Лирический герой Н.М. Языкова и В.К.Кюхельбекера

Среди поэтов пушкинского окружения Н. М. Языков был наиболее близок к поэзии революционных романтиков. Талантливый и свое­образный поэт, он по-своему выразил вольнолюбие передовой молоде­жи декабристской поры. Но это было только в первый период его литературной деятельности. С конца 20-х годов в мировоззрении и творчестве Языкова назревает резкий перелом, который делает его «бардом» реакционного лагеря.

Развитие наиболее своеобразного жанра его лирики было связано с бытовой обстановкой, в которой проходили молодые годы Языкова, студента Дерптского университета. Это студенческие песни, полные юношеского задора и смелого вольномыслия. Подобно тому как Денис Давыдов на основе жизненных впечатлений ввел в литературу образ «гусара», Языков создал лирический характер гуляки-студента, у которого, однако, за внешней бравадой скрывается любовь к родине и свободе. «Сердца — на жертвенник свободы!» — с бокалом вина в руках призывал поэт своих друзей-студентов («Мы любим шумные пиры...», 1823). Эти песни, положенные на музыку, распевались в кружке русских студентов, организованном по инициативе Языкова в противовес немецким студенческим корпорациям. Широкую попу­лярность в кругах демократической молодежи приобрели более поздние песни.— «Из страны, страны далекой...» (1827) и «Пловец» (1829). В студенческом вольнолюбии Языкова не было сознательно­сти и последовательности дворянских революционеров, вступивших на путь борьбы с царизмом. Но дерптский студент писал и антиправи­тельственные стихи, которые становились известными в списках (песня «Счастлив, кому судьбою дан...», 1823; послание 1823 г. «Н. Д. Киселеву», опубликованное А. И. Герценом в «Поляр­ной звезде»).

Значительное место в поэзии Языкова занимает жанр историче­ской баллады, популярный среди революционных романтиков. С К- Ф. Рылеевым и другими поэтами-декабристами Языков сближа­ется и в выборе, и в трактовке исторической тематики. Это были

«святые битвы за свободу», т. е. события освободительной борьбы
русского народа, показанные в свете общественно-политических за­
дач, стоявших перед дворянскими революционерами. В отличие от
декабристов, облюбовавших тему вольного Новгорода, Языков с осо-,
бенной любовью писал о борьбе русских людей с монголо-татарскими I
завоевателями. «Песнь барда во время владычества татар в России» /
(1823), «Баян к русскому воину при Димитрии Донском, прежде!
знаменитого сражения при Непрядве» (1823), «Евпатий» (1824) — \
эти исторические баллады Языкова писались и печатались одновре- •
менно с думами Рылеева. Образ древнерусского народного певца, |
популярный в романтической поэзии, свидетельствует, что Языков, I
подобно Рылееву, связывал жанр исторической баллады с националь- /
но-народными традициями. |

Это вытекало из общих творческих принципов Языкова, сбли- в жавшихся с эстетикой декабристов. Языков заявил себя сторонником национально-самобытного содержания и формы литературы. Одним из источников этого он признавал русское народное творчество. На этом основании он отрицательно относился к элегическому романтиз­му В. А. Жуковского и пропагандировал высокую гражданскую поэзию. Характерно, что Языков, как и декабристы, не понял реа­лизма пушкинского «Евгения Онегина», в первых главах которого «вдохновенный поэт» (слова А. С. Пушкина о Языкове) усмотрел «отсутствие вдохновения» и «рифмованную прозу».

Своеобразным обобщением, в котором молодой Языков выразил свое отношение к декабристам, явились прочувствованные строки небольшого стихотворения (1826), посвященного памяти казненного Рылеева и его товарищей:

Не вы ль, убранство наших дней. Свободы искры огневые,— Рылеев умер, как злодей! — О, вспомяни о нем, Россия, Когда восстанешь от цепей И силы двинешь громовые На самовластие царей!

