Нынешняя дискуссия вокруг проблемы символической референции являет нашим глазам несколько удручающих моментов.
(а) Во-первых, есть целая группа терминов, таких, как «мет
ка» (mark), «индикация», «знак», «символ» и т. д., которые, не
смотря на усилия лучших умов, как будто противятся всякой
попытке дать им точное определение. Различие, которое при
нято проводить между естественными и условными знаками,
позволяет подводить под эти термины столь разные феноме
ны, как нимб вокруг луны, указывающий на дождь, отпечаток
лапы животного, звонок в дверь, светофор, значки, использу
емые в нотной грамоте, жесты одобрения и т. д. Термин «сим
вол» используется для обозначения не менее разнородных фе
номенов: символами считают имена и языковые выражения;
кроме того, льва называют символом мужества, круг – символом
вечности, крест – христианским символом спасения, флаг –
символом нации, букву О – символом кислорода, «Моби Дика»
или «Процесс» Кафки – символом человеческого существова
ния. Более того, некоторые авторы считают, что термином
«символ» можно обозначить построение научной теории, та
нец дождя у зуньи, роль Королевы в Британском Содружестве.
|
|
(б) Во-вторых, если и есть видимость согласия относительно
того, что человек, по словам Кассирера, есть animal symbolicum,
то нет никакого согласия по поводу того, где именно в челове
ческом мышлении начинается процесс, называемый симво
лизацией. Некоторые авторы, как, например, А.Н. Уайтхед в своей
* Schutz A. Symbol, Reality and Society // L. Bryson, L. Finkelstein, H. Hoagland, R.M. MacIver (eds.). Symbols and Society: Fourteenth Symposium on Science, Philosophy and Religion. N.Y., 1955. P. 135–202. Пер. В.Г. Николаева.
книге о символизме1, а также в работе «Процесс и реальность»2, усматривают начало символической референции в восприятии, а именно, в интегративном соединении перцептов в модусе презентационной непосредственности с перцептами в модусе каузальной действенности, происходящем в нашем обыденном восприятии. Чарльз Моррис в книге «Знаки, язык и поведение»3 определяет знак (а этот термин употребляется им в более широком смысле) как нечто, направляющее поведение по отношению к чему-то такому, что не является в данный момент стимулом. Конкретное событие или объект, например звук или метка, функционирующие в качестве знака, называются знако-носителем (sign-vehicle); организм, для которого нечто является знаком, – интерпретатором; то нечто, которое позволило бы выполнить всю последовательность реакции, к которой под воздействием знака предрасположен интерпретатор, – обозначаемым (denotatum) данного знака; а условия, при которых знак осуществляет обозначение, – его означаемым (significatum). Если знак производится его интерпретатором и выступает в качестве заместителя какого-то другого знака, с которым он синонимичен, то он называется символом; в противном случае он называется сигналом.
|
|
С точки зрения К.Дж. Дюкасса4, знаковое отношение не существует независимо от разума, а имеет сущностно психологическую природу. Интерпретация есть особого рода ментальное событие, состоящее в том, что сознание чего-либо приводит нас к осознанию чего-то другого. В качестве интерпретируемого выступают либо знаки, либо символы. Знак в собственном смысле слова порождает мнение или приводит нас к выдвижению утверждения, в то время как символ просто побуждает разум подумать о чем-то другом, не производя утверждений.
Джон Уайлд5 критикует теории Морриса и Дюкасса за истолкование знаковых отношений как причин, а не как объектов знания. Оба, по его мнению, упустили из виду тот факт, что естественный знак (например, «Дым – знак огня») реально связан со своим означаемым (signatum) независимо от того, оказывает ли он на нас воздействие; с другой стороны, некоторые естественные знаки – такие, как понятия и образы фантазии – являются формальными знаками, вся суть которых состоит в обозначении, спецификации ноэтического дара с помощью чего-то иного, нежели они сами. Формальные знаки – просто знаки, и не более того, тогда как другие естественные знаки, называемые инструментальными, характеризуются тем, что их
456
457
бытие не исчерпывается выполняемой ими функцией обозначения. (Дым определенно есть нечто большее, нежели знак огня.) Условные знаки, в отличие от естественных, не связаны «реально» с тем, что они обозначают. Согласно предложенному Уайлдом общему определению природы знакового отношения, знак есть нечто, способное являть познавательной способности что-то отличное от него самого как объекта.
