2014-02-17
558
(на материале речевого жанра “проработка”)
Речевой жанр — ступень на бесконечной лестнице познания себя посредством языка, очередная универсальная лингвофилософская категория, привлекающая внимание новых и новых исследователей. Один из признаков РЖ — способность заполнять собою коммуникативное пространство человека, общества, культуры. Перед лингвистами (жанроведами) открываются просторы для излюбленных аналогий: речевой жанр как система оппозиций; многозначность и полифункциональность жанровых объектов; денотат речевого жанра и жанровая экспрессия; полевая структура речевого жанра и групп речевых жанров. Исследовательская копилка полна аксиомами о соотношении речевых жанров с человеком, обществом и культурой, полна разнообразными гипотезами. Так, автор данной статьи верит в существование правил построения (а может быть — и истолкования) речевых жанров — канонов РЖ.
Опыт работы показывает, что известная модель Т.В. Шмелевой и язык “семантических примитивов” А. Вежбицкой приводит начинающих исследователей к непротиворечивому описанию очень разных речевых жанров, в том числе речевого жанра проработки (коллективное осуждение виноватого на собрании, заседании, принятое в советском обществе).
|
|
|
Коммуникативная цель изучаемого жанра трудноопределима. Можно различать минимум три цели: 1) находящаяся на поверхности жанра, сознаваемая живущими в мифологизированном пространстве (взгляд на проработку изнутри) цель — оказать положительное воздействие на объект проработки путем осуждения и наказания (проступок не должен повториться); 2) цель, находимая в первичных попытках объективизировать, осознать происходящее, — удовлетворение личных потребностей (чаще — корыстных) прорабатывающих, что достижимо путем устранения конкретного лица — объекта проработки; 3) цель (с нашей точки зрения, подлинная), ненаходимая изнутри действа, — единение коллектива, группы вокруг жертвы — объекта проработки. Несколько перефразировав высказывание исследователя, отметим, что посредством проработок “масса вовлекается в преступления власти. Масса и власть связываются круговой порукой пролитой крови, как соучастники убийства “врагов народа” [Ермолин 1996: 122].
Описание комплекса названных коммуникативных целей в их совокупности возможно в рамках культурно-обусловленных сценариев [Вежбицкая 1999]:
Когда кто-то большой и хороший говорит: это плохо
Хорошо сказать: вот плохой — и делать ему плохо
Люди чувствуют от этого что-то хорошее
Каждый знает, что он часть от целого и надо, чтобы всем было хорошо
В предложенном нами “культурном правиле” уже вписан образ автора, стоящий за РЖПр. Но прежде — о другом.
|
|
|
В проработке говорящий не соотносится с представлением об “авторстве”. Это отмечено и в приводимом нами текстовом фрагменте, где фиксируется уклончивость конкретных субъектов проработки при назывании “заказчика”: Действующие лица говорят об истинных инициаторах загадочно: “нам говорили”, “нам указывали”, “имеется мнение” (И. Грекова. Без улыбок)[30]. Важно, что у жанра, в котором предполагается многосторонний обмен репликами, не может быть “автора” в качестве говорящего, образ автора следует искать в культурно-речевой ситуации, благоприятствующей появлению, закреплению и активному функционированию жанра. Взгляд изнутри: образ автора соотносится с позицией “идеологически чистого”, непримиримого к недостаткам и их носителям. Взгляд со стороны: образ автора соотносится с фигурой сакрализованного манипулятора и мифотворца, вербализованного в директиве.
Образ адресата троичен: 1) осуждение адресовано объекту проработки; 2) действо конъюнктурно адресовано власти, как доказательство идеологической веры / верности; 3) действо посредством акта жертвоприношения обращено к божеству, как молитва, в которой все (жертва — включительно) обращаются к каждому, а каждый ко всем — и на перекрестке их обращенности аккумулируется образ трансцендентного адресата.
Коррелирующие образы автора / адресата могут быть описаны через следующее культурное правило:
Кто-то большой и хороший есть,
Который говорит и делает, что говорит, и может все;
