Затруднения, возникшие на Королевской мануфактуре

В действительности дело вовсе не шло на лад, настоящих успехов не было. Венеция не отказалась от своих намерений и втайне оказывала давление на эмигрантов, прибегая то к щедрым посулам, то к страшным угрозам, действуя через секретных агентов и через подложные письма, короче говоря, любые средства были хороши и шли в ход. На протяжении года Кольбер и венецианский посланник обменивались «уколами и ударами», становившимися все ощутимее. Кольбер мог удержать итальянцев тайными обещаниями дополнительных выплат, причем очень высоких. Так, 21 октября 1665 г. главному мастеру Антонио делла Риветта установили жалованье в размере 1200 ливров в год, а его трем основным помощникам: Морале, Барбини и Кривано — по 800 ливров. Кроме того, Мануфактура получила из казны 3000 ливров, предназначенных для обеспечения питания и содержания работников. Антонио делла Риветта, на талант которого и возлагались все надежды, получал по 40 дублонов в месяц и за такую плату согласился верой и правдой хорошо служить Франции.

Сагредо, которому его соотечественники были представлены по прибытии в Париж, попробовал было воздействовать на них методом устрашения и обрисовал им, какому риску они себя подвергают: он говорил о том, что их имущество может быть конфисковано, а члены семей будут подвергнуты преследованиям. Однако угрозы не произвели особого впечатления на мастеров из Мурано, оказавшихся не из числа пугливых, ибо их очень прельщали выгодные условия, предложенные Францией, а угрозы могли остаться пустыми угрозами, к тому же Венеция ведь была так далеко… В это время Сагредо был отозван в Венецию, и на его посту посланника сменил господин Джустиниани.

Джустиниани получил от властей Венеции такие же указания: всеми силами воспрепятствовать дальнейшим успехам Королевской мануфактуры во Франции. Итак, он прежде всего нанял массу секретных агентов, чтобы постоянно быть в курсе положения дел. Кольбер же со своей стороны пытался сделать «процесс необратимым». Так, он организовал торжественный визит короля и придворных в Сент-Антуанское предместье, чтобы придать предприятию еще больший блеск. Итак, 26 апреля 1666 г. король в сопровождении Месье (титул младшего брата короля. — Прим. пер.) и многочисленных придворных прибыл на улицу Рейи и осмотрел стекольно-зеркальное производство. Он прошел по всем помещениям, осмотрел печи и инструменты, задавал вопросы. Прямо у него на глазах выдули зеркало, нанесли слой металла на стекло и отполировали. Своим визитом Людовик XV остался доволен и оставил 150 дублонов в качестве награды для работников.

Однако давление со стороны Джустиниани продолжалось, и скрытые угрозы оказывали свое воздействие. Многие рабочие, обеспокоенные и смущенные постоянством угроз, поддались панике и обратились к венецианскому посланнику с просьбой выдать им охранные грамоты для возвращения в Венецию. К счастью для мануфактуры, так поступили лишь простые рабочие и подмастерья, но сам факт их «дезертирства» свидетельствовал о том, что венецианцы все же очень уязвимы и ненадежны. Чтобы заставить оставшихся мастеров укорениться на «французской почве», Кольбер задумал призвать в Париж оставшихся в Мурано жен венецианцев, для того чтобы те могли вести нормальную семейную жизнь. Посредником в этом щекотливом и многотрудном деле было поручено стать одному из племянников Антонио делла Риветта. Он получил от Антонио письмо и передал его жене мастера. Но венецианская полиция засекла эту переписку и пошла на хитрость: были изготовлены подложные письма, якобы содержавшие ответы от жен «перебежчиков», и суть этих ответов состояла в том, что жены отказывались отправиться в путь без особого распоряжения своих мужей, далее следовали намеки на то, что мужьям следовало бы лично приехать в Мурано, чтобы держать с женами совет и уж совместно решить, как следовало бы поступить. Были наняты специальные гонцы, сумевшие доставить в Париж эти подложные письма вдвое быстрее, чем обычные курьеры доставляли почту. Джустиниани приказал своему лакею лично доставить фальшивку, якобы написанную синьорой делла Риветта, на улицу Рейи, и письмо было зачитано в его присутствии, так что он тотчас же доложил венецианскому посланнику, какова была реакция. А реакция оказалась весьма неблагоприятной для посланника, ибо муранцы были настроены довольно скептически и к тому же они были не столь глупы, чтобы позволить себя провести: они заметили, что «письмо было составлено лицом очень умным и образованным, в выражениях, не свойственных их супругам» и что именно поэтому они не могут верить в его подлинность. К сожалению, в фондах архивов Венеции не сохранились письма, адресованные Кольбером муранским мастерам и их супругам, однако этот пробел нам отчасти позволит восполнить собрание избранной переписки Кольбера, хранящееся у нас.

