Франция. XVI век во Франции – век гуманизма и Реформации (французских протестантов называли гугенотами)

XVI век во Франции – век гуманизма и Реформации (французских протестантов называли гугенотами). Открыт первый светский университет – Коллеж де Франс. Активная переводческая и издательская деятельность гуманистов. (Появление книги Плутарха в переводе Жака Амио – Монтень благодарит переводчика за «выбор книги в подарок отечеству»).

Протестантизм не стал государственной религией, но привел к открытому противостоянию и расколу нации. Титаны Возрождения – Рабле, Монтень – восприняли эти события как жуткую гримасу истории (см.у Рабле «папефиги» и «папеманы»). Начало гражданских войн между католиками и гугенотами – 1562 г. Кульминация – Варфоломеевская ночь (24 августа 1572 г.) Путь компромисса и выхода из религиозных войн – найден в правление Генриха IV (Генриха Наваррского, он же Генрих Бурбон), перешедшего из гугенотов в католики.

ФРАНСУА РАБЛЕ (1494?-1553). «Визитная карточка» французского гуманизма – роман Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». I книга – история самого Гаргантюа, четыре последующих – история его сына Пантагрюэля. Пятая книга не была закончена, не вся принадлежит самому Рабле. I-II книги – 1532-1534 гг., III – 1546, IV – 1552, V – 1564. Герои – великаны-короли, им нет преград в физическом плане, но тупость и невежество и их способны сбить с толку.

Важнейшие эпизоды первой книги – воспитание Гаргантюа сначала у схоласта Тубала Олоферна, под руководством которого Гаргантюа выучил азбуку в прямом и обратном порядке и стал «глуп, нелеп, рассеян и бестолков». Затем его воспитателем становится гуманист Понократ, и эти страницы – подлинная программа воспитания «универсального человека» в духе Ренессанса. Гаргантюа приходится воевать с королем Пикрохолем, по окончании войны соратник Гаргантюа, монах Жан устраивает Телемское аббатство – своего рода гуманистическую общину людей Возрождения (Девиз – «Делай, что хочешь»). Письмо Гаргантюа своему сыну о важности наук – документ эпохи Возрождения, свидетельство того, что сами современники воспринимали эту эпоху как великий переворот. Сын Гаргантюа Пантагрюэль продолжит дело отца. Он тоже дает отпор феодальному агрессору – королю Анарху. Примечательный эпизод – соратник Пантагрюэля Эпистемон попадает в ад и видит героев древности и монархов, занятых низкими ремеслами (эффект фарсовой перевернутости, тоже своего рода карнавал). В окружении Пантагрюэля – герой по имени Панург, веселый, неутомимый искатель приключений, городской авантюрист, лукавый плут и циник, знающий 63 способа добывать деньги. Он прославляет долги как верный способ связи между людьми и их заинтересованности друг в друге. «Панургово стадо» – в значении слепая, нерассуждающая толпа – эпизод, когда Панург мстит обидчику-купцу, приобретя у него барана-вожака и вышвыривая его за борт – следом бросается и тонет все стадо обидчика. На центральное место выдвигается проблема: жениться или не жениться Панургу и его опасения быть рогатым. (Карнавальный мотив: рогатый муж, развенчанный король, старый год, уходящая зима). В поисках ответа на этот вопрос Панург посетит все «умы» этой страны – перед нами целая галерея невежд и шарлатанов. Панург и товарищи отправятся к оракулу Божественной бутылки, дабы услышать окончательное суждение. Это путешествие включает в себя посещение различных краев и островов, сатирическое изображение судейского сословия (остров Пушистых Котов), церковных институций (остров Звонкий, папефиги и папеманы), представителей науки (остров королевы Квинтэссенции). Исследователи творчества Рабле пишут о его стремлении охватить весь круг знаний и представлений тогдашнего мира, о его энциклопедизме и о «горизонтальном векторе» движения его сюжета (в отличие от Данте, у которого – вертикаль!) Божественная бутылка в ответ на вопрошание скажет «Пей!» - и ответ толкуют в расширительном значении – припасть к знанию, к источнику всякой мудрости и правильного понимания жизни. Для Рабле это развитие физических и интеллектуальных возможностей человека. Его философия пантагрюэлизма (смесь эпикурейства и стоицизма) означает культ плоти и духовных потребностей, создание вокруг себя атмосферы мира и довольства.

