях. Описывая по прибытии в Индию войско Бахманидского государства, Никитин отмечал, что знать вся «на конех да в доспесех, и кони, и сами» (16). Кормили коней в Индии моченым горохом «да варят кичи-рис с сахаром да кормят кони,— говорит Никитин о рационе коня,— да с маслом, порану же дают им шешни» (36). Шешни, которые давали коням поутру, это рисовые лепешки. Кхичри также приготовляли из риса, но с маслом и приправами. Этим блюдом кормили и боевых слонов. Сварив кхичри, выливали из котла, посыпали солью и, подмешав свежего сахара, давали слонам.
«А из Гурмыза,— пишет Афанасий Никитин,— пошел есми за море Индейское, по велице дни в фомину неделю, в таву, с коньми» (13). Фомина неделя — вторая после пасхи. Самая ранняя ее дата, учитывая подвижность праздника, с 29 марта по 4 апреля, самая поздняя — с 2 по 8 мая (счет дней недели в древнерусском календаре после пасхи начинался в воскресенье). Текст, приведенный выше, взят из Троицкого списка «Хожения». Летописная редакция дает более точную дату: «по велице дни в радуницу» (35). Названный праздник приходится на вторник Фоминой недели. Такой способ датирования весьма распространен в русских летописях, и, когда известен год, подобное указание равносильно приведению числа и месяца. И — наоборот. У Никитина год не указан, поэтому определенно лишь то, что самым ранним днем отплытия могло быть 31 марта, самым поздним — 4 мая. Опираясь на сведения о времени плавания и дальнейшем пути Никитина, отмеченным другим праздником с постоянным непереходным днем, была сделана попытка установить дату отплытия Никитина из Орму-за и прибытия его в Индию. Однако выясним прежде, каков был маршрут, сколько длилось плавание, на каком корабле совершил его русский путешественник.
Когда венецианцы братья Поло совершили «великий спуск» к городу Ормузу, что находился на берегу Персидского залива, они увидели суда, готовящиеся к отплытию в Индию. Вид настолько подействовал на купцов из Венеции, что они отказались от плавания через океан и предпочли пустыни и горы Центральной Азии. «Суда у них плохие,— писал позднее Марко Поло,— и немало их погибает, потому что сколочены они не железными гвоздями, а сшиты веревками из коры индийских орехов... У судов одна мачта, один парус и одно весло... Нагрузят суда и сверху товары прикроют кожею, а на это поставят лошадей, которых везут на продажу в Индию»4. По словам Поло, болты корабля делали из дерева, потому что железа для гвоздей в здешних местах нет. «Плавать в таких судах,— заключает Поло,— опасно; бури в Индийском море часты, и много их гибнет» 5. На таком судне, как полагают комментаторы, и плыл Никитин. Особенности строительства этих судов связывали с поверьем среди моряков о магнитных скалах в Персидском заливе, которые притягивали железные части корабля. Как видим, Поло дает вполне рациональное объяснение. Венецианец Николо Конти, полтора столетия спустя оказавшийся в тех же местах, дает иное описание судов, совершавших плавания в Индию. Они были вместительнее итальянских, пятипарусные, на случай пробоины снабжены переборками, чтобы вода не могла далее распространяться. Часть исследователей считает, что Никитин отплыл из Ормуза на таком судне.
В чем же дело? В том, что за прошедшее время строительство судов усовершенствовалось? Однако, по описанию Абдарраззака Самарканди, современника Конти, корабль, на котором он отплыл в Индию, мало чем отличался от описанных Марко Поло. Значит, верно мнение, высказанное вначале?
Приводимое выше описание содержится в первой части книги Марко Поло, посвященной Персии. В третьей частя книги Поло приводится описание судов, строившихся в Индии. И оно, оказывается, весьма близко к рассказу Конти.
«Начнем сперва о судах, в которых купцы плавают из Индии и обратно туда,— рассказывает Марко Поло.— У них одна палуба, на ней более шестидесяти покоев, и в каждом одному купцу жить хорошо. Они с одним рулем и четырьмя мачтами; зачастую прибавляют еще две мачты... Сколочены они вот как: стены двойные, одна доска на другой и так кругом; внутри и снаружи законопачены; сколочены железными гвоздями»6. Когда идут на веслах, добавляет Поло, -у каждого весла по четыре морехода.
Значит, речь идет о различных типах судов, совершавших плавание через Аравийское море: тех, что строились на берегах Персидского залива, и тех, что строились в Индии. Никитин оба раза — при описании плавания в Индию и обратно — называет судно тава (от махратского «даба»). «А привозят все морем в тавах,— пишет Никитин,— Индей-скыя земли корабдр!» (14).
Такие суда строили не только в Индии, но и на всем Аравийском побережье. В атласе городов мира XVI в. на раскрашенном от руки рисунке показано, как строят таву7.
Морские суда, называемые даба, строят и сейчас, причем так же, без железных гвоздей. Они, как и сотни лет назад, рассекают воды Аравийского моря.
В то время, когда А. Никитин плыл из Ормуза в Индию, на параллельных линиях водил суда знаток южных морей Ахмад ибн Маджид, знаменитый изложенными в стихах лоциями и тем, что привел корабли Васко да Гамы в Индию. Позднее Ахмад ибн Маджид, став живым свидетелем начала эры колониального захвата Индии, с горечью воскликнет: «Когда бы ведать мне, что от них будет!»8 Однако вернемся к Никитину.
Сколько стоил ему перевоз из Ормуза, путешественник не говорит, но об этом можно судить по корабельной плате, взятой до Ормуза при отплытии из Индии — два золотых «от своея головы». При первом плавании он должен был платить и за перевоз коня. Плавание было долгим, шесть недель, как пишет Никитин. Сорок дней, сорок ночей.
Никитин называет три крупных порта Индии: Камбей в области Гуджарат, Дабхол во владениях Бахманидов, Кожикоде (Каликут) на территории империи Виджаянагар. Их он называет пристанищами «Индейскому морю всему». «А товар в нем,—пишет путешественник о Камбее,— все делают [ткани]: алачи да пестряди, да киндяки, да чинят краску ниль [индиго], да родится в нем лек [красящее вещество], да ахик [сердолик], да лон [соль]». В Дабхол, говорит путешественник, «съежжается вся поморья Индейская и Ефиопская». Сюда, по словам Никитина, «приводят кони из Мисюря [Египет], из Рабастани [Аравия], из Хоросани, из Туркустани, из Негостани [Ормуз]...» О Кожикоде Никитин сообщает по расспросам: «А родится в нем перець, да зеньзебиль [имбирь], да цвет да мошкат [мускатный орех], да калафур [цинаммон], да корица, да гвозникы [гвоздика], да пряное коренье, да адряк [вид имбиря], да всякого коренья родится в нем много» (21).
