Символическая аппрезентация общества

Ранее в параграфе IV (п. 4) мы вкратце описали различные измерения социального мира, сгруппированного вокруг цент­рального отношения лицом-к-лицу между сообщниками. Только в Мы-отношении, как уже говорилось, сообщники, благодаря своему взаимному биографическому вовлечению, могут переживать друг друга как уникальных индивидов. Во всех других измерениях социального мира – измерениях со­временников, предшественников и преемников – другой чело­век переживается не в его индивидуальной уникальности, а в

520

521

рамках его типичных образцов поведения, типичных мотивов, типичных установок и, вдобавок к тому, в различных степенях анонимности. В социальных ситуациях повседневной жизни отношения, свойственные всем этим измерениям, зачастую переплетаются. Когда я обсуждаю с другом в отношении ли-цом-к-лицу журнальную статью, посвященную отношению Президента и Конгресса к принятию Китая в ООН, меня свя­зывают отношения не только с (возможно) анонимным совре­менным автором статьи, но и с современными индивидуаль­ными или коллективными действующими лицами социальной сцены, которые обозначаются терминами «Президент», «Кон­гресс», «Китай», «ООН»; а поскольку мы с моим другом обсуж­даем эту тему как граждане Соединенных Штатов 1954 года, мы делаем это в исторической ситуации, которая, по крайней мере, со-определена свершениями наших предшественников. Кроме того, мы удерживаем в поле зрения то влияние, которое могут оказать принимаемые сегодня решения на наших преем­ников, т.е. будущие поколения. Все эти понятия понятны нам как непроясненные термины обыденного мышления, посколь­ку их значение в нашей социокультурной среде принимается как данность. Как это возможно?

Мы утверждаем, что в обыденном мышлении мы пережива­ем социальный мир на двух уровнях аппрезентативных соотне­сений:

1) Мы схватываем индивидуальных собратьев и их когита-ции как реальности мира повседневной жизни. Они нахо­дятся в нашей реальной или потенциальной досягаемости, и мы разделяем или можем разделить с ними посредством ком­муникации общую понятную среду. Разумеется, мы можем схватить этих индивидуальных собратьев и их когитации только по аналогии, через систему аппрезентативных соот­несений, описанных в параграфе IV (п. 4), и в этом смысле мир другого трансцендирует за пределы моего мира; однако при всем при том эта «имманентная трансценденция» при­сутствует в реальности нашей повседневной жизни. А следова­тельно, оба члена аппрезентативного отношения, посредством которого мы схватываем эту трансцендентность, принадлежат к одной и той же конечной области значения, а именно, верховной реальности.

2) Между тем, социальные коллективы и институционали­зированные отношения не являются как таковые сущностями в области значения повседневной реальности; это конструкты

обыденного мышления, имеющие свою реальность в другом подмире, возможно, том, который Уильям Джемс назвал поду-ниверсумом идеальных отношений. Поэтому мы можем схва­тить их только символически; однако символы, аппрезентиру-ющие их, принадлежат к верховной реальности и мотивируют наши действия в ней. Это утверждение требует некоторых по­яснений.

Можно начать с наиболее очевидного случая: нашего пере­живания социальной коллективности. Строго говоря, все мы находимся в ситуации Кренкебилля из произведения Анатоля Франса, для которого государство – это всего лишь брюзгли­вый старикан за прилавком. Для нас государство представле­но индивидами: конгрессменами, судьями, сборщиками нало­гов, солдатами, полицейскими, государственными служащими и, возможно, президентом, королевой или фюрером. Полити­ческий карикатурист показывает нам Дядюшку Сэма, беседу­ющего с Джоном Булем и Марианной, или даже земной шар, взирающий с перекошенным лицом на водородную бомбу, де­монстрирующую свои зубы. Есть, однако, глубокие корни у этого грубого символизма.

Ранее мы говорили (IV, 4), что Мы-отношение как таковое выходит за пределы существования в верховной реальности любого сообщника и может быть аппрезентировано только с помощью символизации. Мой друг является для меня, а я яв­ляюсь для него элементом реальности повседневной жизни. Но наша дружба превосходит индивидуальную ситуацию каждо­го из нас в конечной области значения верховной реальности. Поскольку наше понятие о Мы-отношении есть чисто фор­мальное понятие, относящееся к ситуациям лицом-к-лицу всех степеней интимности и отчужденности, то и символы, ко­торыми аппрезентируются такие отношения, чрезвычайно разнообразны. Аппрезентирующим членом Мы-отношения все­гда является общая ситуация, как она определена участника­ми: ситуация, которую они вместе используют, которую они вместе переживают, которой они вместе радуются или кото­рую они вместе терпят. Общий интерес делает их партнерами, и идея партнерства является, быть может, самым общим тер­мином для аппрезентируемого Мы-отношения. (Мы приятели, любовники, пострадавшие и т.д.)

