Лекция 11. Стабилизация системы международных отношений (конец 60-х – первая половина 70-х ГГ. ). Хельсинский процесс. 21 страница

Во второй половине 70-х годов Соединенные Штаты подняли тему защиты прав человека до уровня крупной международной проблемы, стоящей в одном ряду с вопросами контроля над вооружениями, обеспечения энергоносителями и содействия развитию молодых освободившихся стран. В этом состоит международная заслуга Дж.Картера-политика. «Оборотной стороной» его курса была утрата предшествующих завоеваний в области стабилизации отношений между Востоком и Западом. Ужесточение американских подходов к правам человека расширило спектр разногласий между Москвой и Вашингтоном. «Дух разрядки» стал улетучиваться.

Советско-американские переговоры «ОСВ-2». Возросшая гибкость военных доктрин и военно-технические достижения ко второй половине 70-х годов предопределили возрастание интереса американских стратегов к идее «управляемых конфликтов» и «ограниченных войн» в соответствии с ранее упоминавшейся доктриной «контр-силы». В самом деле, новые технические возможности позволяли повысить, во-первых, управляемость боевыми действиями, а во-вторых, точность поражения целей на территории противника. Популярнее становилась старая идея нанесения ударов не по гражданским объектам противостоящей стороны, а по ее военным объектам (пусковым установкам) и объектам промышленности и инфраструктуры, непосредственно связанным с ведением войны (нефтяные предприятия, транспортные пути, системы связи и т.п.). Другие промышленные объекты (угольные производства, электростанции и т.д.), а также города можно было не разрушать, а войну, таким образом, сделать ограниченной, давая противнику шанс осознать положение и пойти на примирение после первого обмена ударами.

Хотя фактически советские военные аналитики и эксперты военно-политического профиля признавали обоснованность логики «взаимно гарантированного уничтожения» и доктрины «контр-силы», официально в СССР обе эти идеи отвергались. Советская военная доктрина не была официально оглашена, а по смыслу официальных высказываний политиков и военных можно было предполагать, что Советский Союз рассчитывает на победу в гипотетическом ядерном конфликте и считает ее в принципе возможной. Двойственность политики Москвы — расхождение между официальными декларациями и практической политикой в сфере военно-политических отношений с США — позволяли зарубежным специалистам по-разному интерпретировать намерения СССР.

В 1977 г. после прихода новой администрации в США приобрела популярность идея «окна уязвимости», высказанная известным американским специалистам П.Нитце, в соответствии с которой Советский Союз обладал превосходством над Соединенными Штатами, и поэтому последним требовалось немедленно, за несколько лет до конца 70-х годов, принять крупные меры для увеличения способности США осуществлять устрашение Советского Союза.

П.Нитце указывал, что принятые на вооружение в СССР ракеты СС-19 и СС-18 имели, соответственно, трехкратное и семикратное превосходство над самой мощной американской МБР «Минитмент-3» по забрасываемому весу — весу заряда, который они могут выводить на орбиту и доставлять до цели. Предлагалось считать, что если Советский Союз совершит нападение первым и затем получит ответный удар со стороны США, он все еще сохранит способность противостоять ядерному потенциалу Китая и западноевропейских стран.

Как полагал П.Нитце, Соединенные Штаты должны были принять меры для повышения уровня защищенности ядерных сил от удара, в частности, посредством создания мобильных систем МБР. При этом игнорировалось то обстоятельство, что создание оборонных системы может быть столь же дестабилизирующим для международной стратегической обстановки, сколь и создание систем наступательных: новые оборонительные системы нейтрализуют эффективность наступательных систем гипотетического противника, повышают безопасность одной стороны и уменьшают безопасность другой, что нарушает силовое равновесие.

Критики предложений П.Нитце возражали ему, указывая, что хотя каждая ракета СССР в отдельности мощнее американской аналогичного типа, по совокупности забрасываемого веса американские ядерные силы превосходят советские. СССР отставал от США в технологиях точного наведения и создании РГЧ (разделяющихся головных частей ракет), уступал по боевой мощи подводного флота и средствам противолодочной борьбы. Полемика по вопросам военной политики в США протекала бурно. Она влияла на мнение законодателей и исполнительной власти.