Все перечисленные виды пряностей упоминаются также путешественниками XVI в. как предмет индийского экспорта в страны Ближнего Востока и Западной Европы.
По описанию русского путешественника, Дабхол выступает как порт для ввоза (в 1508 г. город был разрушен по приказу адмирала Альмейда), а Камбей и Кожикоде — как порты, вывозящие продукты земли и промышленности Индии.
На Аравийском полуострове, недалеко друг от друга располагались порты Маскат и Калхат на оманском берегу и Аден, служивший морскими воротами к священным местам мусульман — Мекке и Медине. Отсюда корабли направлялись к западному побережью Индии. Из Калхата (при быстром произношении звучит как Галат) в Кожикоде плыл с посольством Абдарраззак Самарканди. По его оценке, Кожикоде имел торговое значение подобно Ормузу. Однако если из Ормуза корабли чаще шли на Камбей и Чаул, то из Кожикоде — в аравийские порты Красного моря и Египет. Торговый путь через Аравийское море находился в руках мусульманского купечества.
Маршрут плавания Никитина и время пути между портами до сих пор вызывает разногласия, поскольку в своих записях путешественник приводит разные данные о морских путях Индийского океана. Согласно первому свидетельству, путь корабля, на котором находился Никитин, лежал от Ормуза до Маската, затем следуют: Дега (по-видимому, Дезат на персидском берегу, подчиненный медику Ормуза); Гуджарат, первая индийская область, увиденная Никитиным, где у полуострова Катхиявар известен порт Диу (Двипа); порт Камбей на берегу Камбейского залива, также в области Гуджарат, и, наконец, порт Чаул на Мала-барском побережье, откуда началось путешествие в глубь страны.
«И шли есмя морем до Мошката 10 дни,— пишет Никитин,— а от Мошката до Дегу 4 дни, от Дега Кузряту, а от Кузрята Конбаату... а от Конбата к Чювилю, а от Чювиля есмя пошли в 7-ю неделю по велице дни, а шли в таве есми 6 недель морем до Чивиля» (35). Обратный путь морем был иным: от порта Дабхол, расположенного между Чау-лом и Гоа, до берегов Эфиопии, «а оттудова же поидох 12 дни до Мошката, и в Мошкате же шестой великий день взял и поидох до Гурмуза 9 дни» (49).
Второй, приводимый Никитиным, вариант пути в Индию: «А от Гурмыза ити морем до Голат 10 дни, а от Кала-ты до Дегу 6 дни, а от Дега до Мошката, до Кучьзрята, до Комбата 4 дни, от Камбата до Чивеля 12 дни, а от Чивиля да Дабыля 6». Так выглядит путь в Троицком списке «Хожения» (20). Летописная редакция полнее передает это место: «А от Гурмыза итти морем до Галат 10 дни, а от Галаты до Дегу шесть дни, а от Дега до Мошката 6 дни, а от Мошката до Кучьзрята 10 дни, а от Кучьзрята до Камбата 4 дни» (41) (подчеркнутое отсутствует в Троицкой редакции). Сопоставим оба маршрута.
Ормуз — Маскат — 10 дней Ормуз — Калхат — 10 дней
Маскат — Дега — 4 дня Калхат — Дега — 6 дней
Дега — Гуджарат Дега — Маскат — 6 дней
Маскат — Гуджарат — 10 дней
Гуджарат—Камбей Гуджарат—Камбей — 4 дня
Камбей—Чаул* Камбей — Чаул —12 дней
Данные приведенных в «Хожении» маршрутов противоречат друг другу. В одном случае путь Ормуз — Маскат — Дега, в другом: Ормуз — Калхат — Дега — Маскат; в одном случае для пути от Маската до Дега указано 4 дня, в другом — 6 дней. «Следовательно,— писал И. П. Петру-шевский,— неясно, заезжал ли Афанасий Никитин в Дегу, уже миновав Маскат, или, напротив, еще не доезжая Маската. По-видимому, здесь память изменила нашему путешественнику» (207).
Как видим, оба маршрута совпадают лишь частично для плавания вдоль индийских берегов. Во втором списке портов появляется Калхат, которого нет в первом маршруте. Создается впечатление, что из Дега корабль вместо того, чтобы следовать далее к Индии, повернул назад, к Маскату, и только после этого продолжил свой путь до полуострова Катхиявар и Камбейского залива. Такое расхождение никак нельзя объяснить ошибкой памяти. Слишком оно значительно. Да и находятся оба маршрута в различном контексте.
Как ни близко расположен Калхат от Маската (путь морем от Ормуза до Маската и до Калхата совпадает по времени), путешественник не мог спутать два разных порта, тем более что, возвращаясь, он вновь побывал в Маскате. Кроме того, приводя во втором маршруте данные о пути от Дега до Калхата, Никитин тут же сообщает данные и о пути от Дега до Маската. Согласно второму маршруту, весь путь должен занять 48 дней, что противоречит указанной Никитиным продолжительности первого маршрута («6 недель морем»). Уже в силу этого маршруты, приводимые Никитиным, не могут рассматриваться как варианты одного и того же плавания.
Расхождение получает объяснение, если принять, что в первом случае Никитин дает маршрут своего собственного плавания в Индию, а во втором — так называемый маршрутник, где названы и те места, в которых путешественник не был, но сведения о которых он собрал. Продолжение текста, содержащего второй маршрут, прямо указывает на это. Первый морской маршрут заканчивается у порта Чаул, так как здесь Никитин высадился, чтобы продолжать путешествие по суше. Во втором маршруте поело Чаула следуют сведения о времени пути морем — до Дабхо-ла, Кожикоде, острова Цейлон, стран Юго-Восточной Азии и Дальнего Востока. При этом в первом случае, где речь идет о собственном плавании, изложение ведется от первого лица: «А из Гурмыза пошел есми... и шли есмя морем до Мошката..., а ис Чивиля пошли есмя сухом» (35). Во втором же перечне портов содержится свод данных для других путешественников: «От Гурмыза итти морем... а от Силяна до Шибаита месяц ити» (41).
