Схема 2. Сводная схема основных оппозиций

415

семье старухи (их называют «разрушительница­ми домов»). Мужчина, который печется о гармо­нии и мире в своем доме, держит их на удалении, да старухи и сами опасаются бывать в семьях, где имеется авторитетный глава (elhiba).

Только у свободной от всего бесплодной ста­рухи, которую ничто уже более «не сдерживает», в полной мере раскрываются задатки, свойствен­ные всякой женщине. Любой росток, предостав­ленный сам себе, всегда тянется влево, повернуть его в правую сторону (или к правоте) можно лишь с помощью специального искривления, «за­рубки» («женщина — что зарубка на дереве»). Точно так же в любой женщине есть что-то от дьявольской природы женской женщины, что проявляется, в частности, во время менструаций, когда она не должна готовить еду, работать в саду, заниматься посадками, молиться и постить­ся. Считается, что «женщина — как море» (где скапливаются нечистоты). A elkhalath, коллектив­ное имя, данное «женскому роду», означает так­же пустоту, небытие, пустыню, разруху.

Благодаря достоинствам, которыми наделе­но мужское начало и которые позволяют ему в любом браке навязывать свои условия, мужское-мужское, в отличие от женского-женского, ни­когда не осуждается открыто, несмотря на не­одобрение, которое вызывают некоторые фор­мы избыточности мужских доблестей, когда они проявляются в чистом виде, как, например, «доб­лесть (nif) дьявола». Одним из воплощений дья­вола является «рыжий»¹⁶. Он повсюду сеет сму­ту, у него нет усов, с ним не хотят вместе торго­вать на базаре, а на последнем суде, когда всем прощаются все прегрешения, ему отказывают в отпущении грехов и т. п. Другим воплощением

¹⁶ Известно, что рыжий и красный — в особенности цвет хны — ассоциируется с мужественностью (достаточно напомнить об упо­треблении хны при подготовке больших церемоний инициации, бра­косочетания, обрезания). Показательно также, что жертвенный бык (благодаря которому, как ожидается, польют дожди) никогда не бывает рыжим.

416

дьявола — совершенно в ином смысле — высту­пает amengur, мужчина, не оставивший потом­ков мужского пола.

Социальный мир, каждую его часть, насквозь про­низывает основополагающее разделение, начинающееся с разделения труда между полами, переходящее далее в раз­деление сельскохозяйственного цикла на время труда и время производства и достигающее представлений и цен­ностей, опосредованных ритуальными практиками. В ос­нове разделения труда, а также ритуалов или представле­ний, предназначенных для усиления или оправдания этого разделения¹⁷, лежат одни и те же практические схемы, ко­торые вписаны в самые глубинные телесные диспозиции. Эмпирическая работа по установлению «колонок оппози­ций», на которых зиждется каждая культурная система в своем произвольном, т. е. историческом своеобразии, по­зволяет выявить принцип основополагающего разделения, исходный nomos, который мыслится как расположенный у истока, в своего рода изначальном акте конституирования, установления, институирования, но который в действи­тельности институирован в каждом обычном акте обыден­ной практики, наподобие тех, которые управляют разделе­нием труда между полами, этой формой непрерывного творения, одновременно бессознательной и коллективной, что определяет ее непрерывность и трансцендентность в отношении индивидуальных сознаний.

¹⁷ «Они прогуливаются целыми днями, и у них вкусный кускус. У женщин кускус грубее (abelbul)» (Picard, 1968, 139). Песни жен­щин и особенно жалобные песни, исполняемые во время обмолота, полны подобными утверждениями. Однако наиболее сильно сопро­тивление женщин господству мужчин выражается в магии, этом оружии доминируемых, которое остается подчинено доминирую­щим категориям [восприятия] («Женщина — враг мужчины», «Не болезнь его сгубила, а женская ревность»). Так, например, чтобы низвести мужчину до положения осла (aghiul, слово-табу, заменен­ное эвфемизмом, позаимствованным из арабского языка), т. е. до положения раба, лишенного воли, женщины используют сердце осла, высушенное, посоленное и смолотое, приготовляя из него маги­ческий напиток.

