Майская ночь, или утопленница

Тихим и ясным вечером, когда девушки и парубки собираются в кружок и поют песни, молодой козак Левко, сын сельского головы, подойдя к одной из хат, песнею вызывает ясноокую Ганну. Но не сразу выходит робкая Ганна, боится она и зависти девушек, и дерзос­ти парубков, и материнской строгости, и еще чего-то неясного. Нечем Левке утешить красавицу: отец его снова притворялся глухим,

когда заговаривал он о женитьбе. Сидя на пороге хаты, спрашивает Ганна о доме с забитыми ставнями, что отражается в темной воде пруда. Левко рассказывает, как живший там сотник с дочкой, «ясною панночкой», женился, но невзлюбила мачеха панночку, изводила ее, мучила и заставила сотника выгнать дочь из дому. Бросилась панночка с высокого берега в воду, стала главною над утопленницами и однаж­ды утащила мачеху-ведьму в воду, но та сама обратилась в утопленни­цу и тем избегла наказания. А на месте того дома собираются строить Винницу, для чего и приехал нынче винокур. Тут Левко рас­прощался с Ганною, услышав возвращавшихся парубков.

После известного описания украинской ночи в повествование врывается изрядно подгулявший Каленик и, кроя на чем свет стоит сельского голову, «косвенными шагами», не без помощи лукавых див­чин, ищет свою хату. Левко же, распрощавшись с товарищами, воз­вращается и видит Ганну, говорящую о нем, Левке, с кем-то неразличимым в темноте. Незнакомец бранит Левка, предлагая Ганне свою, более серьезную любовь. Неожиданное появление проказливых парубков и ясной луны открывает разгневанному Левке, что незнако­мец сей — отец его. Спугнув голову, он подговаривает парубков про­учить его. Сам же голова (о коем известно, что некогда он сопровождал царицу Екатерину в Крым, о чем любит при случае по­минать, ныне крив, суров, важен и вдов, живет несколько под каблу­ком своей свояченицы) уже беседует в хате с винокуром, когда ввалившийся Каленик, беспрестанно браня голову, засыпает на лавке. Питая все возрастающий гнев хозяина, в хату, разбив стекло, влетает камень, и винокур уместным рассказом о теще своей останавливает проклятия, закипающие на устах головы. Но оскорбительные слова песни за окном вынуждают голову к действиям.

Пойман и брошен в темную комору зачинщик в черном выворо­ченном тулупе, а голова с винокуром и десятским отправляются к писарю, дабы, изловив буянов, сей же час «резолюцию им всем учи­нить». Однако писарь сам уж изловил такого же сорванца и водворил его в сарай. Оспаривая друг у друга честь этой поимки, писарь и го­лова прежде в коморе, а затем и в сарае находят свояченицу, кото­рую хотят уже и сжечь, сочтя чертом. Когда новый пленник в вывороченном тулупе оказывается Калеником, голова впадает в бе-

шенство, снаряжает оробевших десятских непременно изловить за­чинщика, суля немилосердную расправу за нерадение.

Об эту пору Левко в черном своем тулупе и с измазанным сажею лицом, подойдя к старому дому у пруда, борется с овладевающей им дремотой. Глядя на отражение господского дома, замечает он, что окно в нем отворилось, и мрачных ставней вовсе нет. Он запел песню, и за­творившееся было окно вновь открылось, и показалась в нем ясная пан­ночка. Плача, жалуется она на укрывшуюся мачеху и сулит Левку награду, если он сыщет ведьму среди утопленниц. Левко глядит на водящих хороводы девушек, все они бледны и прозрачны, но затева­ют они игру в ворона, и та, что вызвалась быть вороном, кажется ему не такой светлой, как прочие. А когда она хватает жертву и в глазах ее мелькает злоба, «Ведьма!» — говорит Левко, и панночка, смеясь, подает ему записку для головы. Тут проснувшегося Левку, что дер­жит-таки в руке клочок бумаги и клянет свою неграмотность, хвата­ют десятские с головою. Левко подает записку, что оказывается писаною «комиссаром, отставным поручиком Козьмой Дергачом-Дришпановским» и содержит среди возбранений голове приказ же­нить Левка Макогоненка на Ганне Петрыченковой, «а также починить мосты по столбовой дороге» и другие важные поручения. На вопросы обомлевшего головы Левко придумывает историю встречи с комисса­ром, посулившим якобы заехать к голове на обед. Ободренный такою честью голова сулит Левке помимо нагайки назавтра и свадьбу, заво­дит свои вечные рассказы про царицу Екатерину, а Левко убегает к известной хате и, перекрестив в окошке спящую Ганну, возвращается домой, в отличие от пьяного Каленика, что все еще ищет и не может найти своей хаты.