Символы становятся тем отчетливее, чем более стабилизи­руются и институционализируются социальные отношения. Место, где проживает семья, обретает аппрезентативное зна-

522

523

чение «дома», охраняемого такими божествами, как лары и пе­наты. Домашний очаг – это не просто место, где разводят огонь; законный брак и супружество – это церемониальные (или даже священные) и правовые символы брачной связи; соседство – это нечто гораздо большее, чем просто экологи­ческое понятие.

Все эти примеры относятся, однако, к таким социальным отношениям, которые могут быть вовлечены в реальную дося­гаемость. Это тот тип групп, который имел в виду Кули⁷⁹, вво­дя весьма двусмысленное понятие первичной группы, и имен­но этим оправдывается интерес современных социологов к так называемым малым группам, которые Хоманс, например, оп­ределяет как «множество лиц, достаточно небольшое, чтобы каждый мог общаться со всеми другими не опосредованно, че­рез других людей, а лицом-к-лицу»⁸⁰.

Ситуация, однако, меняется, если группа крупнее и отно­шение лицом-к-лицу не может быть в ней установлено. Макс Вебер, чья теория была основана на истолковании социально­го мира в категориях субъективного смысла индивидуального действующего лица, последовательно проводит мысль, что «только наличие… вероятности повторения соответствующего данному смыслу поведения, – и ничто иное – означает, что социальное отношение в данном случае “существует”… Утверж­дение, что “дружба” или “государство” существует, означает, та­ким образом, только одно: мы (наблюдающие) предполагаем наличие в настоящем или прошлом возможности, которая зак­лючается в том, что на основании определенного рода уста­новки определенных людей поведение их обычно происходит в рамках усредненно предполагаемого смысла»⁸¹.

Однако само это утверждение есть конструкт, созданный социальным ученым, и, следовательно, не принадлежит к сфере обыденного мышления человека в повседневной жиз­ни. Последний переживает социальную и политическую организацию через специфические аппрезентации, которые были тщательно проанализированы в книге Эрика Фёгели-на, на которую мы ссылались ранее в параграфе IV (2-б). По мнению этого автора, политическое общество как особый освещенный изнутри микрокосм «обладает своим внутрен­ним смыслом, но вместе с тем, осязаемо присутствует во внеш­нем мире, а именно, в людях, имеющих тела и через свои тела участвующих в органической и неорганической экстерналь-ности мира».

Например, представительство может пониматься как в элементарном смысле внешних институтов (например, члены законодательного собрания получают свое членство в нем бла­годаря всенародным выборам), так и в экзистенциальном смысле⁸²; в последнем случае смысл его состоит в том, что по­литические общества, чтобы быть способными к действию, должны иметь такую внешнюю структуру, которая бы по­зволяла некоторым ее членам (правителю, суверену, прави­тельству, государю) находить привычное подчинение прика­зам. Иными словами, «политическое общество начинает существовать тогда, когда отчетливо заявляет о самом себе и рождает своего представителя».

Однако это не все. Вдобавок к тому, мы должны провести различие «между связью, в которой общество репрезентирует­ся его официальными представителями, и другой связью, в которой само общество становится представителем чего-то запредельного, некой трансцендирующей реальности … Все ран­ние империи мыслили себя представителями космического порядка.., великие имперские церемонии репрезентируют ритмы космоса; празднества и жертвоприношения являют со­бой космическую литургию, символическое участие мик­рокосма в макрокосме; а сам правитель представляет обще­ство, поскольку представляет на земле трансцендентную силу, поддерживающую космический порядок».

Фёгелин приводит множество примеров такой «самоинтер­претации» группы, которой противопоставляет интерпрета­цию тех же самых символов теоретиком. Мы не можем углу­биться здесь в эту завораживающую тему. Мы хотели бы только добавить, что символические аппрезентации, посред­ством которых мы-группа себя интерпретирует, имеют аналог в интерпретациях тех же самых символов они-группой или они-группами. Но эти интерпретации будут неизбежно отли­чаться от интерпретаций мы-группы, поскольку системы реле-вантностей обеих групп (и, соответственно, апперцептивные, аппрезентативные и референциальные схемы, принимаемые как системы соотнесения для интерпретации сотворенного та­ким образом «порядка») не могут совпадать. Здесь перед соци­альным ученым открывается широкое поле для конкретных исследований, важных не только с теоретической, но и с прак­тической точки зрения; ведь манипулирование символами, будь то для убеждения или для пропаганды, требует, по край­ней мере, прояснения их внутренней структуры.

524

525