2014-02-17
225
На шлюпочной палубе собирались небрежно одетые длинноволосые юноши и девушки. Они оживленно спорили о литературе, искусстве и философии, доносились имена запретных философов и художников, но тут же замолкали, как только подходил чужой, видимо, опасаясь стукачей. Стукачи, кстати сказать, заметно выделялись на фоне возбужденной и подвыпившей толпы: они были на работе - трезвые, озабоченные и растерянные.
Жизнь на лайнере превратилась в непрекращающийся карнавал. Стали попадаться тихие, странные личности, они разговаривали сами с собой и улыбались потусторонней улыбкой. На верхних палубах возникали существа с опухшими физиономиями и заросшими щетиной щеками. Они дико смотрели на океан, трясли головой, протирали глаза, будто только что выбрались на поляну из самой чащи леса, и на минуту трезвели. Но полоса тумана тут же застилала им глаза снова - и они бесследно исчезали в глубинах нижних палуб. Повсюду порхали стайки девушек с томными, бархатными глазами, они невинно посматривали на проходивших парней, косились на целующиеся пары и глубоко вздыхали. Из укромных уголков лайнера иногда раздавались раскаты патологического смеха самых разнообразных оттенков - от тихого, счастливого, до громкого, сумасшедшего. Пьяные вели себя непринужденно - вытрезвителей на лайнере не было - и дурачились, как могли: проникновенно разговаривали и обнимались с неодушевленными предметами, на все лады изображали крики птиц и животных, а иногда разбегались по палубе, махая руками, пытаясь взлететь в воздух, и валились под ноги танцующих. Многие из обитателей лайнера были не столько пьяными, сколько сумасшедшими от небывалой для советского человека степени свободы. В веселье все чаще чувствовался надрыв. Люди старались забыться любой ценой: каждый знал, что очень скоро эта призрачная жизнь, доставшаяся им всего лишь на двадцать дней, кончится, и все до единого вернутся "туда". В танцах принимали участие столько людей, сколько могли вместить палубы. Танцы часто превращались в дикие пляски, наподобие африканских - так они лучше выражали душевное состояние. Для непосвященного человека лайнер легко мог сойти за веселый сумасшедший дом. Мне казалось, что единственным нормальным и трезвым человеком на корабле оставался я, решивший по собственной воле завтра ночью прыгнуть за борт!
Двенадцатого декабря, ложась спать, я не мог не думать о том, что это моя последняя ночь на корабле и, кто знает, может быть, не только на корабле. Уснул я не сразу и видел не то сон, не то видение.
Я видел военный лагерь в степи. Лето. Ночь. Запахи трав смешиваются с дымом костров, лошадиного пота и навоза. Движение пеших и конных отрядов, отблеск света на мечах, приглушенные голоса. Иногда люди всматриваются куда-то в темноту, задумчиво, но без страха. В воздухе угроза и торжественное молчание. Все ожидание направлено на завтрашнее утро. Время, обычно бесконечно растянутое и в прошлое, и в дальнее будущее, сфокусировано точно на завтрашнем дне. Я не могу вспомнить, кто мы и откуда пришли. Есть только эта темнота, скрывающая огромное и угрожающее скопление сил, направленных в нашу сторону.
Завтра на рассвете произойдет то неизбежное, о чем думают все. То, что нельзя отодвинуть, от чего нельзя уйти.
Этот день, тринадцатое декабря, был одним из самых незабываемых дней в моей жизни. Я уже не имел контроля над ситуацией, решение было принято, и я тут же почувствовал его психологический эффект. Я не мог думать о будущем - у меня не было будущего. В назначенный час я беру свое плавательное снаряжение и иду на корму лайнера, потом прыжок в темноту и... полная неизвестность. Я не мог думать о прошлом - оно исчезло, отпало само собой. Все мое внимание сосредоточилось на настоящем. Я живу в этом отрезке настоящего, и он, как шагреневая кожа, неумолимо сокращается.
Я не вышел на завтрак. На обеде я присутствовал, но ничего не ел - желудок должен быть совершенно пуст перед длительным заплывом, я знал это по опыту. Утром я проделал очистительные упражнения йоги - выпил два литра воды и пропустил ее через кишечник, минуя мочевой пузырь, а также несколько других, довольно сложных промывок вместе с дыхательными упражнениями. Обычно я никогда не ел перед водолазными погружениями - даже с небольшим количеством пищи в желудке становилось трудно дышать.
