Непременный секретарь граф И. Борх

В 1836 году кто-то из иностранных дипломатов привез в Петербург из Вены печатные образцы подобных шутовских "дипломов". "Таким образом, - пишет Соллогуб, - гнусный шутник, причинивший ему смерть, не выдумал даже своей шутки, а получил образец от какого-то члена дипломатического корпуса и списал".

Пасквиль нанёс мощнейший удар по Пушкину, что неудивительно, ведь его авторы намекали не только на отношения жены Пушкина с Дантесом, о чем много говорили в обществе, но и на амурные связи царя Николая I с Натальей. По содержанию пасквиля Пушкин выбирался в коадъютеры, или помощники, к Д.Л. Нарышкину. Последний считался знаменитым рогоносцем, ибо его супруга Марья Антоновна была в долголетней связи с покойным императором Александром I. Этот скрытый намек на царя Пушкин понял сразу. И, на всякий случай, 6 ноября даже написал письмо министру финансов графу Е. Ф. Канкрину, с просьбой зачесть в счёт его долга перед казной, стоимость имения, которое в этом случае, перейдёт в собственность государства. То есть поэт хотел освободиться от финансовых обязательств перед государством, которое принадлежит императору.

Позже, поэт говорил, что, кроме него самого, этот "диплом рогоносца" для Пушкина, получили ещё семь или восемь человек. Хотя нам известно только о пяти из них. Внутри конверта с адресом получателя, лежал запечатанный конверт для Пушкина.

После получения Пушкиным диплома "рогоносца", очевидно уже после прихода Сологуба, у поэта видимо было объяснение с женой. Наталья обычно ничего не скрывала от поэта, но рассказать о подстроенном свидании она до того не решалась, т.к. это могло бы привести к вызову на дуэль и бросало на неё тень. Теперь же, ей больше ничего не оставалось, как дать объяснения.

И Наталья, рассказала, как голландский посланник атаковал её с мольбами спасти сына. Как получала от Жоржа любовные записки. Рассказала она и о свидании с Дантесом, подстроенном Идалией Полетикой в своём доме. И думается, что первое предположение поэта об авторе пасквиля было верным. Женщина! Только одна женщина на тот момент могла это сделать - Идалия Полетика. Устроенное нею свидание не сработало. Однако факт нахождения Натальи и Дантеса наедине в постороннем доме был, и оспорить его было невозможно.

И именно она могла, желала и была заинтересована нанести подобный удар. Это была месть Пушкину, за то, что он отверг её. Примеры аналогичных поступков отвергнутых женщин известны...

Видимо у Идалии было и желание очернить Наталью в глазах поэта, причём не грозящее вызовом на дуэль Дантеса. Сладкая месть сделать больно человеку, который тебя отверг - посмотри несчастный, твоя жена тебя предала, а ты был дурак, когда мне отказал. Интрига, задуманная Идалией Полетикой достаточно прозрачна. Намёк не на Дантеса, а на царя, - значит, Дантесу вызов не грозит. Не грозит он и потому, что это анонимка.

Разослан пасквиль исключительно друзьям, а не врагам Пушкина. Значит, цель не очернить Наталью и Пушкина в обществе, а чтобы поэт запретил появление там Натальи, может даже увёз в своё имение или отправил на Полотняный завод. И увещевание друзей в этом деле - серьёзная подмога.

Кроме того, Полетика, возможно, любила Дантеса (об этом далее). А значит, устранение соперницы это главная задача. Да, Полетика устроила им свиданье, но возможно только потому, что зная Наталью, была уверена в её отказе. Так же, она была уверена, что получит повод, железный козырь для будущей интриги - ведь свидание было наедине!.. Но все планы в итоге провалились, и Идалия Полетика просто возненавидела Пушкина. Можно предположить, что Полетику, смертельно оскорбили какие-то слова поэта узнавшего о её сводничестве, и ведь он обладал языком еще более острым, чем она, и кого угодно мог смертельно обидеть. Возможно, эти слова касались и человека, о котором без ненависти не мог говорить Пушкин, но которого любила Идалия и к кому была неравнодушна сама Наталья Николаевна.

Александр Сергеевич пожелал провести собственное расследование на предмет авторства пасквиля. Это расследование привело его к убеждению, что пасквиль написали Геккерены (либо отец, либо приёмный сын, либо они вместе). Пушкин же счел, что разгадал интригу врагов, и его гнев обратился на них, а не на жену, как рассчитывал отправитель пасквиля.

Ослеплённый ненавистью Пушкин как-то недооценил, что подобный пасквиль создаёт риск вызова на дуэль (причём не императора, а того, о ком говорит общество). А дуэль никак не могла входить в планы отправителя "дипломов", ибо означала полный крах карьеры дипломата и его приемного сына в России при любом исходе. И так рисковать они бы не стали.

Согласно последним исследованиям, пасквили написаны, вероятнее всего, наемным писцом. За основу взят один из шутовских дипломов, печатные образцы которых были привезены из Вены. Но это техническая сторона дела. Теперь исследователи сходятся на том, что анонимки распространяли не Геккерны.

Таким образом, пасквиль был не только переписан, но и написан русским.

В июле 1839 года Идалия отправляет письмо Екатерине Геккерен: "Я по-прежнему люблю вас... вашего мужа, и тот день, когда я смогу вновь увидеть, будет самым счастливым в моей жизни".

 

***

Вечером 4 ноября гусар Иван Гончаров, младший брат Натальи Николаевны, доставил вызов Пушкиным Дантеса на дуэль в голландское посольство. Тогда ещё, Пушкин не "нашёл автора" пасквиля. А значит, вызов на дуэль, он сделал из-за откровений Натальи.

Дантес стоял в наряде, поэтому Геккерен, встревоженный при одном упоминании имени Пушкина, вскрыл письмо. Утром 5 ноября он пришел в дом Пушкина, чтобы принять вызов от имени своего приёмного сына, который находился на службе, но попросил отсрочку.

Голландский посланник приехал на Мойку д. 12 и на следующий день. Он уговаривал Пушкина изменить свое решение, что его приёмный сын пока совершенно не подозревает о вызове, о котором он скажет ему только в последнюю минуту. Он клялся - Жорж не причинил ни малейшего ущерба его чести. Он говорил о своей огромной привязанности к молодому человеку: Жорж - это все, что ему осталось в его одинокой жизни. Он сказал, что дуэль будет значить полное крушение его надежд, потому что, даже если кавалергард останется в живых, его карьера будет погублена навсегда. "Тронутый волнением и слезами отца", Пушкин согласился на двухнедельную отсрочку.

Дантес Геккерену (вечер 6 ноября, пометка "лично в руки"): "Мой дорогой друг, благодарю тебя за две записки, которые ты мне прислал. Они меня немного успокоили, в чем я нуждался, и я пишу тебе эти несколько слов, чтобы вновь повторить тебе, что я полностью отдаю себя в твои руки, что бы ты ни решил; я заранее уверен, что ты лучше меня будешь вести себя во всем этом деле. Боже мой, не желал бы я, чтобы это задело его жену, и я рад, что у нее все в порядке, но это серьезная неосторожность или безумие, это бессмысленно. Напиши мне завтра записку, дай знать, не случилось ли еще что-нибудь за ночь. Ты не написал, видел ли ты у тетки ее сестру, и как ты узнал, что она откровенно призналась насчет писем. Спокойной ночи, целую тебя от всего сердца...

Во всем этом Екатерина показала себя как прекрасный человек, поведение которого достойно восхищения".

Эти "две записки", о которых упоминает Дантес, были посланы ему сразу, а не в "последнюю минуту" (т.е. не через две недели) - подтверждение лживости старшего Геккерена, и верить ему конечно нельзя. В том числе в вопросе причинил "ущерб чести" Дантес Пушкину или нет.

