Античная лирика (фрагменты)

К.П. Полонская

В.Н. Ярхо

Приложение

М. Волошин

Сапфо

М. Волошин. День морозно-сизый расцвел и замер,

Что сближает стихотворение Максимилиана Волошина и поэтическую манеру Сапфо? Сделайте анализ стихотворений:

Сверху низвергаясь, ручей прохладный

Шлет сквозь ветви яблонь свое журчанье,

И с дрожащих листьев кругом глубокий

Сон истекает

Пер. В. Вересаева

День морозно-сизый расцвел и замер,

Побелело море, целуя отмель.

Всхлипывают волны, роняют брызги

Крылья тумана...

Обнимает сердце покорность. Тихо...

Мысли замирают. В саду маслина

Простирает ветви к слепому небу

Жестом рабыни...

... Для эпических героев война составляла весь смысл их жизни, ибо Зевс от самого рождения предназначал им сражаться в грозных сечах, проявляя при этом и геройство; для Архилоха война - горькая неизбежность, ибо у него нет другой возможности обеспечить себе ежедневное пропитание.

В остром копье у меня замешен мой хлеб. И в копье же

Из-под Исмара вино. Пью, опершись на копье.

(фр. 2)

Вместе со своими товарищами по оружию Архилох принимал участие в многочисленных схватках с окрестными племенами на острове Фасосе, где находилась паросская колония, и не увидел в этой войне ничего, кроме коварства и жестокости в борьбе за овладение фракийскими золотыми приисками. Отсюда - убийственный сарказм, с которым поэт оценивает «подвиг» тысячного отряда, настигшего и умертвившего семерых воинов противника; отсюда же - презрительное развенчание тех нравственных ценностей, которые составляли основу поведения гомеровских героев...

Полемизируя с героической этикой, Архилох иронически переосмысливает лексикон аристократического кодекса доблести: гомеровский Гектор «горделиво носит» доспехи, снятые в тяжелом бою с героически погибшего Патрокла, - у Архилоха дикий фракиец «горделиво носит» щит, брошенный трусливо убегающим противником; к тому же щит этот «безупречный» - определение, которое в эпосе прилагается к истинным героям без страха и упрека - Беллерофонту, Одиссею, юному Антилоху. Когда кто-нибудь из них попадает в беду, сам бог стремится спасти своего любимца из рук смерти; так Эней избежал гибели в поединке с Ахиллом благодаря вмешательству Посейдона, и Ахилл удостоил спасшегося чудом противника гневно-величественным: «Пусть же уходит». Архилох не дожидается божественного вмешательства, спасая собственную жизнь, а брошенный щит провожает тем же, но теперь иронически звучащим напутствием, что и Ахилл Энея: «Пусть же уходит».

Переоценке подвергается также эпическое представление о дружбе. Между гомеровскими героями дружественные связи возникали главным образом в результате пышных визитов и подкреплялись взаимными богатыми дарами.

В эпоху Архилоха, когда семейно-родовые связи рушились, он искал замену утраченного дома в чувстве воинского товарищества. Поэтому он горько оплакивал своего соратника Главка, который командовал отрядом паросцев на Фаросе и был убит здесь в очередной стычке с фракийцами; поэтому Архилох искренно радовался возвращению из-за моря своего лучшего друга: если бы тот погиб в чужих краях, поэту не удалось бы найти другого, столь же верного товарища. Но поэтому же Архилох с нескрываемой яростью обрушивался на того, кто обманул его доверие и нарушил клятву верности; на голову вероломного обидчика он призывал кораблекрушение и позорное рабство у фракийцев:

Пусть взяли бы его, - закоченевшего,

Голого, в травах морских,

А он зубами, как собака, ляскал бы,

Лежа без сил на песке

Ничком, среди прибоя волн бушующих.

(фр.79)

Относительность и непрочность традиционных моральных ценностей Архилоху пришлось испытать на себе и в другом отношении. Будучи влюблен в дочь своего богатого соотечественника Ликамба, он уже получил согласие на брак с ней, но затем отец девушки нарушил свое слово и выдал ее замуж за другого. Возмущенный Архилох обрушился на предателей потоком оскорбительных ямбов...

