2020-09-27
138
[139]
скоро традиционная концепция солоновских реформ заключает в себе такое количество внутренних противоречий (а мы перечислили далеко не все), можно ли считать ее безусловно верной? И не пришла ли пора для кардинального пересмотра существующих трактовок деятельности Солона? Мы отнюдь не настаиваем на данной точке зрения и прекрасно понимаем всю трудность выработки альтернативной концепции, целостной и непротиворечивой. Это — дело будущего. Как бы то ни было, две вещи можно констатировать с полной определенностью. Во-первых, реформы Солона действительно представляют собой важнейшую веху истории архаических Афин, формирования афинского полиса. Во-вторых, "сверхзадачей" реформ был компромисс, упрочение единства внутри гражданского коллектива, попытка ликвидировать предпосылки стасиса.
* * *
Тем не менее по истечении годичного срока деятельности Солона в качестве архонта, законодателя, посредника-примирителя обнаружилось, что он практически никому не угодил. Как и любой реформатор "центристского" толка, он нажил себе больше противников, чем сторонников (Arist. Ath. pol. 12; Plut. Sol. 16). Представители знати были недовольны тем, что их права оказались урезанными, демос же считал реформы недостаточно радикальными, сетуя прежде всего на то, что за кассацией долгов не последовал передел земель. Образнее всего об этой непопулярности своих нововведений сказал сам Солон:
...От всех обороняяся, Кружился я, как волк средь стаи лютых псов (Sol. fr. 24 Diehl, 25-26)
Не случайно целый цикл солоновских стихотворений посвящен апологии и пропаганде реформаторских мероприятий их автора. Как бы то ни было, смуты в государстве не прекратились (Arist. Ath. pol. 13. 1), и наверняка среди граждан имелось известное число недоумевающих: а для чего, собственно, тогда были нужны сами реформы? С другой стороны, многие приверженцы Солона, видя, что его реформы фактически находятся под вопросом, считали, что единственный способ спасти положение — продолжать проведение их в жизнь насильственным путем, коль скоро конститу-
[140]
ционных средств больше не оставалось. Они предлагали законодателю взять в свои руки единоличную власть, став тираном. Солона, однако, совершенно не привлекала подобная перспектива. Мотивацию своего отказа от тирании он изложил во фрагментарно дошедшем стихотворении "К Фоку" (Sol. fr. 23 Diehl; Фок, очевидно, был одним из тех друзей Солона, которые склоняли его к захвату власти), и нам небезынтересно поближе присмотреться к этой мотивации. Поэт пародирует здесь высказывания сторонников тирании:
"Нет, ни опытным, ни мудрым не был никогда Солон: Божество ему давало много благ, но он не взял, Радуясь, он сеть закинул, только вытащить не мог. Помутился его разум, был он мужества лишен. А вот я, чтоб только властью и богатством завладеть И тираном стать в Афинах на один всего денек, Дал содрать с себя бы шкуру и весь род мой погубить".
Далее он переходит от пародии к серьезному изложению собственного кредо:
...Если землю пощадил Я родную и тирана власть суровую не взял, То свое тем самым имя не покрыл позором я, И мне нечего стыдиться: так скорее всех людей Я склоню к себе...
Обратим внимание на то, что Солону приходится едва ли не оправдываться: он доказывает, что не совершил ничего постыдного, не проявил себя трусом или глупцом. И действительно, в эпоху, когда идея тирании просто-таки носилась в воздухе (подробнее об этом пойдет речь в следующей главе), это был воистину уникальный выбор - отказаться от единовластия, когда оно, казалось, само шло в руки, в то время как многие другие аристократы готовы были ради этого единовластия рисковать всем - благосостоянием, репутацией, самой жизнью. Собственно, именно это последнее обстоятельство более всего отталкивает Солона. Он не желает быть тираном не потому, что это принесет вред полису (во всяком случае, в цитируемом месте этого он не говорит), а потому, что это покроет его, Солона, имя позором, а, возможно, приведет к гибели и его самого, и его рода. И еще, чувствуется, поэту-законодателю претит насилие. Он не желает что-либо совершать τυραννίδος βία (с помощью насилия тирании). "От великих людей гибнет город" (Sol. fr. 10 Diehl, 3) - такова его принципиальная позиция.