Надо заметить, что история с подложными письмами на этом не заканчивается. Жизнь во французской столице, даже вдали от супруг и детей, имела в глазах венецианцев массу притягательных и приятных моментов, ибо прехорошенькие парижанки, коих привлекало в Сент-Антуанское предместье естественное женское любопытство, оказывали молодым итальянцам большое внимание и обходились с ними исключительно приветливо, «проявляя чрезвычайную бойкость и веселость нрава». Итальянские работники, обустроившиеся в хороших апартаментах, сытно накормленные, буквально осыпаемые деньгами, приобрели в Париже привычку принимать у себя дам, коих никак нельзя было назвать недотрогами; к тому же венецианцы осознавали, сколь большое значение придавали во Франции самому факту их присутствия на мануфактуре. Королевские щедроты и милости, сыпавшиеся как из рога изобилия, порождали лишь все новые и новые требования, мотовство и распутство. Короче говоря, итальянские мастера работниками были не очень удобными, буйными, пылкими, в них бушевали нешуточные страсти и они доставляли массу тревог и хлопот. Но на тот момент и речи не было, чтобы без них обходиться, по крайней мере, бытовало мнение, что без них обойтись просто невозможно. И Кольбер, чтобы кое-как заставить их образумиться и остепениться, принял решение вернуться к плану доставить во Францию их жен, доставить любой ценой. Итак, новые секретные агенты отправились в Мурано, но Джустиниани об этом проведал. Венецианской полиции были сообщены их приметы, слежка за членами семейств «перебежчиков» усилилась, в домах их супруг даже были проведены обыски, дабы убедиться в том, что женщины не покинули семейных очагов. Жены находились там, где им и полагалось, т. е. в своих домах, молчаливые, грустные, смиренные, они покорно и тихо ждали возвращения своих супругов… Одна из них лежала в постели по причине тяжелой болезни, вторая обратилась к непрошеному гостю с прошением передать ее мужу нижайшую просьбу поскорее вернуться в их «гнездышко». Казалось, все было в идеальном порядке, но несколько дней спустя, когда посланцы венецианских властей явились с повторной проверкой, они с изумлением увидели, что «гнездышки» опустели. Больные женщины внезапно обрели утраченное было здоровье и уехали с эмиссарами французского короля! И задержать их и вернуть с полдороги уже не было никакой возможности, потому что время было упущено! Полицию Венецианской республики обманули, обвели вокруг пальца, и власти Венеции, конечно же, рассматривали вопрос о принятии наиболее радикальных мер против «проклятых зеркальщиков-изменников», а пока в ожидании удобного случая использовали в своих целях инциденты, вести о которых доходили с улицы Рейи. Мало того, они распространили слухи, что зеркала, выпускавшиеся в мастерской в предместье Парижа, не выдерживали испытаний ни холодом, ни жарой; к тому же они всячески распаляли взаимную ревность итальянских мастеров и их жадность, что приводило к новым безумным требованиям.

Со своей стороны Кольбер был не слишком доволен состоянием дел. В ноябре 1666 г. Дюнуайе обратился к нему с докладом, в коем в достаточно мрачных тонах описал положение на Мануфактуре, признал, что она представляет собой бездонную пропасть, поглощающую уйму денег. Разумеется, он докладывал и о том, что нельзя ставить под сомнение саму возможность создания на Мануфактуре столь же прекрасных зеркал, как в Венеции, и о том, что эта возможность будет реальной до тех пор, «пока там пожелают работать венецианские мастера и рабочие». Но он сообщал и о том, что венецианцы крайне ревниво относятся к своим знаниям и чрезвычайно недоверчивы, а потому отказываются допускать к работе у печей французских мастеров и рабочих и не передают им свой опыт. Дюнуайе делал вывод о том, что огромные расходы, уже затраченные на создание и содержание заведения, составляющие невероятную сумму в 180 000 ливров, могут оказаться зряшными, если предприятие потерпит крах, ибо вернуть можно будет не более трети, успех же всего предприятия зависит от капризов и прихотей этих господ⁵, докладывал Дюнуайе, под «господами» подразумевая венецианцев.

