Главные выводы из основного понятия о пастырстве как благодатном посредничестве

Так как самым существенным содержанием пастырского служения, как мы видели, служит проведение благодати в верующих и так как и существенным деятелем этого проведения является тот же Дух Святый, то отсюда прежде всего радикально решается вопрос о различном лжетолковании пастырского служения. Именно: если главное — в благодати Божией, то ясно, что объектом действия ее, а следовательно, и центром пастырского внимания должна быть только душа человеческая, только сам человек, ибо не только внешний, неорганический мир, но даже и общество и государство не могут быть преемниками

 

благодати: Дух Божий соединяется только с подобным себе образом Божиим, с духом человеческим, или с душею. А следовательно, к подготовлению этой души для принятия благодати и должны быть направлены усилия пастыря; подготовление же для нисхождения благодати для общения с Богом опять-таки не требует никаких внешних преобразований и вообще внешних условий, а нуждается единственно в чистоте сердца, очищенного от грехов. Поэтому здесь и должна преимущественно сосредоточиться настоящая деятельность пастыря, то есть в благодатно-нравственном приготовлении пасомых. Или, говоря другими словами, центр пастырской деятельности лежит в благодатном возрождении душ.

Отсюда само собой понятно — отпадают все те новые течения, которые желают привить современному пастырству и усиленную заботу о государственном переустройстве, и стремление связать христианство с культурой, поэтому и путь указывается совершенно естественный, человеческий (реформы, организации). Этим, к сожалению, заявила себя и некоторая часть духовенства (так называемые обновленцы), обнаружив тем собственную несостоятельность в коренном, органическом возрождении пасомых и явное непонимание истинных задач и путей своего пастырства. Правда, во все пастырь может и должен вникать, но лишь потому и постольку, почему и поскольку то или иное явление касается основной его цели — нравственно-религиозного возрождения души благодатью Божией для личного ее богообщения. А что сверх сего, то все выходит из прямых задач православного пастырства. Таков первый вывод касательно существа задач пастырства. Второй вывод относится к самосознанию пастыря.

 

Трудно формулировать точно степень значения вообще личности пастыря в деле спасения людей, но, как уже мы говорили, она занимает несущественное, второстепенное место. Поэтому существенное действие Благодати в таинствах может проявляться и через самого недостойного посредника. «Что такое священник, — спрашивает св. Иоанн Златоуст. — Он — ангел Господа... Если ты его презираешь, то презираешь не его, а рукоположившего его Бога... Что же, скажешь, неужели Бог рукополагает всех, даже и недостойных? Всех Бог не рукополагает, но через всех Он Сам действует, хотя бы они были и недостойны, — для спасения народа. Если для народа Он говорил и чрез ослицу и Валаама, человека нечестивого (Чис. 22:23-35), то тем более — чрез священника. Чего не делает Бог для нашего спасения? Чего не изрекает? Чрез кого не действует? Если Он действовал и чрез Иуду... то тем более будет действовать чрез священников... Но если ты не имеешь убеждения в этом, то суетна твоя надежда. Если Бог ничего не совершает чрез него (священника), то ты ни крещения не имеешь, ни Тайн не причащаешься, ни благословений не получаешь и, следовательно, ты не христианин» (XI, 768 и мн. др.). Поэтому и св. Григорий Богослов, вооружаясь против домогательства некоторыми принимать крещение непременно от руки епископа, а не пресвитера или от руки более достойного пастыря, говорит, что это совершенно равноценно, подобно тому как совершенно тождественный отпечаток на воске получится тогда, когда печать из золота и металла или когда она из железа (см.: Слово 40-е. I, 561).

Но отсюда еще не следует заключения, чтобы для спасения личность пастыря не имела уже никакого значения ни в каком отношении. Правда, что касается необходимых средств ко спасению — Таинств, то Господь не поставляет их в зависимость от достоинства человека, ибо иначе можно было бы подвергать величайшему риску спасению чад Божиих. Но за то в других видах пастырского служения — молитвенном и особенно руковод-ственном — личность пастыря получает уже большее значение. Говоря вообще, пастырь может со своей стороны или содействовать Божией благодати, чрез него действующей, или же полагать ей те или иные препятствия или, говоря словами апостола Павла, может или возгревать ее или угашать. В зависимости от того или иного отношения к ней пастыря и спасение ближних, следовательно, может (хотя и не существенно) или усиленнее прогрессировать, или же ослабляться. Что именно содействует тому и другому, это будет разбираться при обозрении частных сторон пастырской жизнедеятельности, а пока остановимся на том общем положении, что личность пастыря имеет второстепенное значение, и преимущественно в области молитвенного и еще более руководственного вида служения его.

Такой самый общий взгляд должен приводить пастыря и к дальнейшим частным выводам.

Все самое существенное принадлежит Богу, чрез Него действует, все главное — Божие — вот основное самосознание пастыря. Какими же частными чертами должно отразиться на психологии его это воззрение на себя как на благодатного посредника?

По содержанию своему они могут быть разделены на две группы. В первую должно отнести настроения преимущественно положительного характера.

Прежде всего это сознание особенной, исключительной близости благодати, или Бога, к пастырю, непосредственно тесное общение с Ним — оно должно вообще проникнуть все существо пастыря. Он, подобно Еноху, всегда должен ходить пред лицем Всевидящего Бога; не только в поступках, делах пастырь постоянно должен иметь единственно в виду Того, Чьим посланником (как бы консулом), представителем он является, но и в уме непрестанно вспоминать о Нем, проверять себя судом Его; особенно же необходимо воспитать в таком «хождении пред Богом» источник всякой жизни — сердце так, чтобы в нем то непосредственное религиозное чувство, которым мы ощущаем Бога, развилось и обострилось до такой степени, что могло бы отзываться во всякий момент и по всякому, даже самому малейшему, поводу, так или иначе относящемуся к Богу³⁸.

³⁸     Подобно тому как у музыкантов развивается слух до такой степени, что они разлагают даже тона и со страшной болью реагируют на диссонансы.

Такое именно сознание описывает с себя о. Иоанн Кронштадтский: «Тобою, Господи, живу. Тобою дышу, вижу, слышу, осязаю, обоняю. Тобою мыслю, говорю, чувствую... Тобою и Тебя исповедую, прославляю, благодарю и люблю; Тобою борюсь с всерастлевающем грехом... Тобою действую, служу Твоей святыне и правде, Твоему непостижимому величию... С тобою умру и с Тобою уповаю воскреснуть от мертвых и жить с Тобою и в Тебе во веки бесконечные»³⁹.

³⁹     Иоанн Кронштадтский, св. Слово мудрости духовной.С. 117-118.

Но могут возразить, что подобное всеобъемлющее и глубокое сознание очень трудно приобрести. Разумеется, все хорошее трудно, но зато и все вообще достижимо путем подвига; что же касается, в частности, пастырей, то прежде всего им во всем содействует особенная благодать Божия; наконец, здесь содействующим фактором является самое его положение как представителя Бога — даже просто вспоминая об этом своем назначении (чему способствует даже особенность его одежды) и стараясь впитать это сознание и в сердце, пастырь и чисто естественно, психологически более и скорее, чем кто-либо иной, имеет возможность постепенно развить в себе это основное свое настроение — самосознание Божественного посланничества своего, благодатного посредничества. На первых порах оно, может быть, будет выражаться в неясной, но инстинктивно-чувственной общей форме — предания себя на всецелое служение Богу, подобно тому как это отмечает Евангелие про исповедание Спасителя Отрока в 12-летнем Его возрасте: Разве вы не знаете, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему? (Лк. 2:49). Это еще не ясно определенное, беспредметное в тех, яже Отца Моего (έν τοις του Πατρός μου) затем выразилось в совершенно ясном самосознании Своего посланничества от Отца: Истинно, истинно говорю вам: Сын ничего не может творить Сам от Себя, если не увидит Отца творящего: ибо, что творит Он, то и Сын творит также (Ин. 5:19). Как слышу, так и сужу, и суд Мой праведен; ибо не ишу Моей воли, но воли пославшего Меня Отца (Ин. 5:30) и все творю Я во имя Его (см.: Ин. 10:25). В этих словах Спаситель так наглядно выразил определенность самосознания Своей глубочайшей связи с Отцом, что во всех случаях («ничего»), когда потребно было ему что-либо делать или даже высказывать суждения, Он как бы предварительно «видел» Отца творящим то, как бы предварительно «слышал» изреченным суд Отца. Подобно этому и пастырь так же постепенно может дойти до соответствующего настроения и самосознания, до постоянного поставления себя «на суд Божий»⁴⁰.