В книге сильно пародийное начало – в том числе на рыцарские романы, официальные хроники и даже на библейские сюжеты.

Преобладает сказочно-авантюрная фантастика, перед нами роман в форме сказки-сатиры.

Исследователь М.Бахтин (М.М.Бахтин. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса) подчеркивает особую «нелитературность» и «неофициальность» Рабле. Он объясняет особую роль Рабле в тысячелетней истории развития народной смеховой культуры как величайшего ее выразителя, дающего подчеркнуто неофициальный, внецерковный облик мира. Особая эстетическая концепция, характерная для народной смеховой культуры – концепция гротескного реализма. В ней преобладает материально-телесное начало жизни (еда, питье, размножение). Материально-телесное начало – положительное, универсальное и всенародное, его носитель – не индивид, а народ, поэтому оно так грандиозно и преувеличено. Ведущая особенность гротескного реализма – снижение, перевод всего отвлеченного в материально-телесный план. Низ – рождающее-поглощающее (амбивалентное) начало. «Телесно переживаемое ощущение единства и неисчерпаемости бытия».

Концепция Бахтина: 1) роман Рабле – художественное осмысление народно-смеховой культуры в ее тысячелетнем развитии; 2) народно-смеховая культура с ее материально-телесными приоритетами и ярмарочным весельем противостоит здесь официальной средневековой культуре с ее диапазоном чувств – от смирения до мольбы и страха; 3) в романе предпринята тотальная карнавализация мысли, слова, действия – это карнавальный огонь для сожжения отжившего старого мира; 4) художественный метод романа – гротескный реализм, в основе художественного восприятия – гротескная образность. Это отход от классических эстетических норм, соединение несоединимого. (Великан Пантагрюэль и обычный человек Панург - размеры несопоставимы). Классическая эстетика – эстетика завершенного бытия. У Рабле его гротескное тело открыто для внешнего мира, его эстетика - эстетика движущейся жизни.

Из книги М.М.Бахтина:

Лабрюйер о романе Рабле – «утеха для сволочи», «грязная испорченность»; Вольтер – «нахальство» и «нечистоты». От площадных моментов роман очищали в XVIII в., в XIX это хотела сделать Жорж Санд.

Суженное, ограниченное и специфическое значение, которое эти моменты получили в новое время, искажает их правильное восприятие в романе Рабле, где их значение было универсальным и очень далеким от нашего понятия непристойности. Даже современные ругательства – это обрывки какого-то уже неизвестного нам языка, на котором когда-то говорились что-то, теперь уже нам неясное.

«Цинизм» Рабле связан с городской площадью, с ярмарочной и карнавальной площадью. Это масленичный или пасхальный смех – народно-праздничное веселье, формы которого складывались на протяжении веков. В романе эти формы масленичного цинизма перенесены на историческую весну, на встречу новой эпохи.

Гротескные снижения – часть ритуала на таких празднествах. Они всегда имели в виду буквальный телесный низ, зону производительных органов. Так, у Рабле потопление в моче играет важную роль (первая книга о Гаргантюа, затем о его кобыле, во второй книге Пантагрюэль топит лагерь Анарха и др.) В основе этих действий и соответствующих выражений лежит буквальное топографическое снижение, т.е. приобщение к телесному низу, к зоне производительных органов. Это – уничтожение, могила для снижаемого. Но все такого рода снижающие жесты и выражения амбивалентны. Ведь телесный низ, зона производительных органов, - оплодотворяющий и рождающий низ. В уничижительных образах сохраняется существенная связь с рождением, плодородием, обновлением, благополучием. И этот положительный момент в эпоху Рабле был еще вполне жив и ощущался с полной ясностью. Все подобные образы являются частью карнавального целого, проникнутого единой образной логикой. Это целое – смеховая драма одновременности смерти старого и рождения нового мира. Поэтому все такие образы лишены цинизма и грубости в нашем понимании. Образы материально-телесного низа амбивалентны, они одновременно и снижают-умерщвляют, и возрождают-обновляют, они одновременно благословенны и унизительны. Рабле учит это понимать, понимать толпу на площади, с которой льется мощный и непрерывный поток жизни. (Жрица Божественной бутылки тоже прославляет богатство недр, земного низа). Мощное движение вниз в глубь земли, вглубь человеческого тела отличает раблезианский мир. Снижение - главный художественный принцип гротескного реализма, все высокое переосмысляется в плане материально-телесного низа, смешивается с образами этого низа. Децентрализация мироздания – центр не на небе, все места равны – «сфера, центр которой всюду». Слова и вещи отпущены на волю из тисков смысла, логики, иерархии. Шокирующий эпизод с подтирками Гаргантюа – один из моментов игры верха и низа, веселая инвентаризация всего прежнего мира. Колокола собора снижаются до бубенчиков для кобылы – типичный карнавальный жест. Они – под жующей челюстью, это вновь пиршественное начало.