От капризов и прихотей… и не только от них. Так, Ла Мотта, мастер, прибывший во Францию одним из первых, был крайне обеспокоен успехами мастера делла Риветта, отличавшегося особым искусством, и итальянское сообщество, будучи и так сообществом весьма беспокойным, раскололось на два клана; разумеется, это не прошло незамеченным для венецианского посланника, и тайные агенты Венеции принялись усердно подливать масла в огонь. Соперничество быстро набирало силу и привело к открытым вооруженным столкновениям, весьма кровавым, так как у членов обеих шаек имелись аркебузы; в одной из стычек Ла Мотта был ранен в плечо, один из его приятелей — в руку. В дело вынуждены были вмешаться королевские гвардейцы… Итог оказался плачевным: многие работники были арестованы и какое-то время пребывали под стражей, а работа на Мануфактуре вообще остановилась. Мешали работе не только бурные ссоры венецианцев, но и несчастные случаи: так, в ноябре повредил ногу работник, игравший особую роль в процессе производства, потому что он умел «растягивать зеркала на больших лопатках», и никто его не мог заменить. Напрасно пытались уговорить другого работника хотя бы попытаться выполнить эту операцию, все отказывались наотрез, утверждая, что «задача эта столь трудна и требует такого мастерства, что обучаться этому искусству надо с двенадцатилетнего возраста». Потраченные впустую дни дорого обходятся казне, так как печи должны по-прежнему гореть, ибо «иначе они погибнут, что приведет к еще большим расходам, к ущербу в размере более 20 000 ливров». Была сделана попытка привезти из Мурано другого специалиста, но успеха она не имела: французскому эмиссару удалось доставить только двух полировщиков, так как все остальные работники, с которыми уже имелась договоренность, в последний момент ехать отказались.

Быть может, чтобы получить лучшие результаты, следовало в еще большей мере заинтересовать итальянцев в финансовом плане? Именно такое мнение высказал Дюнуайе Кольберу. Вероятно, дело пойдет на лад, если король, посуливший печься о благополучии итальянцев, написали в постскриптуме к докладу Дюнуайе, пообещает подарить им во владение землю ценой в 20 000 экю, которая станет их собственностью и после их смерти перейдет к их вдовам и детям, если король пообещает обеспечить их наследникам приличную ренту, если за каждого обученного ученика-француза они будут получать вознаграждение в 2000 экю. Дюнуайе предполагал, что подобные преимущества смогут послужить хорошим стимулом для того, чтобы итальянцы превозмогли свою леность, недисциплинированность и недоброжелательство.

Наступил Новый год. Прошло 18 месяцев со дня открытия Мануфактуры, производство хирело, но во Франции были уверены, что время работает на Королевство. И вот тогда-то и начались несчастья… В начале января 1667 г. умер один из муранцев, без которого просто невозможно было изготовить смеси для производства «хрустального стекла», а 25 января умер и второй мастер, Доменико Морассе. В Мурано было усилено наблюдение за домами стекольщиков, и четверо из них заподозрены в желании эмигрировать во Францию, за что и заточены в так называемую «Свинцовую тюрьму» в Венеции. На Мануфактуре в Париже обстановка тоже была весьма напряженной. Муранцы опасались за свои жизни, и теперь предоставляемые французским королем преимущества уже мало чего стоили перед лицом угрозы смерти. Если кто-нибудь из муранцев поддался бы давлению со стороны венецианских властей, все члены сообщества итальянцев последовали бы его примеру. Джустиниани стал более настойчив: он грозил страшными карами и в то же время обещал амнистию. Делла Риветта Барбини, Кривано, подвергшиеся особой «обработке», принимают решение «покинуть поле боя и сдаться на милость победителей». В первых числах апреля 1667 г. они покидают Францию и добираются до Безансона, где посланник Венеции передает им охранные грамоты и немного денег. Власти Венеции оказались верны своему слову и не тревожили «блудных сыновей», когда они вернулись в Мурано и к своему ремеслу, но их коллеги по цеху устроили им в Мурано столь «приятную жизнь», что они даже были вынуждены обратиться за помощью в Совет Десяти.