⁴⁰     «Я сам в себе ношу постоянно суд Божий», — говоритодин епископ-аскет, а другой выражался так: «Почему я делаюто или другое дело? Почему я, например, слушаю своего Епископа?» (епархиального, а сам он живет на покое -этоеп. Иннокентий, бывший Приамурский, живет на покое в Херсонесскоммонастыре, где настоятельствует). «Поэтому, что так ХристосГосподь заповедует. Все нужно делать только пред ХристомСпасителем и ради Него». Это говорит именно о глубоком их«чувстве Бога», «хождении пред Богом».

А насколько необходимо и важно это самосознание в пастыре, можно понять из того, во-первых, что жизнь и деятельность его в особенности настолько разнообразны и весьма нередко сложны, запутанны («коллизии»), а, во-вторых, ум человеческий и даже самовольное сердце наше настолько изворотливы и лукавы в своих суждениях, что постоянно грозит опасность подмены истинно доброго фальшивым, Божиего человеческим или хоть с подмесью страстно-человеческого. Поэтому и необходимо воспитать в себе внутренний голос Божий, то есть, говоря проще, совесть. И тогда этот общий критерий, неподкупный ясновидящий судья, непрестанно будет проливать свой (или, точнее, Божий) свет и на все частные явления пастырской психики и жизни, а без этого грозит постоянная опасность ложных шагов. «Как я должен мыслить, чувствовать, действовать как Божий посол, как Его уполномоченный?» — вот какой вопрос должен быть в душе пастыря непрестанно, а особенно в более важные или сомнительные моменты его жизни⁴¹.

⁴¹ Один пастырь, например, полагая, что он несправедливообижен епископом в отношении его пастырских прав (по поводуотлучения от причащения им сектантов), намеревался податьпрошение в Св. Синод жалобу, мотивируя это внутри себя желанием защищать права и достоинство «не его лично, конечно» (как говорил), а пастыря вообще. Но когда он поставил себе просто вопрос, какая польза от этого Божиему делу, то увидел, что (в данном случае) никакой, а это сейчас же привело его к переоценке мотивов своего первого желания, и он увидел, что там лукаво скрывалось оскорбленное самолюбие.

Разумеется, и здесь потребна «рассудительность» — эта высшая нравственная добродетель («праведнику закон не лежит», ибо он сам в себе носит закон), но она потребна уже в более тонких оттенках: на первых же порах в высокой степени важно носить хотя бы общее указанное самосознание своего Божественного представительства.

Эта именно мысль и заключена в словах апостола Павла к коринфянам: Богу бо есмы споспешницы (I Кор. 3:9), посланники от имени Христова (2 Кор. 5:20). В связи же с этим выясняется истинный характер отношения пастыря и к тем, к которым он обращен другой стороной своей души, к кому протянута другая посредствующая его рука, то есть к пастве. Если доселе шла речь преимущественно о сознании пастыря, то есть об основном принципе деятельности (для и во имя Кого?), то теперь вопрос касается более частной стороны предмета: характера, способа деятельности (как?); если доселе преимущественно говорилось об отношении пастыря к Богу, то теперь ставится вопрос об отношении к пастве. В ответ на это и сами пастыри, и паства на них должна, по апостолу, так смотреть: Тако нас да непщует человек, яко слуг Христовых и строителей Тайн Божиих (1 Кор. 4:1). Эти слова, между прочим, написаны и о. Иоанном Кронштадтским на одном из его портретов. И действительно, они вполне верно и точно оттеняют истинный характер православного пастырства в отношении к людям. Обычно говорится, что основным настроением пастыря по отношению к пастве должна быть любовь. И разумеется, это совершенно верно. Но любовь — понятие хотя по существу своему совершенно определенное, но в обычном человеческом представлении оно страдает весьма большой неясностью и растяжимостью благодаря главным образом тому, что люди не имеют опытного о ней познания, а лишь рассуждают на школьном языке, схоластика же всегда способна перепутать предметы. Частнее этот вопрос рассматривается в особой главе (см. ниже) о любви — здесь же должно отметить лишь основную точку зрения, общий характер отношений пастыря к людям. Она, в сущности говоря, есть лишь частный вывод из предшествующего положения. Если в спасении домостроительствует Сам Бог, если все Бог возвращающий (1 Кор. 3:7), то, следовательно, Ему принадлежит паства, Он над ней Владыка, Хозяин дома (см.: Мф. 21:33; Мк. 13:35), Владелец нивы. Вы — Божия нива, Божие строение... вы — Христовы, — говорит ап. Павел про христиан (1 Кор. 3:9,23). Атак как в доме – один Хозяин, то все прочие должны занимать какое-либо низшее, подчиненное положение. И действительно, пастыри не суть хозяева Церкви, а лишь слуги в ней, слуги Христовы (1 Кор. 4:1). Но это понятие хотя и существенно важно, но оно слишком обще, поэтому апостол дополняет более частным термином: строители Тайн Божиих. Последними двумя словами — Тайн Божиих определяется сущность дела этих слуг Христовых как благодатных строителей, о чем разъяснялось выше: и материал, и средства, и цель служения — таинственно благодатное возрождение душ пасомых. Но в таком случае каково же назначение самих пастырей, слуг благодати? Они лишь строители, по-гречески — ο'ικονόμος, русское собственно — икономы (синодальный перевод – домостроители). И далее апостол выясняет характер задачи их. От икономов вообще требуется, чтобы каждый из них оказался «верным» (1 Кор. 4:2). В понятие этой верности входят прежде всего заботы об интересах не своих, а господина — такова цель, а затем их собственное значение сводится лишь к усердному и правильному распоряжению, управлению вверенным им чужим имуществом. Подобно этому, и пастыри лишь икономы при Божией пастве. Паства — не их достояние, паства не для них, а для Бога; сами же они лишь управители при ней соответственно интересам «Хозяина дома», Бога, — следовательно, они должны готовить паству для Него, как иконом строит дом для господина. Таким образом, все отношение их к пастве освещается опять-таки одним и тем же принципом: соотнесением и ее к Богу. Или, говоря проще, любовь к Богу, вначале выражаемая хотя бы первичным элементом ее — добросовестностью, «верностью» Ему, должна лежать в основе и отношений его к пастве. Следовательно, любовь к пастве не есть что-либо самостоятельное или даже всеобъемлющее, как нередко склонны понимать ее, — в таком случае сами икономы считали бы предмет любви своим; нет, характер любви к пасомым — посредственный, он проходит через любовь к Богу, и притом она не обнимает всех отношений к пастве. В сущности, совершенно та же мысль о распорядительном характере, о приставничестве посредников выражается Спасителем в образе пастыря, пекущегося об овцах Господина своего (см.: Ин. 10:11-14). Этот оттенок, отсвет интересов Божиих на все, говоря вообще, и налагает характер благодатного приставничества при совершаемом благодатию спасении. Атакое понимание задач имеет весьма важное значение как по отношению к самому пастырю, так равно и к пастве, но об этом речь будет далее, в отделе об отрицательных выводах из идеи о сущности пастырства по вопросу о «привязи». Теперь же, особенно при свете указанной сейчас частной характерной черты (икономства, приставничества, распорядительства), снова обратимся к другим частным положительным свойствам, вытекающим из нее или представляющим как бы различные грани одного, цельного настроения. Если все делается ради Бога, пред Богом и чрез Бога, пастырь же является лишь οικονόμος, то не явится ли мысль о чисто механическом значении его? А отсюда не получится ли и в сердце его худых настроений теплохладности и других? С одной стороны, как мы увидим ниже, возможны такие уклонения, но существом служения пастырского они не только не вызываются, а, наоборот, совершенно должны исключаться противоположными им настроениями, не говоря уже об указанном общем постоянном живом чувстве Бога.