В результате отпадают спорные вопросы: где же побывал Никитин —в Маскате или Калхате, а также поворачивал его корабль назад или нет. Никитин побывал в Маскате дважды — на пути в Индию и обратно, а в Кал-хате не был. Выясняется также, что путь от Маската до Дега, требовавший обычно (см. маршрутник) шесть дней, был пройден кораблем Никитина за четыре дня. Второе плавание Никитина — из Индии — совпало с первым на участке Маскат—Ормуз, причем на этот раз то же расстояние было пройдено Никитиным за девять дней, на день меньше, чем в первый раз. Так что следует исправить карту путешествия Никитина, где Калхат обозначен как порт, в котором путешественник побывал, а Маскат — как порт, о котором он сообщает лишь по рассказам.
Исследователи, полагавшие, что перед ними два варианта одного маршрута, пытались установить время пути между портами, соединив оба маршрута. Для последней части плавания, от Гуджарата до Чаула, такой прием допустим ввиду совпадения маршрута, но как быть с началом пути?
И. П. Минаев полагал возможным внести две поправки: во-первых, для пути от Маската до Дега считать не четыре, а шесть дней, заменив данные первого маршрута данными второго, которые, как выясняется, носят справочный характер. Во-вторых, вместо «от Дега до Мошката 6 дни, а от Мошката до Кучьзрята 10 дни» Минаев предлагал читать «от Дега до Кучьзрята 10 дни», как более правдоподобный вариант, коль скоро Никитин меньший путь от Ормуза до Маската проделал за такой же период времени9. Тогда, рассуждал исследователь, цифры второго показания вполне будут согласованы с первым: от Ормуза Никитин плыл 10 дней до Маската, 6 дней до Дега, 10 дней до Гуджарата, 4 дня до Камбея и 12 дней до Чаула, всего 42 дня, или б недель. У И. И. Срезневского выходило на два дня меньше, так как по первому варианту он считал путь от Маската до Дега в 4 дня. В обоих случаях путь через Индийский океан от Ормуза до Гуджарата занял от 24 до 26 дней, что близко к данным Николо Конти, совершившего плавание по тому же маршруту.
Определяя год прибытия Никитина в Индию, И. И. Срезневский произвел подсчет дней между отплытием путешественника из Ормуза «в радуницу» и выходом его из Джуннара «на успенье» 10. Расчет был основан на том, что по календарю, принятому на Руси, «успенье» отмечают 15 августа, а за четыре с половиной месяца до этого, если суммировать все указания Никитина на время, проведенное в пути и в Джуннаре, путешественник находился в Ормузе. Выходило, что пасху здесь он должен был встретить 2 апреля, а значит, был 1469 г. Исследователь считал, что в записках Никитина он нашел и подтверждение своей датировки. По его трактовке текста, 1 апреля второго года пребывания Никитина в Индии приходилось на воскресенье, что указывало на 1470 г. Однако Никитин не говорит, что 1 апреля было воскресенье. Он пишет, что отметил пасху в Бидаре 1 мая, «а заговел есми месяца априля 1 день», т. е. постился в течение апреля. О воскресенье (оно обозначалось словом «неделя» — день, свободный от работы, отсюда «понедельник») он говорит в другом месте: «Месяц март прошел, и яз месяц мяса не ял, заговел с бесермены в неделю» (20). Речь, по-видимому, идет о другом посте, начатом в марте, а не после того, как «месяц март прошел». Не сверившись с календарем, И. И. Срезневский допустил ошибку ^при определении дня отплытия: радуница приходится на девятый, а не на седьмой или восьмой день после пасхи. При общей же продолжительности плавания шесть недель, даже если допустить, что путешественник не задерживался ни на один день в пройденных по пути городах, он должен был либо выйти из Джуннара позже 15 августа, либо праздник отметил в Ормузе раньше. Иными словами, расчет даты подвижного праздника по празднику с постоянным днем в данном случае не позволяет установить срок пасхи, а следовательно, и искомый год.
И. И. Срезневский считал, что иная дата, кроме им рассчитанной, невозможна, ибо в 1468 и 1470 гг. пасха приходилась соответственно на 17 и 22 апреля. А если путешественник при описании пребывания в Индии употреблял даты привычного календаря для обозначения не конкретного дня, а месяца, на который праздник приходится? Так, указывая границы смены времен года в Индии, Никитин пишет: «Зима же у них стала с троицына дни... весна же у них стала с покрова» (36, 38). Никитин хотел сказать, что период дождей в год его прибытия в Индию начался в июне, а следующий сезон — в октябре. Вряд ли новый сезон — сезон дождей — начался именно 1 октября, когда отмечают праздник покрова. Троица — праздник переходящий, отмечается на 50-й день после пасхи, но и здесь не имелся в виду конкретный день. Если путешественник отплыл из Ормуза «в радуницу», на девятый день пасхи и плавание продолжалось шесть недель, сезон дождей должен был бы начаться до того, как Никитин достиг Чаула, а это противоречит тексту записок.
Никитин несколько раз говорит, что местный праздник памяти шейха Ала-ад-дина приходится «на покров», но в одном месте уточняет: «Празднуют шиху Аладину и весне две недели по покрове, а празднуют 8 дни» (17). Значит, такого рода ссылки в записках Никитина не могут приниматься в качестве точных дат. Путешественник указывает на ближайший крупный праздник по принятому на Руси календарю.
Вернемся к вопросу об определении срока пасхи в Ормузе. Если Никитин вышел из Джуннара 15 августа, как следует из буквальной интерпретации текста, он не мог встретить пасху в Ормузе 2 апреля, он должен был ее встретить раньше, а более ранняя пасха в данном случае указывает и на более ранний год, что невозможно, учитывая допустимые хронологические рамки путешествия в целом. Если путешественник отметил праздник в 1469 г. 2 апреля, он должен был выйти из Джуннара позднее 15 августа, но тогда указание «на успенье» не может пониматься буквально. В 1471 г., самом позднем из допустимых, пасха приходилась на 14 апреля. В таком случае Никитин вышел из Джуннара также позже 15 августа, но в пределах месяца, на который приходится указанный им праздник. Таким образом, сведения о плавании Никитина сами по себе не позволяют определить год прибытия в Индию, но, в каком месяце он покинул Ормуз, они говорят вполне определенно. А это приоткрывает завесу, которая скрывала обстоятельства плавания.