Кроме того, из этой ответной записки Дантеса можно сделать вывод, что Наталья, при объяснении с Пушкиным после получения пасквиля, показала письма от Дантеса. Позже, на суде, Дантес назовет их "короткими записками, прилагаемыми к книгам и театральным билетам". Пушкин узнал об их длящейся более года любви всё. Узнал он так же и то, что жена осталась ему физически верна. Она была очень набожна и, вероятно, смогла подтвердить под образами свою чистоту.

 Но 4 ноября поэт окончательно понял, что сердце Натальи принадлежит другому. И это оказалось не меньшим ударом.

Поняв, что дело движется к дуэли, Наталья, вместе со своей влиятельной при дворе тёткой, привлекают к улаживанию конфликта поэта В. А. Жуковского. Однако Жуковский никогда не был неискренен и льстив. При дворе, не боясь скомпрометировать себя, он пытался смягчить участь ссыльных декабристов; по его ходатайству был возвращен из ссылки Герцен; он хлопотал за Баратынского, служившего в солдатах, с его помощью выкупили из крепостной зависимости Шевченко. Всем этим он часто вызывал недовольство царя.

Пушкина  Жуковский любил необыкновенно, преклонялся перед его гением и в то же время был привязан к нему, как к сыну. "Небесная душа" - так называл Жуковского Пушкин.

Утром 7 ноября Жуковский поехал к Геккерену. Геккерн сумел "разжалобить" Жуковского. Посланник сразу же перешел на неофициальный тон. Взывая к сочувствию собеседника, он рассказал Жуковскому о том ужасном положении, в которое поставил его и сына вызов Пушкина, и открыл ему то, что до сих пор будто бы было семейной тайной. По словам барона, его приемный сын давно уже был влюблен в мадемуазель Гончарову, сестру госпожи Пушкиной.

Посланник утверждал, что для дуэли не было никаких оснований, кроме непомерной, всем известной ревности поэта. Барон признал, что сын всегда восхищался красотой Натальи Николаевны, но кто в Петербурге этого не делал... Да, красавица жена Пушкина вскружила голову его сыну. К счастью, время быстро лечит раны в сердцах молодых людей, и влюбленность молодого человека уступила место более глубокому и более зрелому чувству к сестре госпожи Пушкиной.

То, что услышал Жуковский, ошеломило его. Ничего подобного он не мог предвидеть.

Профессор русского языка и литературы из Италии, Серена Витале, сумевшая получить у родственников Дантеса в 1989 г. и опубликовавшая неизвестные личные письма Дантеса, пишет в книге "Пуговица Пушкина": "Жуковский пошел прямо к Пушкину - чего втайне и ожидал от него Геккерен, - чтобы сообщить поразительные новости, которые он поклялся хранить в тайне. Но вместо того, чтобы смягчить решительность Пушкина, рассказ Жуковского привел его в ярость. Ослепленный гневом, поэт разразился градом оскорблений".

Пушкин прекрасно знал, кого любил Дантес. Он понял, что они придумали этот ход, чтобы избежать дуэли. Но они уже одурачили Жуковского - до чего же ловкие бестии! Но не раскрывать же Жуковскому откровения Натальи! При этом, в глазах поэта, оба его врага окончательно разоблачили себя. Оказалось, что достаточно было бросить вызов Дантесу, чтобы он отрекся от своей "великой любви". Конечно, поэт не считал Дантеса трусом, но счёл карьеристом, испугавшимся краха карьеры в случае победы на дуэли.

Дантес действительно был уверен в себе и рассчитывал на удачу. В. А. Соллогуб вспоминает о своем разговоре с Дантесом в эти дни: "Он говорил, что чувствует, что убьет Пушкина, а что с ним могут делать что хотят: на Кавказ, в крепость - куда угодно". И, несмотря на это, может Дантес уже тогда бы выбрал дуэль, но он вынужден был считаться с соображениями более важными, чем те, которые ему диктовали самолюбие, тщеславие, оскорбленная гордость. Он был расчетливым человеком и уступил настояниям своего приемного отца.

Пушкин не знал о том, что между Екатериной и Жоржем, несмотря на любовь последнего к его жене, уже давно была связь, уже давно были мысли и о женитьбе на ней! А если бы знал, то возможно гнев его был бы ещё больше.

8 ноября 1836 года, Жуковский опять был у Пушкина, который на этот раз был спокойней. В своих "Конспективных заметках" Василий Андреевич записал: "Я у Пушкина. Большее спокойствие. Его слезы. То, что я говорил о его отношениях".

"Его слёзы...". Конечно, Пушкин уже поговорил с семейством о сенсационном намерении Дантеса сделать предложение Катерине. А как мы знаем, обе сестры были влюблены в этого человека. И конечно, Наталья была в шоке, а Катерина, втайне, - на вершине счастья. И отношения между ними должны были обостриться. Через несколько дней С. Н. Карамзина напишет: "Натали нервна, замкнута, и, когда говорит о замужестве сестры, голос у нее прерывается". И Пушкин не мог не видеть, что стало с его любимой женой при этом известии. Он не мог не убедиться, что она влюблена в Дантеса. При этом, Пушкин был уверен, что Наталья физически ему не изменяла. И в том и в другом поэт был прав. Но только нельзя обмануть судьбу, нельзя "и рыбку съесть, и косточкой не подавиться", "не получится кормить селёдкой, а воды не давать". Точнее у Натальи получилось "любить платонически", только вот итог всё равно стал такой же, как если бы она решилась на физическую измену. А может итог оказался и хуже. Для всех было бы лучше, если бы она раньше открылась Александру.

Для Катерины вся эта опаснейшая ситуация, превратилась в шанс получить своё счастье. Если еще недавно, как мы помним, она писала: "Я <...> не знаю, как я смогу когда-нибудь отблагодарить Ташу и ее мужа за все, что они делают для нас...", то теперь она, пока в тайне, видела в них лишь людей из враждебного стана, тех, кто может помешать ее счастью. Собственная честь скоро станет иметь мало значения перед её прежде невероятной мечтой - стать женой Жоржа Дантеса-Геккерна. Но Пушкин не мог не заявить им, что "сватовство" - лишь предлог, чтобы избежать дуэли, что Дантес потом может отозвать своё сватовство (что в те времена не было редкостью), и что он, Пушкин, этого не позволит, и что они в любом случае будут драться "самым кровавым образом". Поэтому перспективы виделись Екатерине по-прежнему мрачными.

9 ноября Жуковский снова встретился с голландским посланником. Последний раскрыл ему ещё одну тайну - любовная связь между его сыном и Екатериной Гончаровой, достигла апогея, после которого, приличный человек обязан жениться.

В итоге, через несколько дней, при содействии Александрины, которая видимо, уверила поэта в любви Катерины к Дантесу и намекнула, что достаточно просто потребовать больших гарантий того, что свадьба состоится, Пушкин согласился на мир. Ведь именно тогда Жуковский высказал старшему Геккерену очень существенное требование: поручиться перед Пушкиным своим словом посланника, что эта свадьба состоится. Вся семья взывала к великодушию Пушкина, умоляя не мешать счастью Катерины, и Пушкин уступил. Вероятно, поэт подумал, что как ни крути, Дантес таким поступком запятнает свою репутацию (любовь и честь размениваются им, если не на трусость, то на карьеризм). И если не в глазах света (детали там могут остаться не известными), то уж в глазах Натальи точно, и от её увлечения не останется и следа.

Далее были тяжелейшие, чуть не сорвавшиеся переговоры по формулировке отказа от вызова. Отказ Пушкина от собственного вызова, как этому не противился Дантес, содержал в себе формулировку, которая бросала тень на Дантеса: "Я не колеблюсь написать то, что могу заявить словесно. Я вызвал г-на Ж. Геккена на дуэль, и он принял вызов, не входя ни в какие объяснения. И я же прошу теперь господ свидетелей этого дела соблаговолить считать этот вызов как бы не имевшим места, узнав из толков в обществе, что г-н Жорж Геккерн решил объявить о своем намерении жениться на мадемуазель Гончаровой после дуэли. У меня нет никаких оснований приписывать его решение соображениям, недостойным благородного человека.

