Вопрос №3 1. Жанр и стиль «Жития протопопа Аввакума». Повествовательный особенности, юмор Аввакума, образ автора

В XVII в. церковь оставалась единственным институтом феодального государства, нарушавшим принцип централизации. Этому способствовало установление в 1589 г. патриаршества. Патриарх подчинял себе все церковные организации и оказывал большое влияние на царя. Государство стремилось подчинить себе церковь, и первым шагом к этому было создание в 1649 г. Монастырского приказа, изымавшего из ведения церкви судопроизводства над людьми, живущими в церковных владениях.

В 1652 г. умер патриарх Иосиф, и на патриарший престол был избран деятельный, энергичный и властолюбивый митрополит новгородский Никон. Он сделал головокружительную церковную карьеру, став патриархом, провел церковную реформу, разослав по церквам 14 марта 1653 г. "память", где в соответствии с обрядами греческой церкви предписывал заменить земные поклоны поясными, а двоеперстное крестное знамение троеперстным. Таким образом, реформа была сведена к внешней обрядовой стороне, хотя и ставила своей целью укрепление церковной феодальной организации. Реформа вызвала появление мощного антифеодального, антиправительственного движения - раскола, или старообрядчества.

Противоречивая сущность раскола сказалась на деятельности идеолога старообрядчества протопопа Аввакума - талантливейшего писателя второй половины XVII в. Литературное наследие Аввакума привлекало и привлекает к себе внимание русских, советских и зарубежных ученых.

Аввакум (1621-1682). Перу "огнепалъного" протопопа принадлежит около 80 сочинений, из них 64 написаны в условиях последнего, пятнадцатилетнего заточения в земляном срубе Пустозерска на берегу Ледовитого океана.

"Житие протопопа Аввакума им самим написанное". Центральная тема жития - тема личной жизни Аввакума, неотделимая от борьбы за "древлее благочестие" против Никоновых новшеств. Она тесно переплетается с темой изображения жестокости и произвола "начальников"-воевод, обличения "шиша антихристова" Никона и его приспешников, утверждавших новую веру "кнутом и виселицами". На страницах жития во весь свой гигантский рост встает образ незаурядного русского человека, необычайно стойкого, мужественного и бескомпромиссного. Характер Аввакума раскрывается в житии как в семейно-бытовом плане, так и в плане его общественных связей.

Аввакум проявляет себя и в отношениях к "робяткам" и верной спутнице жизни, преданной и стойкой Анастасии Марковне, и в отношении к патриарху, царю, и простому народу, к своим единомышленникам, соратникам по борьбе. Поражает необычайная искренность его взволнованной исповеди: горемыке-протопопу, обреченному на смерть, нечего лукавить, нечего скрывать. Он откровенно пишет о том, как прибегнул к обману, спасая жизнь одного "замотая" - гонимого человека, которому грозила смерть. Вспоминает о своих тяжких раздумьях и колебаниях, когда в порыве отчаяния, истерзанный пытками, гонениями, он готов был молить о пощаде и прекратить борьбу. Аввакум - поборник справедливости: он не терпит насилия сильного над слабым. Он заступается за девицу, которую "начальник" пытался отнять у вдовы; защищает двух престарелых вдов, которых самодур-воевода Пашков решил выдать замуж. Выступая защитником слабых и угнетенных, Аввакум переносит, однако, решение вопроса социального в область религиозно-моральную, развивая евангельскую идею равенства всех людей "в духе", идею одинакового их подчинения богу. Суров и непримирим Аввакум к своим идейным противникам - Никону и его приверженцам. Используя иронию и гротеск, он создает их яркие сатирические образы. На первый план выдвигается лицемерие и коварство Никона, который перед избранием в патриархи ведет себя, "яко лис, челом да здорово" (явная перекличка с сатирической "Повестью о Куре и Лисице"); а после "друзей не стал и в крестовую (приемную, патриаршую палату) пускать". В изображении Аввакума Никон - это "плутишка", "носатый, брюхатый борзый кобель", "шиш антихристов", "волк", "пестрообразный зверь", "адов пес". Он подчеркивает жестокость Никона, который "жжет огнем", пытает и мучает своих противников; говорит о распутной жизни патриарха. Изображает в житии Аввакум и представителей светской власти. Один из них избивает протопопа в церкви, а дома "у руки отгрыз персты, яко пес, зубами. Обличая представителей церковной и светской власти, Аввакум не щадит и самого царя, хотя царскую власть он считает незыблемой. С царем Аввакум познакомился еще в молодости, когда, изгнанный воеводой из Лопатиц, он "прибрел" к Москве. Бегство протопопа от мятежной паствы из Юрьевца-Повольского вызвало "кручину" - гнев" государя: "На што-де город покинул?" "Яко ангела божия" принимает его царь после возвращения из даурской ссылки. "Государь меня тотчас к руке поставить велел и слова милостивые говорил: "Здорово ли-де, протопоп, живешь? еще-де видатца Бог велел!"