Оригинальная тематика языковского романтизма проявилась и в своеобразии его поэтической речи. Черты «высокого», гражданского стиля, характерные для поэзии декабристов, были свойственны исто­рическим балладам, дружеским посланиям, а иногда даже элегиям Языкова, содержавшим раздумья поэта над вопросами общественно-политической жизни. Но уже современники отметили яркое своеобра­зие языковского стиля. Прекрасно об этом сказал Н. В. Гоголь: «Имя Языков пришлось ему не даром. Владеет он языком, как араб диким конем своим, и еще как бы хвастается своею властью. Откуда ни начнет период, с головы ли, с хвоста, он выведет его картинно, заклю­чит и замкнет так, что остановишься пораженный» (VIII, 387). В. Г. Белинский указал, что «смелыми и резкими словами и оборотами своими Языков много способствовал расторжению пуританских оков, лежавших на языке и фразеологии»; критик имел в виду «пошлый морализм и приторную элегическую слезливость», отличавшие стихи эпигонов Жуковского (V, 561). Стилистическая резкость проявлялась у Языкова в необычной метафоризации, в сочетании слов различных семантических и стилистических рядов. О своей поэзии он писал:

Не удивляйся же ты в ней Разливам пенных вдохновений. Бренчанью резкому стихов. Хмельному буйству выражений И незастенчивости слов.

Стилю Языкова соответствовал и его стих, звучность и энергия которого были отмечены Белинским. Особенной стремительностью обладают песенные хореи Языкова («Пловец»). Мастерски пользо­вался он и звуковой формой стиха («Волги вал белоголовый...»).

Однако все идейно-художественные достижения Языкова отно­сятся к ранней поре его творчества. Да и тогда они были ограничены отсутствием у автора глубокого понимания происходивших в России процессов. Ему казалось, что «столетья грозно протекут», прежде чем страна пробудится [«Элегия» («Еще молчит гроза народа...»), 1824]. В исторических балладах Языков романтически идеализировал ли­вонское рыцарство («Ала», 1824). Реакция после разгрома восстания 14 декабря 1825 г., явившаяся для прогрессивно мыслящей дворян­ской интеллигенции серьезной проверкой, толкнула Языкова, как и многих других, в стан реакционеров. Знакомство и сближение Язы­кова с Пушкиным (летом 1826 г., когда Языков гостил в Тригорском), вызвавшее появление цикла языковских стихов, запечатлевших друж­бу поэтов, способствовало на некоторое время сохранению дерпт-ским студентом его вольномыслия. Но с конца 20-х годов, посе­лившись в Москве, Языков завязывает другие связи, более соответ­ствовавшие его новым религиозно-националистическим настроениям: с братьями Киреевскими, А. С. Хомяковым — будущими славянофи­лами. Позднее, за границей, Языков подружился с Гоголем, пережи­вавшим в то время идейный и творческий кризис. Изменив про­грессивному лагерю, Языков становится воинствующим защитником славянофильства и пишет злобные памфлеты против А. И. Герцена, Т. Н. Грановского, П. Я. Чаадаева. Белинский сурово осудил тенден­циозно составленные сборники стихотворений Языкова, с горечью констатируя идейное и художественное падение автора, на которого можно было когда-то возлагать большие надежды.

В. К. Кюхельбекер был одним из активнейших деятелей декабри стского движения. До 1825 г. он выступал преимущественно как поэт лирик и как критик, теоретически и практически пропагандиру высокую и национально-самобытную поэзию. В качестве драматург Кюхельбекер стремился создать трагедию в духе гражданского' ро мантизма («Аргивяне»). Долгие годы заключения в крепостях и ссыл ка в Сибирь не сломили Кюхельбекера. Продолжая напряженны литературный труд, он писал лирические стихи, поэмы, драмы, роман, вел дневник, переводил Шекспира. Но изолированный от общества поэт-декабрист почти ничего из своих произведений не мог увидеть в печати.

