Из хама пан или великая родословная афера малороссийского дворянства

Революция Богдана Хмельницкого уничтожила шляхту как класс. Все внезапно стали равными. Никто не платил налогов, не ходил на панщину, а единственным источником государственных доходов оказался непрерывный грабительский поход в Молдавию и Польшу, за счет которых и жила «козацька християнська республіка».

Так откуда же внезапно взялось украинское панство – бесчисленные выводки Кочубеев, Галаганов и Скоропадских с дворянскими гербами и заграничными каретами? Откуда их красивые загородные усадьбы? Откуда ложноклассические колонны, коллекции старинного оружия, домашние музеи и бальные залы, на наборных паркетах которых вислоусые «народные поэты» будут читать своим хозяевам стишки о тяжелой народной доле, втайне мечтая ущипнуть за задок зазевавшуюся горничную?

Действительно, откуда?

Ведь поначалу казачество плевать хотело на шляхетское достоинство! В найденном недавно в Главном архиве древних актов в Польше трактате «Мысль об успокоении Украины», написанном в 1672 году, есть даже такой эпизод: два запорожца пьянствуют в Варшаве. Один из них размахивает привилегией о своей «нобилитации» (признании дворянских прав – О. Б.) и орет: «Иване! О Иване! Купы в мене шляхетство!» А другой отвечает: «А що тоби даты?» «Дай таляра на горилку!» – ржет «продавец». «Вот такая у них честь шляхетству», – возмущенно пишет польский автор трактата.

Но возмущаться в общем-то нечему – при Хмельницком Украина внезапно стала такой страной, о которой можно только мечтать. Каждый делал, что хотел. Анархия царила везде. Описывая эти порядки, анонимный автор «Мысли об успокоении Украины» едва сдерживает затаенную зависть: «Вольно им одну жену бросить, а взять другую; вольно подговорить у мужа жену и сбежать в другую слободу или какое-нибудь ближайшее местечко, а оттуда уже не вьдадут, вольно там без брака жить столько, сколько захочешь, а потом, бросив своих щенят, никогда не возвращаться с Дона или Запорожья… Вольно швецу, броварнику, гультяю какому-нибудь вырвать бороду попу и войту, а то и палкой врезать, а назавтра сотнику, атаману и другим купить несколько кварт горелки – и справедливость торжествует! Это же делают и казачьей старшине, а потом назавтра тоже горелкой все улаживают. Совсем у них нет ни чести, ни совести, ни разума, ни Бога – только бы пить день и ночь!»

В пылу политической полемики новорожденная Украина даже казалась бедному шляхтичу бесовским искушением, вроде кабака: «Когда умный человек присмотрится к их жизни, то поймет, что каждый из них – дьявол в человеческом обличьи». Но тут же замечает, что такие порядки должны очень нравиться «не только руському хлопству», но и «не одному, наверное, из мазовецких» – лишь бы только он смог добраться до этой страны обетованной.

Разрекламированное махновское Гуляйполе продержалось всего три года. А это было куда круче! И хватило его на три десятилетия, до краев наполненных резней, попойками и полным расцветом народной культуры, оставившей такие «думы», которые наши «науковці» до сих пор боятся печатать!

Но как всякая сказка, и эта когда-нибудь должна была закончиться. Самые принципиальные демократы истребили друг друга во взаимных разборках, и на сцену истории вылезло зловредное обывательское начало, отсиживавшееся до поры в казачьем обозе. Вот оно-то и захотело пресловутого шляхетства.

В конце XIX века, подводя итоги этой удивительной эпохи, украинская исследовательница Александра Ефименко в забытой ныне работе «Малорусское дворянство и его судьба» с удивлением констатировала: «Малороссия после своего освобождения от Польши представляла по типу своей социальной организации военный лагерь на демократической подкладке. Равенство прав и обязанностей было полное: каждый мог занимать из неисчерпаемого запаса свободных земель столько, сколько мог захватить свободным трудовым захватом; каждый мог участвовать в выборе уряда, начиная от сельского атамана, кончая гетманом, каждый мог быть выбран на всякий уряд». Но воспользовались своими правами все по-разному.

Попав во власть, никто из нее, естественно, не хотел уходить. «Каждому лицу войскового уряда, – пишет Ефименко, – перепадало кое-что со стороны низших и подчиненных от приношений… Но если кто хотел себе нажить состояние помимо широкого и торного пути злоупотребления властью или положением, то единственным средством было обратиться к деятельности торговой и промышленной». Казачья старшина сразу же стала заводить шинки и гнать водку – «паны даже брали ее для распродажи с собой в походы, и куда бы случайности войны ни загоняли наших воинов – всюду находил себе рынок этот ходкий товар».