В такой обстановке американский конгресс принял резолюцию, в соответствии с которой администрация была обязана при заключении соглашений с СССР по контролю над вооружениями добиваться численного равенства всех показателей ограничений. Это решение поддержали американские военные, хотя они понимали его абсурдность с точки зрения доктрины «взаимно гарантированного уничтожения». Логика Пентагона была проста: неравенство количественных показателей в тексте соглашений могло создать у неподготовленной публики впечатление превосходства СССР над США и вызвать нежелательные политические последствия для администрации.

Несмотря на трудности в ходе переговоров СССР и США, удалось найти компромисс. 15—18 июня 1979 г. в Вене после пятилетнего перерыва (с 1974 г.) состоялся советско-американский саммит, на который прибыли Л.И.Брежнев и Дж.Картер. В его ходе был подписан советско-американский Договор об ограничении стратегических вооружений (он стал называться сокращенно «ОСВ-2», после чего и «Временное соглашение...» 1972 г. по аналогии стали «задним числом» называть «ОСВ-1»). Договор установил равные предельные уровни средств доставки ядерного оружия. Каждая сторона могла иметь не более 2400 единиц всех трех типов пусковых установок (МБР, БРПЛ, и тяжелых бомбардировщиков, способных нести ракеты класса «земля-воздух» с дальностью свыше 600 км). При этом каждая сторона имела право самостоятельно установить приемлемую для нее численность носителей каждого типа в пределах общей установленной суммы. Было согласовано, что к 1 января 1981 г. потолок в 2400 единиц при этом будет уменьшен до 2250. В пределах этих лимитов каждой стороне разрешалось иметь не более 1320 ракет с РГЧ. Кроме того, стороны договорились не увеличивать число боеголовок на имеющихся у них на вооружении типах ракет, что означало согласие США и СССР прекратить гонку вооружений в области производства новых видов РГЧ. Срок действия договора устанавливался до 31 декабря 1985 г.

Одновременно с этим договором был подписан 18 июня 1979 г. протокол о запрещении развертывания крылатых ракет наземного и морского базирования с радиусом действия свыше 600 км. В соответствии с документом также запрещалось создание мобильных пусковых установок МБР. Протокол должен был оставаться в силе до 31 декабря 1981 г. Отдельным обменом письмами СССР принял обязательство воздерживаться от дооборудования самолета «Ту-22М» (Backfire) и превращения его в стратегический бомбардировщик.

Вторую серию переговоров СССР и США о контроле над вооружениями удалось довести до успешного результата. Оставался открытым вопрос о ратификации подписанного. В последующие полгода вокруг него разворачивалась острая политическая борьба.

Вопрос о «евроракетах». Можно дискутировать относительно личного вклада Гарднера в размещение «евроракет» в Италии и, тем более, в крах советской системы. Однако неоспоримой является роль «евроракетного» фактора в обострение международной обстановки на рубеже 70-х-80-х гг.

Вопрос о ракетах средней дальности и их размещении в Европе был тесно связан с общей проблемой равновесия сил между сверхдержавами и с отношениями между Соединенными Штатами, Европой и Советским Союзом. Однако этот вопрос приобрел в 1979—1980 гг. новые грани, вновь вызвав полемику внутри НАТО и вместе с тем поставив на карту всю систему глобального соотношения военных сил.

После подписания в 1972 г. соглашения ОСВ-1 советский военно-промышленный комплекс начал оказывать сильное давление на руководство с тем, чтобы оно продолжило переговоры с США на более выигрышных условиях. В действительности, если количественные показатели вроде бы свидетельствовали в пользу Советского Союза, то качество технологий позволило американской стороне, используя заключенные соглашения, создать преимущество в свою пользу. По этим причинам правительство было вынуждено уступить давлению министерства обороны во главе с маршалом Гречко, добивавшегося оснащения советских ядерных сил более совершенными вооружениями и, в особенности, новыми межконтинентальными ракетами СС-18, СС-19 и СС-20 (с радиусом действия около 3000 миль) с тремя боеголовками, на твердом топливе и потому быстро действующими, более точными и современными, которые легче было скрыть от противника. Они устанавливались начиная с 1976 г. и приводились в оперативную готовность в течение 1977 г. К тому же старые бомбардировщики средней дальности были заменены новыми бомбардировщиками «Backfire» — в целом советский стратегический арсенал стал более эффективным.