417

Смысл распределения видов деятельности между по­лами (такого, каким оно выглядит в приведенной ниже свод­ной таблице) можно постичь, комбинируя три основные оппозиции: оппозицию между движением внутрь (а также вниз) и движением вовне (или вверх), оппозицию между влажным и сухим и, наконец, оппозицию между непрерыв­ными действиями, направленными на длительное поддер­жание противоположностей и распоряжение ими в их един­стве, и краткими, прерывистыми действиями, направлен­ными на объединение существующих противоположностей или разделение соединившихся. Нет нужды вновь возвра­щаться к оппозиции между внутренним, домом, кухней, или движением внутрь (накопление запасов) и внешним, полем, базаром, сходом, или движением вовне, между невидимым и видимым, личным и общественным и т. д. Оппозиция меж­ду влажным и сухим, которая частично перекрывает преды­дущую, дает женщине все то, что имеет отношение к воде, зелени, траве, саду, овощам, молоку, дереву, камню, земле (женщина пропалывает огород босиком, она лепит глиня­ные горшки и внутренние стены голыми руками). Но по­следняя оппозиция, наиболее важная с точки зрения риту­альной логики, отделяет мужские действия: непродол­жительные и опасные столкновения с пограничными сила­ми (пахота, жатва, заклание быка), для которых требуются инструменты, сделанные с помощью огня, и соответствую­щие предохранительные ритуалы — от действий женских: от вынашивания и ведения хозяйства, постоянных забот, направленных на обеспечение непрерывности, приготов­ления пищи (аналогичного вынашиванию), ухода за деть­ми и животными (включающего чистку, уборку навоза, от запаха которого чахнут скотина и дети, а также подмета­ние), тканья (которое в одном из его аспектов рассматрива­ется как поддержание жизни), заготовки продуктов или просто сбора плодов, а также других видов деятельности, которые сопровождаются простыми искупительными обря­дами. Сама женщина, т. е. ее жизнь и способность к дето­рождению, в высшей степени уязвима («беременная жен­щина стоит одной ногой в этом мире, а другой — в ином»,

418

«могила для нее остается открытой с момента зачатия до четвертого дня после родов»), уязвимы также и те жизни, за которые она несет ответственность, т. е. жизнь детей, ско­та, сада. Выступая хранительницей объединенных проти­воположностей (т. е. жизни), женщина должна распоряжать­ся жизнью и защищать ее как техническими, так и магичес­кими средствами.

Схема 3. Разделение труда между полами

виды мужского труда	виды женского труда
ВНУТРЕННИЕ РАБОТЫ
кормить скот по ночам	запасать еду и воду,
(запрещается подметать)	сохранять запасы, привязывать скот после возвращения с пастбища
	готовить (кухня, огонь, горшки, кускус)
	кормить детей, животных (коровы, курицы)
	ухаживать за детьми подметать (содержать в чистоте)
	ткать (и прясть шерсть)
	молоть зерно
	месить землю (лепить горшки из глины и штукатурить стены)

419

НАРУЖНЫЕ РАБОТЫ
выгонять стадо	доить корову (сбивать
ходить на базар	масло)
работать в поле (далеко, открыто, желтый, злаки)	ухаживать за садом (близко, закрыто,
пахать (лемех, обувь)	зелень, овощи)
сеять	(запрет на обмолот хлеба)
жать (серп, фартук)
молоть
веять зерно
переносить и вкапывать	переносить зерно, навоз
балки (мужская	(на собственной спине),
«каторга»),	воду, дрова, камни
крыть крышу	(женские «каторжные»
на спине скотины выво­зить в поле навоз	работы на строительстве дома)
сбрасывать (залезать	собирать (сбор плодов)
на деревья и сбивать мас-	маслины (запрещается
лины, трясти деревья —	сбивать плоды палкой),
для дома)	финики, миндаль, дерево
рубить дрова (мастерить	(хворост, ветки, сучья) и связывать их (в охапки)
деревянную утварь	собирать колоски
для кухни топором	полоть (босиком,
или ножом)	в длинном платье)
	давить ногами маслины
	(ср.: мять)
резать скотину, птицу	(запрещается резать скотину)
	мять глину руками
	(для дома и гумна — с коровьими лепешками) (предварительно ее добыв)