С того самого момента, ранним утром тринадцатого декабря, когда я осознал себя по ту сторону некой невидимой черты, я почувствовал, как у меня "проснулась Душа". Сознание перешло в сердце, я уже не видел и не слышал - я чувствовал. Это огромная разница - слышать звук или чувствовать его. Я чувствовал океан, облака, людей, музыку. В сердце была невыносимо приятная боль, которая усиливалась от любимой мелодии или просто улыбки. Я не мог ни о чем думать. Мне казалось, что я вижу мир в первый раз. Я замечал каждый свой шаг, каждое мимолетное чувство, подробности обстановки корабля, природы, поведения людей. Я легко мог читать их мысли и чувства. Мне казалось, что не заметить мое новое состояние невозможно, но взгляды окружающих были так поверхностны, так быстро перебегали с одного предмета на другой, что им было не до меня и даже не до себя. Мой взгляд ни разу не встретился ни с чьим столь же проницательным взглядом. Я вдруг стал понимать японских камикадзе, римских гладиаторов, контрабандистов, вообще всех тех, кто ждет поединка или часа побега. Я готовился, если можно так выразиться, к церемонии самопознания, к некоему мистическому посвящению в тайны жизни и смерти.
После обеда меня пригласили к себе в каюту наши ленинградские девушки. Пили коньяк. Они заговорили о чем-то своем, женском. Иногда тема разговора ускользала от моего сознания, было приятно наблюдать их лица, улыбки, просто быть среди них. Я люблю наблюдать за женщинами. Они всегда кажутся мне очень красивыми, даже самые некрасивые. Женщины - самые удивительные и волнующие создания в этом мире. Я никогда не устаю любоваться ими: как они ходят, как полулежат или как поправляют прическу обеими руками. Я с удовольствием изучаю язык их неуловимых движений - он различный у всех женщин, каждую смену позы, каждый поворот головы. Истинное наслаждение наблюдать за женщиной, когда она влюблена. Ее лицо становится лучистым и сияет, все линии тела как-то сглаживаются и "звучат" по-новому.
- Ты какой-то странный сегодня, Слава, - внезапно заметила одна из девушек. Все другие тут же повернулись ко мне. Я улыбнулся и произнес свой любимый тост: "За милых женщин!" Девушки засмеялись, и мы дружно сдвинули бокалы.
Закат солнца прошел пышно и торжественно, как это может быть только на Филиппинах. Спустилась непроглядно темная ночь. Лайнер приближался к северной оконечности острова Сиаргао. Я вышел на палубу. Дул сильный южный ветер, океан тяжело дышал огромными валами. С запада приближались черные грозовые тучи, временами сверкала молния.
Я поднялся на самый верхний мостик, но даже в бинокль не мог ничего разглядеть. Там, где должен был показаться остров, не было ни одного огня. Я спустился вниз, на крыло штурманского мостика, и спросил вахтенного матроса о береговых огнях. Он, видимо, нашел мой вопрос праздным, посмотрел на юго-запад и ответил, что никаких огней на острове нет. Я и без него это видел.
А что, если капитан изменил курс, и мы находимся дальше от берега, чем я предполагал?
Было уже около семи часов вечера. Я взглянул в последний раз туда, где должен был быть остров. Непроницаемый мрак. Все небо покрыто тучами. Молнии сверкали в разных сторонах горизонта почти непрерывно
"Шторм идет!" - возликовал я в душе. В штормовую погоду капитан не станет рисковать людьми и не решиться послать шлюпку на поиски. У меня будет целая ночь!
Я зашел в ресторан к концу ужина - просто показаться. Палуба заметно раскачивалась под ногами. Раскачивались люстры у потолка, колыхались тяжелые занавеси, свободные стулья слегка отъезжали и придвигались снова, как будто к столам присаживались невидимые гости.
Я вдруг ясно представил себе, что поверхность океана покрыта волнами в семь-восемь метров высотой. Я рассчитывал на прыжок с высоты пятнадцать метров - от фальшборта главной палубы до ватерлинии - это было ненамного выше той скалы в Черном море, откуда я нырял ночью вслепую. Но расстояние до воды может быть теперь либо на семь метров больше - и тогда меня может завалить вперед, либо меньше - так что меня ударит спиной.