И прежде всего, совершенно естественно, что пастырь, сознавая исключительную связь с Богом, переносит на себя и полномочия, и силу Его, хотя, конечно, в степени соответственной распорядителю, а это резко выделяет его из обычной среды, поднимает на высоту среди окружающей паствы, делает и его как бы своего рода богом для нее, подобно тому как Моисей был богом Фараону (см.: Исх. 7:1). А это чувство высоты пастырского достоинства еще более увеличивается от сознания чрезвычайности того дела, служить которому он призван, то есть дела благодатного возрождения, спасения, обоготворения других. Об этом особенно сильно говорит св. Григорий Богослов. «Кто возьмется, как глиняное какое-нибудь изделие, изготовляемое в один день, образовать защитника истины, который должен стоять с ангелами, славословить с архангелами, возносить жертвы на горний жертвенник, священнодействовать со Христом, воссозидать создание, восстановлять образ Божий, творить для горнего мира и, скажу более, быть богом и творить богами. Знаю, Чьи мы служители, где сами поставлены и куда готовим других. Знаю величие Божие» (I, 49). «Что это за высокое лицо — священник, — говорит и о. Иоанн Кронштадтский. — Постоянно у него речь с Господом, и постоянно отвечает на его речь Господь. Священник — ангел, не человек» (IV, 35; ср.: V, 105). «Скажи мне, иерей, сознаешь ли ты все величие и святость своего служения, порученного тебе Богом?»⁴².

⁴²     Иоанн Кронштадтский, св. Слово мудрости духовной. С. 105.

Но это сознание высоты в нормальном настроении пастыря не должно повести к каким-либо горделивым чувствам. Совершенно напротив, одновременно с ней и даже вследствие ее в душе его возникают, а затем после устойчиво должны обитать и другие регулирующие настроения.

Близость к Богу, Который, по слову Писания, есть Бог Отмщения (см.: Пс. 93:1; Втор. 32:35), Огнь поядающий (Втор. 4:24; Евр. 12:29), должна наполнять душу чувствами глубокого смирения, сознания собственного недостоинства и даже страха и трепета пред Ним. Эти именно чувства, как бы огнем сжигали сердца сознательно относившихся к священству, а некоторых из них заставляли и бежать от него.

А к этим смиряющим настроениям присоединяется еще в том же духе новая черта, хотя уже более умиряющая, чем ужасающая, от сознания своего посредственного распорядительного, а никак не господствующего значения в деле спасения (сознание своей незначительности).

Если соединить эти по видимому лишь противоположные настроения, то их можно охарактеризовать именем смиренно-возвышенного сознания, причем последнее (высота) относится собственно к Богу, а первое (смирение) к личности пастыря. Или, обобщая оба эти признака, данное настроение можно определить как пастырскую благоговейность⁴³.

⁴³     Один сельский пастырь после совершения Евхаристии и Причащения иногда сам у себя целовал свою десницу, которою совершалось освящение Даров, которая касалась тела Христова, которой низводится благодать Духа Святаго. И разумеется, здесь не только не заключалось никакой гордости, но было лишь именно глубочайшее благоговение.

В связи же с обеими указанными чертами — высотой и смирением, достоинством и недостоинством — возникает в пастыре стремление быть, насколько возможно, достойным великого своего назначения; к этому побуждают, в смысле «обязывают», прежде всего страшная ответственность и высота, необходимо требующие быть соответственным призванию, а с другой стороны, побуждает, но уже в смысле «влечет», и искренне желание по чувству глубокой благодарности за дарованную честь быть ближайшим слугой Божиим ответить на это своим усердием. В результате этого пастырь должен всемерно стремиться, говоря просто, к святой жизни, или — по более свойственному для нашей слабости выражению — к особенно усиленной духовной жизни, к подвижничеству, как пути к очищению, богоуподоблению. «Священник, — говорит св. Иоанн Златоуст, — должен иметь душу чище самых лучей солнечных, чтобы никогда не оставлял его без Себя Дух Святый» (I, 468).

И если указанные чувства проникают в глубь чьей-либо души, то может понять тот странный на первый взгляд факт, что такие, по видимому обладавшие всеми «правами», то есть данными, на пастырство, однако же, убегали от него. «Сие, — говорит св. Григорий Богослов, – удержало меня долу, соделало смиренным, убедило... бегом бежать из общества» в пустыню (I, 50-51). И иной, читающий его и Златоустово оправдание отказа, действительно и сам невольно может дойти не только до глубокого сознания собственной убогости духовной, но и до скорбной мысли отказаться от грядущего священства (если он о нем думал) или даже до угнетающего сознания (если он уже пастырь) страшного несоответствия факта с идеалом. «Я теперь даже сам себя не чувствую: в такой страх и ужас ты привел меня», — ответил Василий другу своему св. Иоанну Златоусту на его горячие речи о высоте и ответственности пастырства (1, 450), а в заключение от глубоких вздохов дошел и до прямого плача (I, 483). И это глубокое чувство собственного недостоинства от ясною сознания высоты благодатного посредничества особенно потребно, подобно как и при св. Григории Богослове, и современному пастырству, и кандидатам на него, столь легкомысленно-дерзновенно и беспечно-покойно относящимся к ответственному служению. «Открою пред вами, — говорил св. Григорий Богослов, — всю мою тайну: не знаю, благородно это или нет; однако же так было: мне стыдно было за других, которые, будучи ничем не лучше прочих (если еще не хуже), с неумытыми, как говорится, руками, с нечистыми душами берутся за святейшее дело» (I, 16) «попечения о душах» (I, 39).

Только не должно, чтобы это чувство доходило до указанной степени, угнетающей скорби, так как в качестве корректива к недостоинству пастырь или кандидат всегда может вспоминать, кроме указанных (возвышенности и икономстве), и о других утешающих, ободряющих сторонах, проистекающих из того же сознания благодатного посредничества, хотя святые отцы об этом говорили меньше, чем о трудностях, как потому, что они задавались целью оправдаться, так и по благоразумному рассуждению, что люди охотнее принимают приятные, ласкающие утешения, чем более полезные, хотя и строгие обличения. Какое это высокое «пренебесное... жизнерадостное» служение священника — нередко отмечает про себя о. Иоанн Кронштадтский⁴⁴.

⁴⁴     Иоанн Кронштадтский, св. Слово мудрости духовной. С. 115; V, 105 и др.

И действительно, если нам, людям, великое удовольствие и отраду доставляет общение и близость с людьми более высокого положения, а тем более праведными; если нас приятно ободряет доверие их к нам; если даже самое служение им соединено с чувством охоты и удовлетворения, то неизмеримо отраднее, радостнее должно представляться служение пастырю, принятому в такое тесное общение ближайшего соработничества Самому Богу в деле спасения людей. Вы друзи Мои есте — эти слова Спасителя на прощальной беседе с учениками относятся прежде всего ко всем истинным пастырям (Ин. 15:14). И особенно интенсивно это чувство испы-тывается в первые дни, а может быть, и месяцы пастырства; если же впоследствии пастыри не испытывают этого радостного сознания, то причина заключается в них самих, что они из друзей (см.: Ин.15:15) сделались механическими рабами.