Проходя часто мимо монастырского подворья, где жил Аввакум, царь раскланивается "низенько-таки" с протопопом. В то же время он дает приказ боярину Стрешневу уговорить Аввакума, чтобы тот молчал. Но это было не в характере "огнепального" протопопа, и он "паки заворчал", подав царю свою челобитную, чтобы тот взыскал "древлее благочестие". Это вызвало гнев и раздражение Алексея Михайловича. Сосланный в Пустозерск, Аввакум в своих посланиях переходит к обличению "бедного и худого царишки", который ко всем поддерживает "еретиков". Не считаясь с авторитетом царской власти, Аввакум предрекает Алексею Михайловичу адские мучения.
Характерно, что царь Федор Алексеевич, принимая решение о казни Аввакума в 1682 г., выносит постановление: сжечь его "за великая на царский дом хулы". С грустью говорит Аввакум о своих сыновьях Прокопии и Иване, которые, испугавшись смерти, приняли "никонианство" и теперь мучаются вместе с матерью, закопанные живыми в землю (т. е. заключенные в земляную темницу). С любовью говорит протопоп и о дочери своей Аграфене, которая вынуждена была в Даурии ходить под окно к воеводской снохе и приносить от нее иногда щедрые подачки.
Изображая себя в обстановке семейно-бытовых отношений, Аввакум стремится подчеркнуть неразрывную связь бытового уклада с церковью. Патриархальный уклад, охраняемый старым обрядом, и защищает он. Он стремится доказать, что старый обряд тесно связан с самой жизнью, ее национальными основами, а новый обряд ведет к утрате этих основ. Страстная защита "древлего благочестия" превращает житие в яркий публицистический документ эпохи. Не случайно свое житие протопоп начинает с изложения основных положений "старой веры", подкрепляя их ссылками на авторитет "отцов церкви" и решительно заявляя: "Сице аз, протопоп Аввакум, верую, сице исповедаю, с сим живу и умираю". Собственная его жизнь служит лишь примером доказательства истинности положений той веры, борцом и пропагандистом которой он выступает.
Жанр и стиль жития. Житие Аввакума - это первая в истории нашей литературы автобиография-исповедь, в которой рассказ о злоключениях собственной жизни сочетается с гневным сатирическим обличением правящих верхов, с публицистической проповедью "истинной веры". Тесное переплетение личного и общественного превращает житие из автобиографического повествования в широкую картину социальной и общественно-политической жизни своего времени. Житие вбирает в себя и этнографические описания далекого сибирского края, его рек, флоры и фауны.Для стиля Аввакума характерно отсутствие спокойного эпического повествования. Его житие состоит из ряда искусно нарисованных правдивых драматических сцен, построенных всегда на острых конфликтах: социального, религиозного или этического порядка. Эти драматические сцены соединены между собой лирическими и публицистическими отступлениями. Аввакум либо скорбит, либо негодует, либо иронизирует над противниками и самим собой, либо горячо сочувствует единомышленникам и печалится об их судьбе. Тексты "священного писания" в истолковании Аввакума приобретают бытовую конкретность, которая сочетается с широкими обобщениями. Так, в толковании книги "Бытие" Аввакум изображает грехопадение Адама и Евы. В раю случилось, считает протопоп, то же самое, что "до днесь творится... в слабоумных человеках": "Потчивают друг друга зелием неравстворенным, сиречь зеленым вином процеженным и прочими питии и сладкими брашны. А после и посмехают друг друга, упившегося до пьяна". Совершив грехопадение, Адам стыдится признаться в своей вине Богу, ему не велит этого "лукавая совесть", и он "коварством хочет грех загладить, да и на людей переводит". Адам торопится свалить вину на Еву, а Ева на "змею". "Каков муж, такова и жена; оба бражники, а у детей и давно добра нечева спрашивать, волочатся ни сыты, ни голодны",- заключает Аввакум. Особенности стиля жития и других сочинений Аввакума позволяют говорить о неповторимой творческой индивидуальности этого талантливейшего писателя второй половины XVII в., ярко отразившего характерные черты переходной эпохи.