420

Подвергаясь постоянной опасности в ка­честве хранительниц жизни, женщины отвечают за все магические практики, направленные на со­хранение жизни (например, все обряды asfel про­тив сглаза). Все эти обряды направлены на про­должение жизни, за которую отвечают женщи­ны, поддержание той способности к плодоно­шению, носителями которой они являются (бес­плодие всегда вменяется им в вину). Чтобы убе­речь от смерти еще не родившегося ребенка, бе­ременная женщина совершает омовение рядом с сукой, у которой отобрали щенков. Когда жен­щина теряет ребенка в младенчестве, она облива­ется водой в яслях, одежду ребенка зарывают рядом с его могилой, помещая туда же заступ, которым закапывали могилу (существует выра­жение «продать заступ», а матери, потерявшей ребенка советуют: «Надо немедленно зарыть за­ступ»). И наоборот, бесплодной женщине запре­щается делать все то, что имеет отношение к пло­дородию (сажать, красить хной руки жениха, isli, т. е. причесывать невесту, thislith, т. е. прикасаться ко всему, что должно расти и множиться). Что­бы избежать опасности, женщине не следует про­износить некоторых слов: о ребенке, как и о саде, говорят с помощью эвфемизмов и даже антифраз («фу, какой негритенок» — скажут о ребенке), чтобы не искушать судьбу (своего рода hubris, т. е. хвастовством) и не вызывать зависти дру­гих, а также избежать сглаза, т. е. жадного и рев­нивого взгляда (особенно женского), выражаю­щего завистливое желание. Такой взгляд прино­сит несчастье, и он особенно опасен для женщин как хранительниц и охранительниц жизни (счи­тается, что тот, кто, взглянув на корову, сочтет ее красивой и захочет ее заполучить, насылает на нее болезнь; комплименты опасны, ибо в похва­лах заключено желание). Говорят: «Сады любят тайну (esser) и вежливое обращение». Эвфемизм, который является благословением, противопо­ставляется злословию, хуле. Слово сплетника опасно, «как женщина, которая налаживает ткац-

421

кий станок» (это единственный случай, когда жен­щина осуществляет скрещивание, подвергаясь опас­ности, аналогичной той, которая подстерегает мужчин во время жатвы или пахоты). Кроме того, женщина применяет магические противо­ядия, которые — все без исключения — имеют от­ношение к огню, к сфере сухого, а также к влаж­ному вожделению (сглаз, thit', иногда называется nefs), как, например, пахучие воскурения, татуи­ровка, хна, соль и всякие горькие вещества (assa faetida, олеандр, смола и т. д.), применяемые, что­бы отделить, отодвинуть, отщепить (Devulder, 1957, 343-347).

Таким образом, оппозиция между прерывистым муж­ским и непрерывным женским обнаруживается как на уров­не воспроизводства, в оппозиции зачатия и вынашивания, так и на уровне производства, в структурирующей сельско­хозяйственный цикл оппозиции между временем труда и временем производства, где последнее отведено для вына­шивания и регуляции природных процессов. «Занятия муж­чины — не успел оглянуться, и все кончено. А у женщины семь дней пройдет, а она свои дела никак не закончит» (Genevois, 69); «Жена следует за своим мужем, она доделы­вает то, что он оставляет после себя»; «У женщины легкая работа (fessus), но она не имеет конца». Именно посред­ством разделения труда между полами, которое является одновременно и техническим, и ритуальным, структура практики и ритуальных представлений сочленяется со структурой производства. Важнейшие моменты сельскохозяй­ственного года, которые Маркс называл трудовыми пери­одами ¹⁸,когда мужчины соединяют противоположности

¹⁸ Маркс К. Капитал. — Т. II. — Гл. XIII («Время производст­ва»). — М.: Политиздат, 1969. — С. 269-79. Календарь сельско­хозяйственных работ воспроизводит в превращенной форме ритмы сельскохозяйственного года, а точнее говоря, климатические ко­лебания, которые в свою очередь переводятся в чередование рабо­чего времени и времени производства, структурирующее сельско­хозяйственный год. Режим дождей характеризуется оппозицией между холодным дождливым сезоном, продолжающимся с ноября по апрель, и жарким засушливым сезоном, продолжающимся с мая

