Члены коммуны обладали значительной частью земли и имущества

По данным 33 губерний, в 1918 году было 315 тыс. членов комбедов и 117 тыс. коммунистов, членов сельских ячеек. Это ничтожно малая цифра. Ибо в то время коммунистом мог стать безо всяких формальностей любой сельский пролетарий или бедняк.

Психология босяков и кочевников, философия мировой шпаны отравленной патокой растекается по России, противопоставляя древней культуре бесплодные лозунги, стравливая поколения, нарушая преемственность.

<С вековой тишиной русской деревни решительно покончено, – писал очевидец событий 1917 года, – происходит коренная ломка, великая переоценка ценностей всего и во всем.

Зажиточные, "справные" хозяева нервничают. Они режут не только скот, но и кур, так как ждут не то их конфискации, не то регистрации....Крестьянская психология того времени – богатых крестьян и немалой части середняков... колеблется и мечется между радостью, что помещичьи земли перешли к крестьянину, надеждой на какой-то неопределенный неформулируемый, "свой", крестьянский порядок вещей и опасением, что эти достижения пойдут прахом и опасением, что то новое, что начинает строиться, это не совсем понятное новое окажется не "своим", не коренным крестьянским>.

Конечно, крестьян радовало, что им удалось получить землю на привычной им основе уравнительного землепользования по трудовой и потребительской норме. Крестьянская община на некоторое время ожила, шумели крестьянские сходы, на которых обсуждался вопрос о передаче земель. Чаще всего землю делили по количеству едоков, кое-где по ислу работников или по дворам, или путем прирезки земли хозяйствам бедных крестьян. Однако уже летом 1918 года начались тревожные процессы разрушения краеугольных принципов общины – самоуправления и трудовой демократии. В деревню направляются продотряды ля изъятия якобы излишков хлеба, которых на самом деле не было. В 917 году в армию было мобилизовано примерно 40% мужского населения в рабочем возрасте: отсюда сокращение посевных площадей и продукции сельского хозяйства.

Для поддержки продовольственных отрядов и установления в деревне новых порядков издается декрет об организации деревенской бедноты снабжения ее хлебом, предметами первой необходимости и сельскохозяйственными орудиями за счет других частей деревни. По этому декрету в деревне создаются комитеты бедноты из числа сельских пролетариев, полупролетариев, люмпен-пролетариев, бедняков да и просто разных деклассированных элементов. Следует вспомнить, что в 1917-1919 годах в деревню приходит на жительство большое количество горожан, живших когда-то на селе, но потерявших с ней связь и вот в годы революции вернувшихся в нее, чтобы пережить голод.

Членам комбеда, которые, естественно, не представляли интересов коренной деревни, давались почти полная власть и масса привилегий и прежде всего право на бесплатное получение значительной части зерна, изъятого у своих односельчан. Сельский мир, сельская община раскалывались на две неравноправные части: пролетарские и люмпен-пролетарские комбеды, поддерживаемые силой оружия, и огромная масса коренного крестьянства, оказавшегося в бесправном положении.

На практике дело осуществлялось так. Приходил в деревню вооруженный до зубов продотряд. Собирались на собрание сельские пролетарии, полупролетарии, люмпен-пролетарии, бедняки, чаще всего лодыри и пьяницы. Из них руководство продотряда подбирало комбед. Члены комбеда (нередко настоящие деклассированные, уголовные типы) указывали продотрядовцам, у кого из сельчан есть зерно.

По личному указанию Ленина назначается премия в половинном размере стоимости найденного хлеба для крестьян, донесших о наличии "излишков" у своих односельчан.[54] Далее под угрозой оружия "излишки" изымались, а доносчики получали свою половину. Например, в Усманском уезде Тамбовской губернии продотряды из реквизированных 6 тыс. пудов хлеба 3 тыс. передали в пользу комбеда.