[141]
Солон избрал другой способ действия, тоже, насколько нам известно, не имеющий близких параллелей в политической истории архаической Греции. Это был путь добровольного временного самоустранения из общественной жизни полиса. В полисных условиях, характеризовавшихся ограниченным размером гражданского коллектива и устным характером политической культуры, было единственное эффективное средство такого самоустранения — покинуть полис[282]. Именно это и сделал законодатель, отправившись в десятилетнее путешествие (Herod. I. 29; Arist. Ath. pol. 11.1; Plut. Sol. 25; ср. Diog. Laert. I. 50 — 51, где путешествие ошибочно отнесено к значительно более позднему периоду деятельности Солона, к 50-м годам VI в. до н.э.). Геродот добавляет, что перед этим он взял с афинян клятву не вносить во введенные им законы изменений в течение десяти лет, т.е. до своего возвращения. Не знаем, насколько аутентична эта информация; во всяком случае, подобного рода клятва представляется излишней, коль скоро законы и так были приняты, как отмечалось выше, на целых сто лет. Во всяком случае, отсутствие законодателя, бесспорно, должно было снизить у афинян соблазн отменять или перекраивать его узаконения. В ходе своего путешествия, продолжавшегося с 593 по 583 г. до н.э.[283], Солон посетил различные регионы Восточного Средиземноморья (впрочем, скорее всего, он бывал в них и раньше, в пору своей купеческой деятельности, да и в той поездке, о которой идет речь, торговый компонент, очевидно, тоже присутствовал). Основные моменты странствий Солона, пункты его пребывания фиксируются достаточно четко. Это — Египет, Кипр и Лидия, о чем можно судить не только из сообщений авторов последующих эпох (Herod. 1.29 — 33 V. 113; Plat. Tim. 21е sqq.; Arist. Ath. pol. 11.1; Plut. Sol. 26-28; Diog. Laert. 1.50 —51[284]), но и из свидетельств самого Солона.
[142]
В одном из его фрагментов (Sol. fr. 6 Diehl) говорится о пребывании "у устья Нила", а другая элегия (Sol. fr. 7 Diehl) обращена к Филокипру, царю города Солы на Кипре. Плутарх утверждает даже, что сам этот город, ранее называвшейся Эпеей, был будто бы переименован в Солы именно в честь Солона, за мудрые советы, данные им Филокипру. Но такой оборот событий крайне маловероятен. Переименование городов в честь живых людей — реалия эллинистического, но уж никак не архаического времени. Да и этимология Σόλοι от Σόλων звучит не более убедительно, чем Roma от Romulus. Скорее всего, мы имеем дело с одним из элементов вековых легендарных "напластований" вокруг фигуры Солона. Наибольшее количество проблем представляет визит Солона в лидийскую столицу Сарды. Считать этот эпизод его биографии неисторичным нет оснований, но главная трудность заключается в том, что вся античная традиция единодушно говорит о встрече афинского законодателя с последним царем Лидии Крезом (и строит на этом целый морализующий мотив противостояния мудрой умеренности и чванливого богатства), а это невозможно по хронологическим соображениям[285]. Крез вступил на престол около 560 г. до н.э., а Солон был в Сардах на четверть века раньше. В действительности его должен был принимать отец Креза Алиатт. Впрочем, не исключено, что Солон общался и с самим Крезом, в то время подростком-наследником. Есть вероятность того, что Солон посвятил этому принцу одну из своих элегий, что и могло стать источником аберрации для позднейших авторов[286]. Интересный факт: примерно в то же время, что и Солон, при лидийском дворе побывал еще один знатный афинянин — Алкмеон, глава рода Алкмеонидов. До того он оказал в Дельфах какие-то услуги послам сардского владыки, и последний из чувства благодарности буквально осыпал Алкмеона золотом (Herod. VI. 125). Выше мы видели, что Алкмеониды принадлежали к числу союзников Солона, и в этом контексте почти одновременные визиты в Лидию Солона и Алкмеона вряд ли были случайным совпадением. Между ними
[143]
явно существовала какая-то связь, хотя характер этой связи и последовательность двух визитов могут быть только предметом догадок. Около 583 г. до н.э. Солон возвратился в Афины. Какую же ситуацию застал он на родине? Прежде всего, законодатель мог убедиться, что за время его отсутствия законы остались в силе, не были ни отменены, ни изменены. Новый "солоновский" порядок — с четырьмя имущественными разрядами, с Советом Четырехсот и гелиеей, с запретом долговой кабалы — продолжал действовать. С другой стороны, надежды Солона на то, что его реформы обеспечат гражданский мир в полисе, покончат со стасисом, не оправдались. Междоусобные смуты продолжались еще несколько десятилетий. Они не прекращались во все время отсутствия Солона. Было даже несколько случаев, когда из-за напряженности в государстве не могли избрать эпонимного архонта (Arist. Ath. pol. 13.1). А вскоре после прибытия реформатора Афины впервые после мятежа Килона оказались перед серьезной угрозой тирании: некий Дамасий, став архонтом, не слагал с себя полномочий более двух лет, и его пришлось отстранять силой (Ibid. 13.2). Роль Солона в описанных событиях эксплицитно не отмечается источниками, но не приходится сомневаться, что он выступил решительным противником Дамасия и, возможно, принял участие в его свержении. Весьма вероятно, что некоторые из солоновских стихов, направленных против тирании, написаны именно в связи с этим инцидентом. Плутарх (Sol. 29) пишет, что после своего путешествия Солон уже не принимал активного участия в политической жизни. Но это вряд ли соответствует действительности. Еще в 60-е годы VI в. до н.