Вторым предметом экспорта стал скот – волов гоняли в Москву, Петербург и даже в Европу – в Гданьск и Шленск (так называли Силезию). В Ригу и Кенигсберг уходила пенька. А когда доходов от этих операций показалось мало, старшина принялась за меньшую братию. «Малорусское панство, – продолжает та же Ефименко, – выросло на всяческих злоупотреблениях своей властью. Насилие, захват, обман, вымогательство, взяточничество – вот содержание того волшебного котла, в котором перекипала более удачливая часть казачества, превращаясь в благородное дворянство».

При Богдане Хмельницком войсковой уряд не смел ничего себе назначить в вознаграждение за свой труд, кроме мельниц. Но уже после его смерти полковники и есаулы стали разбирать себе войсковые земли «на уряды». Единственное, что их раздражало, так это то, что народ после таких операций разбегался куда глаза глядят – благо Украина была слабо заселена. Старшина понимала, что свобода передвижения, гарантированная на роду как одно из его прав, новой власти только мешает, и тут же начала ее ограничивать. Сохранился, например, приказ Мазепы от 1707 года полтавскому полковнику, чтобы он людей, уходящих на слободы, «не только переймал, грабил, забирал, вязеннем мордовал, киями бил», но и без пощады «вешати рассказовал». Неудивительно, что ровно через два года народ не очень-то поддержал попытку гетмана отделиться от Москвы – ведь при полной независимости он бы еще больше «размордовался».

Когда же все земли были расхватаны, старшина люто затосковала о дворянских вольностях. Обидно ведь в самом деле ездить с быками в Гданьск, любуясь по дороге на тамошнюю шляхту, и не чувствовать себя ей ровней!

Был на польской стороне Украины славный городок Бердичев, населенный в основном дальними предками Бени Крика и Паниковского – эдакая Одесса XVIII столетия. Вот в этом-то чудном месте по дороге с бычьего торга в Гданьске и была сочинена большая часть родословных малороссийского панства. Внезапно оказалось, что Капнисты происходят от «венецианского графа Капниссы с острова Занта», Рославцы – от польских магнатов Ходкевичей, Кочубеи – от «благородного» татарского мурзы, а Скоропадские – от некоего мифического «референдария над тогобочной Украиной». Весь еврейский Бердичев, высунув от усердия языки, потел над «нобилитацией». Вся Украина смеялась. Но сделать ничего не могла. Разве что перечитывать ходившие по рукам сатирические стишки «Доказательства Хама Данилея Куксы», высмеивающие панские претензии казачьей старшины:

Вон у меня герб який В деревьяним цвити. Ще ни в кого не було В Остерськом повити. Лопата написана Держалом угору. Побачивши скаже всяк, Що воно без спору!

Кому не хватало татарских мурз, разбирали покойных героев, не оставивших прямого потомства. Тарасевичи сфабриковали себе документы о происхождении от гетмана Тараса Трясила, Искры – от не менее известного гетмана Остряницы. Один малоизвестный панок претендовал даже на то, что он продолжатель давно вымершего рода князей Острожских – на том основании, что «его предки были родом из Острога».

Бердичевская афера оказалась настолько мощной и стоила, по-видимому, так недорого, что когда правительство Екатерины II создало комиссию о разборе дворянских прав в Малороссии, «благородные» люди повалили в нее косяками. В стране, где при Богдане Хмельницком царю присягнули всего три сотни чудом уцелевших шляхтичей, внезапно всплыло целых 100 тысяч дворян! Причем с грамотами, гербами и таким «прошлым», до которого было далеко даже гордым британским лордам.

И только бедный предок Мартына Борули не успел в этой давке, оставив своему правнуку доказывать, что он на самом деле Беруля, а значит, тоже шляхтич. Но те, кто в XIX веке смотрел эту комедию Карпенко-Карого, могли только довольно посмеиваться – у их-то предков все получилось! Хотя и не без помощи Бердичева.

