2014-02-17
324
Сей анекдот сочинен в Петербурге, — говорил Раевский
Другое дело — фотографии. Вот люди, снятые беспристрастной, лишенной воображения фотокамерой, они точно существовали. Поэтому все, кто жил в дофотографическую эпоху — Шекспир, Ломоносов, Моцарт, Пушкин с Лермонтовым — в моем восприятии полумифичны. В отличие от Бальзака, Гоголя, Тургенева и последующих классиков, чья реальность подтверждается фотоснимком или дагерротипом.
Как вы уже догадались, я очень люблю старинные фотографии. Они меня просто завораживают. У меня возникает ощущение, что каким-то чудом я подглядел в замочную скважину времени и увидел навсегда канувший мир таким, каким он был на самом деле. А от этого всего один шаг до не столь уж фантастической гипотезы: если минувшее может сохраняться на картинке, быть может, оно вообще не исчезает? Что если люди, которых больше нет, где-то все-таки существуют? На снимке ведь они остались.
Недавно мне подарили календарь с фотографиями Москвы времен «Азазеля». Чем-то они меня разбередили. Была в них какая-то нехорошая, пугающая тайна. Я долго не мог понять, что меня так растревожило.
А потом сообразил — и ахнул.
На улицах не было людей! Город остался, а населявшие его жители исчезли — будто после смерти утащили на тот свет и свои отражения.
Потом, конечно, я понял, в чем дело. Выдержка на тогдашних несовершенных камерах была очень длинной. Прохожие и движущиеся экипажи просто не успевали запечатлеться в кадре. На некоторых снимках, если приглядеться, можно разобрать смутные тени — это кто-то ненадолго остановился, или извозчик высаживает седока. В результате получилась мистическая Москва, населенная призраками прежних москвичей.
Я стараюсь не пропускать ни одной выставки фотографий девятнадцатого века. Чем снимок старинней, тем он мне интересней. Но болваны-фотографы в основном запечатлевали нотр-дамы, колизеи и кремли, которые с тех пор не особенно изменились, современников же снимали мало, потому что те вертелись, моргали, и портреты получались смазанными. Фотографы того времени не знали, что на свете нет ничего интересней живых людей.
Посмотрите, например, на этого дедушку:
История сохранила его имя: Конрад Хейер (1749–1856), но можете считать, что это никто и звать его никак. Подвигов этот старичок не совершил, ничем не прославился. Зато он — самый (извините за неуклюжее слово) раннерожденный житель Земли, чье документальное изображение до нас дошло. Конрад Хейер, снятый здесь в столетнем возрасте, появился на свет в тысяча семьсот сорок девятом году! Это год, когда — только вообразите — был еще жив Иоганн Себастьян Бах! Благодаря мутному портрету человека из 1749 года и Бах, и всё, что существовало в ту отдаленную эпоху, будто легитимизируется, доказывает свою подлинность. Во всяком случае, для меня.
А среди старых фотографий я больше всего люблю те, которые похожи на хокку. Лучшие из японских трехстиший раскрывают свой смысл не сразу, требуют некоего дополнительного знания. Например, однажды я взял и выудил толстенный двухтомный роман из крошечного стихотворения Тиё:
Мой ловец стрекоз,
О, как же далеко ты
Нынче забежал.
Если не знать подоплеки[1] — белиберда. Пожмешь плечами, перелистнешь страницу.
Так же бывает и со снимками. У меня накопился целый файл фотографий, на первый взгляд ничем не примечательных, но за каждой прячется целая история.
Вот вам маленькая загадка.
Чем интересен этот дагерротип, сделанный в 1840 году?
Неправильный ответ: тем, что на групповом снимке никто не моргает и все очень правдоподобно изображают естественность, а дядя в очках даже как бы непринужденно наклоняется (в этой позе он должен был проторчать примерно минуту).
Неправильный ответ: главный интерес представляет почтенный старичок в центре. (Это невеликий швейцарский композитор Макс Келлер).
Правильный ответ: цепенеем от старушки в чепчике, которая сидит слева.
Подсказка: вот она же на портрете 1782 года, в двадцатилетнем возрасте.
Догадались, кто это?
На старинном дагерротипе, найденном в муниципальном архиве баварского городка Алтеттинг, запечатлена[2] (у историков были сомнения, но теперь это точно установлено).
Из комментариев к посту:
fmn74
Люблю старые фото. Могу часами рассматривать. Храню даже те фото, на которых никого не знаю. И еще. Кто-нибудь задумывался над простой вещью, а именно: вот мне сейчас 37 лет. А где та девочка лет пяти? Или школьница с бантиками? Или первокурсница? ИХ НЕТ!!! Но я-то есть… Вот она вечность во всей красе как она есть. Перерождение, секунда за секундой, перевоплощение без всяких чудес.
vosto4 ny_veter
А разве так не со всеми старинными вещами? Они все с тайной, все со своей историей. Я вот люблю монеты. У меня есть монета 1864 года, она слегка помята сбоку, я все время пытаюсь понять, откуда на монете такая вмятина…
kodv83
Недавно моей маме в голову пришла мысль в своей комнате на стене из фотографий сделать наше генеалогическое древо. Получилось довольно интересно. Тем более некоторых из людей я никогда в своей жизни вживую не видел. И вот сейчас, когда я смотрю на них, мне кажется, что эти люди смотрят на меня из прошлого. Порой становится жутковато.
rezoner
После того, как я узнал, что моя бабка, приехав из деревни в Москву в 1917 году, поселилась в одном доме с дочерью Пушкина, уже ничему не удивляюсь:) Рука, протянутая в прошлое, встречает руку, протянутую в будущее из очень старых времен.
УТОНУТЬ В ПУСТЫНЕ
(Из файла «Прототипы»)
29.03.2011
Если бы я написал роман об этой женщине, название обязательно получилось бы по-восточному цветистым и избыточным. Что-нибудь вроде «Загадочная жизнь и невероятная смерть Махмуда Саади, известного гяурам под именем Изабеллы Эберхардт».
Давайте сначала я коротко перескажу вам биографию русской девочки (она прожила всего-то 27 лет) с нерусским именем — точно так же, как впервые прочитал это жизнеописание я сам. И ничему не поверил, потому что всё выглядело абсолютно неправдоподобным. Я стал копать, вникать в подробности, разбираться в парадоксах, и оказалось: всё так и было. Что до загадок — большинство разъяснились, но некоторые остались нерасшифрованными.
Родным языком Изабеллы был русский, хотя в России она ни разу так и не побывала. Девочка родилась в Женеве 17 февраля 1877 года. Ее мать, жена престарелого генерала русской армии и сама (по меркам того времени) весьма уже немолодая дама, влюбилась в учителя своих детей, бывшего семинариста, и навсегда осталась с ним за границей. Представьте Одинцову и Базарова 15–20 лет спустя: они сошлись в гражданском браке, и у них родилась девочка, поздний ребенок.
Семья, в которой дети генерала и дети семинариста росли вместе, жила на большой запущенной вилле.
Девочка была заворожена арабским Востоком. Сначала один старший брат, потом другой вступили в Иностранный Легион и уехали в Магриб; их письма будоражили ее воображение. «Грустный зов Неведомого и Иного всегда манил меня», — напишет она впоследствии.
Изабелла стала писательницей в восемнадцать лет. Она начала публиковать в парижских журналах под мужским псевдонимом пряную, мечтательную прозу на восточную тематику еще до того, как побывала в Северной Африке.
