2014-02-13
914
А поскольку, в центре философии всегда находился и находится человек, то всю философию пронизывает антропологическая проблематика[597]. Сущностная черта человека – его наделенность сознанием, где сама этимология слова отсылает к фундаментальной роли знания и со-знанию. В этом плане, не будет ошибкой назвать гносеологию важнейшим условием самопознания человека.
Современные исследования Космоса все более убеждают нас в том, что ключ к разгадкам его тайн коренится не только в техническом освоении физических пространств, а в разгадке тайны самого человека и природы знаний, которыми он владеет. Знаменитый антропный принцип в космологии, утверждающий, что «Вселенная устроена так, что на определенном этапе ее эволюции должен появиться наблюдатель» дает основания предположить, что гносеология будущего века вполне может превратиться и в сердце космологических исследований. По крайней мере, игнорировать теоретико-познавательную проблематику (особенно проблему сознания) сегодня уже не может ни один серьезный астрофизик-теоретик.
Вступление человечества в эпоху глобальной компьютеризации не только обнаружило основополагающую роль знания в поступательном социально-экономическом и технологическом развитии общества, но поставило перед человечеством ряд новых очень непростых проблем, связанных с угрозами информационного манипулирования сознанием человека и все возрастающим несоответствием между темпами обновления знаний и психофизической способностью человека к их освоению. В этих условиях социальное значение фундаментальных теоретико-познавательных оценок и прогнозов трудно переоценить.
Научно-технический прогресс поразительным образом сочетается с открытием (и переоткрытием) скрытых когнитивных возможностей и сил в самом человеке, в том числе и способностей внерационального характера. Философская теория знания позволяет во всеоружии встретить новые, подчас парадоксальные и непривычные, факты и дать им вполне рациональную, а не оккультно-иррационалистическую интерпретацию. Не дать науке впасть в магические или, напротив, в надменно рационалистические соблазны, а общественному сознанию в разного рода массовые психозы - в этом состоит особое методологическое и социально-психологическое значение теории познания в современных условиях.
Подводя итоги, можно без преувеличения сказать, что теория познания это - метафизическое сердце философии и весьма действенное средство общемировоззренческой стабилизации социума в условиях информационного взрыва и глобального антропокосмического поворота, который переживает сегодня человеческая цивилизация.
Столь важное положение и функции теории познания требуют серьезного уточнения ее предметной области в рамках метафизики и характера взаимоотношений с нефилософскими когнитивными дисциплинами.
Определение предмета теории познания представляет собой сложную задачу, вытекающую из сложности определения предмета метафизики как таковой. Дело в том, что в рамках метафизики всегда легче указать на проблемное поле, на котором работаешь, и традицию, к которой идейно примыкаешь, нежели на предметную область. Почему? Да потому, что все науки и даже конкретные отрасли философского знания имеют более или менее ясно очерченные границы предметных областей, с которыми имеют дело. По крайней мере всегда можно указать на «иное» их предметности в виде предметных областей других наук или философских дисциплин. Так, совершенно ясно, что физическая предметность не есть предмет биологии, а предмет этики отличается от предмета религиоведения.
Определив же метафизику как философское учение о первоосновах сущего, мы попадаем в совершенно другую и весьма противоречивую ситуацию.
С одной стороны, любая вещь или процесс с необходимостью основываются на всеобщих метафизических началах и, стало быть, какую бы предметность мы ни выбрали в качестве материала для философских обобщений – звездное небо над головой, переживания собственной души или чемодан, стоящий на столе - она будет вполне пригодной для этого. Везде бесконечные и вечные первоосновы бытия должны будут как бы проступать, «светиться» сквозь временное и конечное предметное содержание, ну разве что с разной долей очевидности. Это дает импульс процессу «обмирщения» (или «демократизации») метафизики, что особенно зримо проявляется как раз в современной философии. Что только не служит в ней отправной точкой для метафизической философской рефлексии – и газетная реклама, и одежда тележурналиста, и пристрастие англичанина к бекону, и манера русских использовать ласкательные суффиксы для образования новых существительных! Классические образцы такой «метафизики по поводу всего» можно найти у Ф. Ницше, позднего Л. фон Витгенштейна, В.В. Розанова.