Приближался сезон дождей, и тогда бури, наиболее сильные в этой части океана, обрушились бы на суда, поэтому надо было пересечь Аравийское море до конца навигации. Период муссонных ливней начался, когда путешественник был уже на суше: «ежедень и нощь 4 месяца, а всюда вода да грязь» (36). Судя по возможным срокам отплытия из Ормуза, корабль Никитина был одним из последних, успевших пройти до сезона дождей. Если плавание было совершено в 1469 г., то отправление из Ормуза приходится на 11 апреля, если в 1471 г.— на 23-е. В любом случае корабль Никитина мог достичь берегов Индии к началу июня, но во втором случае угроза попасть в муссон-ную бурю была большей.
Длительность плавания Никитина обращала на себя внимание, но причины оставались невыясненными. Корабль Абдарраззака Самарканди прошел расстояние от Ормуза до Калхата за три дня в бурное время (у Никитина такой же путь до Маската занял 10 дней), а весь путь через Аравийское море от Калхата до Кожикоде — за 18 дней. Медленность плавания Никитина может быть объяснена не только маршрутом или мореходными качествами судна. Плавание происходило в апреле — мае, когда в связи с переходом от зимних муссонов к летним ветры в северной части Индийского океана неустойчивы и слабы (2—3 балла).
В этих условиях особенно грозной становилась еще одна опасность, подстерегавшая купеческие корабли. «А на море разбойников много»,—записал Афанасий Никитин (37).
«Из области Мелибар, да еще из другой, что подле и зовется Гузуратом,— рассказывает Марко Поло, проходивший вдоль западных берегов Индии с юга,— каждый год более ста судов выходят другие суда захватывать да купцов грабить. Большие они разбойники на море; жен и детей берут с собой; все лето в плавании; купцам они много убытков делают. Иные из этих судов отделяются от других, плавают и там и сям, выжидают, да подсматривают купеческие суда... Соберутся словно отряд; один от другого станет милях в пяти; так и расставится судов до двадцати; миль на сто займут море, и как завидят судно с товарами, зажигают огни и подают друг другу знаки» ". Описывая соседнее владение Конкан, расположенное к югу от Мала-бара, Марко Поло добавляет, что делается это все «по воле царя; у него с разбойниками уговор: всех захваченных лошадей должны они ему отдавать» 12.
К середине XV в. положение несколько изменилось: гуджаратский султанат выступал союзником государства Бахманидов, куда лежал путь Никитина. Центр корсарства переместился в Гоа. В распоряжении конканских раджей, находившихся в зависимости от империи Виджаянагар, было 300 судов, которые должны были перехватывать корабли, доставлявшие лошадей для бахманидской армии.
Тава «с коньми», на которой плыл Никитин, не попала в руки корсаров, хотя экипаж, от которого путешественник слышал о них, надо полагать, готовился к такой встрече. «Купцы знают разбойнические обычаи,—писал Марко Поло,— знают, что должны их повстречать; снаряжаются и изготовляются хорошо и не боятся повстречать разбойников; защищаются храбро и разбойникам вред наносят» 13. Благополучное плавание Никитина могло быть и делом случая, как полагают комментаторы. Но, возможно, это объясняется политическими событиями на западном берегу Индии.
В 1469 г. бахманидские войска предприняли поход на юг, на крепость Келну, а затем — в область Конкан. В итоге, после второго сезона дождей, как описывает индийская хроника Мухаммеда Фериштэ, Гоа был занят и присоединен к владениям Бахманидов 14. Город, расположенный на материке и острове, был захвачен комбинированным ударом с моря и суши и настолько неожиданно, что махараджа Виджаянагара Вирупакша II не успел прислать войска на помощь своему вассалу. Если Никитин отплыл из Ор-муза весной 1469 г., военные действия еще не начинались, если — двумя годами позже, то корсарству, переживавшему расцвет во времена Марко Поло, был нанесен удар, свидетелем которого стал Афанасий Никитин.
СЕМЬ ВРАТ БИДАРА
Перед самым сезоном дождей Афанасий Никитин сошел с корабля в порту Чаул на Малабарском берегу, чтобы направиться в глубь страны. Низкий песчаный берег, стволы пальм, вогнутые от ветра, белая полоса океанского прибоя. «И тут есть Индейскаа страна,— пишет Никитин,— и люди ходят нагы все, а голова не покрыта, а груди голы, а волосы в одну косу плетены...» (13).
Жители Малабара отличались темным цветом кожи, встречались переселенцы из Африки, говорили они на разных языках, исповедовали разные религии и стояли на разных ступенях общественного развития. «А мужи и жены все черны,— говорит Никитин, оказавшийся для окружающих первым европейцем, которого они когда-либо видели,— яз хожу куды, ино за мною людей много, дивятся белому человеку» (13). Четверть века спустя в Кожикоде также дивились внешнему облику Васко да Гамы и его спутников.
Население Малабара — это преимущественно марахти. Их язык принадлежит к группе индоевропейских языков, на которых говорят в Северной Индии. Часть побережья населяли малайяли, язык которых относится к особой, южной, дравидской семье языков. Мусульмане составляли едва ли десятую часть населения государства Бахманидов, но они представляли высшую администрацию, командный состав армии, городскую верхушку. Персидский язык, на котором говорило большинство пришлого мусульманского населения, служил официальным языком; на нем, видимо, и объяснялся Никитин по прибытии в Индию.
Чаул, как и расположенный южнее Дабхол, был завоеван в период образования Бахманидского государства. Однако вскоре после походов Ала-ад-дина I (1347—1358 гг.) вновь оказался в руках конканских раджей, зависимых от Виджаянагара. Незадолго до появления Никитина город снова вошел в состав бахманидских владений. В Чауле находился правитель округа. Никитин называет его князем, не уточняя, был ли это представитель наместника или вассал Мухаммеда III.
О торговле Чаула, расположенного в шести днях пути от Дабхола — главного порта Бахманидского государства, Никитин ничего не рассказывает. Из других источников известно, что это был по преимуществу порт ввоза, но в отличие от Дабхола — местного значения. Из Камбея сюда поступали гуджаратские ткани, а из Кожикоде, кроме пряностей, изумруды, кокосовые орехи, тростниковый сахар.