Целью советской стороны было нейтрализовать ограниченную ядерную угрозу, которую могла представлять для СССР прежде всего американская система передового базирования (Forward Base Systems), в которую входили ракеты, размещенные на бомбардировщиках и подводных лодках, дислоцированных в Западной Европе и у ее побережья. Теоретически эти вооружения считались «оружием театра боевых действий», то есть оружием «до-стратегического уровня». Но эти ракеты могли достигать любой точки европейской части территории СССР, даже если они были бы выпущены из зоны, находящейся за пределами территориальных вод и воздушного пространства Советского Союза. Вот почему в Москве их считали стратегическими: они несли для СССР «стратегическую угрозу». Помимо Системы передового базирования США для Советского Союза угрозу могли представлять также «независимые военные потенциалы» Франции и Великобритании, которые не были предметом советско-американских переговоров, хотя советское руководство считало, что их тоже следует принимать в расчет при оценке соотношения сил между СССР и Западом.

С точки зрения советских стратегических доктрин новые вооружения имели оборонительный характер, они способствовали усилению советского фактора сдерживания, не представляя собой качественно новой угрозы для Европы, но улучшали позиции СССР накануне заключения договора ОСВ-2. Кроме того, они не нарушали договор ОСВ-1, не исключавший модернизацию сторонами своих стратегических систем. В самом деле, учитывая поражающие возможности ракет, советское руководство рассматривало СС-20 как имевшие стратегическое значение, а не как ракеты театра военных действий. Однако именно в этом состоял критический накал ситуации, поскольку Запад и, в особенности, европейские страны не разделяли советскую концепцию и усматривали в СС-20 новую угрозу, направленную непосредственно против Европы. Новые советские ракеты устанавливались не только по военным, но также и по политическим соображениям: с целью углубить различия между Соединенными Штатами и некоторыми европейскими странами, возникшие в результате принятия доктрины «гибкого реагирования».

Американцы также предприняли до и после подписания договора ОСВ-1 пересмотр своего ядерного арсенала, обнаружив недостатки как стратегических, так и тактических вооружений, в частности вооружений театра военных действий. С 1973 г. началась замена уже устаревших тактических ракет, переданных американским подразделениям в Европе («Honest John» или «Sergeant»), на новые ракеты («Lance»). А с 1972 года осуществлялось проектирование новых ракет средней дальности, таких как «Першинг-2», дальностью около 700 км, с самой низкой возможной погрешностью отклонения от цели.

Наряду с этими изменениями были также проведены испытания крылатых ракет, преимущество которых состояло в том, что они достигали цели на расстоянии до 3000 км, перемещаясь на небольшой высоте от поверхности земли, таким образом избегая контроля радаров противника. Кроме того, ускорилась работа над изучением нейтронной бомбы, то есть бомбы небольшого радиуса действия, использование которой существенно ограничивало бы ущерб, причиняемый материальным ценностям на территории, примыкающей к пораженным целям. В 1973—1975 гг. проблема адаптации американской ракетной системы была предметом интенсивного изучения и внимательного политического анализа. В 1975 г. после завершения работ, начатых Дж. Шлесинджером, министром обороны при Никсоне, и его преемником Д. Рамсфельдом, программа модернизации оперативно-тактических ракет была выполнена, в то время как проблема технологического обновления стратегических вооружений еще оставалась предметом изучения.

С избранием Картера на пост президента дискуссии по поводу осуществления новых программ в вашингтонской администрации и в НАТО несколько утихли, поскольку новый президент в первую очередь постарался поставить полностью под свой контроль проблему военных расходов и функционирования Пентагона и сам избрал в качестве приоритета американской политики в военной области укрепление обычных вооружений.