э. он, как мы видели выше, проявил себя незаурядным дипломатом при разборе третейским судом афино-мегарского спора о Саламине. Тем временем все больше на первый план в Афинах выдвигался родственник Солона Писистрат[287]. Этот знатный, амбициозный аристократ, к тому же прославившийся на полях сражений, начинал свою карьеру в рядах сторонников солоновских преобразований. Однако же главной целью Писистрата был захват единоличной власти в полисе. Этой цели он
[144]
добился, в 560 г. до н.э. получив от народного собрания разрешение набрать отряд телохранителей, а затем с помощью этого отряда захватив Акрополь и установив тиранию. Солон, как и следовало ожидать, отнесся к действиям своего родственника[288] и бывшего сподвижника в высшей степени негативно. Он пытался воспрепятствовать приходу Писистрата к власти, убеждал сограждан пресечь возрастание его влияния, становившееся уже чрезмерным (Arist. Ath. pol. 14.2-3; Plut. Sol. 29 sqq.; Diog. Laert. I. 50), но успеха не имел: Афины в полном смысле слова "созрели" для тирании. Дальнейшая судьба престарелого законодателя (а на момент установления тирании ему было уже около 80 лет) выглядит в традиции достаточно неясно. По некоторым сведениям (Plut. Sol. 31), Солон будто бы изменил свою позицию и даже стал советником Писистрата. Не очень верится в это, если учесть всё, что мы знаем о Солоне — человеке принципов. Может быть, на версию Плутарха повлияло то обстоятельство, что ранее, в период мегарской кампании, Писистрат и Солон действительно активно сотрудничали: первый выступал в роли военачальника, второй помогал ему как дипломат. Как бы то ни было, никаким преследованиям при тирании Солон не подвергся, хотя и выступал как ее непримиримый противник. Писистрат — в свойственном ему духе — проявил в данном случае гуманность; к тому же столь глубокого старца, каким был в то время Солон, можно было уже и не опасаться. Солон очень недолго прожил при новом режиме и скончался в 560/559 г. до н.э., в архонтство Гегестрата (Plut. Sol. 32)[289].
[145]
Не столь давно в западной антиковедческой литературе появились сенсационные сообщения о том, что археологам, возможно, удалось открыть могилу самого Солона. На афинском Керамике, где находился самый крупный и престижный в Аттике некрополь, специалистами из Немецкого археологического института, ведущими там раскопки, было обнаружено огромное надгробное сооружение — могильный холм объемом 2600 м3, сразу ставший самым крупным из известных памятников такого рода в архаических Афинах. Датируется памятник 570 — 550 гг. до н.э., причем изначально в нем находилось одно погребение, а впоследствии, спустя недолгое время, было устроено еще не менее 12 впускных шахтных гробниц, достаточно богатых[290]. Действительно, мысль о принадлежности данного сооружения именно Солону казалась крайне заманчивой. Оно, вне сомнения, было возведено за государственный, а не частный счет, о чем говорят и его громадные размеры, и тот факт, что более ранние погребения на этом же месте были попросту уничтожены для возведения нового кургана. Похоронено в последнем было, безусловно, лицо, в высшей степени влиятельное в полисе. Единственная сразу приходящая в голову альтернатива — Писистрат — отпадает по хронологическим соображениям: афинский тиран умер, как известно, значительно позже. Однако в связи с идентификацией памятника как могилы Солона возникает целый ряд резонных сомнений и возражений. Во-первых, постройка столь монументального и дорогостоящего надгробного сооружения выглядит противоречащей всему духу солоновского законодательства о погребениях, имевшего в виду не в последнюю очередь ограничение затрат на них, введение их в рамки умеренности, к тому же запрещавшего разрушать существующие гробницы (а именно это и было сделано). Это возражение, впрочем, легко отвести. Ведь граждане Афин из благодарности и признательности своему законодателю могли при его похоронах и отступить от общих правил, оказав великому человеку соответствующие экстраординарные посмертные почести. К тому же размеров погребальных сооружений Солон в своих законах вообще не ограничил. Кроме того, один из сохранившихся фрагментов стихотворений Солона дает повод считать, что к себе лично собст-
[146]