ПРОПАВШАЯ ГРАМОТА Быль, рассказанная дьячком ***ской церкви

Быль сия начинается с сетований Фомы Григорьевича на тех слуша­тельниц, что выпытывают у него «яку-нибудь страховинну казочку», а потом всю ночь дрожат под одеялом. Затем, однако, он приступает к истории, что случилась с его дедом, коего вельможный гетьман послал с какой-то грамотой к царице. Дед, простившись с женой и малыми

детьми, уж наутро был в Конотопе, где о ту пору случилась ярмарка. Дед с зашитою в шапку грамотой пошел приискать себе огнива и та­баку, да познакомился с гулякой-запорожцем, и такая меж них «по­пойка завелась», что дед вскоре позабыл о деле своем. Прискучив вскоре ярмаркой, отправились они далее вместе с приставшим к ним еще одним гулякою.

Запорожец, потчуя приятелей диковинными историями весь вечер, к ночи притих, оробел и наконец открылся, что продал душу нечистому и этою ночью срок расплаты. Дед обещался не спать ночи, чтоб пособить запорожцу. Заволокло все мраком, и путешественники принуждены были остановиться в ближайшем шинке, где все уж спало. Уснули вскоре и оба дедовых попутчика, так что ему пришлось нести караул в одиночку. Как мог, боролся дед со сном: и обсмотрел все возы, и проведал коней, и закурил люлюку — но ничто, и даже почудившиеся ему под соседним возом роги не могли его взбодрить. Он проснулся поздним утром и не нашел уж запорожца, пропали и кони, но, что хуже всего, пропала дедова шапка с грамотой и деньга­ми, которою вчера поменялся дед с запорожцем на время. И бранил дед черта, и просил совета у бывших в шинке чумаков — все без толку. Спасибо шинкарю, за пять злотых указал он деду, где сыскать черта, чтоб вытребовать у него обратно грамоту.

Глухою ночью ступил дед в лес и пошел по еле приметной дорож­ке, указанной шинкарем. Как и предупреждал он, все в лесу стучало, ибо цыгане, вышедши из нор своих, ковали железо. Миновав все ука­занные приметы, дед вышел к огню, вокруг коего сидели страшные рожи. Сел и дед. Долго молчали, пока дед не принялся наудачу рас­сказывать свое дело. «Рожи и уши наставили, и лапы протянули». Дед кинул все свои деньги, земля задрожала, и он очутился чуть не в самом пекле. Ведьмы, чудиша, черти — все вокруг отплясывало «ка­кого-то чертовского трепака». Вдруг он оказался за столом, ломив­шимся от яств, но все куски, что он брал, попадали в чужие рты. Раздосадованный дед, забыв страх, принялся браниться. Все захохота­ли, и одна из ведьм предложила ему трижды сыграть в дурня: выиг­рает — его шапка, проиграет — и света Божьего не увидит. Оба раза остался дурнем дед, хоть во второй и сам сдавал карты и были они поначалу совсем неплохи. Догадался он в третий раз потихоньку под столом карты перекрестить — и выиграл. Получив шапку, дед рас-

храбрился и потребовал коня своего, пригрозя перекрестить все бе­совское собрание святым крестом. Загремели пред ним лишь конские кости. Заплакал было дед, да черти дали ему другого коня, что понес его через провалы и болота, над пропастями и крутизной страшной. Не удержался и сорвался дед, а очнулся на крыше своей же хаты, весь в крови, но целый. В доме кинулись к нему испуганные дети, указывая на мать, что спящая подпрыгивала, сидя на лавке. Дед раз­будил жену, которой снилась сущая чертовщина, и, решив вскоре ос­вятить хату, немедля отправился к царице. Там, навидавшись диковин, он забыл на время и о чертях. Да, видно, в отместку, что помешкал он хату освятить, долго после, «ровно через каждый год, и именно в то самое время», жена его против воли пускалась в пляс.