Этикет в рыночном (буржуазном) обществе

Усвоение этикета стало еще одним отличительным признаком высшего сословия, как бы олицетворяя его высокое происхождение, благородство, просвещенность и противопоставляя его грубому, вульгарному, темному простому человеку.

Более того, этикет эстетизировался, перерастал во многие формы искусства. Вербальный этикет срастался с риторическими прославле­ниями, панегириками, поэтическими гимнами и одами, а «кинетический» этикет физических контактов (встречи и прощания, за­вязки знакомств и времяпрепровождение) — с танцами и театраль­ными представлениями. Этикетное ис­кусство — уже не просто выражение значимости господствующих слоев общества. Это был способ, которым знатные люди пытались прославиться, приобрести бессмертие. И чем более знаменит был художник, тем больше чести мог принести он своими прославле­ниями господину. А чем богаче был вельможа, тем больше прослав­ленных художников, поэтов, музыкантов, архитекторов мог он навербовать для постройки и украшения великолепных дворцов, для увековечения его и его семьи в формах пышных портретов и скульп­турных памятников, для возвышения его одами, операми и хвалеб­ными речами. Особенно это было характерно для Запад­ной Европы в эпоху, породившую культуру барокко, когда вся жизнь господствующего класса приобрела характер этикетно-театрального представления. Театр рассматривался как лучшая школа этикета.

В России высший свет и соответственно светский этикет появляются как продукт реформ Петра I, но фактически при Екатерине II. Появились представления о личной чести и достоинстве (дуэльный кодекс), о приличиях, вкусе и здравом смысле. В 1717 г. по распоряжению Петра I была издана переведенная с немецкого языка книга «Юности честное зерцало, или Показания к житейскому обхождению». В нем излагались правила общения в свете, житейского обихода («политес»). Позднее Екатерина II издала «Эрмитажный устав» с аналогичными правилами поведения.

Собственно формы великосветской общительности -- салоны, званые вечера, обеды и ужины, утренние приемы на квартире у дам в неглиже, балы, обязательный ритуал визитов и ответных визитов и т.п. распространились в России только к концу XVIII в. У колыбели, возникших в России «приличных людей», стоял домашний учитель из немцев, голландцев, англичан или французов.

Появились «свои» кокетки, денди, петиметры -- ревнители моды, этикета и поведенческого стиля как смысла жизни.

Кокетка – это женщина, стремящаяся нравиться и привлекать внимание мужчин своей внешностью и манерами.

Денди -- повеса, фат, который отличался утонченной вежливостью и искусством салонной беседы, светского остроумия. Позволял себе иной раз выражать шокирующую небрежность и дерзость обращения. Знаменитый английский денди Джордж Брайан Браммель (1788-1840) был прозван «королем моды». С него писали портреты, о нем сочиняли романы. Он утверждал дендизм как стиль жизни, перед ним робели великосветские люди. «Властитель моды, он ввел накрахмаленные галстуки и приказывал обтирать отвороты своих ботфорт шампанским, его фраки и друзья были одинаково изящного покроя».

Петиметр – великосветский кавалер, воспитанный на французский манер; русское для него существовало только как предмет насмешки и презрения. Образцом для него был парижский модник, для которого фасоны платья, манеры, анекдоты, и новости света стали главным в жизни.

Не слу­чайно так резко выступили против придворного этикета просветители XVIII в. П. Гольбах, К. А. Гельвеций, Ж. Ж. Руссо и другие. Например, Ж. Ж. Руссо осуждал не только придворный этикет, но и светские формы учтивости, салонные манеры и соответствующие такому вкусу формы искусства (осо­бенно театр). Порочность этикетных форм он усматривал в том, что под их внешней сердечностью, приветливостью скрывается по­дозрительность, ненависть, предательство, страх и другие эгоисти­ческие стремления и враждебные состояния, порожденные цивилизацией. Кроме того, в этикете он видел причину стандартизации поведения и мышления, под прикрытием которой никто не осмели­вается показаться, каким он является в действительности.

В радикализме просветителей таились предпосылки для отри­цания этикета вообще. Радикальному духу соответствовали и тре­бования времен якобинской диктатуры: к каждому гражданину обращаться не на «Вы», а на «ты»; головной убор снимать только тогда, когда жарко или нужно произнести публичную речь, и т.п. Правда, якобинцы не отрицали вежливости, учтивости как тако­вой. Они выступали лишь против искусственного, чопорного ее характера, требовали соответствия форм общения природе чело­века. Наибольшим признанием и уважением, считали они, должны пользоваться те, у кого больше заслуг перед народом, обществом.

Таким образом, с наступлением эпохи Просвещения этикет перестал быть достоянием избранных. Происходит приобщение к аристократическому этикету выходцев из «третьего сословия». Из английского языка перекочевало, например, в другие европейские языки слово « джентльмен » (англ. Gentleman). И если сначала оно обозначало человека, принадлежавшего к дворянству (землевладельцам), то в последующем джентльменом стали называть «вполне порядочного человека». Джентльмен – это образованный, воспитанный мужчина, почтенный и уравновешенный (чопорный и невозмутимый), которого отличает элегантность, пунктуальность и умение держать слово.