Литературно-эстетические позиции Кюхельбекера не претерпели существенного изменения. Его критические суждения о новых явлени­ях литературы, рассеянные на страницах дневника, исходили из| романтических предпосылок. Однако Кюхельбекеру оказались не чуждыми и некоторые тенденции новой, реалистической эстетики, что проявилось, например, в положительной оценке им произведений! Н. В. Гоголя, М. Ю. Лермонтова, статей В.- Г. Белинского.

Романтическим остается и творчество Кюхельбекера, хотя утвер­ждение реализма в русской литературе не прошло бесследно для поэта-романтика. Подобно А. И. Одоевскому, Кюхельбекер остается верен своим общественным идеалам. В стихотворении «Тень Рыле­ева» (1827) он рисует образ казненного поэта-декабриста, который, обращаясь к поэту-узнику, открывает ему грядущее:

«Поверь: не жертвовал ты снам; Надеждам будет исполненье!» — Он рек — и бестелесною рукой Раздвинул стены, растворил затворы. Воздвиг певец восторженные взоры — И видит: на Руси святой Свобода, счастье и покой!

Правда, в поздней лирике Кюхельбекера иногда слышатся ноты трагической безнадежности и религиозного примирения, например в посвященном лицейской годовщине стихотворении «19 октября 1828 года». Но дух протеста сохранился у Кюхельбекера до последних его дней. В одном из поздних стихотворений «Участь русских поэтов» (1845) Кюхельбекер, вспоминая насильственную смерть К- Ф. Рыле­ева, А. С. Пушкина, А. С. Грибоедова, скорбно обобщает:

Горька судьба поэтов всех племен; Тяжеле всех судьба казнит Россию.

В стихотворении слышится гневное обличение тех, кто виновен в гибели русских поэтов.

Наряду с лирикой (в которой теперь над одой преобладает элегия) Кюхельбекер создает исключительный по своим масштабам и форме

цикл романтических поэм. Среди этих произведений не оказалось той «истинной народной эпопеи», о которой мечтал молодой Кюхельбекер. Условия времени и обстоятельства личной жизни вносили в эпос Кюхельбекера трагедийное начало. И все же его поэмы проникнуты пухом высокого героизма и тяготеют к эпической монументальности. Как и прежде, Кюхельбекер прибегает к исторической символике. Так, в поэме «Зоровавель» (1831) Кюхельбекер, используя библейский сюжет, воспевает верность родине в условиях плена, готовность все силы и даже жизнь отдать за освобождение народа. В 1832— 1836 гг. Кюхельбекер пишет историческую поэму «Юрий и Ксения», в которой отразился романтический интерес к старине и народности. Героем поэмы «Сирота» (1833) является ссыльный декабрист, рас­сказывающий о своем детстве. Черты декабристского эпоса, знакомые нам по произведениям Рылеева и Одоевского, нашли развитие в поэ­мах Кюхельбекера.

Характерной для декабристской литературы является трагедия Кюхельбекера на сюжет из античной истории «Аргивяне» (1822— 1823; отрывки были напечатаны в 1824—1825 гг.; полностью — в наше время). Изображая борьбу республиканского Коринфа против тирана Тимофана, Кюхельбекер стремится показать неизбеж­ность крушения самодержавной власти как власти, неотделимой от насилия и чуждой народу. Но свободу завоевывает не сам народ. Это долг и заслуга отдельных героев-тираноборцев. В «Аргивянах» эта роль поручена Тимолеону, брату Тимофана. Он обрисован как чело­век, преданный родине и свободе. Трагедия полна революционного пафоса и носит ярко выраженный агитационный характер в ущерб исторической верности. Это делает трагедию «Аргивяне» одним из типичных образцов декабристской литературы. Для дворянского этапа революционного движения характерна переоценка роли герои­ческой личности в общественной борьбе. В трагедии с античным сюжетом Кюхельбекер сохраняет черты традиционного жанра. Хор, состоящий из пленных аргивян (отсюда название трагедии), дает морально-политическую оценку героям и событиям. Трагедии не чужда идея рока. Кюхельбекер сохраняет единство времени (но нарушает единство места). Речь героев, без различия их обществен­ного положения и конкретной ситуации, выдержана Ь «высоком», славянизированном стиле. Однако в трагедии Кюхельбекера, осо­бенно во второй ее редакции, заметно стремление выйти за нормы классицизма в сторону большего исторического и психологического правдоподобия. Одним из первых Кюхельбекер вводит в трагедию пятистопный ямб вместо александрийского стиха, отказываясь во многих случаях и от рифмы.