Прошу вас, граф, воспользоваться этим письмом так, как вы сочтете уместным.

Примите уверения в моем совершенном уважении. А. Пушкин.

17 ноября 1836 года".

Пушкин знал, что выиграл эту опасную игру. Основанием отказа являлась неожиданная женитьба. И хоть Пушкин и оговорил, что у него нет оснований считать Дантеса трусом, но у других то, прочитавших этот отказ, такие основания вполне обоснованно должны были бы возникнуть. Такой выигрыш неизбежно должен был привести к новой дуэли. Если, конечно, Дантес не трус. А трусом он не был. Дантес кто угодно, - прощелыга, бабник, без совести, расчетливый и наглый молодой человек, карьерист, но точно не трус. И, кстати, Дантес был чемпионом по стрельбе по голубям в своём полку.

В итоге, в этот же день на очередном балу было объявлено о помолвке Катерины и Жоржа.

Теперь мы знаем, что именно хотел сделать Пушкин. Он подготовил письмо с обвинениями старшему Геккерену. Черновик неотправленного письма Пушкина Геккерену (неотправленного благодаря уговорам Жуковского), примерно между 16 и 21 ноября 1836 года:

"Барон,

Прежде всего позвольте мне подвести итог всему тому, что произошло недавно. - Поведение вашего сына было мне полностью известно уже давно и не могло быть для меня безразличным; но так как оно не выходило из границ светских приличий и так как я притом знал, насколько в этом отношении жена моя заслуживает мое доверие и мое уважение, я довольствовался ролью наблюдателя, с тем чтобы вмешаться, когда сочту это своевременным. Я хорошо знал, что красивая внешность, несчастная страсть и двухлетнее [слово восстановлено] постоянство всегда в конце концов производят некоторое впечатление на сердце молодой женщины и что тогда муж, если только он не дурак, совершенно естественно делается поверенным своей жены и господином ее поведения. Признаюсь вам, я был не совсем спокоен. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь гротескную и жалкую, что моя жена, удивленная такой пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в отвращении самом спокойном и вполне заслуженном.

Но вы, барон, - вы мне позволите заметить, что ваша роль во всей этой истории была не очень прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему незаконнорожденному или так называемому сыну; всем поведением этого юнца руководили вы. Это вы диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и нелепости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о вашем сыне, а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома из-за лекарств, вы говорили, бесчестный вы человек, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына. Это еще не всё.

Вы видите, что я об этом хорошо осведомлен, но погодите, это не всё: я говорил вам, что дело осложнилось. Вернемся к анонимным письмам. Вы хорошо догадываетесь, что они вас интересуют.

2 ноября вы от вашего сына узнали новость, которая доставила вам много удовольствия. Он вам сказал... что моя жена боится... что она теряет голову. Вы решили нанести удар, который казался окончательным... Я получил три экземпляра из десятка, который был разослан. Письмо это было сфабриковано с такой неосторожностью, что с первого взгляда я напал на следы автора... Я больше об этом не беспокоился и был уверен, что найду пройдоху. В самом деле, после менее чем трехдневных розысков я уже знал положительно, как мне поступить. Если дипломатия есть лишь искусство узнавать, что делается у других, и расстраивать их планы, вы отдадите мне справедливость и признаете, что были побиты по всем пунктам.

Теперь я подхожу к цели моего письма: может быть, вы хотите знать, что помешало мне до сих пор обесчестить вас в глазах нашего и вашего двора. Я вам скажу это.

Я, как видите, добр, бесхитростен... но сердце мое чувствительно... Дуэли мне уже недостаточно... и каков бы ни был ее исход, я не сочту себя достаточно отмщенным ни... вашего сына, ни письмом, которое я имею честь писать вам и которого копию сохраняю для моего личного употребления. Я хочу, чтобы вы дали себе труд и сами нашли основания, которые были бы достаточны для того, чтобы побудить меня не плюнуть вам в лицо и чтобы уничтожить самый след этого жалкого дела, из которого мне легко будет сделать отличную главу в моей истории рогоносцев.

Имею честь быть, барон, ваш нижайший и покорнейший слуга

А. Пушкин".

Конечно сватовство к Екатерине, чтобы избежать дуэли. И "возвышенная любовь" Дантеса, и он сам, показались Наталье ничтожными. Но ещё, из письма видно, что Пушкин понимал, что у Натальи было "чувство", т.е. любовь к Дантесу. Он, конечно, подумал, что "оно угасло", но поэт ошибся...

А о чём это - "2 ноября вы от вашего сына узнали новость, которая доставила вам много удовольствия. Он вам сказал... что моя жена боится... что она теряет голову"? Предположительно именно тогда, 2 ноября, произошло невольное свиданье Натальи с Дантесом, подстроенное Идалией Полетикой. Именно это свидание наедине с мужчиной в постороннем доме, пусть даже без факта измены, видимо дало повод прислать Пушкину диплом "рогоносца". Но письменно упоминать конкретно о свидании Пушкин, конечно, не мог, поэтому и эти недомолвки.

Черновик письма Пушкина к Бенкендорфу 21 ноября 1836 г.:

Граф!

Считаю себя вправе и даже обязанным сообщить вашему сиятельству о том, что недавно произошло в моем семействе. Утром 4 ноября я получил три экземпляра анонимного письма, оскорбительного для моей чести и чести моей жены. По виду бумаги, по слогу письма, по тому, как оно было составлено, я с первой же минуты понял, что оно исходит от иностранца, от человека высшего общества, от дипломата. Я занялся розысками. Я узнал, что семь или восемь человек получили в один и тот же день по экземпляру того же письма, запечатанного и адресованного на мое имя под двойным конвертом. Большинство лиц, получивших письма, подозревая гнусность, их ко мне не переслали.

В общем, все были возмущены таким подлым и беспричинным оскорблением; но, твердя, что поведение моей жены было безупречно, говорили, что поводом к этой низости было настойчивое ухаживание за нею г-на Дантеса.

Мне не подобало видеть, чтобы имя моей жены было в данном случае связано с чьим бы то ни было именем. Я поручил сказать это г-ну Дантесу. Барон Геккерен приехал ко мне и принял вызов от имени г-на Дантеса, прося у меня отсрочки на две недели.

Оказывается, что в этот промежуток времени г-н Дантес влюбился в мою свояченицу, мадемуазель Гончарову, и сделал ей предложение. Узнав об этом из толков в обществе, я поручил просить г-на д'Аршиака (секунданта г-на Дантеса), чтобы мой вызов рассматривался как не имевший места. Тем временем я убедился, что анонимное письмо исходило от г-на Геккерена, о чем считаю своим долгом довести до сведения правительства и общества.

Будучи единственным судьей и хранителем моей чести и чести моей жены и не требуя вследствие этого ни правосудия, ни мщения, я не могу и не хочу представлять кому бы то ни было доказательства того, что утверждаю.

Во всяком случае надеюсь, граф, что это письмо служит доказательством уважения и доверия, которые я к вам питаю.

С этими чувствами имею честь быть...".

Оба письма, были отложены Пушкиным, на будущее.

Поначалу  в светских толках и пересудах по поводу неожиданной помолвки  это событие связали со скандалом в семье Пушкина. Стали говорить, что Жорж, ради спасения чести любимой женщины вынужден был просить руки ее сестры. Его поступок посчитали "подвигом высокого самоотвержения". Женская половина видела Дантеса романтическим героем. "Он пожертвовал собою, чтобы спасти ее честь. Если Дантесу не оставалось иного средства спасти репутацию той, которую он любил, то как же не сказать, что он поступил великодушно?!", - писала в своем дневнике Мари Мердер.