Тайна авторства «Истории русов»

Есть в украинской литературе книга противоречивая, как никакая другая, – «История русов». Если почитать отзывы о ней, можно подумать, что речь идет о совершенно разных произведениях. Ехидный русский публицист-эмигрант Николай Ульянов охарактеризовал ее так: «Напрасно приписывают М. С. Грушевскому авторство самостийнической схемы украинской истории: главные ее положения – изначальная обособленность украинцев от великороссов, раздельность их государств – предвосхищены чуть не за сто лет до Грушевского. Киевская Русь объявлена Русью исключительно малороссийской».

«Советская энциклопедия истории Украины» напротив, пишет о ее авторе как о стороннике единства восточных славян: «Киевскую Русь рассматривает он как общий период в истории русского, украинского и белорусского народов, уделяет большое внимание народно-освободительной войне 1648—1654 годов и воссоединению Украины с Россией. Он положительно оценивает акт воссоединения Украины с Россией и деятельность Богдана Хмельницкого, Полтавскую битву 1709 года».

Получается, что, по одной версии, автор загадочной книги – ярый националист, по другой же – не менее ярый панславист. Добавьте к тому же, что написана она на русском языке, приправленном колоритными украинизмами. И то, что имя автора ее – неизвестно. Получается замкнутый круг. Кто же ее загадочный создатель?

Впрочем, поначалу у «Истории русов» вроде бы был «автор». Тот же Николай Ульянов пишет: «Точной даты ее появления мы не знаем, но высказана мысль, что составлена она около 1810 г. в связи с тогдашними конституционными мечтаниями Александра I и Сперанского. Распространяться начала, во всяком случае, до 1825 г. Написана чрезвычайно живо и увлекательно, превосходным русским языком карамзинской эпохи, что в значительной степени обусловило ее успех. Расходясь в большом количестве списков по всей России, она известна была Пушкину, Гоголю, Рылееву, Максимовичу, а впоследствии – Шевченко, Костомарову, Кулишу, многим другим и оказала влияние на их творчество.

Первое (…) ее издание появилось в 1846 г. в «Чтениях Общества Истории и Древностей Российских» в Москве. Издатель О. М. Бодянский сообщает в предисловии такие сведения о ее происхождении: Г. Полетика, депутат малороссийского шляхетства, отправляясь в Комиссию по составлению нового уложения, «имел надобность необходимую отыскать отечественную историю», по каковой причине обратился к Георгию Конисскому, архиепископу Белорусскому, природному малороссу, который и дал ему летопись, «уверяя архипастырски, что она ведена с давних лет в кафедральном могилевском монастыре искусными людьми…»

Предисловие к первому изданию долгое время заставляло считать автором «Истории русов» Георгия Конисского, хотя нигде в нем не сказано, что именно он написал таинственный шедевр. Он только «дал» книгу отправлявшемуся в Петербург депутату Григорию Полетике, собиравшемуся там отстаивать права земляков и нуждавшемуся в соответствующем справочном материале.

Еще в XIX веке украинский историк Александр Лазаревский высказал версию, что на самом деле Полетика и был подлинным сочинителем «Истории русов». Архиепископ же Конисский «притянут» к рукописи исключительно ради придания ей дополнительного авторитета. Но для того, чтобы понять, кто является автором таинственной книги, нужно хотя бы вкратце напомнить ее содержание.

Начало «Истории русов» вполне анекдотично и могло бы сделать честь любому современному мифотворцу. Казаков она производит прямиком от «козар», то есть хазар, названных так якобы «по легкости коней, уподобляющихся козьему скоку». Точно так же «славянами» считает «летописец» и печенегов, «кои питались печеною пищею», и половцев, «живущих в полях», и даже волжских болгар.

В мозгу автора царит совершенная путаница – козьим скоком пронесшись по малопонятным ему древне-киевским временам, он побыстрее переходит к более близкой эпохе – казачьей.

Запорожцев везде описывает он небывало яркими красками, характеризуя непобедимыми воинами. Все неудачи их объясняет непременно «изменами». С негодованием отвергает известия о том, что юридически казачество оформилось достаточно поздно – в XVI веке. Для него оно существовало всегда и всегда пользовалось дворянско-рыцарскими правами. Гетманов же назначает века на два ранее, чем было на самом деле, излагая их фантастический, нигде более не значащийся перечень. Никакого покорения Литвой Украины по «Истории русов» не было – было добровольное соединение – «равное с равными». Весь текст представляет собой, скорее, художественное произведение, «прикинувшееся» историческим текстом, – смесь безудержного хвастовства и картин самых кровавых расправ. При этом время от времени автор вплетает в рассказ отрывки из всевозможных фантастических «документов» – например, «грамоту» царя Алексея Михайловича, выданную якобы 16 сентября 1665 года казакам и наделяющих их старшину правами благородного сословия: «Жалуем отныне на будущие времена оного военного малороссийского народа от высшей до низшей старшины с их потомством, которые были только в сем с нами походе под Смоленском, честью и достоинством наших российских дворян. И по сей жалованной грамоте никто не должен из наших российских дворян во всяких случаях против себя их понижать».