В 1977 г., когда были обнаружены новые советские военно-технические достижения, произошла смена курса, подтолкнувшая Вашингтон поставить на обсуждение в Атлантическом союзе проблему модернизации оборонительных вооружений и в целом проблему безопасности НАТО.

Картер в большей степени, чем его предшественники, уделял внимание как ограничению американской зоны ответственности, так и одновременно четкому определению обязательств, которые Соединенные Штаты должны были принять в отношении Европы. Поскольку доктрина «гибкого реагирования» открыла простор сомнениям и расхождениям внутри НАТО, то нужно было устранить эти сомнения и восстановить доверие. Иными словами, Картер солидаризировался с концепциями Трумэна и Эйзенхауэра о необходимости того, чтобы НАТО являлась не только внушительным фасадом, но и действующей реальностью. Хотя как Сайрус Вэнс, госсекретарь Картера, так и Гарольд Браун, министр обороны, были уверены, что угроза, представляемая СС-20, была не настолько велика, чтобы американцы не могли с помощью ядерного реагирования ее парировать, администрация Картера отдавала себе отчет в преимущественно политическом характере проблемы.

На деятельность Картера наложило отпечаток европейское, прежде всего германское, давление. В речи, произнесенной в Лондоне в октябре 1977 г., немецкий канцлер социал-демократ Гельмут Шмидт затронул проблему паритета стратегических вооружений между двумя блоками, заявив, что подсчет должен учитывать типы вооружений, не относящиеся к обычным вооружениям (которые, вероятно, могут быть использованы первыми в Европе, в частности на территории Германии). Соглашения 1972 г. и последовавшие позже, относительно которых американцы и русские вели переговоры по ОСВ-2, фиксировали, по его мнению, ядерные стратегические потенциалы сверхдержав, нейтрализуя их. В итоге это вело к увеличению разрыва между двумя сторонами в Европе, поскольку соглашения не принимали во внимание обычные вооружения и ракеты средней дальности. Американцы считали «стратегическими» только межконтинентальные ракеты, однако для европейцев любая ракета средней дальности, запущенная с советской территории, являлась «стратегической», а не «ракетой театра военных действий». Необходимо было устранить это «искаженное» истолкование, поскольку новые соглашения ОСВ, казалось, делали менее вероятной возможность использования американцами своих межконтинентальных ракет для защиты Европы, что играло на руку Советскому Союзу в его стремлении угрожать самой Европе.

Речь Шмидта в определенном смысле привела к желаемому эффекту. Первый ответный шаг был сделан Президентом США в сентябре 1978 г., когда он одобрил рекомендации своих ближайших советников, предусматривавшие техническую модернизацию систем вооружений, которыми Соединенные Штаты должны были располагать в Европе по согласованию со своими союзниками. С тех пор и на протяжении всего 1979 г. осуществлялись интенсивные консультации, которые привели в конце концов к единогласному одобрению 11—14 декабря Советом министров иностранных дел и обороны НАТО «двойного решения», признававшего необходимость развертывания новых вооружений театра военных действий и в то же время ведения переговоров по их сокращению. От хода переговоров должно было зависеть осуществление этого решения.

Между тем оно предусматривало, что на территории европейских стран НАТО, каких именно договорились определить позже, будут установлены новые американские ракеты — всего 572 единицы: 108 «Першинг-2» (вместо устаревших «Першинг-1») и 464 крылатые ракеты. Однако что же заставило Картера пренебречь предсказуемой реакцией Советского Союза и атмосферой сотрудничества, установившейся в июне того же самого 1979 г. в результате подписания соглашений ОСВ-2?