Узкий круг лиц, знавших правду про вызов как причину скорого брака, был верен слову и хранил тайну. А Дантес, ради спасения своей репутации, нагло компрометировал и своего противника, и женщину, которой он еще недавно клялся в вечной и преданной любви.

Враждебные Пушкину слухи, бросающие тень на его семейную жизнь и репутацию его жены, поддерживались и раздувались врагами поэта, коих в свете было большинство. Князьям, графам и баронам не нравилось и вольнодумство поэта, и то, что он не очень ценил их знатность, и, к тому же, писал на многих эпиграммы. Некоторые воспринимали его как наглого задиристого нищего писаку, похожего на обезьяну.

Поэтому  слухи, начало которым положили Геккерены, оказались подхвачены тайными гонителями поэта. Когда шепотки о "благородстве Дантеса" дошли до Пушкина, то его вновь охватила волна негодования. Однако он был связан словом не упоминать о несостоявшейся дуэли.

Сам поэт всё же до конца не верил в то, что Дантес жениться на Катерине, и даже заключал пари на этот счёт, утверждая, что свадьба не состоится.

Жуковский попросил царя побеседовать с Пушкиным, чтобы он перестал думать о дуэли, и Николай I принял Пушкина в своем кабинете в Аничковом дворце.

Это была вторая личная аудиенция Пушкина у государя. Десятью годами ранее, 8 сентября 1826 года в Михайловское прибыл курьер, чтобы сопроводить поэта в Москву.

Из воспоминаний барона М. Корфа: "В апреле 1848 года я имел раз счастие обедать у государя императора...

"Я впервые увидел Пушкина, - рассказывал нам его величество, - после коронации, в Москве, когда его привезли ко мне из его заточения, совсем больного и в ранах... "Что вы бы сделали, если бы 14 декабря были в Петербурге?" - спросил я его между прочим. "Был бы в рядах мятежников", - отвечал он, не запинаясь. Когда потом я спрашивал его: переменился ли его образ мыслей и дает ли он мне слово думать и действовать впредь иначе, если я пущу его на волю, он очень долго колебался и только после длинного молчания протянул мне руку с обещанием сделаться иным".

На этот раз, поэт дал Николаю I слово чести "не драться ни под каким предлогом" и, что "если история возобновится, он не приступит к развязке, не дав знать ему наперед".

25 ноября 1836 г. Пушкин в очередной раз посетил ростовщика Шишкина и заложил одну из шалей своей жены за 1200 рублей. Вообще, поэт пребывал в совершенно бедственном положении. Переехать в скромный дом и прекратить вести светский образ жизни было невозможно, и долги только росли. Пушкин перезанимал деньги, оттягивал всевозможные оплаты всем и вся.

В конце декабря Пушкин писал отцу: "У нас свадьба. Моя свояченица Екатерина выходит за барона Геккерна, племянника и приемного сына посланника короля Голландского. Это очень красивый и добрый малый, он в большой моде и 4 годами моложе своей нареченной. Шитье приданого сильно занимает и забавляет мою жену и ее сестер, но приводит меня в бешенство. Ибо мой дом имеет вид модной и бельевой мастерской.»

Несмотря на семейные и финансовые трудности, поэт не сдаётся, и продолжает работу. Судьба вознаграждает его - новый роман вытягивает "Современник". Как говорится, "терпенье и труд - всё перетрут!". Надо было просто на время переехать куда-нибудь, хоть в ту же Москву, хоть в имение. И Наталья об этом попросила. Так в чём же дело? Возможно, Пушкин решил не уклоняться от судьбы, и если уж будет ещё хоть один повод, то рискнуть, наказать наглеца и разрубить узел одним ударом. Раз и навсегда. Ведь за дуэль ему грозила такая желанная ссылка...

Сильное впечатление произвело на проживающую в тот момент времени в Варшаве сестру Пушкина, Ольгу, известие, что старшая и ничем не замечательная сестра Натальи Николаевны выходит замуж за Дантеса. Из письма от 24 декабря 1836 г. "Теперь отвечу Вам, дорогой папа, на сообщенную Вами новость о предстоящей свадьбе Катерины Гончаровой и барона Дантеса, теперь Гекерена. По словам мадам Пашковой, которая писала своему отцу, это событие удивило весь свет. Не потому, что один из самых красивых кавалергардов и один из самых модных молодых людей, располагающий 70 тыс. дохода женится на девице Гончаровой - она для этого достаточно красива и хорошо воспитана, - но дело в том, что его страсть к Наташе ни для кого не была тайной. Я это отлично знала, когда была в Петербурге, и тоже над этим подшучивала. Поверьте мне, здесь что-то подозрительно или кроется какое-то недоразумение и очень может статься, что этой свадьбе не бывать..."

Видимо, стараясь не встречаться с Пушкиным, Дантес в течение нескольких недель не появлялся у их общих знакомых. Со своей невестой он обменивался записками и виделся с нею по утрам у Е. И. Загряжской, как это было условлено между семьями.

Потом, Дантес заболел и, возможно поэтому, Катерина приходила к нему в квартиру. Катерина, предположительно, уже беременна.

В самом конце декабря Дантес выздоровел, и вновь стал показываться в гостиной Карамзиных, на вечерах, где чуть ли не ежедневно встречался с Натальей и Александром.

Положение поэта представляется ужасным: он был вынужден общаться с Дантесом как с будущим родственником в самых дружественных ему домах. При этом рядом была и Наталья и Катерина...

Наталье видимо очень хотелось поверить в то, что, как и говорили вокруг, Дантес принес себя в жертву ради нее и что он влюблен по-прежнему. Она ведь любила Жоржа, и хваталась за любую соломинку. И она никак не могла остановиться - всё те же взгляды, дрожание в голосе...

31 декабря 1836 г., Пушкины были у князя и княгини Вяземских. Дантес почти неотрывно смотрел на Наталью всю новогоднюю ночь. Он шутил, балагурил и приглашал жену Пушкина танцевать... А Пушкин был не в себе, его взгляд метал "гром и молнии"! Графиня Наталья Строганова даже шепнула княгине Вяземской: "Боже мой, я бы побоялась идти с ним домой, если бы была его женой".

Вероятно, Наталья Гончарова научилась получать наслаждение от такой страсти, хотя формально и не переходя границ чести. Однако такое лицедейство не могло долго оставаться безнаказанным, и факт физической невиновности Натальи уже не имел значения...

Вспоминает и Вера Нащокина: "Незадолго до смерти поэта мой муж заказал сделать два одинаковых золотых колечка с бирюзовыми камешками. Из них одно он подарил Пушкину, другое носил сам, как талисман, предохраняющий от насильственной смерти....Когда Пушкин после роковой дуэли лежал на смертном одре и к нему пришел его секундант Данзас, то больной просил его подать ему какую-то небольшую шкатулочку. Из нее он вынул бирюзовое колечко и, передавая его Данзасу, сказал:

- Возьми и носи это кольцо. Мне его подарил наш общий друг, Нащокин. Это - талисман от насильственной смерти".

 

Вернемся, однако, к событиям до дуэли. На каком-то из балов в январе 1837 года, Николай I поговорил с Натальей. Он предупредил её, что её репутация страдает и поэтому надо вести себя более строго, тем более, что её муж очень вспыльчив и ревнив, и что это может плохо кончится. Причём Пушкину стало известно об этом разговоре, что ещё больше его унизило.

10 января 1837 года был заключён брак между Жоржем Дантесом и Екатериной Гончаровой. Последняя считалась невыгодной партией, т.к. была бедна и не красива. Кроме того, она была старше своего мужа почти на 4 года. На церемонии присутствовала и Наталья Николаевна, но без Александра Сергеевича. Однако она не осталась на праздничный ужин, равно как и два брата невесты.