Местная знать была одета необычно даже для человека, повидавшего страны Ближнего Востока. Через плечо несшитая ткань, такая же ткань — вокруг пояса и ног (инд. «фота» или «дхоти»). «А князь их,—пишет Никитин о встречах в Чауле,— фота на голове, а другая на бедрах; а бояре у них ходят — фота на плеще, а другыя на бедрах, а княгыни ходят — фота на плечем обогнута, а другаа на бедрах» (13—14). Такие одежды в свое время дали основание Марко Поло, возвращавшемуся с Дальнего Востока вдоль берегов Индии, бросить фразу, ставшую крылатой: «Во всей стране Маабар никто не умеет кроить и шить...» 1. В сезон дождей одежда знати менялась. «А князи и бояря,— пишет Никитин по прибытии в город Джуннар,— тогда въздевають на собя порткы, да сорочицу, да кавтан, да фота по плечем, да,другою ся опояшеть, а третьего фотою главу обертить» (15). Знать была окружена вооруженной охраной. «А слуги княжия и боярськыя — фота на бедрах обогнута, да щит, да меч в руках, а иные с сулицамИ [копья], а иные с ножи, а иные с саблями, а иные с лукы и стрелами»,—замечает Никитин, уделяя особое внимание предметам вооружения (35).
Таким предстал перед русским путешественником ма-лабарский порт Чаул летом 1471 г. Намеревался ли Никитин начать путешествие по Индии из этого города или из самого крупного порта государства — Дабхола?
Путешественник отмечает, что в Джуннар, куда он попал позднее, поступало много верховых коней, привозимых морем. Но какими сухопутными дорогами они попадали в Джуннар, он не рассказывает. А перегонять их могли как из одного, так и из другого порта. Тысячи коней, ввозимых ежегодно для армии Бахманидов, поступали главным образом на конские ярмарки столичного города Бидара и Аланда. От Дабхола до Бидара, как указывает Никитин, был месяц пути, от Чаула через Джуннар — два месяца.
Из записок не видно, торговые ли соображения побудили Никитина направиться к северу, в Джуннар, или он собирался в Дабхол, но был вынужден в силу каких-то обстоятельств высадиться раньше. В Джуннаре можно было выгоднее, чем на ярмарке, продать дорогого жеребца в конюшни местного хана. Но, возможно, угроза муссонных ливней заставила судно Никитина зайти в Чаул, как более близкий порт. От Малабарского побережья путь Афанасия Никитина лежал к городу Бидару, столице Бахманидского государства.
Первый этап путешествия — из Чаула в Джуннар. Шел Никитин через Пали и Умри. Восемь дней до Пали, десять дней до Умри и шесть или семь до Джуннара. Расстояния путешественник указывает, пользуясь местной мерой длины кос (у Никитина ков); она варьируется в разных областях Индии, поэтому путешественник поясняет, что считал «в кове по 10 верст» (25). Путь от Чаула до Джуннара, по Никитину, составил 20 ковов.
«А ис Чювиля сухом пошли есмя до Пали 8 дни, и то индейские городы,— читаем в летописном тексте «Хожения за три моря»,— а от Пали до Умри 10 дни, и то есть город индейскый. А от Умри до Чюнеря 7 дни» (35). Но вот мы открыли Троицкий список «Хожения» и видим совсем иную картину: «Из Чювиля пошли есмя сухом до Пали 8 дни, до индейскыя горы; а от Пали до Умри 10 дни, то есть город индейскый, а от Умри до Чюнейря 6 дней» (14). Итак, горы или города, шесть или семь дней? Последнее само по себе не так уже и важно, но все-таки любопытно, почему в двух списках разные цифры.
На картах путешествия местоположение Пали и Умри определено весьма различно. На карте Самойлова Пали — севернее Камбея, а Умри — северо-восточнее Бидара2. Выходит, путешественник менее чем за месяц должен был пересечь всю центральную часть Индостана. Кроме того(составитель карты заставил Никитина отправиться в Пали не из Чаула, а вопреки тексту прямо из Камбея. На некоторых других картах к «Хожению за три моря» оба города расположены между Чаулом и Джуннаром. В первом случае на карту нанесены одноименные или созвучные по названию пункты, во втором — это сделано вообще по догадке. В действительности Пали находится не к северо-востоку, а на юго-восток от Чаула.
Переводчик «Хожения» на английский язык М. М. Виельгорский считал, что Умри — это Умрат, в 40 милях к юго-востоку от Сурата3. Однако едва ли Никитину, следовавшему в Джуннар, понадобилось забираться так'далеко на север. Предполагали, что Умри, — местечко Умра несколько севернее Пали4. Но такое решение также вызвало сомнение, ведь Никитину, чтобы достичь Умри, понадобилось целых десять дней. Город Умри, в котором побывал Никитин, разыскал Н. И. Воробьев в атласе А. Ильи-Город расположен на р. Сина, к северо-востоку от Пали, по другую сторону Западных Гат, примерно на широте Чаула. Определение географического положения Пали и Умри позволяет установить, какая из редакций «Хожения» верно излагает первый этап путешествия по Декану. Пали расположено как раз у Западных Гат, и, следовательно, верен текст Троицкого списка, сообщающий об индийских горах.
|
Чем объяснить разночтения в описании начала путешествия по Индии? Летописец, не поняв данного места, поправил автора. Путешественник поясняет относительно Умри: «то есть город индейскый». Вероятно, это и навело летописца на мысль о поправке. Никитину же пояснение понадобилось, чтобы читатель не принял индийское название за созвучное русское слово (умри — умереть). Разночтение в списках «Хожения» числа дней, которые потребовались путешественнику, чтобы добраться от Пали до Умри, объясняется проще. Буква древнерусского алфавита 8 (зело), имевшая числовое значение 6, и буква 3 (земля), соответствовавшая цифре 7, очень похожи по начертанию.
Почти месяц шел Никитин, ведя коня. Перевалил через гребни Западных Гат. «Дошел есми до Чюнеря бог дал по здорову все»,— пишет он и добавляет о коне: «...а стал ми во сто рублев» (36). Теперь вся надежда была за хорошую цену продать привезенного из-за моря княжеского по своим статям коня.
В Джуннаре Никитин стал на подворье. «Во Индейской земли гости ся,— пишет он о купцах,— ставят по подворьем» (36). Дома для.путников носили в Индии название патха-сала, т. е. приют странника, или дхарма-сала, дом благочестия. Строили их частные лица и власти. Мусульмане и индуисты помещались отдельно. На каком же подворье жил приезжий русский купец?