С 1919 года начинает осуществляться система продразверстки, т.е. принудительного изъятия у крестьян значительного количества продовольствия. Продразверстка обеспечивалась путем круговой ответственности волости и должна была выполняться любой ценой – даже если у крестьян не оставалось продовольствия на прокорм семьи. Всего фактически безвозмездно было изъято 615 млн. пудов зерна. Свободная торговля хлебом была запрещена. Крестьяне, имевшие хлеб, но уклонявшиеся от сдачи его государству, объявлялись врагами народа и даже предавались суду ревтрибунала. В волостях вводилось заложничество крестьян, отвечавших жизнью за немедленный сбор и ссыпку "излишков" хлеба.

В сельском мужском населении 16-59 лет комбедовцы составляли 2,2%, а члены партии – 0,8%. В общей же численности сельского населения доля комбедовцев была крайне незначительной – 0,5%, а доля членов партии – 0,2%.

Деятельность комбедов разрушила относительный мир, существовавший в крестьянских общинах. От неумения, от предвзятости, от прямой корысти, от желания покуражиться комбедовцами было совершено огромное количество злоупотреблений – произвольных конфискаций имущества, зерна и продуктов, бессмысленных арестов и жестокого обращения. За очень короткий срок комбеды сумели снискать к себе всеобщую ненависть коренного крестьянства и в начале 1919 года были официально распущены, хотя на самом деле продолжали существовать под вывеской местных советов.

В законе о социалистическом землеустройстве, изданном в 1919 году, вся земля объявлялась единым государственным фондом и декларировалось, что право на эту землю получает тот, кто землю обрабатывает. На практике же получалось так, что государство, а фактически большевистский режим, становясь собственником всей земли, распределяло ее через своих чиновников по своему усмотрению, предпочитая тех, кто поддерживает его политику. Идеальной формой землепользования объявлялись совхозы, коммуны, артели, товарищества, а на все виды единоличного землепользования предлагалось смотреть как на отживающее явление. Более того, развитие этих последних форм намеренно тормозилось. Крестьяне теряли право самостоятельного выбора. Кстати, политика бездумного предпочтения развития сельскохозяйственных коммун не шла им на пользу. Бедняки, люмпен-пролетарии, бывшие горожане, объединившись в коммуны, получали инвентарь, скот из помещичьих усадеб, ссуды, освобождение от налогов и самое главное – большое количество земли (на одного человека), теряли стимул к эффективному труду. Начинали паразитировать, проедать и пропивать полученный инвентарь, скот и ссуды.

Вот, например, история, рассказанная Б. Пильняком.[55] Несколько братьев вернулись из города, где ранее служили дворниками, и в бывшей помещичьей усадьбе устроили коммуну, собрав вокруг себя неимущих односельчан, и даже "охватили" членов помещичьей семьи. Присвоили весь инвентарь, лучшие земли. Сами практически не работали, а держались начальниками (председатель, секретарь, завхоз). На них работали неимущие односельчане (кто погорел, кто просто нищий).

Жили члены коммуны в двух домах и бане. Один дом – дача 12х12 из 4 комнат и кухни – занимали три брата и их родственники; в этом доме чисто. Второй дом: 11х14, людская изба, одна комната, окно заткнуто тряпками, живут 23 человека; в этом доме – грязно, низко, темно, все старики и старухи босы и спят вповалку.

Деревня сдавала по разверстке: зерно, мясо, яйца, шерсть, картофель. Коммуна ничего не сдавала. "Мужики на коммуну смотрели косо, злобно, недоверчиво, сторонились коммуны". Таких коммун в годы гражданской войны организовано было немало, и получили они печальную славу.

Увлекшись конфискациями и карательными мерами, пролетарская власть на селе не сумела выполнить самого главного – подвинуть коренное крестьянство к обобществлению хозяйства. Несмотря на значительную поддержку и льготы, на призыв к обобществлению откликнулось незначительное число крестьян. К концу 1920 года в коллективные хозяйства и коммуны объединилось только 131 тыс. человек. Причем половина из них не была крестьянами, а горожанами, бежавшими из города в результате голода. Число же колхозников-крестьян составляло около 0,5 процентов сельского населения.[56]