Вскоре после венчания, Дантес с Екатериной, нанесли визит семье Пушкиных, но не были приняты. Дантес во второй раз написал письмо Пушкину. Пушкин, не распечатывая, понёс это письмо Екатерине Загряжской (тётушке Натальи), чтобы попросить возвратить его отправителю. Январские праздники были в разгаре, и Пушкины вынужденно встречались с Геккернами почти каждый вечер.

После брака общая напряжённость между парами только росла. Дантес не мог и не хотел толком совладать со своими чувствами к Наталье. И дополнительный толчок к безрассудным поступкам, ему давало желание показать, что он не трус, каковым его выставили перед светом Пушкин и приёмный отец, по настоянию которого он женился на Катерине. Да, он не боится, что его вызовут на дуэль, а значит - все слова Пушкина о его женитьбе на Катерине из-за трусости - ничтожны. Конечно, Дантес судил по себе - уж он то, точно на месте Пушкина распускал бы слухи, какой трус противник - женился, чтобы избежать дуэли! Кроме того, много человек знали об этой тайне - вызове Пушкина и его отмены из-за женитьбы. Слух уже распространяется или будет распространяться! - так не мог не думать Дантес. Так же, возможно, через Трубецкого ему могло стать известно об обещании Пушкина царю не драться на дуэли ни под каким предлогом. А это значит, что угрозы карьере нет. Это предоставило Дантесу, как он мог думать "карт-бланш".

Видимо поэтому ухаживание Дантеса за Натальей в январе 1837 г. оставалось почти таким же подчеркнутым, демонстративным, как и осенью. Барон Фризенгоф, муж Александрины, позже писал, - "Это была настоящая бравада, я лично думаю, что этим Геккерн намерен был засвидетельствовать, что он женился не потому, что боялся драться".

Но великосветское общество, в своём большинстве, тогда ещё не знало о вызове поэта и приняло сторону Дантеса против Пушкина. Это во многом предопределило исход дела, так как поэт оказался унижен.

С момента получения диплома "рогоносца", учитывая реакцию на него Пушкина, а также учитывая, что оба соперника были храбры и дорожили репутацией, дуэль между ними была неизбежна. Только вмешательство императора, могло бы остановить развитие событий.

Высший свет забавляла вся эта ситуация. Она являлась живой пищей для пересудов, невероятной драмой, разыгрывающейся прямо на глазах у изумлённой публики. Драмой, перед которой меркли произведения самого Пушкина.

Гнев поэта и французская бравада, дрожь Натальи и ревнивые взгляды Екатерины, - весь высший свет смотрел этот живой и смертельно опасный спектакль. И даже появилась тенденция специально организовывать балы и приемы так, чтобы эти две пары были приглашены.

Князь П. А. Вяземский так описывал создавшуюся обстановку: "Это новое положение, эти новые отношения (свадьба) мало изменили сущность дела. Молодой Геккерн продолжал в присутствии жены подчеркивать свою страсть к г-же Пушкиной. Городские сплетни возобновились, и оскорбительное внимание общества обратилось с удвоенной силою на действующих лиц драмы, происходящей на его глазах. Положение Пушкина сделалось еще мучительнее; он стал озабоченным, взволнованным, на него тяжело было смотреть. Но отношения его к жене от того не пострадали. Он сделался еще предупредительнее, еще нежнее к ней".

 

23 января 1837 года, во время большого зимнего бала у графа и графини Воронцовых-Дашковых Пушкин, немного поговорил с императором. Спустя десять лет, в разговоре с Корфом, Николай I вспоминал об этом: "...Увидясь где-то со мной, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. "Разве ты мог ожидать от меня иного?" - спросил я его. - "Не только мог, государь, но, признаюсь откровенно, я и вас подозревал в ухаживании за моей женой". - Через три дня потом был его последний дуэль". Известно, что Николай I особо выделял Наталью и относился к ней весьма благосклонно, но не более того. На самом деле, их отношения не выходили за рамки строгого этикета, хотя царь открыто симпатизировал первой красавице Петербурга и не сомневался в ее верности мужу. Такие намёки царственной особе были в те времена невероятной дерзостью. Однако, Николай I спустил эту резкость Пушкину.

Жорж много танцевал с Натальей и встал несколько раз напротив нее в кадрили, чтобы таким образом немного поболтать с нею и спросить, довольна ли она мозольным оператором, которого рекомендовала Екатерина. "Он утверждает, - добавил Дантес, - что ваш cor красивее, чем у моей жены". Считалось неприемлемым говорить о ногах дамы, но настоящая дерзость заключалась в том, что французские слова "cor" и " corps " ("мозоль" и "тело") произносятся одинаково. Эта острота заставила Наталью вздрогнуть, возможно, измениться в лице, что было замечено Пушкиным. В карете она рассказала мужу об этой казарменной шутке.

24 января, Пушкин заложил серебро невестки Александрины. Деньги (2200 рублей) были нужны на покупку дуэльной пары пистолетов.

 

25 января 1837 года Пушкин встретился с баронессой З. Вревской, приехавшей в Петербург на несколько дней из Тригорского. Пушкин хотел обсудить продажу своего поместья Михайловкое. Однако, из её осторожных вопросов, поэт понял, что слухи о Наталье и Дантесе докатились и до провинции.

В понедельник, 25 января 1837 г., Пушкин, на основе написанного ранее черновика письма к Геккерену, написал новое:

"Барон,

Позвольте мне подвести итог тому, что произошло недавно. Поведение вашего сына было мне известно уже давно и не могло быть для меня безразличным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый вмешаться, когда сочту это своевременным. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь жалкую, что моя жена, удивленная такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном.

Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы. Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и нелепости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына.

Вы хорошо понимаете, барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие бы то ни было сношения с вашей. Только на этом условии согласился я не давать хода этому грязному делу и не обесчестить вас в глазах дворов нашего и вашего, к чему я имел и возможность и намерение. Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой, и еще того менее - чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто плут и подлец. Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым, конечно, я не остановлюсь.

Имею честь быть, барон, ваш нижайший и покорнейший слуга..."

Пушкин уже не уверен в авторстве Геккерена в написании тех дипломов "рогоносца", по крайней мере, он знает - доказательств нет, поэтому больше не обвиняет его в этом.

Старший Геккерен, получив письмо от Пушкина утром 26 января, взвесил все обстоятельства и принял решение. Поединок стал неизбежен. Осталось решить стреляться самому, или просить Дантеса. Рассуждения барона были следующие: "Если бы я победил, я опозорил бы моего сына, так как пошли бы злые сплетни, что снова я взялся уладить вопрос, в котором мой сын выглядит отнюдь не храбрецом; случись так, что я паду жертвой, мой сын, конечно, будет мстить за меня, а его жена останется без поддержки".

Геккерен, в случае своего поражения на дуэли, уверен в последующем вызове Пушкину от Дантеса. Жаль вот только, что никто не бросил вызов Дантесу за смерть Пушкина. А стоило бы...

Геккерен Пушкину, 26 января 1837 года:

"Милостивый государь,

Не зная ни вашего почерка, ни вашей подписи, я обратился к г. виконту д'Аршиаку, который вручит вам настоящее письмо, чтобы убедиться, действительно ли то письмо, на какое я отвечаю, исходит от вас. Содержание его до такой степени выходит из пределов возможного, что я отказываюсь отвечать на все подробности этого послания. Вы, по-видимому, забыли, милостивый государь, что именно вы отказались от вызова, направленного вами барону Жоржу де Геккерену и им принятого. Доказательство тому, что я здесь заявляю, существует - оно писано вашей рукой и осталось в руках у секундантов. Мне остается только предупредить вас, что г. виконт д'Аршиак отправляется к вам, чтобы условиться относительно места, где вы встретитесь с бароном Жоржем Геккереном, и предупредить вас, что эта встреча не терпит никакой отсрочки. Я сумею впоследствии, милостивый государь, заставить вас оценить по достоинству звание, которым я облечен и которого никакая выходка с вашей стороны запятнать не может. Остаюсь, милостивый государь, ваш покорнейший слуга барон де Геккерен. Прочтено и одобрено мною. Барон Жорж де Геккерен".