На индусском. Мусульманские странноприимные дворы предоставляли кров и пищу бесплатно, по крайней мере на три дня. Никитин пишет, что платил по шетелю, т. е. медную монету, в день. «А ести варят на гости господарыни,— пишет он,—и постелю стелят господарыни, и спят с гост-ми» (36). При мусульманских странноприимных домах прислуживали путникам и готовили для них пищу рабы и рабыни. В таких подворьях (завийя) Никитин мог останавливаться и раньше, живя в Персии. Комментаторов смущали «господарыни». Может быть, путешественник возвел в правило лично с ним случившееся происшествие? Сравнивали странноприимные дома Бахманидского султаната с подобными заведениями Виджаянагара. Обслуживающий персонал состоял там на службе у градоначальника, а доходы шли на содержание полиции и армии. Однако это отнюдь не проясняло термина «господарыни». Между тем разгадка — в многозначности слова, услышанного Никитиным: по-персидски «моулат» означает и «рабыня» и «госпожа».
В Джуннаре Афанасия Никитина задержал сезон дождей. «А зимовали есмя,— пишет он,— в Ченере, жили есмя два месяца; ежедень и нощь 4 месяца всюда вода да грязь» (36). Наверное, путешественник немало повидал майских гроз да осенних ливней на Руси, запечатленных в народных песнях:
«Подымалась туча грозная
Со громами, с моленьями,
Со частыми со дождями,
Со крупными со градами.
С теремов верхи посрывало,
С молодцев шляпы посрывало...» в.
То, что довелось пережить Афанасию Никитину в Индии, разительно отличалось от всего виденного им ранее.
«В себя океаны устами дневного светила
Всосало брюхатое небо и ливни родило.
И небо, исхлестано молний златыми бичами, Раскатами грома на боль отвечает ночами...
Павлин кричит в лесу от страсти пьяный.
Окрашены рудой темно-багряной,
Уносят молодые воды рьяно
Цветы кадамбы желтой, сарджи пряной.
Воинственные тучи грозовые
Блистают, словно кручи снеговые,
Как стяги — их зарницы огневые,
Как рев слонов — раскаты громовые.
Не скачут по дорогам колесницы:
Того и жди — увязнешь по ступицы!»
Таким предстает время дождей в древнеиндийском сказании о Раме7. Подчеркивая контраст, Афанасий Никитин обозначает начало периода дождей весенне-летним праздником на Руси, но сам сезон называет зимним: «зима же у них стала с троицына дни» (36). Действительно, стихия тропических ливней резко отлична как от других времен года в тех же краях, так и от русского ненастья. Она превращает лето, на которое приходится, как бы в свою противоположность. Почему сами местные жители практически делят год на два сезона: сухой период и пора дождей.
Русские путешественники эпохи средневековья не раз отмечали климатические особенности в иных землях. «А зима в персидской земле невелика,— пишет Федот Котов.— И о великом заговеньи и после того великим постом станут снеги перепадывать. Ночью падет, а днем стает, а на горах снег болши падет, а по полям нет, и того по благовещенъев день. А земля не мержет...» 8. Более заметное различие отметил Трифон Корабейников, побывавший на Ближнем Востоке. «А дождь в Иерусалиме приходит с семена дня,— пишет он,— с сентября месяца и до рождества... а зимою и летом дождя нет» 9. Как видим, времена года остаются тут на своих привычных местах. Однако в книгах, переписывавшихся на Руси во времена Афанасия Никитина, встречаем и сравнение сезона дождей с зимой. Во всяком случае его приводит византийский купец Козьма Индикоплов10. Возможно, это говорит о знакомстве Никитина с «Топографией» Козьмы, совершившего в VI в. плавание в Индию.
Рассказывает Афанасий Никитин и о необычных сроках сельскохозяйственных работ в Южной Индии. «В те же дни,— пишет он о сезоне дождей,— у них орют [пашут] да сеют пшеницу, да тутурган [тюрк, «рис»], да ногут [перс, «нухуд»-горох], да все съястное» (14). Как и Козьма Индикоплов, русский путешественник говорит о том значении, которое в индийском хозяйстве имели быки. «В их земле родятся волы да буйволы,— записал Никитин,— на тех же ездят и товар возят, все делают» (36).
Два месяца провел Никитин в Джуннаре, но его пребывание было внезапно прервано. В Джуннар из дальних походов вернулся губернатор Асад-хан, один из самых близких лиц к фактическому правителю государства, везиру Махмуду Гавану. Согласно индийской хронике Фе-риштэ, губернатор выступил во главе джуннарского ополчения осаждать крепости и приморские города по южной границе с империей Виджаянагар.
«И тут есть Асат хан Чюнерьскыя индейскый, а холоп меликътучяров, а держить, сказывають, седьм темь от ме-ликтучара»,—пишет Никитин (14). Он подчеркивает, что губернатор был подчинен Махмуду Гавану, носившему титул мелик-ат-туджжар (князь купцов). «Хан же,—отмечает Никитин, видевший, как тот восседал на носилках,— езди на людях, а слонов у него и коний много добрых» (14). О том, что Асад-хану подчинено 70-тысячное войско («седьм темь»), путешественник говорит осторожно: «сказывают».
Хан вернулся к управлению Джуннаром, и тут произошла его встреча с Никитиным, едва не обернувшаяся трагедией для русского путешественника. «А в том Чюнере хан у меня взял жерепца,— рассказывает Афанасий Никитин,— а уведал, что яз не бесерменин, русин, и он молвит: „И жерепца дам да тысячю золотых дам, а стань в веру нашу, в Махмет дени; а не станешь в веру нашу, в Махмет дени, и жерепца возму и тысячю золотых на главе твоей возму". И срок учинил 4 дни...» (15).
Значит, хан предложил Никитину на выбор — перейти в ислам и получить награду, либо лишиться коня, который для Никитина составлял целое состояние, и заплатить огромный штраф.
По датировке И. И. Срезневского встреча произошла в августе 1469 г. Как свидетельствует местная хроника, Асад-хан находился в это время за пределами Джуннара. Он был под крепостью Келна, далеко на юге 11. Исследователь этого не знал. И. П. Минаев, знакомый с хроникой Фериштэ, которая сообщает об участии в походе Асад-хана Джуннарского, настолько верил в датировку своего предшественника, что не заметил противоречия. На одной странице он пишет об участии Асад-хана в походе на Келну в 1469 г., а на другой — о встрече его в то же самое время с Никитиным в Джуннаре 12. В действительности встреча произошла двумя годами позднее, в августе 1471 г.