Было уже неоднократно отмечено, что решение Совета НАТО явилось результатом давления европейских стран. В действительности, анализ фактов обнаруживает тонкое понимание проблемы Соединенными Штатами и своевременность принятых американцами решений. На европейские правительства, в свою очередь, оказывала влияние одна из самых интенсивных пацифистских кампаний, когда-либо осуществлявших за период после Второй мировой войны. Она поддерживалась решительными протестами Советского Союза против решения, менявшего, по мнению московского правительства, стратегическое соотношение сил в балансах вооружений не только европейского и средиземноморского театра военных действий. Призыв Шмидта и французского президента Валери Жискар д'Эстена к американской администрации содержал требование поставить на первое место в своих программах в сфере обороны соблюдение ядерного равновесия в Европе.

На самом деле, Шмидт лишь дал разъяснения по поводу приоритета, на который Пентагон обратил внимание начиная с 1973—1974 гг. и который администрация Картера выдвигала одновременно с ростом озабоченности европейцев, иногда предлагая при этом своевременные альтернативные решения, отвергаемые самими европейцами.

Путь к голосованию в декабре 1979 г. был затем открыт англо-франко-германско-американской встречей в верхах, состоявшейся в Гваделупе в январе того же года (при намеренном исключении из нее Италии, которая, как опасались, не поддержит решение НАТО). В ходе встречи были прояснены общие параметры соглашения, которое должно было предложить Советскому Союзу немедленно начать переговоры в Женеве по сокращению ракет европейского театра военных действий. Это предложение предоставляло правительствам стран НАТО убедительный аргумент в полемике с наступавшим пацифизмом, в гораздо большей степени прислушивавшимся к советским опасениям, нежели к западным.

Однако, принимая решение, как американцы, так и европейцы хорошо сознавали, что оно имело преимущественно политический характер. В действительности, Европа уже находилась под потенциальной угрозой со стороны советских ракетных систем, и никакой принципиальной разницы в осознании опасности быть пораженными устаревшей в технологическом отношении или же более современной системой не было. Суть политической проблемы состояла в возможности, которую предвидели ведущие европейские деятели — заставить Соединенные Штаты изменить позицию предоставления ограниченных гарантий Европе, вынудив их к прямым обязательствам, придававшим гораздо большую убедительность доктрине сдерживания. З.Бжезинский, советник Картера по национальной безопасности, написал потом, что сотрудники убедили его в «политической необходимости развернуть систему ядерного ответа в Европе». По мнению Киссинджера, «евроракеты» органически связывали «стратегическую оборону Европы и Соединенных Штатов», заполняли вакуум в проекте «сдерживания» и, наконец, устраняли американскую озабоченность относительно того, что при отсутствии весомого ответа на германские требования социал-демократы Федеративной Республики могут оказаться во власти нейтралистских настроений, которые были там традиционно сильны.

В практическом плане единогласное решение встретило затем сильное сопротивление в Норвегии и в Дании, и поэтому его реализация, в конце концов, стала относиться преимущественно к Германии, Италии, Великобритании, Нидерландам и Бельгии. Однако главным аспектом проблемы по-прежнему оставался политический. В самом деле, она сводилась не только к военно-техническим вопросам, но и создала ситуацию, в которой решение Атлантического совета представляло серьезное политическое поражение для Советского Союза и восстанавливало баланс отношений внутри НАТО. Главный советский ресурс в отношении Западной Европы состоял (как всегда говорил де Голль) в ограниченном на практике значении американской атомной гарантии. Атомный зонтик Соединенных Штатов существовал, но он не был раскрыт над Европой.

Администрация Картера воспринималась европейцами как слабое, нерешительное правительство, вовлеченное в решение неевропейских проблем (как, например, пусть и важного, ближневосточного вопроса) и вынужденное заниматься кризисом, вызванным свержением иранского шаха, и теми унизительными последствиями, которые оно повлекло для американской дипломатии.