Впрочем, даже и у искренних тружеников-пастырей, соработников Богу не всегда может быть это поднимающее душу чувство радости, особенно на первых, преимущественно черновых порах пастырского подвига. Это вполне естественно, ибо всякая благодать Божия дается в меру восприемлемости, между тем начинающий пастырь еще не окреп для высоких переживаний, а, кроме того, благодать, дав почувствовать свою радость в первые дни, затем для пользы пастыря скрывается, проявляясь лишь но временам, дабы он собственным уже подвигом делал себя все способнее и достойнее к ее восприятию и удержанию.

В эти же промежуточные моменты пастырь должен жить более умеренными и мирными чувствами удовлетворения, но в то же время и более устойчивыми и полезными. Избегая всяких крайностей, пастырь, как посланный Господом на жатву Его, должен спокойно, с сознанием долга добросовестно исполнять возложенный на него труд. Это спокойствие мирного подвига особенно естественно именно для пастыря. По самому положению своему — «иконома Божия» или пастуха, слуги Христова — он знает, что, в сущности, не на нем лежит самая главная забота и ответственность, ибо за ним во всякий момент стоит Сам Хозяин дома [Мк. 13:35], один Отец Небесный (Мф. 23:9), один наставник – Христос (Мф. 23:10), Утешитель Дух Святый, Который научает всему (Ин. 14:26), что нужно пастырю. Ведь не пастух питает стадо, а нива, принадлежащая господину стада; его же дело — только направлять овец на полезные места, ограждать их от всяких покушений и, если какая заблудится, отыскивать и т.п., но и во всем этом опять-таки пастырь может и должен рассчитывать на помощь господина. Подобно этому и пастырь Церкви всегда должен быть уверен в благодатной помощи, если со своей стороны он делает все потребное, как добросовестный «жатель» духовный. И в гаком случае никакие скорби, даже неудачи не должны через меру угнетать душу пастыря, хотя бы случались примеры отпадений, вражды и прочее, лишь бы сам он сделал все по совести, то есть ради Бога. «Нужно что-нибудь одно, – говорит св. Киприан Карфагенский, — или Богу угождать, или людям» (I, 258), «Что касается до нас, то мы, как требует наша совесть, должны заботиться, чтобы никто по нашей вине не погиб для Церкви; если же кто-нибудь сам собой и по своей вине погибнет и не захочет приносить покаяния и возвратиться в Церковь, то мы не будем виновны в день суда, — мы, которые заботились о спасении, а только те потерпят наказание, которые не хотели пользоваться нашими спасительными советами» (I, 257-258).

Это в меру успокаивающее сознание весьма потребно пастырю всегда и во всех видах его служения (см. далее), а особенно в моменты чрезвычайные, когда предстоит слишком тяжелая и ответственная задача, когда наблюдается поразительный упадок духовной жизни, больше же всего нужно будет в последние времена, когда люди будут издыхать от страха (Лк. 21:26). В подобные моменты пастырь легко может впасть в апатию, в безнадежное уныние, убивающее всякую энергию, или в крайнем случае может скорбеть по поводу слишком малых успехов и т.п. Во всех этих положениях он должен твердо помнить, что за ним стоит неизмеримо могущественнейший Пастыреначальник — Господь; и если Он Сам допускает все это и даже бытие антихриста, то, следовательно, надлежит всему этому быть (см.: Л к. 17:1; 21:9; Мф. 18:7), и хотя бы пастырь не понимал великой бездны судеб Божиих (см.: Пс. 35:7), однако сознание Божественного руководства миром вообще и каждым в отдельности дает самое прочное основание для его спокойствия⁴⁵.

⁴⁵      Один миссионер, отправляясь на дело своего служения, между прочим получил от подвижника-старца такой совет: «Ты свое дело делай, а, сколько обратишь, об этом не думай, а если и отпадет кто, не мучься чрез меру: от Господа и то многие отошли (см.: Ин. 6:66), и Он не всех обратил; даже из 12 апостолов отпал Иуда».

Но не только спокойствие должно явиться плодом рассматриваемого сознания Божественного заступничества, а и более сильные и твердые настроения. Пастырь, зная, что ему всегда сопутствует благодать Божия, зная, что он делает дело не свое, а Божие, должен иметь непрестанную надежду на Господа, как ближайший Его слуга, будет ли он ходатайствовать за пасомых в молитве, будет ли он назидать их, не говоря уже о совершении Таинств, — во всех этих моментах пастырского подвига он должен подняться и обращаться с мольбой о помощи. И если надежда не посрамит христианина вообще (см.: Рим. 5:5), то тем более — благодатного посредника. А это сознание постепенно может перейти в более энергичное чувство — твердости и дерзновения — в деле строительства. Соединяясь особенно тесно с Господом, пастырь получает от Него и особенную силу во всем. «Священник всемерно, — говорит о. Иоанн Кронштадтский, — должен стараться поддерживать в себе смелость, мужество, дерзновение вопреки бесплотному врагу, непрестанно всевающему в него свою мечтательную боязнь, свой нелепый страх, иначе он не может быть обличителем пороков людских, ни истинным служителем Таинств» (V, 92) и ни молитвенником (см.: V, 135, 253). «Дерзновение — великий дар Божий и великое сокровище души. В земной брани или войне смелость или храбрость много значит, ибо она творит просто чудеса, а в духовной брани и тем паче» (V, 92). И это дерзновение особенно потребно бывает в моменты, во-первых, общего и в пастве и в пастырях расслабления, когда люди становятся по слову св. Нифонта Цареградского «ласкосердыми», то есть слабыми, любящими приятную лесть и прочее, и в то же время, во-вторых, при общем духовном упадке и прогрессировании зла. В такие моменты от пастыря требуют благодушия, теп-лохладности, срединности и не выносят твердости и дерзновения, а навстречу этому идут и сами пастыри. А между тем подобное ласкосердие хотя и доставляет ложную приятность, но в высшей степени пагубно для главной цели пастырства — спасения душ. Это отражается и на маловерном отношении к таинствам, которые начинают казаться и пастырю и пастве чем-то побочным, традиционным, и на молитвенной стороне, которая или совсем атрофируется, сокращается, или обращается в обрядовый механизм, и на руководстве. В последнем отношении, между прочим, важно более или менее твердое дерзновение без излишней, чрезмерной осторожности и опасливости в обращении с сектантами и вообще разного рода отпадающими, хотя бы, например, современными интеллигентами. Пастыри как-то боязливо заискивают у последних, готовы идти на уступки для них, а к первым тоже снисходительны через меру. Между тем пастырская обязанность по самому своему назначению заставляет пастыря относится не только весьма внимательно, но даже как бы подозрительно к хищным волкам. Разумеется, это больно для доброго сердца вообще, пастырского тем более и «ласкосердого» в особенности. Однако должно даже бороться с этого рода пастырской сентиментальностью за принцип дерзновения. «Если у нас, — говорит св. Иоанн Златоуст, — кто-нибудь будет обличен в самых постыдных делах и на него захотят наложить как-нибудь енити-мию, то все весьма беспокоятся и боятся; как бы говорят, он не отделился от нас и не пристал к другим. – Пусть отделяется хоть тысячу раз!.. Я говорю не о согрешивших только, но хотя бы и вовсе был безгрешен (отделяющийся), если хочет отложиться, пусть отложится. Хотя я печалюсь и страдаю, огорчаюсь и мучусь внутренно, лишаясь в таком как бы собственного члена, но огорчаюсь не так, чтобы опасение всего этого могло принудить меня сделать что-либо недолжное» (XI, 104).

А с другой стороны, необходимо, чтобы этот принцип твердости, строгости, точности (греч. ακρίβεια) умерялся другим регулирующим началом — снисхождения, осторожности (греч. ο'ικονομία), ибо благодать Божия, посредником которой является пастырь, долготерпит на нас, не хотя да кто погибнет, но да вcu в покаяние приидут (2 Петр. 3:9). Где положить меру? Это подскажет рассудительный опыт пастырский, руководимый Божией Благодатию (см. ниже).