Исследователи по-разному понимали завязку конфликта. Решил хан отнять коня и обратить Никитина в ислам, узнав, что он купец-христианин, или Никитин привел к хану коня на продажу, и тогда выяснилось, что купец не мусульманин? По Минаеву, хан отнимает коня, считая что Никитин мусульманин («отняв коня, узнал»). В таком случае это факт произвола феодала по отношению к купцу но мусульманское купечество в государстве Бахманидов было силой, с которой считались власти. Текст «Хожения» не позволяет однозначно ответить на поставленный вопрос-трактовка - когда хан узнал, тогда и заговорил об обращении в ислам - основана на том, что слова «а уведал» являются началом следующей фразы.
Составитель новой редакции «Хожения за три моря» в XVII в. не только удалил упоминание чуждого термина (арабско-тюркское Мухаммед-дини — вера Мухаммедова, ислам), но и дал свою трактовку: взял, так как узнал. Летописец не испытывал сомнений относительно побуждений хана-нехристя. «...Хан взял у меня жеребца,— передает список Ундольского,— понеже бо сведал, что яз русин, и он мне говорил...» (56). В любом случае в основе лежит именно решение обратить приезжего в ислам. С этой целью конь взят и оставлен в залог.
Мрачные мысли обуревали Никитина. Даже когда угроза была уже устранена, он написал: «Ино, братие русстии християня, кто хощет пойти в Ындейскую землю, и ты остави веру свою на Руси, да воскликнув Махмета да пойти в Гундустанскую землю» (37). Судя по поведению и другим высказываниям, сам Никитин веры изменять не намеревался. Он искал выход.
Иногда пишут, что предшественник Никитина — венецианец Николо Конти — вынужден был в Индии перейти в ислам. Следует уточнить — Конти принял ислам на обратном пути из Индии, в Аравии, пытаясь пройти через запретную для немусульман Мекку. И Никитин пишет: «А на Мякъку пойти, ино стати в веру бесерменьскую, занъ же христиане не ходят на Мякъку веры деля, что ста-вять в веру» (25). Морской путь из Индии в Мекку и Медину лежал через порт Аден. Еще Марко Поло рассказывал:
«Везут из этой пристани в Индию много красивых да дорогих арабских скакунов, и большая купцам прибыль от этого товара» 13. Вот эту-то торговлю и не хотело выпускать из своих рук местное купечество, тесно связанное с мусульманскими властями.
Купцы-христиане селились на побережье Индии еще в раннем средневековье. О них писал Козьма Индикоплов. Конти упоминает об общинах армян-несториан. Но Никитин, по всей вероятности, был одним из первых, кто проник во внутренние области Декана, чем и обратил на себя внимание бахманидских властей. Джуннарский хан использовал и угрозу, и притягательность награды. Переход в ислам и золото хана сразу ставили Никитина в привилегированное положение. Но в его глазах предложение Асад-хана означало потерю веры или долговое рабство. В обоих случаях — невозможность вернуться на Родину.
Спас случай и настойчивость путешественника. В Джун-нар приехал, как пишет Никитин, «хозяйочи Махмет хо-росанець» (15). Никитин обратился к нему, «чтобы ся о мне печаловал». В начале пути, в Дербенте, Никитин прибегнул к помощи властей, чтобы спасти своих спутников. Он обратился к ширванскому послу, с которым они следовали от Нижнего Новгорода, «чтобы ся печаловал о людях, что их поймали под Тархы кайтаки». Посол обратился к правителю области, а правитель — к ширваншаху. Так Никитин добился вмешательства Фаррух Ясара и в результате — освобождение товарищей, взятых после кораблекрушения в плен. Но тогда, в Дербенте, рядом был посол Ивана III. А здесь Никитин один. Захочет ли правитель области менять объявленное им решение? «И он,— пишет Никитин о «хоросаыце» в Джуннаре,— ездил к хану в город да мене отпросил, чтобы мя в веру не поставили, да и жерепца моего у него взял» (15).
Исход дела говорит, что не конь был объектом интереса губернатора. В противном случае он не выпустил бы его из рук — конфисковал или купил бы после решения отпустить купца-русина с миром. Приезжий христианин имел право торговать, не будучи подданным государства, в течение года и только тогда должен был покинуть страну или принять ислам. Никитин же находился на территории государства Бахманидов не более трех месяцев. Полагают, что путешественник мог быть привлечен к суду за то, что ездил верхом на коне, что было запрещено немусулъманам. Судя по расстоянию и времени в пути, Никитин до Джун-нара передвигался пешком, и сомнительно, чтобы он но знал о запрете, живя среди мусульман. Причины конфликта остаются пока загадкой, как и личность спасителя Афанасия Никитина.
Кем мог быть ходжа Махмет, человек, чье заступничество повлияло на приговор губернатора? Полагают, что купец, возможно, знакомый Никитина по Персии (это мотивирует его заступничество). Хорасанцами в Индии называли мусульман, выходцев из Персии и других стран. Хорасанцем ходжей Юсуфом называет себя в Индии и Никитин. Но, может быть, речь идет о другом «хоросанце» — крупнейшем сановнике бахманидского султана Махмуде Гаване? Это хорошо мотивирует исход суда. «По просьбе Афанасия, — писал К. И. Кунин о Махмуде, — он съездил к своему подчиненному Асад-хану в крепость (Никитин называет Асад-хана «холопом» Махмуд Гавана), и наместник Джунейра оставил Афанасия Никитина в покое» '*. В таком случае здесь, в Джуннаре, состоялось знакомство Никитина с везиром Махмудом Гаваном.
Городская крепость Джунна'ра находилась на высокой скале. «Чюнер же град, — пишет Никитин, — есть на острову на каменном... а ходят на гору день, по единому человеку, дорога тесна» (14). Надо полагать, если первый министр султана приехал к губернатору, то он и остановился в его резиденции. Никитин же говорит о заступившемся за него хорасанце, что тот ездил «к хану в город». Если Никитин обратился к Махмуду Гавану на обратном пути, то опять-таки незачем было ездить в город: губернатор был бы рядом с министром, сопровождая его при отъезде. Помимо странности ситуации, есть еще одно препятствие для такого отождествления личности хорасанца. Никитин называет его, как и пророка Мухаммеда, Махметом, что означает любимый богом, тогда как имя министра — Махмуд, что значит любящий бога. Никитин называет Махмуда Гавана и ходжей, и хорасанцем, но в сочетании с титулом мелик-ат-туджжар.
