Нравственность перед искушением иномирностью. ные нормы, религиозные образы), он попросту выбра­сывает, отсеивает факты, не согласующиеся с его кон­цепцией

Зак. 49 257

Лекция 8

ные нормы, религиозные образы), он попросту выбра­сывает, отсеивает факты, не согласующиеся с его кон­цепцией, а потом торжественно указывает на энергети­чески волевой остаток, восклицая: «Вот это и есть жизнь!» Может, конечно, и жизнь, только чья? Уж наверное, не человеческая, ибо подобное обезмораленное состояние в чистом виде нигде и никогда не встречается. Жалость, терпимость, доброта, помощь слабому существовали и существуют всегда у разных народов и культур, только принимают разные формы. Они то выходят на первый план, то чуть отступают назад. Поэтому нельзя сводить действительную человеческую жизнь только к ее крими-нально-распадным проявлениям, к торжеству паханско-го кулака и террористической винтовки. Самоценна все-таки жизнь, а не мощь, между ними нет и не может быть знака равенства.

Мягкое прочтение положения «жизнь самоценна» не стремится ничего вымарать из нее. Напротив, это при­нятие эмпирического человеческого существования в его полноте: с земными страстями и духовными взлетами, добром и злом, рутиной и праздниками, удачами и не­удачами. Это принятие жизни как неизбежного проти­воречия, где сама противоречивость не оценивается не­гативно. Она просто есть, и именно она порождает весь цветовой спектр нашего бытия, все его разнообразие, не­исчерпаемость, таинственность.

Великодушие и благородство, нежность и верность, самопожертвование и терпимость занимают в реальной жизни отнюдь не последнее место, хотя и не составляют абсолюта, вписываясь в бытие. В религии добро и зло — абсолютны, разорваны, словно полюса, где на одном сосредоточено все мыслимое и немыслимое совершен­ство, вся полнота бытийствования, вся благость и свет, на другом же — тьма и порок, порча и смерть. В проти­воположность этому обыденная человеческая жизнь — подвижное, пульсирующее, переливчатое начало. Здесь

малейшее нарушение меры влечет за собой полную транс­формацию качества намерения или поступка, хорошее и плохое сплетаются в тесном объятии и перетекают друг в друга. Любить жизнь — значит любить ее вместе с ее не­избежным злом (или, вернее, несмотря на него), жалеть, прощать и стремиться увеличить долю добра.

Мягкое прочтение самоценности жизни, данной нам в нашем единственном мире, не приглашает сожрать ближнего своего ради повышения своей собственной мощи. Это хорошо показал А. Швейцер, проповедуя благоговение перед жизнью, которое выражается в глу­боком уважении к существованию любого одушевленно­го создания, будь то человек, жук или даже ромашка. «Жизнь — это космический альтруизм, — вторит ему Х.Ор-тега-и-Гассет, — она существует лишь как постоянное пе­ремещение от жизненного Я к Другому».

Тезис «жизнь самоценна» ориентирует человека на последовательное, порой терпеливое переживание (про­живание) разных этапов жизни и разных ее проявлений. Он исключает самоубийство как способ разрешения жиз­ненных проблем. Утеряв одни жизненные смыслы, ис­пытав некий ценностный крах, человек ищет другие и находит их, ибо последним и главным смыслом является сама жизнь: возможность видеть небо и землю, слушать щебет птиц и журчание воды, радоваться другому чело­веку и радовать его собой. Тогда каждый прожитый день воспринимается как подарок. Острое переживание са­моценности жизни очень точно выразил А. Вознесенс­кий: «Вечером, ночью, днем и с утра благодарю, что не умер вчера!» И эта благодарность не только за наличные и грядущие плотские радости, но и за духовные откры­тия, творческие озарения, душевную гармонию, нераз­дельно связанные в обыденной жизни с материальным бытием.

Положение «смерть абсолютна» также имеет две трактов­ки. В XX в. развернутое выражение первой, пессимисти-