 

Архиеп. Лимассольский Афанасий (о посте): …То же происходит и с заповедями Божиими. Это факт, что сначала человек может и не понимать их. Поэтому мы часто слышим во время исповеди, как люди спрашивают:

– Ну почему это грех, если я никого не беспокою, никого не трогаю, если это мне нравится и я никому не мешаю?

И действительно, человеку нужно ответить, в чем суть греха в данном поступке, но как понять это тому, кто только входит в Церковь?

Чтобы понять это, нужно сначала понять другие вещи. Итак, мы начинаем с данности, а именно с того, что Бог говорит: этот поступок – грех, и не благословляет его. Последуй сказанному и увидишь, куда это тебя приведет, до какой связи с Богом это тебя приведет. А затем, если ты совершишь этот поступок и прервешь свою связь с Богом, ты поймешь на опыте, какова сущность греха, отчуждающего тебя от Бога через этот поступок, и как, насколько и почему это вредно.

Пост, который предлагает нам Церковь, не совершенство добродетелей, а лишь первая ступень, и необходима великая борьба, покуда человек достигнет совершенства. Это первое: отсеки свою волю по отношению к этим вещам. Что значит: «Не хочу сейчас есть эту еду, хочу другую»? Хочешь, не хочешь, ты не будешь есть другую. Не можешь есть, почтеннейший. Ты получаешь возможность упражняться в отсечении своей воли, что, естественно, помогает тебе в твоем отношении к Богу и ближнему и в то же время развивает смирение. Когда человек отсекает свою волю, он практически смиряется, практически отступает и затем начинает подвизаться, понимать, насколько это велико – чтобы человек был смиренным и принимал волю другого в своей жизни, а тем более волю Божию.

Другое очень важное благо, которое является следствием поста, – это смелость. Человек, когда постится, становится смелым, он приобретает смелость, которая вообще является очень важной добродетелью в духовной борьбе. Если у тебя нет смелости, ты не можешь спастись. (Человек делается смелым от чувства близости к Богу, принадежности к Церкви: «нас много, а враг один – ст. Амвросий» – иг. Вс.)

…

Если ты сердцем хочешь этого, если сердце говорит тебе это и у тебя есть смелость, ты спасешься. Если у тебя нет смелости и ты боязлив, то ты не спасешься. Ты не можешь подвизаться и следовать за Богом, если ты боязлив, потому что, чтобы следовать за Богом и вообще делать что бы то ни было в своей жизни, ты должен быть смелым. Даже в браке – боязливый человек не может жениться. Почему вы смеетесь? Надо быть или боязливым, или умником, чтобы не жениться. Если у тебя нет смелости, ты не входишь внутрь, ты боишься: «Ой, как я с этим справлюсь? Как я сделаю это?» – ни монахом стать, ни что бы то ни было сделать еще.

Человек должен иметь смелость в душе, чтобы смочь исполнять повседневные дела в своей жизни, от самых простых до самых сложных, до самых ценных, поскольку самым ценным является спасение. Если у тебя нет смелости, как ты скажешь нет греху? Как ты скажешь нет каждодневному вызову страстей, провокациям на искушения, если не научишься приобретать эту смелость и пребывать непоколебимым в том, что решил, в этом нет, которое ты говоришь? Если ты не непоколебим, а представляешь собой «трость, ветром колеблемую» (Мф. 11: 7), то, конечно, ты не выдержишь. Ты каждый раз будешь проваливаться.

Смелость – очень сильная и важная вещь, она – сила души, которую человек должен иметь. Бог говорит, что боязливые даже не войдут в Царство Божие. Это описывается в Откровении: в одном ряду с ворами, с теми, кто занимается магией, и т. д., находятся и боязливые, потому что страх – признак неверия. У боязливого человека имеются проблемы с верой. Сильный силен не потому, что он верит в себя, не потому, что говорит: «Я сильный, я герой и сделаю всё!» Не так в Церкви, но: «Я сделаю всё силой Божией! Да, я сделаю всё: буду подвизаться, бороться, умру, но через Христа, Который укрепляет меня, а не сам, не своими собственными силами, не сам по себе», – потому что иначе он сломается.

Как и святой апостол Павел говорит: «Всё могу в укрепляющем меня Иисусе Христе» (Флп. 4: 13). И как Христос говорит в Евангелии: «Без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15: 5), а также в другом месте: «Всё возможно верующему» (Мк. 9: 23).

Когда ты боязлив, у тебя нет этой веры, чтобы ты мог сказать: «Богом и верой в Бога я преодолею препятствия, трудности и всё, что мне предстоит». Не так ли? Архиеп. Лимассольский Афанасий.

Св. Иоанн Крншт.: Чтобы не смущаться на общественной молитве, зажги в сердце молитву. Смущение — оттого, что сердцем пустым, не занятым сердечною верою и молитвою, овладевает бесовский страх. Св. прав. Иоанн Кронштадтский

 

Вот те наиболее характерные черты пастырского самосознания, проистекающие из основного принципа — благодатного посредничества.

В параллель с этим, а также и для большего выяснения важности данного понимания и определения сущности пастырства обратимся и к сознанию паствы в нормальном (положительном) его проявлении, которое поэтому должен поддерживать в ней со своей стороны и сам пастырь.

Прежде всего, паства, даже в самом обычном своем воззрении, смотрит на пастыря именно как на благодатного посредника, на представителя Божия, то есть она прежде всего ищет от него совершения над ними Таинств и в этом полномочии видит главнейшее его преимущество, привилегию. А затем, на втором месте, паства ставит отправление им богослужения, молитв, и уже последнее место занимает сторона руководственная. При этом во всех этих случаях паства в лучших ее выразителях ценит собственно не личность самого пастыря, а его благодатные полномочия, которые она ищет даже в проповеди, смотря на нее как не на речь того или иного учителя, а как на голос Божий.

Ввиду такого именно воззрения православная паства относится и должна относиться к священному сану с ходатайствами и просьбами именно прежде всего о посредничестве. И действительно, жизнь отмечает, что православный народ в неиспорченном своем состоянии, и особенно если пастырь со своей стороны не вредит этому худой жизнью, не только с верою пользуется Таинствами, но и усердно просит у пастыря молитв во всех случаях своей жизни – в болезнях ли, перед путтшествием, при природных бедствиях, пред делом, после него и прочее, считая пастыря именно молитвенником, ходатаем пред Богом, посредником, на то и получившим благодать.

Известно также, что паства, особенно истово православный простой народ, любит подходить к пастырю под благословение, особенно пред каким-либо делом, и любит после этого непременно и поцеловать руку, подающую благодать; это особенно ярко можно наблюдать после рукоположения во пресвитера, а тем более после сугубой хиротонии архиерейской, когда народ с особенной ревностью желает получить дар благодати от новоруко-положенного, еще горящего ею в это время, а также, впрочем,!» в обычное время некоторые отирают свои глаза или просто прикасаются устами или всем лицом даже к одежде пастыря, просят об особенных ходатайствах⁴⁶.

⁴⁶     Например, после хиротонии еп. Феофана Таврического некоторые просили у него благословения и прикосновения к болящей голове своих детей и т.п.

Но особенно это искание народом проводника Божией благодати сказывается ярко в том явлении, что если пастырь выдвинется несколько своей жизнью (проповеднической ли, а особенно благодатно-молитвенной), то все указанные черты обнаруживаются очень рельефно и паства готова сразу сделать из него чудотворца, целителя. Правда, отсюда может получиться опасный уклон в сектантство (иоан-нитство), но самая основа такого настроения замечательно глубока и верна (см. об этом в главе о хиротонии)⁴⁷.

⁴⁷     Отсюда вдруг неожиданно и простые люди возводятсяиногда в целители: глубокая вера народа ищет их и создает.