Среди грамот царя Алексея Михайловича такой нет. Но именно это место дает ключ к разгадке времени написания «Истории русов». Она не могла появиться «около 1810 г. в связи с конституционными мечтаниями Александра I», как полагал Ульянов. Не могла хотя бы потому, что в ней нет даже слова «конституция». Зато видно, что автор, происходивший из казачьей старшины, очень болезненно переживал упреки российских дворян, считавших его статус ниже своего.

Отсюда появление в тексте фальшивого царского распоряжения, якобы дарующего старшине права дворянства. Пик споров по этому поводу приходился как раз на 1760-е годы, когда депутат Григорий Полетика отправляется для работы в Комиссии по созданию нового уложения. После 1785 года, когда старшина получит статус российского дворянства, в написании «Истории русов» просто не было смысла. Конфликт, породивший ее, был снят. А вот в 17б0-х гг. она была очень кстати. И тут мы можем предисловию поверить – в Петербург радетель о правах старшины отправился оснащенный соответствующей «летописью». По той же причине и написана она была на хорошем русском языке – чтоб «москалям было понятно». Ну а что до украинизмов, проникших в «белорусскую» рукопись, – простите, не доглядели… Логично было и заручиться авторитетом Георгия Конисского как «первооткрывателя» загадочного сочинения. Тем более что Григорий Полетика хорошо знал его по учебе в Киевской академии – факт историками доподлинно доказанный и нигде не оспариваемый. Договориться об архиепископском «благословении» предприятия можно было проще простого.

Вот только сам ли Полетика писал «Историю русов»? Уверенности в этом нет. Зато есть произведение, написанное в 1762 году под названием «Разговор Великороссии с Малороссиею». Идеи, высказанные в нем, удивительно совпадают с теми, что будут развернуты через несколько лет в «Истории русов». По сути оно – краткий стихотворный вариант известного текста. И автор его известен – Семен Дивович, переводчик Малороссийской генеральной канцелярии в Глухове.

Начинается «Разговор Великороссии с Малороссиею» вопросом первой:

Кто ты такова родом, откуда взялася? Скажи, скажи начало, с чего произвелася?

А в первом же ответе Малороссии звучит уже знакомая нам «хазарская теория»!

От древних казаров род веду и начало. Названий сперва было у меня немало.

Далее Малороссия подробно рассказывает о своих воинских подвигах в таком же краснобайском стиле, как и «История русов», а на вопрос «Выиграешь войну будто без моих сил?» хвастливо заявляет: «Да и конечно так! В прежние те времена, не надлежа еще сюда, билась я одна».

Но, главное, задорная Малороссия упорно доказывает, что ее старшины – те же генералы, ибо жалует их «самодержец твой и мой» и добавляет: «Так мы с тобою равны и одно составляем». Сраженной аргументами Великороссии остается только признать:

Довольно, ныне твою правду принимаю,

Верю всему, почитаю, храброй сознаю.

Отсель и чины твои равнять с мерой стану

И от дружбы с тобою вечно не отстану.

Мы будем в неразрывном впредь согласии жить

И обе в едином государстве верно служить.

Диалог, сочиненный Семеном Дивовичем, пользовался большой популярностью среди малороссийской старшины, расходясь в списках, ибо отвечал ее чаяниям – сравняться во всем с российским дворянством. На протяжении 1760—1780-х годов процесс к этому объективно шел. Но юридического решения не было. Поэтому логически было бы предположить, что тому же Семену Дивовичу было заказано и более «серьезное» произведение, где те же идеи высказывались в прозаической форме.

Вот этот «документ» с соответствующей «легендой» и захватит в Санкт-Петербург Григорий Полетика. Причем не без успеха. Политической сословной программе старшины вскоре суждено будет сбыться едва ли не в полном объеме. Что же касается Семена Дивовича, то имя его надолго забудут. И поделом. Не стоит отказываться от авторства даже во имя хорошего гонорара или расположения начальства.