С точки зрения здравого смысла мои шансы добраться до берега живым выглядели так: если во время прыжка я не разобьюсь от удара о воду, если меня не сожрут акулы, если я не утону, захлебнувшись или от усталости, если меня не разобьет о рифы, если хватит сил и дыхания выбраться на берег и если к этому времени я все еще буду жив - то только тогда я, может быть, смогу поблагодарить судьбу за небывалое чудо спасения.
Это был самый опасный участок пути. Мне предстояло пройти около ста метров от носовой каюты, в которой я жил, до выхода на палубу и затем еще столько же - под открытым небом до кормы. В руках у меня была сумка с ластами, маской и трубкой. Поверх плавательного снаряжения я небрежно бросил полотенце. Я хорошо изучил все переходы и повороты на своем пути на случай погони. Мне было известно немало случаев, когда самые продуманные планы побегов были раскрыты и их участники кончали жизнь в концлагере. Если мое намерение обнаружится, тогда мне бы только выбраться наверх, на палубы, а там я уже прыгну с борта, с мачты, с чего угодно!
Я медленно шел по коридору.
Мне казалось, что я иду по канату над пропастью.
Те, кто прошел такой путь, знают, что он существует внутри другого психологического измерения. В нем человек меняется так, будто он прожил несколько лет. Если ты скован страхом, ты ничего не заметишь, если внутренне свободен, то никогда этого не забудешь. У тебя остается жгучая тоска по этому иному измерению, а тот мир, из которого ты только что шагнул в неизвестность, сразу становится нереальным и похожим на обычный сон. Именно тогда я сделал для себя открытие: внимание - вот тайна жизни! Острое внимание вовне и внутри. Обычно мы живем в каком-то полусонном состоянии и только во время мгновенных вспышек внимания способны по-настоящему видеть и чувствовать. Мне казалось, что все вокруг - стены, трубы, брошенный кем-то пылесос - знало, куда и зачем я иду, и безмолвно желало мне удачи.
Я вышел на палубу.
-Молодой человек! - услышал я голос за спиной.
Измерив глазами ближайшее расстояние до борта, я обернулся. Ко мне подошел незнакомый мужчина.
-Как пройти в радиорубку?
Я коротко объяснил, наблюдая за его движениями. Он выслушал меня и ушел. Я перевел дыхание.
На освещенной части палубы, через которую нужно было пройти, уже начались танцы. Из репродуктора слышалась моя любимая "Голубка" - "Когда из родной Гаванны уплыл я вдаль..."
Я шел среди танцующих пар. Страха я не испытывал, я превратился в мальчишку, убегающего от опеки взрослых вон в тот манящий лес с дикими зверями. Мне наговорили о нем столько ужасов, что я уже просто не мог дальше жить, не побывав там.
Со своей родной землей Россией я простился раньше, во Владивостокской бухте. Сейчас я бежал из Советского Союза.
Я спустился по трапу на корму главной палубы. Там стояла раскладушка, и на ней сидели трое матросов. Подойдя к фальшборту, я постоял несколько мгновений. Нельзя было прыгать прямо у них на глазах. Мне представилось, как они немедленно дадут знать по телефону (он висел у них над головой) на капитанский мостик, последует сигнал "Человек за бортом" и меня тут же начнут искать прожекторами.
Я опять поднялся на шлюпочную палубу и стал обдумывать создавшееся положение. Времени уже совсем не оставалось - через полчаса, согласно моим расчетам, лайнер минует остров.
Прыгать во что бы то ни стало, даже на глазах у всей команды!
Я снова спустился вниз. Два матроса куда-то исчезли, а третий стелил постель на раскладушке, повернувшись ко мне спиной.
Я облокотился одной рукой о фальшборт, перебросил тело за борт и сильно оттолкнулся. Заметить мой прыжок было трудно - так быстро я оказался за бортом.
Полет над водой показался мне бесконечным.
Пока я летел, я пересек некий психологический барьер и оказался по другую его сторону совсем другим человеком.
Траекторию полета я рассчитал хорошо. Оказавшись за бортом, я резким движением развернул тело ногами к корме, а спиной к поверхности воды. Некоторое время я летел в этом горизонтальном положении, пока не почувствовал, что сила инерции стала ослабевать и я падаю почти вертикально, спиной вниз. В этот момент я стал плавно поворачивать тело так, чтобы войти в воду ногами под небольшим углом. Я пролетел эти пятнадцать метров в полной темноте и удачно вошел в воду ногами под острым углом, не выронив сумки с плавательными принадлежностями, чего очень боялся. Меня сильно скрутило струей воды, но в последний момент я успел крепко прижать сумку к животу.