Определяющим для него остается ощущение неустойчивости, непрочности общественных отношений; в окружающем его мире поэт не видит закономерности и целесообразности. Оказавшись свидетелем солнечного затмения, он в потрясении восклицает:

Можно ждать, чего угодно, можно веровать всему,

Ничему нельзя дивиться, раз уж Зевс, отец богов,

В полдень ночь послал на землю, заградивши свет лучей

У сияющего солнца. Жалкий страх на всех напал (фр. 74).

Как необъяснимы чудеса в природе, так непостижимы причины человеческих несчастий: сердце обуревают бедствия, от которых человеку негде искать защиты.

Однако острота восприятия действительности, нередко приводящая поэта к душевному смятению, не ослабляет его собственной активности и в определенной мере даже закаляет в испытаниях...

В облике Архилоха вообще много сходства с «многострадальным» Одиссеем, скитавшимся долгие годы по белу свету; но Одиссей, будучи к тому же «многоопытным», всегда, в конце концов, находил способы и средства преодолеть испытания. Архилох же видит себя один на один с бедствиями, от которых человек не может найти защиты: отсюда, с одной стороны, гораздо больший «объем требований», выставляемых им перед своим «духом», с другой - невозможность выдвижения какой-либо твердой, определенной жизненной цели. Единственное, что остается поэту, - это искать тот ритм, которому подчинено человеческое существование.

Если в обращении к своему «духу» Архилох продолжает эпическую традицию, то в описании психического состояния влюбленного он делает чрезвычайно важный шаг в изображении внутреннего мира человека... В эпосе физические признаки эмоций носят внешний характер, они видны постороннему наблюдателю: у испугавшегося или взволнованного человека дрожат ноги, выступают слезы на глазах, он покрывается потом, стучит зубами и т.п. То, что сообщает о своем душевном состоянии Архилох, является его «открытием» собственного внутреннего мира: никто не может видеть, как «свернувшаяся» у него «под сердцем любовная страсть заволокла его взор непроницаемым мраком». Как его «пронзают до костей» мучения страсти.

Буря чувств, ежеминутно владеющих Архилохом, находит необыкновенно адекватное выражение в форме его стихотворений... Но если Архилох в своей неутомимой активности стремился по крайней мере познать ритм человеческой жизни, то Семонид чрезвычайно далек от такой задачи: человеческое бытие не имеет смысла, в людях нет разума; подверженные каждодневным случайностям, они живут как стадо баранов, не зная, какой конец приготовит каждому бог. Напрасны людские надежды, возлагают ли их на ближайший день или на смену годин. Тщетно ожидание богатства и благ. Вместо них человека подстерегают старость, болезни, гибель на войне или в морских волнах, - а иной в отчаяньи и вовсе лезет в петлю... Но едва ли не чаще, чем перед Семонидом, возникает перед Мимнермом призрак тягостной, ненавистной и позорной старости. Вокруг себя Мимнерм не видит никого, кому бы Зевс не послал множество бедствий: одному грозит в старости нищета, другой остался бездетным, третьего терзают болезни, неизбежные спутники ненавистной старости. Сам поэт мечтает прожить хотя бы до шестидесяти лет без болезней и тягостных забот, и одно это желание характеризует утрату «гомеровского» мироощущения, для которого и старость являлась предметом почета и уважения. При таком мироощущении естественен уход в себя: услаждай свою душу; кто-нибудь из жестоких граждан тебя осудит, а другой - похвалит (фр. 7); этические нормы, поскольку о них заходит речь, касаются только сугубо личных взаимоотношений между друзьями: «Пусть рядом с тобой и со мной стоит искренность, самое справедливое из всего существенного» (фр. 8)...

Это показывает, что в Мимнерме вернее видеть основоположника повествовательной элегии, соединяющей собственные размышления поэта о смысле жизни с историческими и мифологическими реминисценциями...