С другой стороны, предметность метафизики превосходит любую конкретную предметность, на которую мы направляем свой теоретический взор. На то они и вечные первоосновы, чтобы не сводиться ни к одному из своих частных и временных предметных проявлений, а всегда бесконечно превосходить их. Отсюда – гораздо более распространенная позиция в истории философии: предмет метафизики умопостигаем и требует особых методов для своего схватывания: умозрения, рефлексии, интуиции. Здесь метафизика тяготеет не столько к обыденному и научному видам опыта, сколько к мистике, искусству и религии.
В целом, обе позиции в понимании предмета метафизики правомочны, оставляя нам возможность для личностного выбора и проявления своей философской индивидуальности.
Но как невозможно строго и однозначно определить предмет метафизики в целом, также, в свою очередь, невозможно строго определить входящие в нее дисциплины и границы между ними. Во-первых, все части метафизики взаиморефлексивны, и жестко разделить, скажем, проблемы онтологии от теоретико-познавательных проблем зачастую не представляется возможным. Поди попробуй отделить бытие какого-либо объекта от его данности нам всегда в виде того или иного вида знания! Во-вторых, творческий ученый-теоретик чаще всего совершенно не интересуется тем, по какому разделу метафизики проходит обсуждаемая им проблема или написанная статья – по онтологическому, гносеологическому или какому-либо еще. Такими «классификационными» проблемами чаще интересуются преподаватели философии, а не оригинальные мыслители. И все-таки выделение разделов внутри метафизики – проблема не чисто школьно-схоластическая, а вполне научная, на которую написаны десятки серьезных исследовательских трудов и вокруг которой до сих пор ведутся нешуточные теоретические споры. Свое понимание трех фундаментальных разделов метафизики, а также общую канву их исторических взаимоотношений мы обосновали выше.
Здесь еще раз повторим, что по нашему мнению онтология представляет собой раздел метафизики, нацеленный на выявление всеобщих закономерностей бытия как такового, неважно о какой конкретно разновидности бытия идет речь – природной, культурно-символической, духовной или личностно-экзистенциальной. Любая онтология – признает ли она исходным материальное, идеальное или какое-то другое бытие – всегда пытается выявить некие общие структуры и характеристики существования самой по себе объектности [598], на которую направлено ее внимание, оставляя в стороне вопросы о закономерностях познания этой объектной данности и об отношение к ней со стороны познающего субъекта.
Аксиология, напротив, представляет собой такой раздел метафизики, который направлен на выявление всеобщих ценностных оснований бытия субъекта, его практической деятельности и поведения. Общую аксиологию интересует не бытие как таковое и не законы его познания (хотя и это ей может быть интересно), а прежде всего человеческое отношение к бытию и та система ценностных представлений (о красоте, благе, справедливости и т.д.), в соответствии с которыми это отношение формируется и развивается.
Теория познания образует своеобразное посредствующее звено между онтологией и общей аксиологией. Ее интересует взаимодействие между познающим субъектом и познаваемым объектом. В отличие от онтологии, которая ищет закономерности самого бытия, и общей аксиологии, которую интересует его ценностное человеческое измерение, гносеологию занимают следующие вопросы: «как приобретается знание о бытии любого объекта?» и «как оно с ним соотносится?».
Мы можем уточнить дефиницию философской теории познания, данную в самом начале данного раздела, следующим образом: гносеология (теория познания) есть философское учение о всеобщем в познавательных взаимоотношениях между субъектом и объектом. Или в несколько иной, но в принципе равноценной, формулировке: гносеология есть философское учение о всеобщем во взаимоотношениях между познающим сознанием и бытием, на которое оно направлено.
В вышеприведенном определении словосочетание «учение о всеобщем» наличествует неслучайно. Дело в том, что познавательный процесс изучают сегодня многие научные дисциплины. Помимо уже названных выше, назовем такие, недавно сформировавшиеся научные направления, как нейролингвистика, теория искусственного интеллекта, кросскультурная психология и т.д. Они обладают своими особыми методами, языком, фактуальным базисом, сформировавшимся научным сообществом т.д. Возникает естественный вопрос: а остается ли место для философского учения о знании в условиях столь бурного прогресса частных когнитивных дисциплин? Не является ли она метафизическим умозрительным анахронизмом, подменяющим строгие научные факты и обобщения сомнительными метафизическими спекуляциями?