Забегая вперёд, отметим, что, позже, в день смерти поэта, 29 января 1837 г., Дарья Фикельмон записала в своём дневнике: "...Пушкин, глубоко оскорбленный, понял, что, как бы он лично ни был уверен и убежден в невинности своей жены, она была виновна в глазах общества, в особенности того общества, которому его имя дорого и ценно. Большой свет видел все и мог считать, что само поведение Дантеса было верным доказательством невинности госпожи Пушкиной, но десяток других петербургских кругов, гораздо более значительных в его глазах, потому что там были его друзья, его сотрудники, и, наконец, его читатели, считали ее виновной и бросали в нее каменья...".

Когда Д'Аршиак вручил письмо с вызовом, Пушкин принял его не читая. Они договорились, что поединок чести состоится на следующий день.

Затем Пушкин направился с визитом к баронессе Вревской, с которой они планировали посетить Эрмитаж. Но поэту необходимо было высказаться, и он сообщил ей, что собирается драться на дуэли. Она пробовала отговорить его: "Что случится с детьми, если они станут сиротами?" - "Ничего, - ответил он, - император, которому известно все мое дело, обещал мне взять их под свое покровительство".

Вообще, было бы ошибкой считать, что Пушкин искал смерти. Ранее, он писал:

 

...Но не хочу, о други, умирать;

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;

И ведаю, мне будут наслажденья

Меж горестей, забот и треволненья:

Порой опять гармонией упьюсь,

Над вымыслом слезами обольюсь,

И может быть - на мой закат печальный

Блеснет любовь улыбкою прощальной.

1830 г.

Надеясь застрелить Дантеса, поэт справедливо полагал, что поплатится за это лишь новой ссылкой в Михайловское, куда возьмет и жену, а там-то, на воле - хоть стихи пиши, хоть историю Петра Великого составляй.

Вероятно, Пушкин убеждал Вревскую, что даже в случае его гибели, семья всё равно выиграет, по сравнению с теперешним положением. Он мог рассчитывать, что государь, позаботиться о его семье и долгах. Ведь Николай I не мог не чувствовать своей косвенной вины - он не отпустил поэта в имение, обязал быть с женой на балах, толком не вмешался в дуэльную историю, и в результате Россия потеряла лучшего поэта.

Можно не сомневаться, что поэтом двигали и ревность, и желание избавиться от опеки государя.

27 января 1837 г., чуть позже трех тридцати Пушкин вошел в кондитерскую Вольфа и Беранже, на третьем этаже здания на углу Мойки и Невского проспекта, где было назначено свидание с его секундантом, Данзасом. Вскоре появился его приятель и показал листок бумаги, на котором по-французски были написаны согласованные условия поединка:

1. Противники становятся на расстоянии двадцати шагов друг от друга, за пять шагов назад от двух барьеров, расстояние между которыми равняется десяти шагам.

2. Противники, вооруженные пистолетами, по данному сигналу, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут пустить в дело свое оружие.

3. Сверх того принимается, что после первого выстрела противникам не дозволяется менять место для того, чтобы выстреливший первым подвергся огню своего противника на том же расстоянии.

4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то если не будет результата, поединок возобновляется на прежних условиях: противники ставятся на то же расстояние в двадцать шагов; сохраняются те же барьеры и те же правила.

5. Секунданты являются непременными посредниками во всяком объяснении между противниками на месте боя.

6. Нижеподписавшиеся секунданты этого поединка, облеченные всеми полномочиями, обеспечивают, каждый за свою сторону, своею честью строгое соблюдение изложенных здесь условий.

Дуэль была назначена в тот же день, 27 января в 5-м часу пополудни. Место поединка было назначено секундантами за Черной речкой возле Комендантской дачи. Пушкин согласился с условиями, даже не прочитав их. Сказал Данзасу, что копия его письма к Геккерену в кармане его сюртука, и уполномочил его на использование этого документа по своему усмотрению, если все кончится неблагополучно. Примерно в 16 часов, Пушкин и Данзас сели в сани. Это было последнее путешествие поэта...

О времени и месте дуэли из трёх сестёр знала только одна - Катерина. В отличие от Натальи, она ждала возвращения Дантеса с дуэли. Но она не бросилась к сестре  и не попыталась сама предотвратить несчастье. Несомненно, она ждала победы мужа и смерти Пушкина. Пушкина, с которым жила рядом не один год, которым восхищалась, которому клялась быть благодарной... И она прекрасно видела поведение Дантеса, знала, кого тот любил, и отлично понимала, кто был виноват во всём этом. Трудно понять чёрствость её души. Видимо беспредельный эгоизм и влюблённость, совсем заглушили её совесть. Потом, когда она окажется с Дантесом во Франции, из родственников с ней изредка будут переписываться только её мать и брат Дмитрий, да и то больше как распорядитель майората.

Они доехали до Комендантской дачи почти одновременно с Дантесом и д'Аршиаком.

В письме, написанном буквально через день после гибели поэта, д'Аршиак точно описал место:

"Было половина пятого, когда мы прибыли на назначенное место. Сильный ветер, дувший в это время, заставил нас искать убежища в небольшой еловой роще. Так как глубокий снег мог мешать противникам, то надобно было очистить место на двадцать шагов".

Выбрав место, они утоптали снег на том пространстве, которое нужно было для поединка, и потом позвали противников.

Позже, Данзас описывал: "Морозу было градусов пятнадцать. Закутанный в медвежью шубу, Пушкин молчал, повидимому, был столько же покоен, как и во все время пути, но в нем выражалось сильное нетерпение приступить скорее к делу. Когда Данзас спросил его, находит ли он удобным выбранное им и д'Аршиаком место, Пушкин отвечал:

- Это мне совершенно все равно, постарайтесь только сделать все это поскорее (фр.)

Отмерив шаги, Данзас и д'Аршиак отметили барьер своими шинелями и начали заряжать пистолеты. Во время этих приготовлений нетерпение Пушкина обнаружилось словами к своему секунданту:

- Ну, как? Все ли кончено? (фр.)".

Полковник Данзас подал сигнал, подняв шляпу.

Из воспоминаний Данзаса: "Пушкин первый подошел к барьеру и, остановясь, начал наводить пистолет. Но в это время Дантес, не дойдя до барьера одного шага, выстрелил...".

Из воспоминаний д'Аршиака:

"Пушкин в ту же минуту был уже у барьера; барон Геккерн сделал к нему четыре или пять шагов. Оба противника начали целить; спустя несколько секунд, раздался выстрел. Пушкин был ранен".

И ведь раньше, в четырёх предыдущих дуэлях, Пушкин никогда не стрелял первым. Хотя правильная тактика бретёра (заядлого дуэлянта) - подбежать к барьеру и, как можно быстрее, выстрелить первым. Потому что выстрел издали или на ходу чреват промахом. А вторым выстрелить может не получиться...

Благородство... Вера в судьбу... В итоге  это стоило поэту жизни.

Пушкин почувствовал сильный удар в бок и резкую боль. Ноги у него подкосились, и он упал на левый бок лицом в снег, лишь на короткое мгновение потеряв сознание. "Мне кажется, прострелено бедро", - сказал он, очнувшись. Секунданты подбежали к нему, Дантес тоже сделал движение в этом направлении, но Пушкин, лежащий на снегу, остановил их. "Погодите! - сказал он. - У меня достаточно сил, чтобы сделать свой выстрел". Дантес встал возле барьера, слегка повернувшись боком, прикрыв грудь правой рукой, он принял классическую защитную позу дуэлянта: корпус вполоборота, прикрытие груди и области сердца правой рукой с зажатым в ней массивным дуэльным пистолетом. Это спасло ему жизнь...