Такова первая и существенная черта сознания паствы, смотрящей на пастыря как на проводника Божией благодати.

А в связи с этим православно настроенный народ отличается иногда удивительной снисходительностью в требованиях к своим пастырям. Не говоря уже о том, что он не требует, а лишь в лучшем [случае] желает проповеди от пастырей и скорбит об ее отсутствии; если же нет ее, то все же остается при существенном взгляде своем, особенно если пастырь хотя не обладает даром слова, но зато отличается молитвенностью. Но даже и более того. Известно, что и к недостаткам пастырей народ относится как-то довольно добродушно, снисходительно, и особенно если они по характеру своему отвечают главной задаче пастырского служения, то есть для Таинств имеют глубокую веру, для молитвенного ходатайства – хотя бы душевную простоту и некоторое усердие, в обращении — приветливость; если есть эти данные, то паства (особенно [простой] народ) как бы не замечает, то есть не осуждает внутри своего сердца, [недостатки] таких батюшек, особенно же, например, страдающих страстью к вину или грубоватостью и т.п., в лучшем же случае проникается к ним даже еще большей жалостью, как к «несчастным». Наоборот, никогда не пользуются особенно добрым мнением и любовью у паствы пастыри горделивые, хотя бы нравственно и чистые, а тем более маловерующие⁴⁸.

⁴⁸     «Отец М. не наш батюшка, а барский», – говорили об одном из таких крестьяне. И действительно, он хотя держит себя очень трезво, но несколько высоко, отдаленно от паствы, простоты нет в его отношениях или истинного смирения, то есть менее соответствия для благодати Божией, чем быть может в нетрезвом, но с смиренным, добрым, простым сердцем пастырем.

Подобный взгляд обуславливается не только свойствами характера нашего доброго народа, но именно более его истинными воззрениями на благодатную сущность пастырства, для которой не ставят существенного препятствия лично пастырские недостатки. Таким образом, если обобщить указанные черты православно настроенного к пастырству народа, то его тоже можно определить как смиренно-возвышенное, или благоговейное, самосознание. Если же наличное состояние общества отклонилось от такого настроения, то это говорит лишь об упадке нормального самосознания, а в таком случае пастырь еще более должен поддерживать идеальное воззрение не только как безусловно полезное в нравственном отношении, но главное, именно как чисто православное, святоотеческое. Особенно ярко оттеняет его св. Симеон Новый Богослов, во времена которого стал наблюдаться в пастве уклон от подобного настроения. «Знаешь, конечно, сын мой возлюбленный, — пишет он вопрошавшему его ученику, — что ныне, во времена сии, никто из мирян, ни из монахов, ни из иереев или архиереев не почитает, не любит, не боится и не приемлет никого, как апостола Божия и ученика Христова по любви Христовой, или по заповеди, или вечных ради благ, обетованных нам; но все мы друг друга презираем и друг друга осуждаем, — монахи осуждают монахов, иереи — архиереев, миряне — всех их и между собой один — другого; и никто не держит в уме, что Церковь Божия, какою была в древние времена, такою прибывает и ныне...», «Того, кто исполнил меня благодатью Святаго Духа», ныне я «не выхожу и встретить... но говорю слуге своему с досадой: чего он там хочет? Скажи ему, что господин твой занят и не имеет времени принять его» (1, 113-114). Ныне не считают нужным «ни чЕсти им (пастырям) воздавать, ни благоговения оказывать, какое подобает им, как преемникам апостолов, посредникам и молитвенникам за них пред Богом. Таким-то образом вся вселенная ныне преисполнена этой прелестью (!)⁴⁹и этим злом. Одной этой заповеди нарушение и презрение все вверх дном переворотило в Церкви Бо-жией... Многие из нас даже не знают иерея, крестившего их... Бедный и несчастный человек!

⁴⁹     Диавол хочет сначала отдалить окружающих от пастырей, а потом и от Церкви – в этом заключается прелесть!

Чего ради не чтишь ты духовного отца своего, как апостола Христова? —Не вижу, говоришь, чтобы он исполнял заповеди Божий, потому и не чту его. Но это — пустой предлог». Надлежит «любить его и почитать за те блага, которые даровал тебе Бог чрез посредство его... Ибо предложи в уме своем, что царь земной прислал к тебе какого-либо из самомалейших слуг своих, одетого бедно, в ветхие рубища, но который принес тебе грамоту...», где «царь провозглашает тебя братом своим и другом»; — «скажи мне, как бы ты отнесся к этому слуге? Принял ли бы его и почтил, как царского слугу... или презрел... по тому одному, что он одет в бедные одежды?.. Если предположим последнее и царь узнал об этом», то «этого поношения» слуги «не признал ли бы поношением себе? Конечно, так бы было».

Итак, «обсуди все это в себе самом... и в совершенстве уразумев настоящий порядок вещей, постарайся быть истинным христианином не словом только, но и делом. Приобрети себе духовного отца, приобрети учителя, посредника и ходатая пред Богом. Прилепись к нему с любовию и верою, со страхом и желанием и будь с ним, как бы был с Самим Иисусом Христом» (I, 116-120).

Частные  уклонения от правильного понимания сущности православного пастырства
(стороны отрицательные, или пастырские искушения)

Для всестороннего и более яркого распределения основного принципа пастырства, а также и ввиду чисто практических пастырских целей мы должны рассмотреть и те отрицательные стороны в понимании характера этого служения, которые в результате своем грозят привести и пастыря и паству к весьма худым последствиям, отчего эти стороны иначе могут быть названы уклонениями или, точнее, искушениями. Последним термином отрицательные стороны должны быть названы потому, что в них, как увидим, проявляются характерные черты прелести: во-первых, не прямое отрицание или противоположение ложного пути истинному, а скрытая подделка, или подмена, последнего фальшивым, мнимо правильным, а главное, во-вторых, причиной этой пастырской фальсификации, подмены, является диавол, искушавший и Пастыреначальника Господа в пустыне.

Подобных искушений у пастыря может быть слишком много и в самых разнообразных формах, одни из них будут указаны в следующих отделах в соответственном месте; здесь же мы отметим наиболее типичные и важные уклонения, происходящие именно вследствие искажения понимания сущности пастырства.

В основе всех их лежит вообще подмена главного фактора спасения — благодати — человеческими силами. Пастырь, как известно, является, собственно, служебно-распорядительным орудием Бога, и потому в Божией благодати, во Христе должен искать себе во всем опоры, а между тем ему грозит опасность сойти с этого единственно твердого основания (см.: 1 Кор. 3:11) на мечтательную веру в себя, в человеческие средства. Причем этот уклон может пойти по двум направлениям: в сторону апатии и ревности, чрезмерного малодушия и крайней самонадеянности.

Укажем сначала менее важные искушения, и именно в первой стороне.

Весьма нередко случается, что пастырь, вступивший уже на свое служение или только готовящийся к нему, впадает в малодушное мнение о себе как о человеке среднем, посредственном, а никак не о «герое», способном коренным образом перевернуть если не мир, то во всяком случае народ своего прихода. А эта мысль уже заранее если не убивает, то, несомненно, весьма сильно ослабляет энергию к пастырскому служению. И человек начинает опускаться: сходит до minimum'a треб, требований от него, а все «сверхдолжное» безнадежно оставляет; различные идеалы начинает считать фантастической, хотя и очаровательной игрой своего легкомысленною и самолюбивого воображения, к Таинствам и богослужению относится механически, о руководстве считает страшным и даже смешным подумать, обращается к несвойственным пастырю посторонним занятиям, в личной жизни доходит тоже до общей срединной мерки и т.п. — говоря короче, делается теплохладным.