Всплыв на поверхность, я повернул голову и... замер от страха. Возле меня, на расстоянии вытянутой руки - громадный корпус лайнера и его гигантский вращающийся винт! Я почти физически чувствую движение его лопастей - они безжалостно рассекают воду прямо рядом со мной. Какая-то неумолимая сила подтягивает меня ближе и ближе. Я делаю отчаянные усилия, пытаясь отплыть в сторону - и увязаю в плотной массе стоячей воды, намертво сцепленной с винтом. Мне кажется, что лайнер внезапно остановился - а ведь всего лишь несколько мгновений назад он шел со скоростью восемнадцать узлов! Через мое тело проходят устрашающие вибрации адского шума, грохот и гудение корпуса, они медленно и неумолимо пытаются столкнуть меня в черную пропасть. Я чувствую, как вползаю в этот звук... Винт вращается над моей головой, я отчетливо различаю его ритм в этом чудовищном грохоте. Винт кажется мне одушевленным - у него злорадно улыбающееся лицо, меня крепко держат его невидимые руки.
Внезапно что-то швыряет меня в сторону, и я стремительно лечу в разверзшуюся пропасть.
Я попал в сильную струю воды справа от винта, и меня отбросило в сторону.
Затаив дыхание, я старался оставаться под поверхностью воды до тех пор, пока большое световое пятно кормовых прожекторов пройдет мимо. Какое-то время было совсем темно, потом я попал в полосу яркого света. Мне казалось, что меня заметили и поймали в луч прожектора. Но вскоре наступила полная темнота. Я выбросил ненужное уже полотенце, надел маску с трубкой и сделал несколько глубоких вдохов. Вода была довольно теплой, при такой температуре можно плыть очень долго. Я надел ласты и перчатки с перепонками между пальцами. Сумка стала больше не нужна. Мои часы со светящимся циферблатом показывали 20 часов 15 минут по корабельному времени, я выбросил их позже, когда заметил, что они остановились.
Лайнер стремительно удалялся.
Я чувствовал огромное облегчение - ведь только что я ушел живым и невредимым от страшного вращающегося винта. Человек не может одновременно воспринимать несколько опасностей, они неразличимы в момент страха и только потом набрасываются на него по очереди.
И тут на меня обрушилась тишина. Ощущение было внезапным и поразило меня. Это было, как будто я оказался по другую сторону реальности. Я все еще не до конца понимал, что произошло. Темные океанские волны, колючие брызги, светящиеся гребни вокруг казались мне чем-то вроде галлюцинации или сна - достаточно открыть глаза, и все исчезнет, и я снова окажусь на корабле, с друзьями, среди шума, яркого света и веселья. Усилием воли я старался вернуть себя в прежний мир, но ничего не менялось, вокруг меня по-прежнему был штормовой океан. Эта новая действительность никак не поддавалась восприятию. Но время шло, меня захлестывали гребни волн, и нужно было тщательно следить за тем, чтобы не сбить дыхание.
И я, наконец, полностью осознал, что совершенно один в океане. Помощи ждать неоткуда. И у меня почти нет шансов добраться до берега живым.
В этот момент мой разум ехидно заметил: "Зато ты теперь окончательно свободен! Разве не этого ты так страстно желал?!"
Вокруг не было ничего, кроме черных нависших облаков. И ни одного огня! Тогда, набрав воздуха в легкие, я стал грести так, чтобы было можно высунуться из воды по пояс. Я видел только вершины огромных волн и ночное небо. Лайнер исчез. Это меня так озадачило, что я не знал, что и думать. Снова и снова я поворачивался во все стороны, ища глазами огни. Если я увижу бортовые огни, рассуждал я, значит, лайнер разворачивается и меня начнут искать, если кормовые - мой побег не заметили, по крайней мере, пока. Наконец, когда я оказался на вершине самой высокой волны, я увидел быстро удаляющиеся от меня огни палуб и громадный черный силуэт кормы. Я облегченно вздохнул. Даже если сейчас последует команда "Человек за бортом", лайнер успеет по инерции уйти на далекое расстояние. Я боялся возвращения лайнера больше всех других опасностей. Оно означало для меня нечто еще страшнее смерти. Я снова оглядел горизонт с вершины одной из высоких волн. Там, на западе, где должен быть остров, не видно было никаких огней. В течение получаса я все еще со страхом ожидал увидеть бортовые огни возвращающегося судна, но тревога была напрасной. Меня как будто никто не заметил.