Английский анекдот. Вопрос. – Чем отличается просто воспитанный человек от настоящего джентльмена? Ответ. – Если просто воспитанный человек окажется в незнакомом доме и очутится в ванной, где моется дама, -- он быстро выйдет и уже за закрытой дверью скажет громко: -- «Простите, мэм, я не знал, что это ванная.» А джентльмен, очутившийся в том же самом положении, посмотрит на моющуюся даму и бесстрастно скажет: «Извините, сэр, я не знал, что здесь ванная», после чего спокойно выйдет.

Сами традиционные «благородные манеры» переосмысливаются с позиций ценностей протестантской этики и наполняются более широким гуманистическим содержанием. На основе светского этикета, только в более простой форме, возникает общегражданский этикет. И если требования придворного этикета со временем становились все более сложными и запутанными, то в средних слоях общества зародилось стремление к демократизации норм поведения, подчинения их актуальным жизненным требованиям и целесообразности.

Характерной чертой развития этикета этого периода выступает именно его демократизация. Потеряли былой смысл официальные знаки отличия, ибо тому, кто обладает такой реальной силой, как капи­тал, не нужна со стороны получаемая вывеска. Эта сила сама заставляет с собой считаться. Но демократизация этикета не означает, что исчезла его политическая (сегрегативная) функция и начинает превалировать нравственная функция. Она сохраняется так же, как и ее основа — различия социальных статусов, но осуществляется более условно.

Демократизация и упрощение этикета затрагивает больше форму, нежели содержание. Этикет теряет утонченность и тем самым упрощается. Сложные искусствообразные его формы, разработанные церемониалы, требующие специальной тренировки, уступили место простым условным знакам (языковым, жестовым) и формам поведения, применяемым в любых условиях жизни. Но выражаемое ими содержание, которое может меняться в зависимости от ситуации общения, призвано поддерживать новое, более динамическое расслоение общества.

Буржуаз­ный демократический этикет порождает формы регуляции дистанции между партнерами общения. Значимость людей, завися­щая от имущественного состояния, занимаемой должности, социального статуса вообще, отражается в дистанции фамильярности: недопущение фамильярности служит выражением уважения, ибо человек фамильярен с тем, с кем не на­мерен церемониться. Изменения дистанции и становятся основным средством обозначения различных человеческих значимостей.

(Например, если в языке существует оппо­зиция обращений «Вы» и «ты», дистантность первого придает обращению почтительный характер. Когда существует возможность обращаться к человеку, называя его по должности, по фамилии и по имени, дистанция уменьшается с переходом от должности — к имени).

Этикет стал более зависим от личного самоопределения человека. При этом человек оказывается перед аль­тернативой отнюдь не равных возможностей — нравственной и утилитарно-экономической. Уже в конце XVI века на этот момент обратил внимание Ф. Бэкон. Формы учтивости и прили­чия рассматриваются как мелкие барыши, способствующие на­коплению богатства. Тот, у кого хорошие манеры, кто умеет быть любезным, может извлечь из этого исключитель­ную пользу, значительно укрепив свою репутацию. Последнее же равносильно обладанию рекомендательными письмами на все случаи жизни. Но такого рода прагматический интерес нельзя выставлять напоказ, его нужно обязательно скрыть. В другом слу­чае нужно приспосабливаться, «показывая, что поступаешь так из уважения... а не из своекорыстных побуждений». Но если важно не уважать, а только создать впечатление, что уважаешь того, с кем общаешься, то этикет становится формой простого притворства.

Таким образом, сам этикет начинают рассматривать как богатство, которое умело используют в процессе обмена. Коммерческая установка обуслов­ливает поведение человека в том плане, что он считается только с людьми, которые ему могут быть полезны, которых он рассчи­тывает когда-нибудь использовать. Только таким он оказывает знаки внимания, только их уважает. Если же надежды не оправ­дываются, вежливость исчезает, дружба заканчивается.

Особенно отчетливо эта функция этикета прояв­ляется в коммерческой деятельности. В форме старательного вни­мания, приятных улыбок, поклонов, добрых услуг, перерастающих в систему организованной рекламы, этикет выражает заинтересо­ванное уважение к покупателю, клиенту, создает для них комфорт, имеющий притягательную силу, и поддерживает хорошую репу­тацию магазина, фирмы и т. п. Создаются даже специализирован­ные службы по оказанию уважения. В Японии, например, в боль­ших магазинах клиента с глубоким поклоном встречают изящные девушки, в барах за тысячу иен на весь вечер можно заказать любезную собеседницу — хостесу, которая уделяет гостю внима­ние, задавая различные вопросы как личного, так и общего ха­рактера.