Данзас подал Пушкину второй пистолет (из дуэльной пары, привезённой поэтом), поскольку дуло первого, упавшего в снег, было забито. Опершись на левую руку, он, страдая и превозмогая физическую боль, долго прицеливался, бледный, вероятно, с затуманенным взором. Наконец выстрелил и увидел, как Дантес упал. "Браво!" - вскрикнул он, отбросив пистолет в сторону.

"Он убит?" - спросил он д'Аршиака, спустя какое-то время. - "Нет, ранен в руку". - "Странно, я думал, мне доставит удовольствие его убить, но не чувствую этого". Пушкин добавил: "Впрочем, все равно; как только мы поправимся, снова начнем". Снег под медвежьей шубой Пушкина окрасился кровью. Дважды он на короткое время терял сознание. Секунданты согласились, что дуэль не может быть продолжена.

Удивительно чудесное спасение Дантеса, ведь поэт выстрелил точно. Даже точнее Дантеса, ведь пуля, выпущенная Пушкиным, попала точно в центр силуэта Дантеса, тогда как пуля Дантеса попала значительно ниже.

Впоследствии появились даже домыслы о случайном попадании пули в пуговицу мундира Дантеса, и даже о скрытой кольчуге Дантеса - они не выдерживают критики.

Лисунов А.П. в работе "Последняя мистификация Пушкина" пишет: "Вероятно, Аршиак открыто предложил Данзасу воспользоваться, по сути дела, единственной возможностью как-то снизить вероятность смертельного ранения, снабдив заряды слабым пыжом. Естественно, друг поэта согласился. Безвыходность ситуации, ее очевидная нелепость позволяли прибегнуть к хитрости. Главное же было соблюсти равные условия - одинаковое количество пороха и величину пыжа у обоих противников".

Действительно, весьма похоже, что мощность выстрела у обоих пистолетов была ослаблена. Может пороха насыпали меньше, может, сделали "слабые пыжи". Пули в те времена, представляли собой массивные свинцовые шарики. Их убойная сила была велика, но пробивная способность не соизмерима с современными пулями в медной оболочке. Свинцовые шарики плющились о препятствие, значительно расширялись в диаметре, и пробивать его навылет им было многократно труднее. Зато ранения от таких пуль могли быть гораздо серьёзнее.

Пуля пробила ткань рукава мундира Дантеса, затем насквозь руку (в средней трети правого предплечья), и, видимо уже достаточно расплющившись и потеряв энергию, просто не смогла пробить ещё сукно на выходе из руки, и сукно и другие одежды на теле. Однако энергии её хватило, чтобы сшибить Дантеса с ног.

Он был невероятным везунчиком, этот обаятельный карьерист и эгоист Дантес...

 

***

По дороге домой, превозмогая боль, Пушкин пытался поговорить и даже пошутить с Данзасом. Но приступы боли в животе учащались и становились сильнее, он начал понимать, что его рана серьезна. "Боюсь, что это, как у Щербачева", - сказал он. Михаил Щербачев дрался на дуэли с Руфином Дороховым в 1819 году; пуля попала ему в живот, и молодой человек умер через два дня в страшных мучениях.

Они подъехали к дому около шести вечера. Пушкин особенно беспокоился о том, чтобы не испугать своим ранением жены. Вбежав в дом, Данзас нашел Наталью в компании Александрины, рассказал, что ее муж дрался на дуэли с Дантесом, но причин для особой тревоги пока нет - он легко ранен.

Старый слуга Никита Козлов, приставленный к Пушкину ещё тогда, когда тому было 5 лет, помог Александру выбраться из кареты, поднял его на руки и понёс к крыльцу.

"Грустно тебе нести меня?" - спросил его Пушкин.

А ведь один из 21 вызовов на дуэль, Пушкин сделал именно из-за Никиты.

Молодой барон М. Корф, живший по соседству с таким же юным Пушкиным, однажды грубо отругал Никиту, оскорбил его и ударил палкой. Пушкин, узнав об этом, вызвал Корфа на дуэль. Струсивший Корф  в конце концов  извинился перед Пушкиным за свою несдержанность и вспыльчивость. Дело было в том, что Никита вовремя не снял перед ним свою шапку.

В другой раз Никита спас своего хозяина от серьёзной беды. В начале 20-го года тучи над головой поэта начали сгущаться. Царь Александр I приказал губернатору Петербурга Милорадовичу проверить бумаги с записями Пушкина и, если найдётся что-то крамольное, изъяв все доказательства, арестовать поэта. Губернатор поручил это дело своему агенту Фогелю. Тот пришел на квартиру Пушкина в его отсутствии, но дальше порога пройти не смог. На его пути встал Никита. Он не пустил неизвестного в дом, как его не упрашивал Фогель. Сначала он представился знакомым поэта. Затем он раскрыл, что является служителем закона, это тоже не помогло. Фогель требовал, потом угрожал, предлагал немалые по тем временам деньги (50 рублей), чтобы взять часть бумаг и прочитать, но Никита не уступил, не поддался ни на уговоры, ни на предложение взятки, не испугался угроз...

Так, с хозяином на руках, поднялся Никита по нескольким ступеням и внес его в дом.

 

                          Евсей Моисеенко, Памяти поэта, 1985

 

Увидев эту картину, Наталья вскрикнула и лишилась чувств.

 

Из воспоминаний Данзаса: "...Первые слова его жене, когда внесли его в комнату раненного и положили на диван, были следующие: "Как я счастлив! Я еще жив, и ты возле меня! Будь покойна! Ты не виновата; я знаю, что ты не виновата". Между тем он скрыл от нее опасность раны своей, которую доктор, по требованию его, откровенно объявил ему смертельною...

Жену призывал он часто, но не позволял ей быть безотлучно при себе, потому что боялся в страданиях своих изменить себе, уверял ее, что ранен в ногу, и доктора, по требованию его, в том же удостоверяли. Когда мучительная боль вырывала невольно крики из груди его, от которых он по возможности удерживался, зажимая рот свой, он всегда прибавлял: "Бедная жена! Бедная жена!" -и посылал докторов успокаивать ее".

Поначалу нашли только акушера Шольца, который пообещал разыскать сведущего в ранениях врача. И уже через несколько минут он подъехал к дому на Мойке вместе с врачом Задлером. Последний в это время возвращался из дома голландского посланника, в котором уже обработал руку Дантеса. Обследовав Пушкина, Задлер отправился за инструментами: он считал, что может понадобиться операция.

Оставшись с Шольцем, поэт спросил "Что вы думаете о моей ране? Я чувствовал при выстреле сильный удар в бок, и горячо стрельнуло в поясницу, дорогою шло много крови. Скажите мне откровенно, как вы рану находите?" - "Не могу вам скрывать, что рана ваша опасная". - "Смертельная?" - "Считаю долгом вам это не скрывать. Но услышим мнение Арендта и Саломона, за которыми послано". - "Je vous remercie, vous avez agi en honnte homme envers moi; il faut que j'arrange та maison" ["Благодарю вас, вы поступили по отношению ко мне как честный человек; мне надо устроить мои домашние дела"].

Из воспоминаний домашнего доктора Пушкиных И.Т.Спасского: "В 7 часов вечера, 27 числа минувшего месяца, приехал за мною человек Пушкина. Александр Сергеевич очень болен, приказано просить как можно поскорее. Я

немедля отправился. В доме больного я нашел докторов Арендта и Сатлера. С изумлением я узнал об опасном положении Пушкина.

- Что, плохо, - сказал мне Пушкин, подавая руку.