В 1835 г. при содействии Пушкина были напечатаны две части романтической трагедии-мистерии Кюхельбекера «Ижорский» (третья часть написана позднее). Автор попытался раскрыть внут­ренний мир и жизненную судьбу одного из детей века — разочаро­ванного, страдающего, обуреваемого внутренними противоречиями героя. Создавая мистерию, Кюхельбекер вдохновлялся такими про­изведениями, как «Манфред» Байрона и «Фауст» Гете (с великим

немецким поэтом Кюхельбекер лично познакомился во время своей послелицейской поездки за границу). Драматург заставляет небес­ные и адские силы бороться за душу героя; он заимствует образы из русской сказочной мифологии: Кикимора, Шишимора, Бука и т. д., что, по мнению Кюхельбекера, отвечало требованию народности литературы. Философской трагедии «Ижорский» не чужды политиче­ские мотивы. Однако художественно это слабая вещь, и ее фантасти­ческий элемент Белинский оценил отрицательно.

Наиболее значительным драматическим произведением Кюхель­бекера явилась его историческая трагедия «Прокофий Ляпунов», написанная в 1834 г. в Свеаборгской крепости и впервые напеча­танная только в 1938 г. Как и в «Аргивянах», Кюхельбекер обраща­ется здесь к теме общественно-политической борьбы. Рисуя народное движение в России начала XVII в., Кюхельбекер избирает своим героем Прокофия Ляпунова, вождя первого земского Рязанского ополчения, выступившего против захватчиков-поляков. Ляпунов об­рисован в трагедии как пламенный патриот, болеющий душой за «родимую землю» и готовый отдать за ее освобождение свою жизнь. Ляпунов выступает в качестве защитника обиженных крестьян. Стрелецкий голова так передает его слова:

Меня пускай обидят! не взыщу. Обидеть же присягу берегись, Да берегись обидеть земледельцев Несчастных, разоренных: я за них Жестокий, непреклонный, грозный мститель.

Правильность этой характеристики подтверждается в сцене разго­вора Прокофия с крестьянами, которые просят у него защиты от посягательств казаков. Демократические настроения Ляпунова нахо­дят выражение и в его политической программе. Он намерен провести через Земскую думу такую статью:

Статья последняя: «Бояр же тех Для всяких дел земских и ратных мы В правительство избрали всей землею, А буде те бояре не учнут По правде делать дел земских и ратных И нам прямить не станут, вольно нам За кривду их сменить и вместо их Иных и лучших выбрать всей землею».

Здесь нашли отражение политические взгляды самого Кюхельбекера. По сравнению с «Аргивянами» новая трагедия писателя-декабри­ста представляет шаг вперед в идейном и художественном отношении. В 1823 г. А. А. Бестужев писал: «У нас не существует народной траге­дии». После этого русская литература получила пушкинского «Бори­са Годунова» — замечательный образец русской народной драмы. В том же направлении шел и Кюхельбекер. В «Прокофий Ляпунове» значительно полнее (по сравнению с «Аргивянами») показана роль народных масс, определяющих ход событий. Кюхельбекер стремится выдержать национально-исторический колорит в обрисовке персона­жей, в языке. В трагедии заметно движение от романтического

историзма к реалистическому. В одном из писем Кюхельбекер писал о «Прокофий Ляпунове»: «Главное, о чем я хлопотал: жизнь, истина». Для исторической трагедии писателя-декабриста не мог бесследно пройти пушкинский опыт народной драмы.