венные законы о погребении он не слишком-то склонен был применять. В этом фрагменте (Sol. fr. 22 Diehl) автор высказывает нежелание остаться после смерти неоплаканным и хочет, чтобы друзья встретили его кончину страданиями и стонами. Возникает даже противоречие между теми тенденциями, которые мы наблюдаем в солоновских законах, и теми чаяниями, которые звучат в его же элегиях. Итак, с этой точки зрения отнюдь не представляется невозможным, чтобы Солон получил от полиса подобное роскошное погребение. Есть, однако, и другие возражения, которые тоже необходимо принимать в расчет. В частности, не вполне ясно, кому бы могли принадлежать позднейшие впускные захоронения в "солоновском" кургане. Посторонним лицам? Но ведь как раз это и запрещал закон самого Солона, цитируемый Цицероном (De leg. II. 64): "Никто не должен ни разрушать их (гробниц. — И.С), ни хоронить в них сторонних людей". В таком случае, впускные захоронения должны принадлежать потомкам реформатора (и действительно, мы имеем дело, несомненно, с могилой одного лица, превращенной в фамильную усыпальницу[291])? Но о таких потомках никаких достоверных сведений нет[292]. Похоже, Солон просто не оставил после себя никакого потомства, тем более столь многочисленного. Не случайно, в последующей истории Афин мы не находим ни одного деятеля, который по прямой линии возводил бы себя к нему. Однако родственники Солона по боковым линиям, конечно, встречаются, среди них — глава "Тридцати тиранов" Критий и философ Платон. Они возводили свой род к брату законодателя — Дропиду, и в принципе возможно, что после смерти бездетного Солона именно эта семья унаследовала гробницу. Но вот, наконец, самый весомый аргумент. Античные авторы дают весьма разноречивые сведения по вопросу о том, где и как был похоронен Солон[293]. Комедиограф V в. до н.э. Кратин (fr. 228 Kock) и Аристотель (fr. 392 Rose) говорят, что законодатель завещал развеять свой прах над завоеванным им некогда Саламином. По словам Валерия Максима (V. 3. ext. 3), он скончался на Кипре и там же был погребен. Элиан (Var. hist. VIII. 16) сообщает, что Солон был похоронен за государственный счет неподалеку от афинской городской стены. Именно это послед-
[147]
нее свидетельство выглядит наиболее правдоподобным. Из заслуживающего доверия источника — историка IV в. до н.э. Фания Лесбосского (fr. 21 Wehrli)[294] — известно, что Солон умер в Афинах в преклонном возрасте на следующий год после первого прихода к власти Писистрата. Таким образом, "кипрская" версия заведомо отпадает. Что же касается информации о развеянии солоновского праха над Саламином, то она, несмотря на авторитет поддержавшего данную версию Стагирита, уже Плутарху казалась нелепой, да и действительно совершенно не соответствует всему, что мы знаем об афинских погребальных обрядах архаической эпохи. Это не более чем красивая легенда, навеянная воспоминаниями о славном деянии Солона — победе в войне за обладание островом[295]. Солон, вне сомнения, был похоронен на одном из афинских кладбищ, скорее всего на Керамике. Однако обратим внимание вот на какое обстоятельство. Судя по тому, что уже авторы классического времени (в том числе такой ранний, как Кратин) прибегают при описании похорон Солона к разного рода экзотическим, неправдоподобным гипотезам, им не было известно действительное место его погребения. Этого никак не могло бы случиться, если бы останки законодателя покоились под вышеописанным надмогильным холмом, огромным, монументальным и, конечно, заметным для всякого. А, следовательно, это и было погребение скорее не Солона, а какого-то другого афинянина. Но кого конкретно? Позволим себе высказать сугубо личное мнение, ни в коей мере не настаивая на его истинности. Нам представляется, что человеком, похороненным в этой роскошной гробнице, с наибольшей долей вероятности мог быть отец Писистрата Гиппократ. Неизвестно, когда умер этот последний. Но если допустить, что он скончался после прихода своего сына к тиранической власти в Афинах (а ничего невероятного в таком допущении нет[296]), то вполне
[148]
естественно, что Писистрат оказал покойному родителю буквально "царские" почести при погребении. Впускные захоронения должны в таком случае принадлежать каким-то другим членам рода Писистратидов. Что же касается Солона, то у афинского полиса были ведь и другие эффективные средства почтить его память. Например, установка статуй. Достоверно известно, что уже к IV в. до н.э. такие статуи стояли — как в самом городе, причем в почетнейшем месте, на Агоре (Demosth. XXVI. 23; Paus. I. 16.1, где уточняется ее локализация — перед знаменитым Расписным портиком), так и на Саламине (Aeschin. I. 25; Demosth. XIX. 251). Афиняне классической эпохи были, мягко говоря, не очень-то склонны возводить статуи обычных смертных людей. Можно в осторожной форме предположить, что через какое-то время после смерти Солон был героизирован.