...Архилох утратив веру в «героический» идеал, отрицая старые мировоззренческие устои, обнаруживает себя в этом отрицании как личность с незаурядной силой воли и жаждой жизненных впечатлений. Каллин, Тиртей и Солон стремятся выработать твердую норму поведения индивида в рамках гражданского коллектива. Феогнид же не находит себе места в действительности, ибо идеал его лежит в далеком прошлом, будущее не сулит добра, и новому обществу, которое создается в ожесточенной борьбе, такая личность остается совершено чуждой. В сущности, таким же отщепенцем чувствует себя и старший современник Феогнида, последний крупный представитель ямбографии, Гиппонакт из Эфеса. Изгнанный тиранами из родного города, он влачил полунищенское существование, но не отказался от язвительных нападок на своих врагов...

Еще сильней, чем у Архилоха, звучит у Гиппонакта издевка над всеми общественными и литературными нормами. Героический эпос воспринимается только в пародийном плане; в торжественных гексаметрах «воспевается» обжорливая старуха. Нередко мы встречаем в отрывках Гиппонакта натуралистические зарисовки из жизни и быта окружающего его простонародья, с весьма заметным уклоном в сторону неприкрытой эротики. Часто подобный рассказ ведется от первого лица - поэт подчеркивает свое безразличие к условностям и приличиям, принятым в «хорошем» обществе...

Мотивы гражданской борьбы занимают в творчестве Алкея едва ли не самое значительное место. Правда, в вопросах большой политики Алкей разбирался плохо, и его размышления об отношениях Лесбоса с соседними странами достаточно наивны, но он прекрасно видел, что власть уходит из рук старинных родов, и переживал крушение класса сильно и искренне. Находясь в изгнании, он с горечью вспоминает, как голос глашатая призывал на народное собрание и в совет его самого, и его отца, и деда, а теперь он, уподобясь волку, скитается в глуши, обреченный на одиночество. Видит Алкей и обнищание аристократии и понимает глубокую верность новой поговорки «человек - это деньги»; без денег и знатный перестает быть знатным... Зато сам Алкей в пирушке с участием верных друзей находит отдых и забвение от треволнений борьбы:

К чему раздумьем сердце мрачить, друзья?

Предотвратим ли думой грядущее?

Вино - из всех лекарств лекарство

Против унынья. Напьемся ж пьяны!

(фр. 335)

Для пирушки не приходится долго искать повод: умер Миртил, сподвижник Питтака, - давайте же пить! День подходит к концу, или зарядил дождь, или палит зной, - при всех случаях полезно собраться у чаши с вином. Эти стихотворения Алкея особенно интересны потому, что в рамки традиционной застольной песни вмещается и реакция на политические новости, и размышления о смысле жизни...

В отличие от эпоса, знающего любовь только как физическое влечение, Сапфо воспринимает ее как страшную стихийную силу, с которой смертному трудно бороться: «Любовь потрясла мне душу, как ветер, обрушившийся на дуб на скале», - читаем мы в двух сохранившихся строчках (фр. 47). «Снова терзает меня расслабляющая члены любовь, сладостно-горькое чудовище, от которого нет защиты», - гласит другой фрагмент (№ 130). Эпитет «расслабляющая члены» не является изобретением Сапфо; это определение в гомеровских поэмах прилагают к сну, физически освобождающему члены тела от напряжения (Од. ХХ 56 и сл., XXIII 342 и сл.). Гесиод, Архилох, Алкман, называя любовь «расслабляющей члены», определяют этим внешние признаки любовного влечения - человек теряет над собой контроль, находясь в полуобморочном состоянии. В этом смысле Сапфо, передавая состояние влюбленного, примыкает к уже сложившейся традиции. Но определение любви как «сладостно-горького чудовища» принадлежит самой Сапфо и свидетельствует о важном шаге, сделанном греческой поэзией на пути к пониманию внутреннего мира человека...

В.Н. Ярхо, К.П. Полонская (Античная лирика. М., 1967, с. 11-74)