К какому же жанру следует отнести Житие протопопа Аввакума?

Исследователи обычно называют его автобиографией. Такое определение жанра Жития является, на наш взгляд, неточным.

Существование собственно автобиографии как самостоятельного литературного жанра сомнительно. Автобиографический материал лишь тогда становится художественным, когда теряет свою исключительность, когда он перестает восприниматься читателем как описание одной жизни, жизни только этого человека, иными словами, когда этот материал типизируется. Средства же художественной типизации автобиографического материала бывают самыми

различными, а это порождает различные литературные формы, различные автобиографические жанры. Сказать о Житии протопопа Аввакума, что мы имеем дело с автобиографией, еще не значит дать определение жанра; это лишь служит указанием на материал, положенный в основу произведения. Автобиографичны и «Поучение» Владимира Мономаха и «Моление» Даниила Заточника, и послания Ивана Грозного и Житие Епифания, особенно много автобиографических произведений появляется в новой русской литературе — от «Записок одного молодого человека» Герцена до трилогии А. М. Горького. Но как различны жанры всех этих автобиографий! Здесь и эпически уравновешенное поучение, и полный страстного лиризма памфлет, и непринужденный эпистолярный вид, и психологическое житие, а позже мемуары, очерки, рассказы, повести, романы...

Итак, мы должны признать, что жанровая природа автобиографического Жития протопопа Аввакума, в сущности, не определена, а взгляд на Житие как на автобиографию вообще приводил на практике к отсутствию анализа Жития как художественного произведения с особой, присущей ему жанровой природой. До сих пор Житие в основном интересовало исследователей как историко-биографический документ, как источник характеристики деятельности и мировоззрения Аввакума, как материал для характеристики раскола в русской церкви. В том же случае, когда исследователи изучали Житие как литературный памятник (В. В. Виноградов, Н. К. Гудзий, В. Л. Комарович, Д. С. Лихачев и др.), то они ограничивали свой анализ рассмотрением особенностей манеры повествования, языка и стиля. Сам Аввакум интересовал исследователей как живая, реально существовавшая личность, как «культурно-исторический тип» (Н. К. Гудзий) или как писатель. Не отрицая закономерность такого подхода к изучению Жития, мы считаем в то же время, что все это оказывается недостаточным для определения историко-литературного значения Жития. Нам представляется, что при изучении Жития в истории литературы Аввакум должен быть рассмотрен прежде всего как образ, как тип. Равно и другие персонажи Жития в историко-литературном плане должны нас интересовать не столько как реально существовавшие личности, сколько как характеры, составляющие вместе с Аввакумом-героем систему образов Жития не как автобиографии, а как произведения определенного литературного жанра. Такой подход к Житию позволит установить объективный смысл, объективную идею его как художественного произведения, поможет понять, почему, несмотря на чуждые нам идейные побуждения автора, этот памятник вышел далеко за пределы той среды, для которой он предназначался, и почему он продолжает интересовать и волновать читателей нашего времени.

Таким образом, проблема жанра является отнюдь не праздным или формальным вопросом. Правильное определение жанра Жития поможет точнее определить место памятника в истории литературы, поставить его в ряд близких ему общественно-литературных фактов.