422

или разъединяют объединенные противоположности — т. е. осуществляют собственно сельскохозяйственные дей­ствия (в противоположность простому сбору плодов, кото­рым занимаются женщины), — сопровождаются коллектив­ными ритуалами узаконивания, принципиально отличаю­щимися по важности, торжественности и непреложности от предохранительных и искупительных ритуалов, которые в течение всего остального периода производства (когда зер­но, как горшок, оставленный для просушки, или как ребе­нок во чреве матери, подчинено процессу исключительно природного преобразования) выполняются в основном жен­щинами и детьми (пастухами) и имеют своей функцией со­действовать природе в ее работе (см. схему 4).

Нет нужды показывать, как посредством технического и ритуального разделения труда между полами таблица мужских и женских ценностей соотносится с основопола­гающей оппозицией сельскохозяйственного года. Цену та­ких качеств, как мужественность и бойцовость — когда речь идет о мальчике, — легко понять, если знать, что муж­чина, особенно во время пахоты, жатвы и полового акта, — это тот, кто, производя жизнь и средства удовлетворения жизненно необходимых потребностей, должен с помощью насилия, способного прекратить насилие, осуществить со­единение противоположностей или разъединение объеди­ненных противоположностей. И наоборот, женщина, кото­рая предназначена для непрерывных дел вынашивания и

по октябрь, при минимальном выпадении осадков в июне, июле и августе и возобновлении — столь ожидаемом — дождей в сентяб­ре. Зависимость от климата, с очевидностью, очень тесная, посколь­ку тягловая сила, имеющаяся в распоряжении крестьян для пахот­ных работ, невелика, а используемая техника (соха, серп) нена­дежна. Точно так же символическое оснащение ритуалов зависит от плодов, характерных для данного сезона (хотя в некоторых слу­чаях используется то, что припасено заранее, например, гранаты, и чего всегда хватает для ритуальных нужд). Но порождающие схе­мы позволяют найти замену и извлечь пользу из нужд и внешних ограничений в соответствии с самой логикой ритуала (этим объяс­няется, например, полная согласованность технического и мифи­ческого разума, которая обнаруживается во множестве случаев, например в устройстве дома).

Схема 4. Сельскохозяйственный год и мифологический год

424

упорядочения, естественно наделяется обратными свой­ствами: сохранения, накопления, утаивания — всем тем, что входит в понятие h'urma.

Магическая граница, как видим, пролегает повсюду: она одновременно в вещах и в телах, т. е. в порядке вещей, в природе вещей, в рутине и банальности повседневной жизни. Понимать это — значит помнить о том, что застав­ляет забыть слепой рассказ, «история, рассказанная идио­том, полная шума и ярости и ничего не значащая», так же как и мистическое заклинание, которое преобразует в сво­его рода вдохновенную литургию немного механическую и маниакальную рутину трудов и дней, цепочки стереотип­ных слов, выражающих предмыслимые мысли (отсюда эти «рассказывают», «как говорят», «как мы говорим», кото­рые сопровождают дискурс информаторов), общие места, где спокойно, где чувствуешь себя одновременно как у себя дома, но вместе со всеми остальными, серии преформированных актов, осуществляемых более или менее машиналь­но. Следует осознавать, что простое описание вызывает позиционное изменение всех слов или действий, осмысли­ваемых без намерения осмыслить, из которых состоит весь обыденный порядок и которые благодаря свойству самого дискурса становятся речами намеренными и преднамерен­ными. Следует осознавать также, что этот эффект совер­шенно особым образом влияет на все жесты ритуального, которые, будучи увековеченными и банализированными «магической стереотипизацией», как говорил Вебер, пере­водят в неосмысливаемые движения (поворачиваться на­право или налево, перекладывать снизу вверх, входить или выходить, связывать или разрезать) наиболее характерные операции ритуальной логики (объединять, расчленять, пе­реносить, переворачивать).