Эрнст Кассирер6 отличает знаки (или сигналы), которые являются операторами и частью физического мира бытия, от символов, являющихся десигнаторами и частью человеческого мира значения. Первые, даже когда они понимаются и используются как сигналы, обладают физическим или субстанциальным бытием; символы же имеют только функциональную значимость. Знаки, или сигналы, относятся к вещи, которую они обозначают, уникальным и жестко закрепленным способом; человеческий символ, в свою очередь, не жесток и не статичен, он подвижен. С точки зрения Сьюзен К. Лангер7, которая в значительной степени придерживается теорий Кассирера, знак указывает на существование в прошлом, настоящем или будущем некоторой вещи, события или состояния. Знаки суть заместители своих объектов, о которых они оповещают субъектов. Таким образом, знаковое отношение является три-адическим: оно включает в себя субъект, знак и объект. Символы, в свою очередь, являются носителями представления об объектах; символы непосредственно «означают» не вещи, а именно представление о них. Поэтому любая символическая функция требует наличия четырех членов: субъекта, символа, представления и объекта. При этом мы понимаем, что в смысловую конфигурацию (pattern) входит не сам акт представления, а то, что в нем представляется. Подобно Кассиреру, г-жа Лангер рассматривает имя как простейший тип символа для именуемой им вещи и называет эту сложную связь денотаци-ей символа, тогда как более непосредственная связь символа с ассоциируемыми с ним представлениями, которые он передает, называется его коннотацией. В последней своей книге «Ощущение и форма»8 г-жа Лангер, похоже, расширила свое определение «символа». Теперь символ понимается ею как любое средство, с помощью которого мы становимся способны к производству абстракции9.
|
|
Приведенный выше обзор нескольких теорий, относящихся к проблеме сигнификативной, или символической, референции, хотя затрагивает всего лишь некоторые образцы пред-
ложенных подходов, совершенно сбивает нас с толку и заставляет думать, что трудности поиска единого подхода связаны не только с терминологией. Краткий анализ еще двух групп спорных проблем лишь укрепляет нас в этом подозрении.
(в) Как мы увидели, у большинства авторов речь идет о (реальной или психологической) связи между знаком и означаемым или между символом и значением. Споры развертываются вокруг того, является ли связь между двумя членами этой пары обратимой или нет. Согласно Уайтхеду, сам по себе тот факт, что в основе двух членов, устанавливающих символическую референцию, лежит некоторый общий элемент, еще не определяет, который из них будет символом, а который значением. Нет таких компонентов опыта, которые были бы только символами или только значениями. Символическая референция устанавливается между двумя компонентами сложного опыта, каждый из которых может быть узнан непосредственно. Чаще символическая референция идет от более сложного компонента как символа к более простому как значению10. По мнению г-жи Лангер, знак и объект, не выступай они в этом качестве для субъекта, или интерпретатора, были бы взаимозаменяемыми. Как гром может быть знаком того, что сверкнула молния, так и молния может означать, что сейчас будет гром. Сами по себе они просто соотнесены друг с другом. Только когда что-то из них становится воспринимаемым, а другое (которое воспринять труднее или даже вообще невозможно) – вызывающим наш интерес, мы действительно имеем дело с принадлежащим термину означением 11. Согласно Уайлду, мы берем этот член пары как знак, известный нам лучше, чем его означаемое, а следовательно, как знак, от него отличный. Отпечаток, оставленный лапой животного, более доступен познанию, чем само животное. Вместе с тем, знак может реально означать означаемое и в том случае, когда в действительности ни то, ни другое нам не известно. Знаки обнаруживают, а не создают12.