Эннио Ди Нольфо утверждает, что сегодня, учитывая то обстоятельство, что восприятие европейцев было необоснованным, приходится признать: проявления взаимного недоверия привели к тому, что за несколько лет НАТО приобрела такую силу и такой вес, какими она не обладала никогда в прошлом. В 1979—1980 гг. вопрос о евроракетах вместе с афганским кризисом создали ощущение, что короткий период разрядки закончился или даже что разрядка была не чем иным, как иллюзией, присущей относительно спокойному этапу биполярных отношений, на протяжении которого, несмотря на внешнее успокоение, конфликт продолжался, не ослабевая. Напротив, и следует это повторить, учитывая явно ограниченный масштаб двух эпизодов, можно утверждать, что они являлись моментами трудного процесса приспособления сверхдержав к изменениям внутри самих блоков.

В 1979-1980 гг. вопрос о «евроракетах» вновь вызвал полемику внутри НАТО и поставил на карту всю систему глобального соотношения военных сил. 12 декабря 1979 г. на сессии совета НАТО в Брюсселе было принято так называемое «двойное решение» (twin-track decision): во-первых, с 1983 г. начать размещение на территории европейских стран НАТО американских ракет среднего радиуса действия «Першинг-2» и крылатых ракет; а во-вторых, переговорным путем попробовать найти взаимоприемлемое решение с СССР по вопросам стратегической обстановки в Европе. Строго говоря, размещение новых американских ракет тоже было частью плановой модернизации американского военного присутствия в Европе. Рост противоречий между СССР и Западом придал этому процессу вид встречной эскалации противостояния.

Рост нестабильности на периферии международной системы и нарастание «фланговых противоречий» между СССР и США в конце концов стали негативно влиять и на положение в Европе.

Белградская встреча СБСЕ и принятие новых конституций в «социалистических странах». В соответствии с положениями Заключительного акта СБСЕ в Хельсинки, Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе решено было продолжить, назначив очередную встречу на 1977 г. в Белграде. Уже при ее подготовке, а также непосредственно в ходе ее проведения с 4 октября 1977 г. по 9 марта 1978 г. развернулась острая полемика по вопросам интерпретации договоренностей Хельсинкского акта. Совещание должно было проанализировать опыт реализаций положений этого документа, обобщить их и наметить следующие шаги в развитии сотрудничества. Споры начались на уровне оценок. Для советской стороны в хельсинкских договоренностях главными были те, которые относились к «первой корзине» (мир и стабильность). Для западных стран — гуманитарные вопросы и индивидуальные права граждан («третья корзина»).

Поэтому советские эксперты предпочитали говорить о достижениях разрядки в военно-политической области, а западные — о нарушениях прав человека в социалистических странах и необходимости создания гарантий для прав человека во всех странах Европы. Последнее подразумевало внесение изменений в национальные законодательства восточноевропейских стран и СССР, разработку и внедрение подзаконных актов, призванных дать возможность гражданам социалистических стран практически пользоваться своими правами.

Социалистические страны не хотели менять законы и в ответ на их критику указывали на принцип невмешательства во внутренние дела, тоже закрепленный в Заключительном акте. Он не имел прямого действия и не был предназначен для того, чтобы им непосредственного руководствовались властные органы подписавших его государств. Делегаты социалистических стран ссылались на конституции своих стран и отсутствие правовой базы для применения норм, принятия которых добивались представители Запада. В ответ звучала критика этих конституций, что только обостряло полемику. Политических результатов на Белградской встрече практически достигнуть не удалось. Стороны смогли решить лишь несколько частных вопросов и договориться о проведении очередного этапа СБСЕ в Мадриде в 1980 г.

Наиболее существенные последствия Белградской встречи не имели к ней прямого отношения. Дискуссии 1974—1978 гг. показали советскому руководству несоответствия положений конституций социалистических стран европейским нормам, хельсинкским договоренностям и международным конвенциям, к которым присоединился СССР с конца 60-х годов. Несмотря на свой консерватизм, Москва считала нужным хотя бы внешне следовать тому, что она сама официально признавала международными нормами. Не без учета этих соображений 7 октября 1977 г., практически к открытию Белградской встречи, в СССР была принята новая конституция, заменившая собой «сталинскую» конституцию 1936 г.