«В этот день пастух уезжает рано утром, чтобы успеть вернуться к azal. Он собирает всех трав понемногу (...). Он сделает из них букет, который тоже называется azal и кото­рый будет подвешен над входом. В это время хозяйка дома готовит молочный крем...» (Hassler, 1942). Из каждой обыч­ной фразы такого обычного описания нужно уметь не толь-

425

ко вычленить смысл, который не осознается агентами, но также увидеть в ней банальную сцену повседневной жизни: старика, сидящего у своей двери, пока невестка готовит ему еду, возвращающийся скот, женщину, которая привя­зывает его, юношу, возвращающегося с букетом цветов, которые ему помогла собрать бабка, мать, которая берет цветы и привешивает их над входом, услышать обычные слова («покажи-ка», «молодец, какие красивые», «хочу есть» и т. д.), увидеть сопровождающие все это обычные жесты.

И конечно, ничто так не дает почувствовать практическую функцию и функционирование социальных принципов разделения, как реалис­тическое и одновременно образное описание вне­запной и тотальной трансформации обыденной жизни, которая происходит при «возвращении azal». Все без исключения в деятельности муж­чин, женщин, детей внезапно преображается, подчиняясь новому временному ритму: выгон скота, конечно, а также труд мужчин и домаш­няя работа женщин, место, где готовится еда (это момент, когда выносят огонь, чтобы установить kanum во дворе), часы отдыха, место, где едят, сама природа питания, момент и маршрут пере­мещений женщин и их работ вне дома, ритм со­браний мужчин, церемоний, молитв, сходов, ба­заров, организуемых между деревнями.

Во влажный период, по утрам, до doh'a все мужчины находятся в деревне: за исключением собрания, которое бывает иногда по пятницам после коллективной молитвы, именно в этот мо­мент происходят сходы всего клана и всех сове­тов по урегулированию дел (по поводу разделов, расторжения браков и т. д.); также в эти часы с минарета раздаются обращения к собраниям мужчин (например, призыв к коллективным ра­ботам). С наступлением doh'a пастух гонит ста­до на пастбище, а мужчины отправляются в поле или в сады для выполнения либо крупных сезон­ных работ типа пахоты или обработки землей мотыгой, либо мелких работ, которыми запол-

426

нено «мертвое время» года или сельского дня (сбор травы, рытье и чистка канав, сбор хвороста или выкорчевывание пней и т. д.). Когда дождь, снег или холод прерывают всякую работу в полях или когда невозможно обрабатывать слишком раз­мокшую землю без ущерба для будущего уро­жая или для предстоящей пахоты, а плохие до­роги и страх застрять вдали от дома прерывают традиционные связи с внешним миром, импера­тив, предписывающий мужчинам находиться в середине дня вне дома, собирает их всех в общем доме, несмотря на все раздоры. В этот период года все до единого мужчины действительно на­ходятся в деревне, куда начиная с thaqachachth (конец октября) подтягиваются жители azib — хутора.

Вечерняя трапеза (imensi) подается очень рано — как только мужчины, сняв ботинки и рабочую одежду, присаживаются отдохнуть. Когда наступает ночь, все мужчины уже рас­ходятся по домам, за исключением тех, кто по вечерам предпочитает молиться в мечети, где, как правило, последнюю молитву (el âicha) совершают раньше, чтобы она по времени совпадала с мо­литвой maghreb. Именно потому, что мужчины всегда едят дома (за исключением полдника), жен­щины, лишенные принадлежащего им простран­ства, стремятся присвоить другое место, занима­ясь приготовлением пищи у стены дома, в тени, в послеобеденное время, пока мужчины отсутству­ют, что позволяет им хлопотать, не привлекая к себе внимания, без опасения быть застигнутыми за бездельем. Работа у ткацкого станка — заня­тие, которое длится в течение всего периода дож­дей — позволяет выстраивать своего рода заве­су, за которой можно уединиться, она служит своего рода алиби, поскольку к ней можно вер­нуться в любой момент. Эта же стратегия исполь­зуется и в отношении деревенского пространства: присутствие мужчин запрещает женщине выхо­дить к колодцу в течение всего утра, тем более что опасность упасть в воду заставляет соблю-

427

дать особую осторожность. Следовательно, по утрам водой обеспечивает «старуха». Она же, если в семье нет девочки, отгоняет куриц и до­машних животных от циновки, на которой рас­кладываются маслины или виноград, прежде чем они попадут под пресс или жернов.