Но истинное понимание пастырства, без сомнения, не дает никаких оснований к такому настроению. Пастырь, твердо помня, что главным деятелем является не он, а Сам Бог всемогущий, дающий ему и специальную благодать, именно «немощная врачующую», должен поэтому смиренно взяться за свой подвиг не с унынием, а с бодрой надеждой, постепенно возгревая полученный дар. При этом он должен сознавать, что если Господь сподобил его к пастырству или ведет к этому, то, значит, у него есть некоторые способности, дарования к такому служению. Правда, эти дарования, может быть, и не исключительны и не всеобъемлющи, но отсюда нельзя еще делать и другого крайнего вывода, чтобы они оказались совсем бесполезными, непригодными. Конечно, исключительные натуры двигают жизнь несравненно энергичнее, чем многие другие деятели, но и без последних жизнь, в частности и Церковная, решительно не может обойтись, гак что в результате даже самые средние люди имеют, в сущности, необходимое, хотя бы по видимому и ограниченное сравнительно, значение; тем более это должно сказать о Церкви, где мало приложимы мерки сравнения, ибо все благодатное — даже самое малое – безмерно важно. Если же пастырь, кроме этого общего сознания, возьмет на себя подвиг и возгревания благодати, то при помощи Божией он может достигнуть весьма высокой степени совершенства — по крайней мере, опыт дает многочисленные свидетельства, когда «посредственные», с точки зрения общества и даже их самих, натуры на пастырстве показывали громадные успехи⁵⁰. И это совершенно понятно: от пастыря требуется развитие таких религиозно-нравственных качеств, почти как и от всех христиан, а между тем всем сказано: Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный |Мф. 5:48], пастырю же дана еще во всем и особая благодать.

⁵⁰     Тот же о. Иоанн Кронштадтский, о. Георгий Чекряков-

ский. И нам известен пастырь, благодаря скудным дарованиям едва-едва кончивший Санкт-Петербургскую семинарию, остававшийся на повторительные курсы почти везде, где было можно, присужденный преподавателями к бесплодности на пастырстве, а в самом деле из него вышел выдающийся пастырь-молитвенник, горячо верующий, страннолюбивый, аскет.

Поэтому всякий, и самый «средний», пастырь должен бороться с указываемым искушением, совершенно не обращая на него никакого внимания и, наоборот, ободряя себя надеждой на постепенный благодатный успех. А самое лучшее, подобно апостолу Павлу, не следует даже и рассуждать о себе, сравнивать с другими: Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы или как судят другие люди; я и сам не сужу о себе... Судия же мне Господь (1 Кор. 4:3, 4); следовательно, должно лишь смиренно работать. И это одно смирение послужит вернейшим залогом незаурядного успеха, тогда как всякого рода уныние есть, в сущности, ропот на Бога как не давшего «среднему» человеку сил, есть маловерие в благодать Божию. А так как в основе этого лежит именно скрытая вера не в благодатные, а в человеческие силы (которых на этот раз кажется иному мало) или, говоря проше, так как в основе подобного уныния, кроме лени, лежит главным образом самолюбие, гордость, то несомненно, что такие мнимо бессильные деятели будут лишены помощи Божией, так как сами зарывают свой талант: Бог гордым противится, смиренным же дает благодать (Иак. 4:6)⁵¹.

⁵¹      Ибо всякому имеющему (хотя бы один талант) дастся

и преумножится, а у не имеющего отнимется и то, что имеет (Мф. 25:29).

Второе искушение в той же области самонадеянного малодушия касается уже более глубокого вопроса, относящегося не столько к личности, сколько преимущественно к существу служения пастыря.

Молодой кандидат пастырства или только вступивший в него, полный сил, сначала идеально мечтает об очень широком и массовом влиянии. Но когда он сталкивается с живой жизнью, то видит, что здесь требуется работа (как это ясно и из сущности благодатно-органического возрождения), во-первых, внутренняя, очень нелегкая, черновая, а, следовательно, во-вторых, работа не столько массовая, сколько преимущественно индивидуальная, то есть работа над каждым в отдельности, так как массовое влияние, как ясно видит пастырь, малоплодно и непрочно. А отсюда понятно, что ему грозит искушение в мысли о чрезмерности труда и малозаметности, мало-плодности его, и пастырь может малодушно опустить руки, впасть в апатию. Но и данное настроение проистекает из самонадеянности. Конечно, дело пастыря действительно трудное, но ему не должно опять забывать, что он, собственно, иконом при благодатном строительстве, что не он сам возрождает, а Всемогущий Деятель – Помощник Господь. Что же касается малозаметности результатов, то это совершенно естественно: ничто внутренне, органическое не делается сразу, и, в частности, в истинно христианском возрождении обновление души совершается путем свободного постепенного подвига под воздействием Божией благодати, а не сразу, как мнят это протестанты и сектанты. Зная это, пастырь только должен запастись надеждой и увидит несомненные и уже истинные, а не мечтательные плоды своего труда. И если даже допустить, что результаты сначала будут сказываться на единичных личностях, а не [на] массе, то и это в высокой степени важно; и апостол Павел, говорит св. Иоанн Златоуст, «заботился не только о целых народах, но и об одном человеке, и посылал послания, то об Онисиме, то о прелюбодее Коринфском. Он смотрел не на то, что один был грешник и нуждался в покровительстве, но на то, что это был человек, человек — драгоценнейшее для Бога существо, за которого Отец не пощадил даже Сына Своего Единородного» (III, 323; ср.: Иак. 5:19-20). Это – во-первых. А известно, какая радость бывает у ангелов на небе об одном грешнике кающемся или для пастуха, когда он обретает и одну погибшую овцу, или для женщины, нашедшей потерянную драхму; это спасение и одного, как светлый маяк, может дать пастырю величайшую бодрящую отраду, иногда на всю жизнь, или по крайней мере с лихвой вознаградить за многие и долгие труды. А кроме того, действие на отдельных личностей (в одиночку) имеет и гораздо более широкое значение, чем это кажется. Собственно, самые глубокие строители и даже социалисты приходят прямо или подразумевательно, иногда скрывая это от других и от себя самих, к тому, что главное средство в возрождении и государств заключается не столько во внешних реформах, сколько в органическом обновлении личности каждого. Если же таков несомненный вывод о земном строительстве, сравнительно внешнем, то тем более неизбежен он при строительстве духовном. как исключительно внутреннем. Поэтому пастырь должен ясно сознавать, что, обновляя отдельные личности, он, в сущности, делает величайшее и единственное истинно важное дело не только для церковного, но и [для] государственного строительства. И это обновление всегда начинается с отдельных лиц, с небольшого числа людей, так как всякий человек, хороший ли он или худой, непременно оказывает воздействие (как бы заражение) на окружающих, а те, в свою очередь, – на других и т.д. Следовательно, если пастырю удастся с Божией помошью достигнуть истинно благих и глубоких результатов на нескольких таких личностях, то он этим полагает большую благодатную закваску для многих. Впрочем, если бы пастырь и не замечал по видимому плодов, и в таком случае его наблюдение глубоко неверно; правда, не замечается, может быть, явных и ярких плодов в смысле исключительного подвижничества и особенной праведности членов паствы но за то совершается постоянное тайно-водственное и богослужебное делание его в очищении и грехов всей паствы а это собственно и есть самое главнейшее в пастырском служении не говоря уже о том что для самого пастыря может казаться незаметным действительный рост паствы вследствие психологического закона о незаметности постепенного увеличения впечатлений

Наконец если бы и действительно деятельность была малоплодна,и тогда пастырь не должен доходить в своей скорби до уныния. Если только со своей стороны он делал должное (об этом говорилось и ранее — о спокойствии).

Поэтому никоим образом не должно обращать внимания и на это искушение, ибо оно ведет к ложному принципу механического, но поверхностного влияния на паству вместо хотя и трудного, но органического обновления. И здесь, следовательно, должно опасаться сойти с благодатно-внутреннего воздействия на отдельных личностей — к вере в самочинное, мечтательное влияние иными путями на массу, то есть с веры в благодать к надеждам на человеческие силы, отчего и происходит рассматриваемое уныние.