В ней были несколько расширены и терминологически доработаны с учетом международных документов положения, относящиеся к основным правам советских граждан. Но новая конституция не изменила основ советского строя. Более того, в отличие от прежней конституции, новая стала включать в себя положение о «руководящей и направляющей» роли КПСС в советском обществе (ст. 6). Идя на некоторое ослабление политического гнета, советская элита явно начинала опасаться за сохранение своей власти.

В новой конституции также появилось положение о том, что в СССР сложилась за голы советской власти «новая историческая общность — советский народ» и было создано «общенародное государство» (ст. 1).

Вслед за СССР во второй половине 70-х годов новые конституции, написанные по советскому образцу, были приняты в ряде других социалистических стран. Полностью игнорировать гуманитарные аспекты разрядки было невозможно. Объективно это расширяло правовое поле для отстаивания гражданами своих прав.

Новое оружие холодной войны – права человека. С вступлением в должность президента США Джимми Картера отношения между сверхдержавами не претерпели немедленного ухудшения, однако они оказались открытыми для реализации новых сценариев. Некоторые инициативы Картера не могли понравиться СССР. Упорство, с которым он настаивал на необходимости действительной реализации третьей «корзины» Хельсинкских соглашений, и его полемический вызов московскому правительству по проблеме прав человека не были просто набором колкостей.

Деятельность Картера стимулировала идеологические разногласия внутри Советского Союза. В феврале 1977 г., вскоре после прихода к власти, Картер направил открытое письмо физику Андрею Сахарову, наиболее видному представителю советского диссидентства, и написал также послание самому Брежневу, выступив в защиту диссидентов. Ответ Брежнева был немедленным и резким. Однако идеологическое наступление Картера продолжало оставаться решительным. Обратив внимание на реальные условия жизни в социалистических странах, Запад сумел повернуть советские доводы против СССР. В этом вопросе Советы были особенно уязвимы, но вместо того, чтобы смягчить свою репрессивную политику, они ужесточили ее и в мае 1979 г. осудили на заключение в лагерях диссидентов, хорошо известных на Западе Юрия Орлова, Натана Щаранского; в январе 1980 г. академика Андрея Сахарова вынудили покинуть Москву и жить в изгнании в городе Горьком почти в полной изоляции, лишив всех наград и привилегий, положенных члену Академии наук.

Политический рассчет Картера был весьма тонким, поскольку он стремился дискредитировать советских руководителей и даже разжечь разногласия между СССР и коммунистическими партиями Западной Европы, которые именно в эти годы осуществляли, особенно в Италии и Испании, политическую линию противостояния руководству КПСС, что привело их к ослаблению прежде тесных связей с советской компартией.

Несмотря на такие позиции Картера, политика разрядки всегда оставалась, тем не менее, главным императивом его международной деятельности, продолжению курса на сотрудничество с Советским Союзом и подписанию договора ОСВ-2 (июнь 1979 г.).

Политика разрядки в 60—70-х годах была построена на геополитической и прагматической основах. Она не включала в себя идейно-философского компонента и не подразумевала формирования фонда общих моральных ценностей, которыми бы руководствовались соперничавшие стороны. В этом была ее ограниченность как схемы глобального сотрудничества. Но, по всей видимости, никакой иной логики устранения мировой войны в тот период не могло существовать. Вот почему представляется, что разрядка в основном выполнила свое историческое предназначение, сформировав, а также политически и юридически закрепив правила международного поведения, руководствуясь которыми сверхдержавы смогли избежать мировой войны.

Срыв разрядки имел прежде всего, но не исключительно, идейные и политико-психологические причины. Стремясь к глобальному лидерству, каждая из сверхдержав искала шанс утвердить в международных отношениях свое преобладание. Для США оправданием борьбы за лидерство была идея по-американски понимаемых свободы и освобождения. Для Советского Союза — наступательная «борьба за мир» и «отпор поползновениям империализма», к которому причислялись все развитые страны, за исключением социалистических. Утопия «торжества коммунизма во всемирном масштабе», от которой не имели сил отказаться советские лидеры, продолжала противостоять идее «исторического призвания Америки» как первой свободной страны мира нести свет свободы и демократии всем народом.