Первое время я плыл, ориентируясь по изредка видимым огням уходящего лайнера.
Восемь раз меня медленно поднимали и опускали громадные волны, и только с высоты девятого вала я видел линию горизонта и расплывающиеся во тьме огни судна. Я постоянно сбивался с выбранного курса - было очень трудно плыть при таком большом волнении. Я медленно взбирался на водяные валы, и мне казалось, что я ползу по дюнам в пустыне. На западе часто сверкали молнии и слышались раскаты грома, сверху нависали тяжелые грозовые тучи. Ветер срывал брызги с волн, и они хлестали меня колючими иглами. Почти каждая волна несла на себе светящийся гребень, который с шумом опрокидывался. Дышать было очень трудно. Часто гребни волн накрывали меня с головой, и я должен был перед каждым вдохом продувать свою трубку. Я внимательно следил за своим дыханием: делал первый пробный легкий вдох, затем после энергичного выдоха делал глубокий вдох и задерживал дыхание примерно на минуту, до тех пор пока не чувствовал легкую потребность в следующем. Мне казалось, что я не продержусь на поверхности воды и часа с таким редким периодом дыхания. Если несколько капель попадет мне в легкие, то я уже не смогу отдышаться, я хорошо знал это по опыту.
Лайнер уходил все дальше, и теперь я был совершенно спокоен - меня никто не заметил, ведь прошло уже достаточно времени после побега.
Я то и дело сбивался с намеченного курса. Несколько минут плыл по воображаемому направлению среди водяных холмов, пока самая высокая волна не подхватывала меня на свою вершину. Тогда я находил огни лайнера не слева от меня, как ожидал, а сзади, или справа, или даже впереди. Я снова разворачивался на запад и надолго опускался вниз, в "долину". Иногда я не успевал найти огни с высшей точки, и мне приходилось ждать следующей волны. Об акулах я не думал - все мое внимание было приковано к поискам направления и дыханию.
Я уже успел привыкнуть к своему ориентиру - огням лайнера, как вдруг понял, что долго так продолжаться не может: лайнер вот-вот скроется из вида. Что я буду делать потом? Ориентироваться по направлению ветра нельзя - он мог быстро измениться. Оставался единственный более-менее постоянный ориентир - расположение облаков. На юго-востоке горизонт был темнее, чем в других направлениях. На западе сверкали молнии, оттуда прямо на меня двигались большие грозовые тучи. Если постоянно следить за изменением облачности, то еще несколько часов можно плыть по выбранному курсу.
Я часто вглядывался в горизонт на западе, все еще надеясь увидеть береговые огни острова, но увы, надежда была напрасной. Лайнер, наконец, скрылся - уже окончательно, и я остался совершенно один, безо всяких ориентиров, в ночном штормовом океане. Вскоре тучи повисли над самой моей головой и пошел сильный дождь.
Знаете, на какой мысли поймал я себя в эту минуту? "Где бы переждать, пока он кончится?"!
Расположение облаков изменилось настолько, что я стал сомневаться в выбранном направлении. Я мог оглядывать небо только при задержанном дыхании, это нарушало его ритм, и мне приходилось затем на некоторое время концентрироваться только на моей трубке, не обращая внимания ни на что больше.
Я часто менял курс: то мне казалось, что нужно плыть в одном направлении, то в другом. Пока возможная ошибка была не более девяноста градусов, я мог продолжать движение, но когда я обнаружил, что не могу с уверенностью сказать, плыть мне в этом или в прямо противоположном направлении, я остановился и стал осматривать ночное небо. Облачность была очень густая. Ни одной звезды не было видно. Если бы мне не нужно было уделять так много внимания своему дыханию, я бы смог, возможно, продержаться на верном курсе до самого утра, наблюдая за развитием облачности у линии горизонта. Мне же приходилось большую часть времени оставаться внизу и всего несколько секунд на вершинах самых высоких волн. Практически, я видел только облака над головой. Когда, наконец, я понял, что у меня больше нет никаких ориентиров, я остановился и решил подождать до утра. Мне казалось, что еще даже полночь не наступила, а у меня нет никакой надежды найти дорогу в этом страшном ночном океане. Держаться на одном месте - значило тоже терять силы. За ночь течение отнесет меня так, что расстояние до острова намного увеличится.