Наконец, третье искушение в области апатии может идти со стороны простой лени. Всякая деятельность, а особенно столь ответственная, как благодатное возрождение, требует траты энергии, а между тем для нашей грешной оплотянившейся, а следовательно, восприявшей и инертность материи душеприятно бездействие. Однако дух, по природе своей деятельный, требует, со своей стороны, работы. Между этими противоположностями [явлениями] создается компромисс, то есть минимальная деятельность или лень, типичным выражением которой является механичность, как менее требующая траты энергии, напряжения. Вследствие этого закона и пастырь постепенно готов склониться в сторону механического и невозможно сокращенного отправления различных своих обязанностей — вместо живого отношения к делу получается мертвая привычка. А при этом пастырю может в оправдание прийти еще и мысль о незначительности своего служения, лишь как «иконома», распорядителя. Но ответ на это уже был дан: подобная теплохладность «строителя Тайн Божиих» говорит лишь о его небрежности, презорстве к Домовладыке Господу. Правда, и такие пастыри служат проводниками для благодати, но сами себя они подвергают грозному суду изблевания из уст Божиих (Апок. 3:16) — тем более строгому, что они лицемерно хотят прикрыть свою человеческую теплохладность Божиею благодатию, которая, наоборот, требует от них наивозможной, хотя и смиренной, ревности.

Таковы более типичные искушения с «левой» стороны, со стороны апатии, но и Слово Божие говорит: не уклоняйся не только налево, но и направо (см.: Притч. 4:27), то есть в данном случае и в сторону ненормальной, ложно направленной энергии, ревности.

Если первого рода искушения могут быть скорее и чаше у натур малодеятельных или флегматичных, меланхоличных, то вторые грозят обладающим большим запасом сил, которые ищут того или иного исхода, а так как силы, естественно, наиболее напрягаются в начале деятельности, то и указываемые далее искушения грозят пастырю преимущественно в начале его служения.

И здесь прежде всего нужно отметить хотя сравнительно и менее важную, но зато и более общую черту — тщеславие. Об этом искушении предупреждают и св. Иоанн Златоуст, и св. Григорий Богослов, и св. Григорий Двоеслов, ставя его обычно на первом месте. «Душу священника обуревают волны... — говорит св. Иоанн Златоуст. — И во-первых, является тщеславие, как бы скала ужаснейшая и гораздо опаснейшая скалы Сирен» (I, 429). И действительно, опыт показывает, насколько распространенна и, так сказать, прилипчива эта болезнь; св. Иоанн Лествичник говорит, что вообще вполне освободиться тщеславия почти невозможно бывает до самой смерти. Следовательно, тем более опасно это искушение для пастырей, так как у них несравненно более поводов к нему. Уже самое исключительное положение начальника, наставника, руководителя, всегда стоящего выше толпы, дает постоянное питание этому чувству. Если же человек сознает в себе при этом какие-либо выделяющие его свойства — энергичность, ум, волю, красоту, дар речи, даже доброе сердце, подвижничество, почитание людьми и, наконец, даже смирение и прочее, то все это, в свою очередь, еще больше может поддерживать тщеславие, которое затем растет пропорционально высоте занимаемого пастырем положения — следовательно, епископам это искушение грозит более, чем иереям. Формы ею проявления могут быть чрезвычайно разнообразны: в обращении с людьми, в походке, в тоне голоса, в жестах, даже в одежде — или слишком изысканной, или намеренно небрежной⁵², в искании преимуществ над собратиями; и к глубочайшему сожалению, всякого рода ордена, звезды, даже наперсные кресты, митры и т.п. повышения дают неисчерпаемый повод некоторым к зависти, гневу, вражде, заискиванию и т.п. плодам тщеславия.

⁵²     См.: Св. Иоанн Златоуст. I, 469; особенно см.: Св. Амв-

росия Медиоланского «Об обязанностях священнослужителей».

Но особенно худо то, что в поводе к тщеславию иногда обращается самая благодать пастырская. Не обладая особенными нравственными достоинствами, не говоря уже о худшем, некоторые пастыри требуют иногда себе почета и уважения в силу своей исключительной благо-датствованности, особых церковных полномочий; правда, высокое достоинство свое пастырь (как говорилось выше) должен поддерживать, но со смиренным благоговением, и, главное, не для себя лично, а лишь для защиты авторитета пастырства. Грань здесь может быть по видимому очень незначительной, но тем не менее несомненно существующей, что должен подсказать такому пастырю внутренний голос его, чувство совести.

Таково тщеславие в более или менее простом, чистом виде его. Нет нужды подробно говорить о вредности и греховности подобного настроения. Одно больше всего здесь опасно: тщеславясь, пастырь так или иначе старается восхитить себе у Бога славу, а этим полагает сильное препятствие к действию через него Божией благодати, ибо, где сердце заполнено самим человеком, там нет уже места для другого. «Бедственно, поистине бедственно домогаться этой чести», — говорит св. Иоанн Златоуст (I, 431), ибо самомнение отнимает у человека б о льшую часть того, что он есть, то есть «тщеславие бывает для людей величайшим препятствием к добродетели», дополняет св. Григорий Богослов (I, 38)⁵³.

⁵³      Ср.: Св. Иоанн Златоуст. I, 429—430; и др.

Поэтому пастырь должен решительно бороться против этого искушения, что, впрочем, при желании не представляет особенного труда, ибо хотя тщеславие замечательно прилипчиво, но от самого человека требуется, собственно, протест его воли, несогласие на искушающий помысел. Поэтому если пастырь со своей стороны употребляет усилия для борьбы с тщеславием, то уже затем он не должен особенно бояться этих искушающих помыслов (как и вообще всяких помыслов). В частности, для этого пастырь всегда, во всех моментах своей жизни и деятельности должен помнить об основном характере своего служения, что он более, чем кто-либо, обязан думать не о своей славе, а исключительно о славе Божией, представителем которой он является, должен помнить, что все, собственно, принадлежит благодати, а не ему. Наконец, и с чисто человеческой точки зрения всякий тщеславный человек, в сущности говоря, не достигает цели, ибо он становится в зависимость от мнения других, то есть становится ниже их, а если окружающие поймут (а это всегда рано или поздно случится) этот источник или характер деятельности, то истинное уважение сразу исчезает. Наоборот, говорит св. Иоанн Златоуст, если ты хочешь славы, искренно беги от славы, и она побежит за тобой, и побежит не только в этой краткой жизни, но и по смерти. И это несомненный факт жизни. «Истинный пастырь и отец своих пасомых, — говорит о. Иоанн Кронштадтский, — будет жить в признательной памяти их не только здесь, но и по смерти своей: они будут прославлять его; и чем меньше он будет заботиться о своем прославлении здесь, на земле, при своих усердных трудах во спасение их, тем больше просияет слава его по смерти, он и мертвый будет заставлять говорить их о себе. Такова слава трудящимся на пользу общую» (V, 123).

Но это простое тщеславие в наиболее чистой форме не так опасно, особенно по своим последствиям для самого дела, ибо оно более заметно и сравнительно еще поверхностно, — гораздо опаснее как для пастыря, так и для паствы самонадеянность более скрытая, но глубокая. Сущность этого искушения, говоря кратко, заключается в подмене благодатного пастырства естественным, духовного — душевным.

Ясно понимая служебно-распорядительное значение своего благодатного служения, руководимый верно направленным религиозным чувством, православный пастырь все свое дело главным образом основывает на Боге. А отсюда постепенно образуется, особенно же у искренно чуткого и смиренного служителя Церкви, даже прямая боязнь, внутренне им переживаемая, постоянная опасливость всякой подмены Божиего человеческим. И если, наоборот, такой пастырь подметит в себе или других что-либо «человеческое», «свое», то он не только не надеется на него, не только не ждет от этого ист