Жанр как более или менее устойчивая литературная форма, как более или менее часто повторяющаяся совокупность характерных средств художественной типизации возникает и развивается в процессе взаимодействия конкретно-исторического жизненного материала, подлежащего отбору и обобщению, и идейного замысла автора, его мировоззрения и особенностей его таланта. Проблема жанра — это один из аспектов проблемы конкретного выражения единства содержания и формы в искусстве. Жанровые особенности Жития вытекают также из особенностей идейного замысла и объективного идейного содержания этого замечательного произведения. Задуманное как произведение полемическое и поучительное («да не забвению будет предано дело божие» и да «пускай ведома в людех правда и кривда»), как произведение, долженствующее доказать истинность старой веры. Житие в действительности, в процессе авторской работы над его редакциями, приобретало совсем иной характер, идейный смысл его перерастал задачи, первоначально поставленные Аввакумом перед самим собою как перед писателем. Увлекшись повествованием, Аввакум сознательно допускал отступления бытового и интимного содержания, понимая, что они не имеют никакого отношения к задуманной цели: «Простите меня... А однако уже розвякамя — еще вам повесть скажу». И этими предупредительными извинениями или оправданиями, следующими за отступлениями («к слову молылось»), пестрит все произведение. Многочисленные картины жизни и быта наполняли Житие таким богатым по содержанию и обильным по количеству материалом, что первоначально намеченные рамки поучительной и полемической притчи разрывались и сметались, и в результате мы имеем дело с произведением, совершенно отличным от задуманного как по содержанию, так и — объективно — по идее. Перед нами правдиво написанное большое полотно, на котором реальная картина жизни приобретает самостоятельное значение.

Идейное содержание Жития, отчасти вследствие этого изобилия добротного жизненного материала, отчасти и в силу противоречивости самого мировоззрения писателя, оказалось весьма противоречивым. В нем причудливо переплелись и идеи религиозного фанатизма, мученичества, непротивления злу — с одной стороны, и ненависть к различным церковным и светским начальникам, страстная жажда правды и справедливости на земле, боль за неурядицы на Руси и за страдания народа, идея борьбы и самопожертвования в этой борьбе — с другой стороны. Эта противоречивость идейного содержания памятника может быть правильно объяснена только с позиций марксистско-ленинской теории отражения, с позиций материалистической эстетики. Эти противоречия есть не что иное, как отражение реально существовавших в середине XVII в. противоречий в социальной практике и в мировоззрении оппозиционно настроенных к феодализму слоев русского общества, и прежде всего противоречий, свойственных народным массам, на которые и опирался раскол.15 Особенная форма выражения этих объективно существовавших противоречий — религиозная оболочка социального протеста — также неизбежно отразилась на самом Житии, определила его специфическую жанровую природу — религиозную окрашенность бытового повествования.

Этими же обстоятельствами вызвана и своеобразная форма типизации характеров в Житии, в первую очередь типизации главного персонажа. В нем причудливо сочетаются черты фанатика и ригориста, проповедника и мученика с характерными признаками правдолюбца, «бойца» (А. М. Горький), «бунтаря» (А. Н. Толстой), чадолюбивого отца, заботливого супруга, снисходительного к чужим ошибкам и слабостям пастыря, влюбленного в жизнь человека. Это сложный, весь сотканный из противоречий образ. Мы видим героя Жития в самые различные моменты его жизни — в толпе и в кругу семьи, с друзьями и врагами, в царском дворце в Москве и у байкальских рыбаков, заключенного в тюрьме и лежащего нагим на печи, проповедующего в церкви и тянущего сани по льду Иргень-озера, бранящегося и избиваемого, вступающего в рукопашную с медведями и умиленно созерцающего природу, «травы красны и цветны и благовонны гораздо». Он то непреклонен и требователен, то отзывчив и уступчив; то суров и жесток, то нежен и растроган; то раздражителен и бранчлив, то шутит и смеется; чувство юмора не изменяет ему в самые тяжелые минуты жизни, но ему знакомо и сознание трагизма своего положения: он без ложной скромности осознает героизм своего подвига, а собственные ошибки и слабости вызывают в нем жгучее чувство неудовлетворенности собой...