И во мне стал рождаться страх. Волны страха двигались от рук и ног, подступали к сердцу и сознанию. Страх начал душить меня, дыхание стало учащенным, и я почувствовал, что задыхаюсь. Гребни волн по-прежнему часто опрокидывались на меня, заливая трубку, и я понял, что в таком состоянии мне не продержаться на воде и получаса.
Я верю, что от страха можно умереть. Я читал о моряках, которые погибали безо всяких причин в первые дни после кораблекрушения. Происходит какое-то самовозбуждение - одна волна страха вызывает другую, большую. Я почувствовал, как судороги стали сжимать горло, мне хотелось кричать. Еще несколько мгновений - и я задохнусь.
В этот момент у меня мелькнула мысль, что мое положение еще совсем не безнадежно, и я просто убиваю себя сам. Я собрал всю свою волю и "взглянул в лицо страху". Этому приему я научился давно, еще когда ходил по ночам на кладбище, чтобы воспитать в себе храбрость. Мне было тогда лет семь-восемь, и я думал, что только так можно выработать в себе бесстрашие. Это очень простой прием, когда его вполне освоишь. Если "отведешь глаза" на мгновение, страх снова набрасывается с прежней силой. Нужно удерживать концентрацию некоторое время и целиком погасить его волны.
Страх постепенно проходил. Я почувствовал, что снова могу дышать равномерно и глубоко.
В моем положении ничего больше не оставалось, как дожидаться утра, просто держась на поверхности. Я понял, что не смогу найти дорогу без звезд.
Там, на корабле, обдумывая свой побег, я был так занят первым этапом, что совсем упустил из виду второй - добраться живым до берега. Если бы у меня был компас! Я представлял себе тропики совсем иначе - неподвижно повисшие паруса... палит солнце... теплые, влажные ночи с яркими, как изумруды, звездами... полная луна среди редких облаков...
Прошло несколько томительных часов. Я старался просто держаться на поверхности, экономя силы. Незаметно подкралась еще одна большая черная туча и вылила на меня потоки пресной воды. Мне удалось сделать два-три глотка, отодвинув трубку и задержав дыхание. Пить не хотелось, но кто знает, сколько еще времени мне придется пробыть без воды.
Ветер стал как будто стихать. На меня реже опрокидывались гребни волн. Облака поредели и среди них показались одинокие звезды. Вдруг в просвете облаков я заметил очень яркую звезду. Это могла быть только планета Юпитер. Я сразу же постарался запомнить расположение облаков на случай, если планета скроется из вида, и уверенно двинулся на запад. Юпитер исчез так же неожиданно, как и появился, но теперь я был обеспечен верным направлением по крайней мере еще на пару часов. Немного позже, когда облака раздвинулись шире, я увидел пояс Ориона на юго-востоке. Я уже мог плыть по прямой линии, почти не сбиваясь с курса. Иногда я просто переворачивался на спину, чтобы лучше видеть облака, и продолжал двигаться на запад не останавливаясь час или два, пока темная туча не закрыла от меня большую часть неба.
Далеко на западе неожиданно показался какой-то огонь, потом он раздвоился, оба огня стали ближе и ярче. Никакого неподвижного ориентира, по которому я мог бы проверить положение этих огней, у меня не было, и каждый раз, когда меня выносило на вершину девятого вала, я находил их в разных местах горизонта. Очень не хотелось держать курс по непонятным огням, это могло быть движущееся судно, и мне пришлось бы плыть за ним неизвестно куда, но ничего другого не оставалось. Я решил, что больше часа не следует двигаться в этом направлении. Волны по-прежнему были огромными, и большую часть времени я проводил в долине, среди "дюн". Вскоре и эти странные огни пропали. Мне снова пришлось остановиться и ждать.
Во время движения я не чувствовал холода, но когда просто держался на поверхности воды, было чуть-чуть прохладно.
Мы жили тогда в Семипалатинске, мне было лет семь-восемь. Плавать я еще не умел, и всякий раз, когда мать отпускала меня купаться с ребятами, она брала с меня честное слово даже близко не подходить к воде. Я сидел на берегу и с тоской смотрел, как плавают, ныряют и плещутся в воде мои сверстники. Надо мной смеялись, дразнили маменькиным сынком, но я ни разу не нарушил обещания.