И здесь, при внимательном методологическом анализе, выясняется, что философское учение о знании просто-напросто жизненно необходимо представителям частных научных дисциплин.
Во-первых, любая конкретная когнитивная наука основывается на всеобщих метафизических предпосылках в виде базовых теоретико-познавательных категорий. Так, ни одна дисциплина, изучающая познавательный процесс не обойдется без употребления категорий истина, познание, сознание, чувственное, рациональное и т.д. Осознание наличия таких категориальных смысловых оснований своих наук, а также их дальнейшая разработка – удел крупных теоретиков, а не ученых-экспериментаторов. Последние могут вовсе не осознавать неявного философского фундамента, на котором покоятся их эмпирические построения. Именно с их стороны чаще всего и слышатся пренебрежительные отзывы о философии. Серьезный же теоретик – всегда немного метафизик и гносеолог, ибо лишь теория познания способна выполнить функции систематической рефлексии над философскими основаниями частных наук и, соответственно, выступить в роли их методологического и мировоззренческого фундамента.
Во-вторых, благодаря своему всеобщему категориальному гносеологическому языку, о природе которого мы еще поговорим чуть ниже, философия обеспечивает рациональный диалог между различными науками, изучающими познавательный процесс, тем самым, выполняя важнейшую интегративную функцию в условиях специализации и дифференциации современного научного знания.
В-третьих, все конкретные науки рассматривают познавательный процесс под определенными, строго фиксированными углами зрения. Они «рассекают» единый объект в разных проблемных плоскостях. Философская же гносеология стремится дать целостное понимание познавательного процесса, выполняя систематизирующую и обобщающую функции применительно к результатам, полученным в конкретных науках.
Исходя из этого, можно дать следующее уточняющее определение теории познания: гносеология есть всеобщее знание о знании или рефлексия «второго уровня», где рефлексивному осмыслению подвергается не только сам познавательный процесс, но и знание, полученное при его рефлексивном анализе в частных когнитивных дисциплинах (рефлексия «первого уровня»).
При этом не следует думать, будто только философия нужна конкретным наукам о знании. На самом деле, она нуждается в них ничуть не меньше, чем они в философии. С одной стороны, факты науки служат материалом для глобальных теоретико-познавательных обобщений, а, с другой стороны, именно научные факты и теоретические модели конкретных наук служат проверочной инстанцией для философских универсальных построений. Образно говоря, без гносеологии частные науки метафизически слепы и беспомощны, а гносеология без частных наук практически бессильна. Союз философии и науки – это своеобразный «союз неба и земли», где теория познания без «научной земли» рискует выродиться в произвольную игру праздного метафизического ума, а частные науки о знании без «философского неба» могут легко скатиться на позиции бескрылого фактонакопительства или продуцирования общих схем, давно известных и чаще всего давно отвергнутых профессиональной философской мыслью.
Обратим здесь внимание читателя на одну очень важную закономерность. В гносеологических исканиях ХХ века наиболее серьезных и общезначимых результатов достигали те мыслители, которые были одновременно крупными знатоками каких-то конкретных наук. Так, Э.Гуссерль был блестящим математиком, учеником Вейерштрасса. Э. Кассирер - великолепным знатоком истории науки. Будучи личным другом А. Эйнштейна, он написал философские исследования по квантовой механике и теории относительности; а также вошел в историю гуманитарных наук как создатель оригинальных концепций мифа и языка. П.А. Флоренский был не только гениальным богословом и философом, но искусствоведом, лингвистом и математиком. Он сумел создать теорию диэлектриков, без которых не было бы знаменитого ленинского плана ГОЭЛРО, а также внес серьезный вклад в создание теории вечной мерзлоты и получение из морских водорослей агар-агара ценнейшего сырья для парфюмерной промышленности. А.Ф. Лосев был компетентнейшим филологом, математиком и теоретиком музыки. То же самое будет справедливо и относительно других крупных гносеологов ушедшего столетия: Б. Рассела и Ж. Пиаже, А. Пуанкаре и К. Лоренца.
Однако философское учение о знании никогда не смогло бы выполнить своих многообразных конструктивных функций относительно науки и культуры в целом, если бы у него не было своих – вечных и имманентных – проблем, определяющих его метафизическое своеобразие.