В образе Аввакума, как видим, достигнута та степень индивидуализации и многосторонности, какой не знала не только житийная литература с ее идеальным героем и шаблонами, но, пожалуй, и все другие предшествующие Житию литературные памятники. Индивидуализация образа трудно давалась средневековой литературе. Она стала возможной лишь в условиях русской жизни XVII в., в связи с обострившимся интересом к человеческой личности. На последнее обстоятельство в свое время обратил внимание Д. С. Лихачев: «XVII век в русской истории — век постепенного освобождения человеческой личности, разрушавшего старые средневековые представления о человеке только как о члене корпорации — церковной,государственной или сословной. Сознание ценности человеческой индивидуальности, развитие интереса к внутренней жизни человека — таковы те первые проблески освобожденного сознания, которые явились знамением нового времени. Интерес к человеческой индивидуальности особенно характерен для второй половины XVII века».16 Этот процесс в общественном сознании, вызванный в конечном счете переменами в экономической жизни Руси, отразился и в литературе, помог писателям преодолеть схематизм и односторонность типизации характеров. В этом смысле Житие Аввакума не явилось исключением, но эта черта обозначилась в нем, может быть, резче, чем в других современных ему памятниках, в силу особого свойства обобщаемого материала — это был автобиографический материал. И здесь навстречу общей тенденции в развитии литературы шел личный талант художника, в совершенстве овладевшего своим материалом. Однако индивидуализация характера не только не лишила его типического содержания, но лишь ярче осветила как раз наиболее типичные его черты. Типичность образа Аввакума состоит как раз в той противоречивости всего поведения, всех его побуждений, чувств и настроений, которые были так характерны для той социальной среды, которую представлял Аввакум, — среды, мятущейся в поисках правды и ежечасно заблуждающейся, стремящейся примирить верность религии и свое недовольство церковью, предписания христианского учения и зовы живой жизни, обряд и быт.

Все эти противоречия образа, стоящего в центре повествования, как и связанные с ними портиворечия идейного содержания, неизбежно отразились на всех особенностях стиля Жития. Стремление автора дать широкую панораму жизни, рассказать о своей борьбе от начала до конца, передать читателю свои страстные искания, мечтания, раздумья, свести счеты с врагами — все это обусловило особенности композиции — внешне нестройной, свободной, как будто разорванной, с перемежающимися картинами и лирическими отступлениями, допускающей постоянное перевоплощение рассказчика в героя, героя в рассказчика. И именно эта подвижная композиция давала возможность вместить и организовать столь разнородный материал в одно целое. Те же самые противоречия лежат в конечном счете в основе смешения и слияния двух языковых и стилистических традиций — книжной и просторечной, образования особого метафорического строя, в котором объединялась евангельская и народно-бытовая образность, условная аллегоричность понятий и их реальная жизненность (плавание, буря, волокита, зима и т. п.). Те же самые противоречия определили и драматический тон всего повествования, превосходно раскрывающий внешние и внутренние конфликты, сопровождавшие всю жизнь героя. Наконец, совпадение в одном лице рассказчика и героя произведения, на наш взгляд, позволило внести художественную гармонию в произведение, придать единство всем разнообразным и разнородным его элементам, окрасить все повествование в лирико-драматический тон, короче говоря — реализовать жанровую специфику произведения, заложенную в самом материале. Это тождество рассказчика и героя, а также особенности стиля и языка Жития роднят его с народными сказами, что в свое время отметил В. В. Виноградов,17 а также Р. Ягодич, который назвал Житие «народным рассказом».18

Все отмеченные признаки Жития Аввакума дают, как нам кажется, основание говорить о его сложной, синтетической жанровой природе. Не случайно разные исследователи рассматривали Житие в связи с самыми различными жанрами древней русской литературы, не решаясь в то же время безоговорочно связать его с каким-либо одним известным жанром. В Житии в единое целое слились эпическое, лирическое и драматическое начала, элементы многих жанров древней русской письменности — и учительной литературы, и проповеди, и житий, и поучений, и бытовой повести, а также устного народного сказа. Вряд ли можно поэтому определить жанр Жития каким-либо известным нам термином. Но в то же время из всего нами сказанного можно сделать вывод о проявлении в Житии определенной тенденции в истории русской литературы, о приближении Жития к определенному жанру, окончательно оформившемуся уже несколько позднее. Но, пожалуй, еще более важным проявлением тяготения Жития к жанру романа является охарактеризованное выше впервые осуществленное Аввакумом изображение человека как средоточия общественных противоречий, его попытка собрать в фокусе частной жизни и личной психологии события большого общественного значения, судьбы и психологию целого социального слоя. «Роман..., — пишет А. И. Белецкий, — преломляет сквозь призму индивидуальной психологии даже события общенародного значения, растворяя общее в частном».21 Сходную характеристику романа мы можем встретить еще в высказываниях А. Н. Веселовского.22 Именно это принципиально и отличает роман от средневековых эпических форм, в том числе от апокрифической и житийной литературы.23 Но именно эта тенденция так ярко проявилась в Житии Аввакума.