Площадные элементы – органическая часть всей системы образов и стиля Рабле, они связаны с жизнью площади, неофициальностью и свободой. Явления фамильярной речи – ругательства, божба, клятвы, проклятия и такие речевые жанры площади, как рекламы ярмарочных шарлатанов и продавцов снадобий – «крики Парижа». Народно-площадной характер носят в романе перечисления – громкая площадная номинация (нагромождение глаголов, эпитетов, имен, импонирующие самим количеством и длиной). Все площадные элементы дают единый и неофициальный как по своему тону (смех) так и по своему содержанию (материально-телесный низ) аспект мира. Все они связаны с веселой материей мира, с тем, что рождается, умирает и саморождает, пожирается и пожирает, что в итоге растет, умножается, становится больше, лучше, изобильнее. Раблезианский комплекс в его элементарнейшем выражении – это веселое слово, непристойное ругательство, пир. Вспомним, что центральный мотив пролога к роману – образ пожирания сокровенного смысла (собака ищет в косточке костный мозг). В изобилии представлены карнавальные побои, переодевания, травести. Избиение носит веселый характер, вводится и завершается смехом. «Они мне раскокшпоктребеньхлебеньтреньгрохали мой глаз». Удары и умервщляющие, и зачинающие новое (эротический подтекст) Удар по старому миру помогает рождению нового. «Веселое время» не дает увековечиться старому и не перестает рождать новое и молодое. Народно-праздничное веселье – убой скота, (изобилие), праздник сбора винограда, ярмарки, рекреационные увеселения школяров, карточные игры, гадания. (См. список игр Гаргантюа; судья Бридуа все решает с помощью метания костей). В образах игры видели как бы сжатую формулу жизни и исторического процесса – счастье-несчастье, возвышение-падение, приобретение-утрата, увенчание-развенчание. Жизнь в миниатюре, но и веселая облегченная условность. Судьба образов игры отчасти похожа на судьбу непристойностей и ругательств. Уйдя в область быта, они утратили свои универсалистские связи.

Карнавал – единственный праздник, который народ сам себе дает, он чувствует себя хозяином залитой светом земли, здесь есть объективная причастность народному ощущению своей коллективной вечности. Даже теснота, физический контакт тел – причастность единому всенародному телу.

Высокое и низкое, священное и профанное здесь уравниваются в правах. Напротив, в основе официальной культуры – незыблемая иерархия, где верх и низ никогда не сливаются.). Мрачный эсхатологизм средневековья превращен у Рабле в веселое страшилище. Происходит гротескное снижение страха и страдания, ведущих категорий средневекового мировоззрения, развенчание односторонней серьезности и защита прав смеха. Звучит веселая правда о мире для штурма «готической тьмы».

Рабле не создал этой системы, но в его лице она поднялась на новую и высшую ступень исторического развития: эстетика развивающейся, движущейся жизни, неисчерпаемой в своем вечном самообновлении. «Гераклитствующий Демокрит и демокритствующий Гераклит».

Мишель Монтень(1533-1592) и его «Опыты»(«Les Essais»).

Мишель Эйкем де Монтень – гасконец, как д’Артаньян.Исполнял должность советника Бордосского парламента (так назывались судебные учреждения в тогдашней Франции). О своем политическом нейтралитете говорил: «Гибеллин считал меня гвельфом, гвельф – гибеллином». Был мэром Бордо, сложил звание, «не оставив после себя ни обид, ни ненависти». 1586-1587 гг. – завершена 20-летняя творческая история единственной книги Монтеня (homo unius libri) – «Опыты», морально-философское сочинение в 3-х томах.