|
|
И все же, вопреки мнению этих авторов, отстаивающих положение о взаимозаменяемости знака и означаемого (по крайней мере, в отношении «естественных» знаков), обыденное мышление отказывается признать, что огонь может быть знаком дыма, боль – знаком стона, а физический объект – знаком понятия. И особенно сложной становится эта дилемма, как только мы принимаем во внимание язык. Эту проблему ясно сформулировал еще Аристотель в начале своего сочинения «Об
458
459
истолковании» (16а: 4 и далее): «Итак, то, что в звукосочетаниях, – это знаки (Аристотель использует здесь слово «symbola») представлений в душе, а письмена – знаки того, что в звукосочетаниях. Подобно тому как письмена не одни и те же у всех [людей], так и звукосочетания не одни и те же. Однако представления в душе («pathemata tes psyches»), непосредственные знаки которых (здесь Аристотель использует не слово «symbolon», как раньше, а слово «semeion», т.е. «знак») суть то, что в звукосочетаниях, у всех [людей] одни и те же, точно так же одни и те же предметы, подобия (homoiomata) которых суть представления»13. Здесь мы имеем довольно сложную связь: обозначающее именуемую вещь физическое событие (звучание или письмена на бумаге), коннотирующее с представлением, к которому оно относится. Это самым определенным образом необратимые отношения. То же относится и ко всем символическим референциям более высокого порядка.
(г) Другой вопрос, вызывающий споры, касается интерсубъективного характера знаков в самом широком смысле. В рамках настоящей дискуссии нам хотелось бы обойти вниманием бихевиористский тезис, который столь талантливо отстаивали Джордж Г. Мид, Чарльз Моррис и др. Стало быть, нас не будут интересовать ни сигнальные функции некоторых знаков, ни проблема так называемого языка животных, во всех иных отношениях чрезвычайно интересная. Последуем за Аристотелем, который говорил, что «имя есть… звукосочетание с условленным значением (kata syntheken)» («Об истолковании», 16а: 19)14. Аристотель поясняет, что ввести это ограничение необходимо, поскольку ничто по своей природе не является именем, нечто становится именем только тогда, когда становится символом (16а: 26 и далее)15. Далее он добавляет, что нечленораздельные звуки, какие, например, издают животные, обладают значимостью, но ни один из них не образует имени (onoma). Таким образом, языковые знаки и вообще искусственные знаки являются, согласно Аристотелю, вопросом условностей. Но понятие условности предполагает существование общества, а также возможность некоторого рода коммуникации, с помощью которой можно бы было установить эту «условность».
Итак, наш вопрос приобретает более общую форму: верно ли это утверждение для иных знаков, нежели языковых? Или оно верно для всех знаков, кроме естественных? Или, быть может, для последних тоже? Или, в еще более общей форме:
если и в самом деле, как многие считают, любое знаковое или символическое отношение заключает в себе, по крайней мере, три члена, одним из которых является субъективность интерпретатора, то не допускается ли молчаливо тем самым, что этот интерпретатор уже установил коммуникацию со своим собратом, а стало быть, что знаковое или символическое отношение с самого начала является общественным? Или: возможны ли знаковые или символические отношения в границах частной психологической или духовной жизни единичного индивида? И если да, то в какой степени он может разделять их с другими? Не могут ли мои фантазии, сновидения и заключенная в них символическая система тоже быть способны к обобществлению? Предполагают ли интерсубъективность художественное творчество, религиозный опыт, философствование? В свою очередь, если существуют частные и публичные символы, влияет ли на структуру первых, вторых или и тех и других особая социокультурная среда, и если да, то в какой степени? Не может ли обстоять дело таким образом, что нечто, являющееся знаком или символом для одного индивида или одной группы, не имеет знакового или символического значения для другого индивида и другой группы? Более того, могут ли интерсубъективность как таковая, общество и сообщество как таковые переживаться иначе, нежели посредством употребления символа? Далее: символ ли творит общество и сообщество, или сам символ есть порождение общества, навязываемое индивиду извне? Или это взаимосвязь между обществом и системой символов представляет собой такого рода процесс, что все символы или, по крайней мере некоторые из них, имеют источник в обществе, но, единожды установившись, оказывают, в свою очередь, обратное влияние на структуру самого общества?