Означало ли это, что Королевская мануфактура потерпела крах? Пожалуй, это утверждение было верно только наполовину. Своей недисциплинированностью, бесконечными требованиями увеличить жалованье, отказами от работы и от передачи опыта французам итальянцы в конце концов так утомили лиц, финансировавших сие предприятие, что Дюнуайе позволил им уехать без особых сожалений. На Мануфактуре тогда изучали другие способы решения проблемы… Вот почему, когда весной 1670 г., как раз три года спустя после возвращения на родину венецианские мастера, уязвленные дурным приемом, оказанным им соотечественниками, обратились с просьбой позволить им вернуться в Париж, через посредника, посланника Франции господина де Сент-Андрие, Кольбер ответил очень сухо: «они доставили всем столько хлопот, когда работали на мануфактуре, и выказали такую хитрость и коварство, что я не думаю, чтобы призывать их во второй раз было бы нам полезно и выгодно»⁶.

Как можно точно оценить, какую роль сыграли венецианские мастера и работники в создании производства по выпуску зеркал во Франции? Только в 1670 г. на мануфактуре были отмечены первые реальные успехи, достигнутые в результате тяжких трудов, проб и ошибок, когда все делалось наугад и на ощупь, и в конце концов оказались преодолены многие технические трудности. Следует заметить, что начиная с 1665 г. во Франции и в других местах делались попытки производить зеркала и некоторые увенчались успехом. Особо прославились в то время зеркальные мастерские в Турлавиле в Нормандии, которыми руководил некий Лука де Неу. Существенность, весомость вклада итальянцев в поиски французских мастеров подвергались сомнению, были предметом споров уже в то время, что однако же не помешало итальянскому послу жаловаться в послании к правительству его родины на тот ущерб, что нанесли благополучию Венеции действия некоторых изменников, поспособствовавших процветанию производства во Франции. Его сетования изливались в следующих выражениях: «Повторяю Вашим Превосходительствам, что у меня слезы застилают глаза, когда я вижу, как прижились и расцветают эти мануфактуры благодаря злой воле и безнаказанности наших соотечественников, те самые мануфактуры, коими наделили нас Провидение и Природа, даровав столь великие преимущества перед другими народами»⁷.

На самом деле не выдувание стекла, а совсем иные процессы за несколько лет приведут французских зеркальщиков к славе, которая затмит славу венецианцев. «С 1666 года во Франции начали производить столь же прекрасные зеркала, как и в Венеции, прежде снабжавшей ими всю Европу, и вскоре стали делать такие зеркала, с которыми по размерам и красоте не могли сравниться никакие зеркала, сделанные где бы то ни было»⁸.

НА ПУТИ К СЕН-ГОБЕНУ

Зеркальная галерея

Когда изумленным взорам публики была для обозрения открыта Зеркальная галерея в Версале в 1682 г., совместное творение Лебрена и Мансара было встречено восхищенными криками. В декабре 1682 г. в «Меркюр галан» («Галантный Меркурий») по поводу сего чуда было написано следующее: «Иногда самые прекрасные вещи труднее всего поддаются описанию, ибо величие и блеск какого-то явления порой ослепляют». Каждый стремился присовокупить свою хвалебную тираду к общему хору восторженных восклицаний. Летописцы, дежурные панегиристы, состоящие на службе у короля, придворные борзописцы не находят слов, чтобы достойным образом воспеть «дворец радости и веселья», одновременно чарующий «взор, слух, вкус и даже обоняние». «О, это воистину ослепительное собрание несметных богатств и источников света, тысячекратно умноженных многочисленными зеркалами, так что взору открывается блестящее зрелище, более ослепительное, чем море огня. Прибавьте к этому блеску еще и блеск разряженных придворных дам и кавалеров, чьи драгоценные украшения горят огнем…»

Что еще может стать столь ярким символом ослепительного, блистательного царствования Короля-Солнце, как не эта чудесная, восхитительная галерея, в зеркала которой может смотреться королевский двор, с головы до пят увешанный драгоценностями, может смотреться и видеть себя в полный рост, может любоваться собой и восхищаться своим блеском и величием!