«Содержание моей книги – я сам». «Люди обычно разглядывают друг друга, я же устремляю свой взгляд внутрь себя». «Многие вещи, которые я не захотел бы сказать ни одному человеку, я сообщаю всему честному народу и за всеми моими самыми сокровенными тайнами и мыслями даже своих ближайших друзей я посылаю в книжную лавку».

Монтень пишет в русле гуманистической традиции, но не так, как итальянские гуманисты (Джованни Пико делла Мирандола, Джанчотто Манетти). Они – о величии человека, антропоцентризме; Монтеня человек интересует в его обыкновенной обыденности, представляющей собой общий удел, «искусство жить достойно» в самых обыденных ситуациях. Человек – это свобода воображения, пытливость ума, но это и пороки, болезни, нерешительность, смятение, отчаяние. Как пишет Г.К. Косиков, Монтеню открылось не величие человека, а его исключительная изменчивость, сложность, противоречивость. Социальная «кажимость» человека, маска, роль, воплощенная в «делах и творениях», пусть и выдающихся, противопоставляется его внутреннему «бытию», пусть и скромному.

Композиция «Опытов» на первый взгляд хаотична. (Монтень писал, что его мысли «следуют одна за другой, правда, иногда не в затылок друг другу, а на некотором расстоянии, но они все же всегда видят друг друга хотя бы краешком глаза»). По Г.К.Косикову, «Опыты» построены на сквозном движении мысли Монтеня через самый разнородный материал – движении, которое предстает как постоянный поиск, устремленный в бесконечность. Поиск этот незавершим, поскольку автор вслушивается в себя, чтобы открыть путь к познанию всего человечества («у каждого человека есть все, что свойственно роду людскому»). Сама напряженность такого вслушивания определяется убеждением автора в том, что ему неведома его собственная личность, а следовательно, и сущность всех прочих людей, которая и должна быть выявлена в «Опытах». Название книги означает множество экспериментов, опытов, поставленных автором над собой. Кроме вслушивания в себя, автор расспрашивает других, «созерцает свою жизнь в зеркале других жизней». Ученый-гуманист, Монтень «расспрашивает» и мудрецов, философов древности (любовно перебирает мудрые мысли, словно жемчуг в шкатулке), сталкивая их мнения, выявляя относительность истины. Релятивизм Монтеня сказывается и в его тезисе о том, что людей «мучают не сами вещи, а представления, которые они создали себе о них», и которые они пытаются превратить в универсальную норму.

Если истина о человеке и существует, то она, по Монтеню, – в наиболее полном охвате неустранимого разнообразия человеческой натуры. Поэтому «Опыты», по сути – книга не только незавершенная, но и принципиально незавершимая, так как и собственное, и чужое «я» открылось Монтеню как неисчерпаемое и завораживающее чудо, как тайна, в которую можно вникать до бесконечности.

В отличие от своих средневековых предшественников, подчинявших психологические наблюдения религиозно-аскетическим задачам (подготовке совести к исповеди, описанию мистико-созерцательных переживаний), Монтень «обмирщил» психологию и поставил ее на службу человеку, изучению его душевных движений. «Изумительно суетное, поистине непостоянное и вечно колеблющееся существо – человек». НО! Автохарактеристика, самонаблюдение и самоанализ были замыслом книги, вместо этого получилось произведение, резюмирующее передовые устремления эпохи, отразившее сложные связи с социальной, политической и культурной жизнью страны. Книгу отличает тематическая и стилистическая пестрота как свидетельство богатства и разнообразия самой жизни и форм ее восприятия в тот период. Монтень высказал свою точку зрения на проблемы и заботы современности. (Даже о ведьмах и колдовстве). Считается, что Монтень готовит почву для французского материализма и скептицизма («Que sais-je?» «Что я знаю?» с оттенком «Как знать?»). Речь идет и об ограниченности наших познаний, и о подчинении знания выработке способности суждения. Форма и жанр «Опытов» изобретены Монтенем. Слово «эссе» введено в литературный обиход именно им. Трезвый взгляд Монтеня на жизнь и неизбежность смерти, его мудрая примиренность с собой сделали его книгу настольной для многих поколений интеллектуалов.