В записках Никитина есть еще одно место, где сообщается о намерении обратить его в мусульманство. «Бесер-менин же мелик, тот мя много понуди в веру бесермень-скую стати», — пишет путешественник и так передает эту беседу: «Аз же ему рекох: „Господине! Ты намаз кылар-сен менда намаз киларьмен, ты бешь намаз киларъсизъ-менда 3 каларемень мень гарип асень иньчай"; он же ми рече: „Истину ты не бесерменин кажешися, а хрестьаньства не знаешь"» (23). Как видим, свою речь Никитин передает по-тюркски: «Ты совершаешь молитву, и я также совершаю; ты пять молитв читаешь, я три молитвы читаю; я чужеземец, а ты здешний». Речь мелика передана по-русски. Когда же и с кем состоялась эта беседа о вере, в которой христианин взывал к веротерпимости, а мусульманин упрекал собеседника в несоблюдении обрядов христианства?
Одни комментаторы полагают, что это новая попытка обратить в ислам, другие — что этот спор затеял еще рап Асад-хан. Конечно, то, что запись включена в рассказ о пребывании в Бидаре, еще не означает, что беседа там и состоялась. Это мог быть все тот же случай в Джупмаро, который Никитин вспоминает, когда вновь сетует на тру ность сохранить свою веру в чужой стране, если бы не ряд противоречий. Во-первых, беседа могла быть только до крутого решения, а не после: ходжа Мехмет ездил к хану один; Никитин его не сопровождал и вышел из Джуннара в Бидар, по собственному свидетельству, на следующий день. Во-вторых, Асад-хан Джуннарский нигде не назван меликом. Различен и характер двух переданных в записках разговоров. В первом случае — приказ, во втором — спор о вере.
И. П. Минаев заметил по поводу исхода суда, что, дескать, легко отделался путешественник: видно, хан не был таким уж непримиримым мусульманином. Разговор, приведенный в записи о Бидаре, как бы подтверждает такое мнение. Однако сам исследователь, исходя из контекста, считал, что речь идет о другой попытке заставить Никитина принять ислам. В один из титулов Махмуда Гавана входит «мелик», и это как бы свидетельствует, что второй разговор, хотя и с другим лицом, мог иметь место в Джун-наре: везир, в прошлом сам бывший купцом, вместо угрозы пытался убедить иноземца... Но присутствие Махмуда Гавана в Джуннаре в августе 1471 г. (как и в августе 1469 г.) придется исключить: согласно хронике Фериштэ, везир принимал участие в военных действиях на южной границе.
Возможно, речь идет о Малике Хасане Бахри, носившем титул низам-уль-мульк, сопернике Махмуда Гавана. Никитин упоминает его в рассказе о Бидаре в связи с возвращением войск из Ориссы, которыми он командовал. При таком толковании слова «ты — здешний» означают, что мелик — деканец и, следовательно, принадлежит к той группе правящей верхушки, которую составляли индийцы, принявшие ислам. Брахман по происхождению, Малик Хасан в отличие от Махмуда Гавана, перса, выросшего в Гиляне, был сам из обращенных мусульман.
Ходжа Мехмет, как и Асад-хан, принадлежит к другой группе, в то время наиболее влиятельной, которую составляли мусульмане-чужеземцы. Среди них были и сановники, и купцы. Но если ходжа Мехмет был купцом, что, кроме недоказанного знакомства, могло побудить заступиться за потенциального конкурента? Возможно, ответ лежит не в Джуннаре, а на берегах Каспийского моря, откуда родом был Асад-хан. Хорасанец ходжа Мехмет мог представить хану, что такое обращение повредило бы персидским купцам, имевшим дело с русскими купцами на Волжском пути.
Как бы то ни было, Никитин с успехом использовал неожиданно сложившуюся ситуацию. И если ходжа Мехмет был купцом, то сила, которая изменила решение губернатора, была силой местного купеческого капитала.
Путешественник немедленно покинул Джуннар, хотя период дождей еще не кончился. Те, кто полагал, что он вышел, когда просохли дороги, не обратили внимания на продолжительность периода дождей и на то, что путешественник вышел сразу же, как только было объявлено окончательное решение хана. «Весну держать 3 месяца, — пишет Никитин, обобщая свои впечатления о климате Индии, — а лето 3 месяца, а зиму 3 месяца, а осень 3 месяца» (17). Но в первый год пребывания путешественника в стране сезон дождей затянулся: «Ежедень и нощь 4 месяца», — замечал Никитин. Что он имел в виду именно данный год, а не передавал услышанные им по приезде рассказы, говорят слова: «Весна же у них стала с Покрова...». Следовательно, смена времени года произошла в октябре, как обычно, а не в сентябре.
Следующий этап путешествия — посещение столицы и близлежащих городов. По описанию Никитина, он побывал за это время в четырех городах. На картах путешествия находим только три: Бидар, Аланд и бывшую столицу Гулбаргу; определение же местоположения Кулонгира вызывает споры. Расходятся комментаторы и относительно порядка пройденных городов. По одним авторам^ маршрут Никитина после выхода из Джуннара: Бидар — Кулон-гир — Гулбарга — Бидар; по другим: Кулонгир — Гулбарга — Бидар. В первом случае получается, что он сразу пришел в столицу, во втором — попал в нее после посещения близлежащих городов. Для решения вопроса сопоставим данные обеих редакций «Хожения».
«А ис Чюнера есмя вышли,— говорится в Троицком списке, — к Бедерю, к большему их граду. А шли есмя месяц» (15). Уточним: говоря «к большему их граду», Никитин имеет в виду столицу султана, главный, а не просто большой город, как в переводе Н. С. Чаева. Такой эпитет употреблен еще только раз по отношению к столице соседнего государства Виджаянагар. Крупные города везде названы «великими». «А от Бедеря до Кулонкеря 5 дней,— продолжает Никитин,— а от Кулонгеря до Кельборгу5 дни». Путешественник и здесь указывает на пройденное расстояние. Сопоставление расстояния с временем пути дает представление о скорости передвижения путешественника на отдельных участках его маршрута. Так, от Чаула до Джуннара в горной местности расстояние в 20 ковов Никитин преодолевает за 24 дня. От Джуннара же до Бидара он за месяц проходит вдвое большее расстояние.
Сообщая порядок посещения после Джуннара городов и время в пути, Ни