Я старался его успокоить. Он сделал рукою отрицательный знак, показывавший, что он ясно понимал опасность своего положения.

- Пожалуйста не давайте больших надежд жене, не скрывайте от нее, в чем дело, она не притворщица; вы ее хорошо знаете; она должна все знать. Впрочем, делайте со мною, что вам угодно, я на все согласен и на все готов.

Врачи, уехав, оставили на мои руки больного. Он исполнял все врачебные предписания. По желанию родных и друзей П. я сказал ему об исполнении христианского долга. Он тот же час на то согласился.

- За кем прикажете послать,- спросил я.

- Возьмите первого  ближайшего священника,- отвечал П. Послали за отцом Петром, что в Конюшенной...

...Больной исповедался и причастился святых тайн. Когда я к нему вошел, он спросил, что делает жена. Я отвечал, что она несколько спокойнее.

- Она бедная безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском, - возразил он... - Просите за Данзаса, за Данзаса, он мне брат...

Арендт вернулся вскоре после одиннадцати и принес торопливо написанную карандашом записку от царя: "Если Бог не велит уже нам увидеться на этом свете, то прими мое прощение и совет умереть по-христиански и причаститься, а о жене и детях не беспокойся. Они будут моими детьми, и я беру их на свое попечение".

В пушкинскую пору исповедь и причащение умирающего были так же обязательны, как крещение или венчание, и, независимо от религиозных чувств Пушкина, он должен был обряд этот исполнить. Особенно, если он думал о будущем отношении общества и императора к детям и жене.

Когда Арендт уехал, Александр позвал к себе Наталью, поговорил с нею и, прося ее не быть постоянно в его комнате, он уточнил, что будет сам посылать за нею...

Ближе к вечеру, Пушкин, подозвав Данзаса, попросил его записать все свои долги, на которые не было ни векселей, ни заемных писем. Потом он снял с руки кольцо и отдал Данзасу, прося принять его на память. При этом он сказал Данзасу, что не хочет, чтобы кто-нибудь мстил за него, и что желает умереть христианином.

Начинались новые сутки мучений Пушкина. Из воспоминаний Данзаса: "Вечером ему сделалось хуже. В продолжение ночи страдания Пушкина до того усилились, что он решился застрелиться. Позвав человека, он велел подать ему один из ящиков письменного стола; человек исполнил его волю, но, вспомнив, что в этом ящике были пистолеты, предупредил Данзаса.

Данзас подошел к Пушкину и взял у него пистолеты, которые тот уже спрятал под одеяло; отдавая их Данзасу, Пушкин признался, что хотел застрелиться, потому что страдания его были невыносимы".

Наталья не уставала повторять: "Он не умрет, я знаю, что он не умрет". Александрина со своей пожилой теткой и княгиней Вяземской заботились, чтобы она никогда не оставалась одна, даже по ночам, и устраивались на ночь на диванах в гардеробной; Данзас и Вяземский ночевали в прихожей.

Боли усилились к четырем часам утра... Это была настоящая пытка. Прибывший накануне Тургенев писал на утро:

"Ночью он кричал ужасно; почти упал на пол в конвульсии страдания. Благое Провидение в эти самые 10 минут послало сон жене; она не слыхала криков; последний крик разбудил ее, но ей сказали, что это было на улице..."

Утром Пушкин позвал к себе жену. С восьми утра до десяти они были вместе.

В какой-то момент  Наталья громко закричала. Возможно, поэт сообщил ей, что умирает. И скорее всего, они провели большую часть этого прощания молча. Александр просто не мог долго говорить, да это вряд ли было нужно...

Далее, как пишет Тургенев в своём письме-дневнике: "Опять призывал жену, но ее не пустили; ибо после того как он сказал ей: "Арндт признал меня безнадежным, я ранен смертельно" (фр), она в нервическом страдании, лежит в молитве перед образами. - Он беспокоился за жену, думая, что она ничего не знает об опасности и говорил, что "люди заедят ее, думая, что она была в эти минуты равнодушною": это решило его сказать ей об опасности".

В воспоминаниях В.Ф. Вяземской об этих событиях, читаем: "Прощаясь с женою, Пушкин сказал ей: "Ступай в деревню, носи по мне траур два года, и потом выходи замуж, но за человека порядочного".

Тургенев прямо на месте, делает запись в дневнике: "11 час<ов> утра. В квартире Пушкина, еще не умершего....Он часто призывает на минуту к себе жену, которая все твердила: "Он не умрет, я чувствую, что он не умрет." Теперь она кажется видит уже близкую смерть. - Пуш(кин) со всеми нами прощается; жмет руку и потом дает знак выйти. Мне два раза пожал руку, взглянул, но не в силах был сказать ни слова".

Простившись с друзьями, поэт простился с детьми. Тогда же он простился и с Александриной. Её будущий муж, Фризенгоф, впоследствии запишет (видимо со слов самой Александрины): "После катастрофы Александрина видела Пушкина только раз, когда она привела ему детей, которых он хотел благословить перед смертью".

 

В передней толпились самые разные люди: знакомые и незнакомые. Народная любовь к поэту проявилась в полной мере. Парадная дверь хлопала с грохотом постоянно. Чтобы не беспокоить умирающего поэта, решили закрыть ее вовсе, приставив комод, и открыть дверь черного хода. На этой маленькой, потрёпанной двери кто-то кусочком угля написал: Пушкин. На неё повесили краткий бюллетень о состоянии здоровья Пушкина, написанный Жуковским: "Первая половина ночи беспокойна, последняя лучше. Новых угрожающих припадков нет; но также нет, и еще и быть не может, облегчения".

 

Информация из архива Якушкиных: "Пушкин просил сперва князя Вяземского, а потом княгиню Долгорукову на том основании, что женщины лучше умеют исполнить такого рода поручения: ехать к Дантесам и сказать им, что он прощает им. Княгиня, подъехав к подъезду, спросила, можно ли видеть г-жу Дантес одну, она прибежала из дома и бросилась в карету вся разряженная, с криком: "Жорж вне опасности!" (фр.) Княгиня сказала ей, что она приехала по поручению Пушкина и что он не может жить. Тогда та начала плакать". Почему Пушкин решил простить Дантесов-Геккеренов? Его внутренняя доброта победила? Всё стало казаться мелким перед лицом смерти?

                             Юлий Шац, Портрет А. С. Пушкина, 2001

 

 Лейб-медик Арендт, дал поэту капли опия, которые Пушкин выпил.

Днём приехал Даль. "Плохо, брат!" - такими словами встретил его Пушкин.

Поэт еле держался и иногда всё же терял сознание или впадал в полузабытьё. По несколько друзей дежурили около его кровати, периодически сменяя друг друга.

Даль попробовал ободрить поэта, но тот лишь тихо ответил: "Нет, мне здесь не житье; я умру, да, видно, уже так надо".

Последняя тяжёлая ночь наступала. Терзаясь от боли, Пушкин спрашивал Даля, который час, и приходил в бешенство: "Долго ли мне так мучиться? Пожалуйста, поскорее!".

"Вот смерть идет", - несколько раз повторил он. Всю эту вторую ночь страданий он провел, держа Даля за руку. Даль убеждал его не стесняться боли: "Стонай, тебе будет легче". - "Нет, не надо - жена услышит, и смешно же это, чтобы этот вздор меня пересилил, не хочу".

Последний бюллетень был вывешен утром 29 января 1837 г.: "Больной находится в весьма опасном положении".

Пушкин несколько раз звал Наталью; ему уже трудно было говорить, и он просто держал ее за руку. Иногда он не узнавал ее.

Пульс его падал, дыхание стало прерывистым, поэт слабел на глазах.

Из воспоминаний современников: "П. раскрыл глаза и попросил моченой морошки. Когда ее принесли, то он сказал внятн