Итак, в декабре 1682 г. галерея еще не была готова полностью, но уже были установлены все панели и зеркала, заказанные для королевских празднеств в 1678 г. Для тех подданных Его Величества, кто не имел счастья быть приглашенным на один из этих блестящих «парадов», «Меркюр галан» служил зеркалом и показывал все детали меблировки и украшений галереи, придававших ей столь своеобразную красоту, что ее с трудом могли вообразить себе те, кто не были туда допущены. «Зеркала располагаются напротив настоящих окон и представляются как бы ложными окнами; они многократно, миллион раз множат все предметы, в том числе и друг друга, так что галерея кажется бесконечной…» Серебряные ланжероны, поддерживающие жирандоли, чередуются с серебряными вазонами, в которых высажены померанцевые деревца, большие и малые канделябры, бра, жирандоли, стоящие на круглых столиках на одной ножке, сияли тысячами и тысячами огоньков, и эти огоньки отражались в зеркалах, так что получалась россыпь огней»⁹. Все, что искусство и человеческая изобретательность смогли создать прекрасного в области убранства и украшения жилища: картины, статуи, мраморные и бронзовые вазы, ковры, изготовленные на мануфактуре Савонри, драпировки из дамаста, т. е. из шелковой узорчатой ткани, и, конечно же, зеркала, — все было здесь собрано для того, чтобы служить королю и возвеличивать его.

Окончательно все работы по обустройству галереи были завершены в ноябре 1684 г., последние зеркала в проемах устанавливали накануне торжественного открытия галереи. Описывая эту чудесную анфиладу весной 1685 г., маркиза де Севинье не скрывала своего восхищения: «Ничто не может сравниться с этой галереей, ибо красота эта воистину королевская, несравненная»¹⁰. Действительно, замысел по созданию этой галереи был сам по себе чрезвычайно смел, даже дерзновенен, хотя в те времена кое-где уже имелись зеркальные кабинеты. Галерея представляла собой длинную анфиладу, где зеркала, числом более трех сотен (306), заполняли все проемы между окнами, были они без рам и соединялись тонкими, ажурными вызолоченными «трубочками», так что создавалось впечатление, что с обеих сторон располагаются гигантские целые зеркала. Стен не было видно вовсе, они как бы исчезли под покровом блестящих зеркал и в ослепительном потоке света, так что у современников создавалось впечатление, что их взорам представилось совершенно новое явление: «архитектура пустого пространства».

Ж.-Б. Моникар, заточенный в Бастилию в 1710 г., написал поэму, в которой он перечислял все красоты Версаля и забавлялся тем, что «предоставлял слово» предметам меблировки и помещениям дворца; так вот, Зеркальная галерея говорила у него о себе примерно следующее: «Мой свод как будто бы парит в пространстве, ибо высокие стены, покрытые зеркалами, и прозрачные панели одни и служат ему опорой». Как и большинство «летописцев» того времени, т. е. мемуаристов и тех, кого можно отнести к числу первых журналистов, Моникар описывал, в какое изумление повергал всякого особый эффект раздвоения предметов и их многократного повторения, достигавшийся благодаря многочисленности зеркал и их расположению относительно друг друга, а также отмечал, что всякий, попадавший на галерею впервые, испытывал из-за этого некоторое замешательство и смущение¹¹.

Можно смело утверждать, что создание зеркальной галереи и ее открытие для широкой публики было гениальным ходом настоящего мастера в сфере рекламы! Что лучше мог придумать тот, кто желал прославить Королевскую мануфактуру по производству зеркал? Галерея в Версале могла поразить воображение посетителей и тем самым дать столь необходимый импульс для развития нового производства. Если даже размеры зеркал и техника выдувания зеркал «на манер венецианских» и не были «революционными», то эффект аккумуляции повергал в изумление и восторг. В отчетах Управления королевскими зданиями за 1672 г. содержатся сведения, что Версаль уже «поглотил» зеркал на 38 000 ливров, а из отчетов за 1684 г. мы узнаем, что только создание Зеркальной галереи обошлось казне в 654 000 ливров, но в этой общей сумме не вычленена сумма, пошедшая на закупку зеркал¹². Отметим, однако, что год за годом, начиная с 1666, заказы на зеркала в отчетах Управления королевскими зданиями становятся все крупнее и крупнее, нам представляется, что именно эти заказы были манной небесной для компании господина Дюнуайе, а король был первым и главным ее клиентом.