Родители отправили меня в пионерский лагерь на все лето, и на этот раз мать забыла взять с меня честное слово. Это был мой единственный шанс научиться плавать, и конечно я не мог его упустить. В километре от лагеря находилось глубокое озеро, заросшее кувшинками. У озера была дурная слава, в нем никто не купался - говорили, что там живет водяной. Каждую ночь, когда в лагере засыпали, я убегал на это озеро и учился плавать. Это было нелегко, вообще-то я был ужасный трус.
Через два года после этого, однажды летом, я объявил всем ребятам на нашей улице, что собираюсь переплыть Иртыш. Это глубокая судоходная река со множеством водоворотов и стремительным течением. Ширина ее у Семипалатинска более полукилометра. Жители города обычно купались в ее нешироких, безопасных протоках с отлогими песчаными берегами. Переплыть Иртыш никто из моих знакомых мальчишек или взрослых не пытался.
Солнечным утром я незаметно от родителей вышел из дома в сопровождении двух друзей - пора было исполнять задуманное. Когда я дошел до нужного места и измерил взглядом все расстояние, которое мне предстояло переплыть, то почувствовал страх: берег был едва виден вдали. Отступать было поздно, я вошел в воду и поплыл. Я был почти на середине реки, когда заметил большой пароход, идущий мне навстречу. Сначала я решил его пропустить, но скоро понял, что тогда течение снесет меня в запретную зону ядерного полигона, который тогда строился на другом берегу. Я порядком устал и все же поплыл вперед, хотя наши курсы с пароходом стали пересекаться.
Меня обругали пышной бранью - я оказался у самого носа парохода и чуть не попал под его вращающиеся колеса (винтов тогда у речных судов не было). Прошел еще час или больше, и я наконец выбрался на противоположный берег у самых проволочных заграждений запретной зоны. Чувство гордости скоро сменило другое - чувство вины перед матерью. Солнце склонялось к горизонту, а мне предстояло проделать весь обратный путь. Я не мог позвонить домой - телефонов в городе не было, и не мог сесть на поезд, чтобы вернуться в город. У меня не было ни одежды - я спрятал ее на острове, ни денег, а контролеры в поездах, я знал, неумолимы. Обратный путь полностью измотал меня, я ничего не ел целый день и едва дотащился до своей улицы. Я надеялся незаметно перелезть через забор и прошмыгнуть в постель. Когда я подходил к дому, была уже полночь. Издалека была видна большая толпа: это соседи и знакомые со всей улицы пришли утешать мою мать. Я чувствовал себя, как перед казнью. Мать не проронила ни звука, только бросила на меня испепеляющий взгляд. Обо мне позаботились соседи - накормили и уложили спать. С тех пор никто на улице не называл меня маменькиным сынком.
Прошло еще несколько часов, вероятно, было сильно за полночь. Наконец облака поредели. Кое-где стали видны сначала одинокие звезды, потом их группы, но они не составлялись в знакомые сочетания, а я все же не так хорошо знал карту звездного неба, чтобы определить созвездие по его отдельным частям. К моей радости, одно - Близнецов - мне все-таки удалось узнать, а немного позже появились еще пояс Ориона и яркая звезда на его линии - Сириус. Они, как дружеские знаки, направили мой путь в нужную сторону, и я мог плыть прямо на запад. Потом небо стало светлеть. Наступающий рассвет погасил все мои звезды, и я острее почувствовал одиночество. Я поплыл медленнее, ориентируясь только по расположению облаков.
Небо было сначала серым, потом появились бледные сине-фиолетовые тона. Через несколько минут краски стали ярче, прорезав небо темно-красными полосами. Облака порозовели и метались по небу в разных направлениях. Восходящее солнце показалось над океаном. Я очень люблю солнце, но на этот раз боялся его лучей - моя кожа была белой, летний загар давно сошел. Странно было представить, что всего неделю назад я ходил в зимней одежде и был сильный мороз.
На западе, над самой линией горизонта, я увидел бутоны кучевых облаков, но, как ни вглядывался, не мог различить среди них ничего больше. Земли на горизонте не было видно. Неужели я ошибся в расчетах? Может быть, меня за ночь сильно отнесло течением? Может быть, капитан изменил курс и лайнер удалился от острова? Может быть, лайнер не дошел до острова или прошел его, когда я прыгнул за борт? Все могло быть, и, еще хуже, все вместе. Никаких следов земли на западе не было... Я оглядывал весь горизонт снова и снова.