В противовес замыканию группы на самой себе, а также на своем прошлом — в форме исто­рий и легенд, которые рассказываются долгими вечерами в помещении, предназначенном для мужчин, — с наступлением сухого сезона проис­ходит открытие вовне". Пробуждение деревни, затаившейся на период дождей, сопровождается, с возвращением azal, большим шумом и движе­нием: стук копыт мулов сообщает о тех, кто от­правляется на базар, он сменяется непрерывным топотом выгоняемого из хлевов скота, затем пе­чатный шаг ослов оповещает о том, что мужчи­ны выходят в поля и сады. Ближе к doh'a пасту­шок собирает свое стадо, а часть мужчин возвра­щается в деревню на послеполуденный отдых. Муэдзин зазывает на молитву ed-dohor — это зна­чит, что пора вновь выходить из дома. Менее чем за полчаса деревня пустеет, на этот раз полно­стью. Утром женщины остаются дома не только из-за домашних дел, но и из-за того, что иначе им пришлось бы проводить полуденный отдых (lamqil) под деревом, подобно мужчинам, или спешить домой, чтобы оказаться на месте к это­му времени, предназначенному для интимной близости. Наоборот, во второй половине дня практически все женщины, за редким исключени­ем, сопровождают мужчин. В это время «стару­хи», передавая бразды правления той невестке, до которой дошла очередь готовить ужин, уча­ствуют в общих работах, утверждая, таким об-

¹⁹ Влажный сезон является временем устного обучения, когда закрепляется групповая память. Во время сухого сезона эта память действует и обогащается через участие в действах и церемониях, цементирующих единство группы: летом дети практически обучают­ся крестьянским делам и обязанностям человека чести, которые им предстоит исполнять в будущем.

428

разом, свою власть. Они обходят огород, приби­рают за мужчинами: тут подобрать брошенную деревяшку, горсть фуража, упавшего по дороге, там — палку, забытую под деревом, вечером при­нести, кроме кувшина свежей воды из родника в саду, охапку травы, виноградных или маисовых листьев для скота. Молодые женщины во время сбора фиников помогают мужьям, которые тря­сут финиковые деревья. Жена собирает плоды, перебирает их и раскладывает на циновках, а ве­чером возвращается домой, немного позади мужа, одна или в сопровождении «старухи».

Так этот двойной выход определяет грани­цы azal, в прямом смысле слова мертвого време­ни, которое должен уважать каждый: кругом звенящая тишина, пустота, на улицах — настоя­щая «пустыня». Большинство мужчин разбре­лось: кто живет на azib (на хуторе), кто постоян­но живет вне дома из-за необходимости ухажи­вать за садом и за парой быков в хлеву, некото­рые работают на сушильне фиников (недаром в это время каждая семья боится, что ей не собрать всех своих мужчин в случае необходимости). Неизвестно, кому — мужчине или женщине — принадлежит в этот момент внешний мир. И те и другие остерегаются его занимать. Человек, ока­завшийся в эти часы на улице, кажется каким-то подозрительным. Редкие мужчины, из тех, кто не остался спать в поле под деревом, проводят сиесту, развалившись то тут, то там: в тени вхо­да, у изгороди, перед мечетью, прямо на камнях, или внутри дома, во внутреннем дворе, или в от­дельной комнате, если таковая имеется. Женщи­ны легкими тенями выскальзывают из дома, пере­секают улицу, незаметно проникают в дом к со­седке: сейчас они также ничем не заняты и, пользу­ясь тем, что присутствие мужчин в доме в это время дня старательно скрывается, собираются вместе или ходят друг к другу в гости. И только пастушки, возвратившиеся в деревню со своими стадами, играют на окраинных перекрестках и в местах сходок второстепенной важности: они

429

играют в thigar, «ножную борьбу», thighuladth, «бросанье камней в цель», в thimristh, «жмурки», своего рода игру для девочек, и т. п.