Наконец, весьма существенным признаком Жития как произведения, отступающего от средневековой эпической традиции, является повышенный интерес Аввакума в этом произведении к «обыкновенному, повседневному,

домашнему», о чем писал В. Г. Белинский как о характерной особенности романа. Однако в Житии это внимание к повседневному и «домашнему» сочетается с героикой подвига, с пафосом борьбы. Смелость сочетания героического и обыденного, трагического и комического выделяет Житие даже в ряду других современных ему произведений, выражавших ту же тенденцию в более слабой степени. В то время как средневековая письменность и даже более поздняя литература в разных жанрах давала образцы или только «низкого» или только «высокого», лишь в романе, как писал В. Г. Белинский, появилось сочетание самой возвышенной поэзии и самой обыденной житейской прозы.24

Житие протопопа Аввакума может рассматриваться как выражение того закономерного процесса, который — в одних странах раньше, в других позже — протекал во всех европейских литературах. И те же самые причины, которые в конечном счете определили появление романа в Западной Европе эпохи Возрождения, а именно развитие буржуазных отношений и обусловленное этим выделение личности и повышенный интерес к ней, вызвали к жизни сходную тенденцию и на Руси. И неслучайно эта тенденция проявилась не ранее XVII в., который, по выражению В. И. Ленина, характеризовался «созданием связей буржуазных».25 Но в отличие от западноевропейской литературы, где первыми формами романа явились рыцарский и плутовской роман, в условиях русской действительности XVII в., наряду со слабо выраженной тенденцией и этого типа (преимущественно в переводной литературе), более характерным оказалось появление начальных форм социально-бытового романа, причем им («Повесть о Савве Грудцыне», Житие протопопа Аввакума) была еще присуща религиозно-дидактическая направленность.

Обращение к опыту западноевропейской литературы помогает лучше понять некоторые особенности Жития как произведения, начинающего историю нового жанра в русской литературе. Характерной жанровой особенностью всех ранних форм западноевропейского романа, независимо от их видов и идейной направленности, была линейная композиция, при которой эпизоды-новеллы следовали один за другим, как бы нанизываясь на один общий стержень, наращиваясь в некий бесконечный ряд, объединенный лишь личностью центрального героя.26 Именно такой же принцип лежит в основе композиции Жития Аввакума, представляющей разорванную цень эпизодов-«повестей», скрепленную личностью рассказчика-героя. Итак, не стремясь к педантической точности и категоричности в определении жанра Жития Аввакума, мы можем с уверенностью говорить о том, что Житие многими своими элементами представляет собой яркое выражение эволюции русской средневековой религиозно-дидактической эпической литературы в жанр нравоучительного бытового романа. Характерными признаками Жития как произведения нового, нарождающегося жанра нам представляются следующие его особенности: развернутость повествования, многофигурность, полнота жизнеописания главного героя, индивидуализация образа, стремление к изображению разносторонности характера, внимание к острым, драматическим моментам частной жизни, обусловленным социальными обстоятельствами, многоэпизодность и в то же время однолинейная, цепочная композиция с довольно свободным соединением различных эпизодов. Многими своими особенностями Житие не столько связано с традиционными жанрами древней русской письменности, сколько предвещает появление более развитых форм новой русской литературы, что, как нам кажется, выдвигает перед исследователем задачу не ретроспективного изучения Жития, а осмысления его места в перспективе последующего развития русского литературного процесса. Не случайно именно Житие Аввакума привлекло такое пристальное внимание выдающихся русских и советских романистов — Льва Толстого, Тургенева, Лескова, Мельникова-Печерского, Мамина-Сибиряка, М. Горького, А. Н. Толстого, Леонида Леонова.