* * *
Подведем итог деятельности Солона, попытавшись дать ей общую оценку. Об афинском мудреце трудно — даже в сугубо научной работе — говорить без восхищения, граничащего с изумлением. Особенно поражает та гармония, которой проникнута вся его фигура. Еще K.M. Колобова, указывая на тесную связь всех солоновских реформ между собою, справедливо отмечала: любая из этих реформ естественно и органично вызывала к жизни и остальные[297]. Ту же мысль о единстве, целостности, гармоничности (при всей многогранности проявлений) личности и деятельности Солона ярко выразил Виктор Эренберг: "Солон был поэтом и государственным деятелем, он — первый греческий политик, по-прежнему обращающийся к нам. В его личности отразился целостный аспект культуры его времени, неразрывная связь между искусством и политикой, между словом и делом. Единство греческой жизни проявилось в человеке, который писал элегии ионийским диалектом и размером, который любил блага жизни и страстно любил свой город, который твердо верил в водительство богов и в то же время сознавал политические, социальные и экономические проблемы, стоявшие на повестке дня, и смело проектировал их решение"[298]. Проводя в жизнь стройную программу своих преобразований, руководствовался ли Солон каким-то заранее выра-
[149]
ботанным четким планом или гениальной интуицией, свойственной творческим натурам? Вероятно, имело место и то и другое. Как бы то ни было, солоновский социально-политический порядок, солоновский "космос", как его хочется назвать, производит впечатление настоящего произведения искусства. Он был основан на идее "благозакония", евномии, имел главной целью консолидацию полиса в трудную, кризисную эпоху. И вот здесь мы сталкиваемся с историческим парадоксом. Парадокс этот заключается в том, что реформы Солона не привели к консолидации. Гражданские смуты уже вскоре после его архонтата разгорелись с новой силой и в конечном счете породили-таки тиранию, которой так боялся афинский законодатель. Так что же, Солон потерпел фиаско? Если ограничиться краткосрочной перспективой, то так оно и может оказаться. К полному и долгосрочному окончанию губительного стасиса Афины пришли лишь на исходе VI в. до н.э., в период демократических реформ Клисфена[299]. Деятельность Солона, однако, имела другое, более важное значение, которое сказалось лишь с течением времени. В ее результате экономическое, политическое, культурное развитие Афин вышло на принципиально новый уровень. Выше мы говорили, что в досолоновскую эпоху афинский полис по большинству своих параметров (исключая разве что размеры) был, в общем, рядовым по греческим меркам. Его опережали — и подчас довольно сильно — и Коринф, и Милет, и полисы Эвбеи... В послесолоновское время ситуация начинает стремительно меняться. Афины делают такой резкий рывок вперед, что через какой-нибудь век становятся одной из двух, наряду со Спартой, "сверхдержав" греческого мира, претендентом на гегемонию в Элладе. Конечно, такой ход афинской истории — заслуга не одного Солона. Свой вклад в поступательное развитие этого процесса внесли впоследствии и Писистрат, и Клисфен, и — еще позже — Фемистокл. Но Солон
[151]
был первым в этом ряду. Его с полным правом можно назвать "отцом-основателем" грядущего афинского могущества и процветания. Государственные деятели дальнейших десятилетий и веков шли уже по его стопам, по намеченному им пути. Не случайно поэтому, что посмертный авторитет Солона в Греции (а особенно, конечно, в Афинах) был колоссален. К нему сплошь и рядом прибегали (другой вопрос, насколько обоснованно) политики, идеологи, публицисты, ораторы для подкрепления тех или иных взглядов. В данном отношении Солона можно сопоставить, пожалуй, лишь с мифическими или полумифическими реформаторами глубокой древности (Тесеем, Ликургом), да еще, может быть, с Гомером, который также был последним авторитетом во многих сферах жизни.
Глава III
